Не Преклонившийся

      Он выходит из дому, ранним утром. Порой солнечной, и такой холодной. В высшей степени суровое, принуждающее к действию время. Но сейчас ему ни капельки не холодно.       Ведь рядом идёт она…       Та, которая так непохожа на других. А ведь сколько он боялся подойти ранее… Считая, что она даже слишком хороша для него. И, возможно, не безосновательно, но… Как счастлив он был, когда, найдя в себе последние силы, он признался ей, и в ответ услышал — как давно любит его и она…       Такая хрупкая, тоненькая; строгие, совершенные черты тела, и эти яркие, рыжие, почти красные волосы. Её шаги словно сотканы из воздуха, легки и бесшумны. Грация, что обжигает глаз тем, как никогда бы не была способна быть достигнутой им самим. Скупая зависть её совершенству, глядевшая из него порой… Пусть не будет она тебе препоной.       Прощально, так жарко стискивая его ладонь, она отпускает его в солнечный свет, оставаясь на самой его границе, продиктованной тенью их дома. Она боится света. И он это знает. Но для него не существует этого, как и многих прочих, её возможных недостатков. Она никогда не выходит под солнечные лучи. И это её сознательный выбор. Её особенность, что он уважает и принимает. Ей больно. Следствие ли это болезни, или ещё чего-либо — ему уже не столь и важно…       Умоляющий, восхищённый, полный чувств взгляд.       Я вернусь. Я ненадолго, любимая…       И он идёт. Не переставая оборачиваться. Не переставая чувствовать её взгляд, преследующий его. Буквально всем телом осязая, как неохотны, неподъёмны его собственные шаги. Садится в машину. Странная, неестественная свежесть в салоне. Словно его чувства без неё становятся льдом, конденсируются везде мельчайшими капельками воды. Или слёз?.. Какая разница, ну-ка, долой всё, что заслоняет обзор. Может, ещё успеем?..       Уже отъезжая, он видит её. И не может сдержать восхищения. Она по-прежнему стоит там, едва-едва не касаясь света кончиками аккуратных, немного заострённых сапожек. Как же, они ведь вместе выбирали их, а он не допустит, чтобы она была не совершенна. И взгляд… Взгляд её неизменен. Он настолько чист и правдив. На секунду он притормаживает, дабы ещё раз всмотреться в её личико, и спросить этот мир — неужели это правда? Неужели бывают столь беззастенчиво… совершенные?.. Неужели это всё… За какие-то его заслуги?..       Её взгляд… вечен.       Верь мне, я вернусь… Веришь? Я знаю — ты веришь. Ибо только вера наша формирует нечто выше, нежели привязанность…       Вера формирует доверие…       В это день он так и не заставит себя отъехать на работу, плюнув на всё, и чувствуя, как именно сегодня без неё он словно заболевает. Вновь чувствует приближение этого, чуждого ему, солнечного мира, лишённого красок. Стоящего на пороге тяжелейшей из гроз.       Но она… Она так любила заботиться о нём, когда он лежал в постели, страдая от того, что ещё один больничный, похоже, был неминуем. Приносила ему крепкую лечебную настойку, а во врачевании она, по правде сказать, знала толк. И он никогда не спрашивал — где и при каких обстоятельствах она научилась всему этому. Как накрывала его руку своей тонкой, изящной, с этими аккуратными, острыми как когти дьяволицы, покрытыми чёрным лаком, ноготками… И как это всякий раз заканчивалось любовными играми, после чего они лежали посреди измятых простыней, вдыхая сигаретный дым, и особо остро чувствуя своё уединение. Наслаждение друг другом. А если день был солнечным… то здесь, в желанной полутьме спальни его душа истинно оживала. Редко-редко… как могла быть только рядом с ней.       Словно пылала солнцем, совсем не опасным для неё…       Вскоре он возвращается обратно. Педаль газа вдавливается так легко, без усилий. А машина-то… Машина бежит так, как, кажется, не умела ещё с той самой, памятной покупки, сделанной ими вместе, в салоне. Как они тогда радовались, ведь это далось их скромному бюджету не столь уж и легко. А эти ночные поездки сначала по не желавшему спать, цветшему всем спектром красок городу, а затем, прибавляя в темпе — по пустой трассе? Как можно было забыть это… Так же, как и её тихий, проникновенный смех. Как звон маленького колокольчика…       Едва выдержав извечную для него парковочную пытку, он бежит обратно со всех сил. Со всех, каких только может. Видя, что тень едва сдвинулась с места, но не коснулась её.       Она стоит у самого крыльца, и ждёт его. Она знала, что он вернётся… Именно сегодня. Именно сейчас.       Та странная, болезненная, несмелая радость, деликатно переступающая порог счастья. Наверное, это один из немногих моментов, когда она смотрит на него именно вот так. С этим тихим обожанием. И в этот миг он готов продать весь этот мир, бросить всё к её ногам — лишь бы она подарила ему ещё хотя бы пару мгновений этого счастья.       Они вместе входят обратно в дом, смеясь и шутя.       И…       Здесь он остаётся один.       И всегда был один.       Почему ты… так зла к нам…       Засыпай… Вновь… Покой и тишина…       Свет меркнет, оставляя его в душном холле, в котором никогда не было никого, кроме него самого. Пыль, тусклая серость, тяжёлые оттенки древесного, грязно-бежеватого, синевато-чёрного… Небо, едва заметное сквозь тяжёлые, почти всегда опущенные занавески, как-то плавно и незаметно становится светлым, серо-зеленоватым. И он несмело выглядывая в окно. Сейчас, в минуты ясности понимая, что он одинок. У него никого нет. И никогда не было. Изначально. Утверждённое кем-то свыше — как он считал тогда, когда его глаза вновь, на какое-то мгновение, открывались. А может быть, принципиальным, и не делающим упущения отдавать его кому бы то ни было?       Звенящая тишина. Угроза. Боль ожидания. Плохие предчувствия. Странные, волнующие, словно поражающие прохладой, ароматы. Те, без которых нет его мира. Этот приятный, едва уловимый запах свежезаваренного кофе — он, кажется, был уже неотъемлем от видения тёплого, меланхоличного дождя. Подобного студёным слезам. Что сейчас стоят на его глазах.       Вновь… Один… Почему он только каждый раз забывает об этом?..       Он кричит в тишину. Кричит в отчаянии и невозможности что-либо изменить. Со всей мочи. Не в силах держать себя. Не в силах изменить что-либо. Не в силах избежать обмана, раз за разом находившего его поражённый болезнью разум. Вкладывая в этот крик всего себя. Всё своё внутреннее «я».       Или молчит, ощущая этот вопль в себе — сейчас он сомневается, как и во всём том, что он видит. Молчит, чувствуя во рту липкий привкус крови.       Сейчас он особенно чувствует свою давнюю, тяжёлую усталость. Но так нужно. Каждый день искать что-то, искать кого-то. Обращая всю жизнь в поиски. Зная свои пределы, и переживая словно бы попусту. Чувствуя, как существование на этом свете утекает сквозь пальцы, точно песок… и всё лишь для того, чтобы не казаться себе самому ненужным и одиноким. Порой, понимая, что всё лучшее, то, что нравится, заставляет жить — оно где-то несоизмеримо далеко отсюда, словно в другой жизни. Да, возможно, так оно и было, он уже и не помнил…       И он выходит из дому вновь, на обычную утреннюю прогулку, каких минули тысячи в прежние моменты его бодрствований. Бесконечно мучительно, но так спокойно, едва заметно улыбается чему-то там, в вышине. Слёзы наполняют его глаза, слепимые лучами чужого солнца. Такого чужого сейчас. И лишь губы его, пусть и на свой манер, напевают неслышные слова песни, ставшей для него столь весомой деталью картины существования.       Я знаю это… И всегда знал…       Ты следишь за мной единственным твоим зелёным глазом. И будешь причинять мне боль, пока я нуждаюсь в тебе.       Однажды я сяду на свой поезд. Так и не покинув станции…       Всё, что я делаю — я делаю и ради тебя.*