With time the child draws in This whipping boy done wrong Deprived of all his thoughts The young man struggles on and on he's known Avow unto his own That never from this day His will they'll take away
Итачи хочется выть в голос от осознания, что он находится все в той же комнате, все также стоит на коленях, плотно зафиксированный переплетением веревок. Боль приносят не то что попытки двигаться, а даже собственное дыхание. Он не помнит, как долго продолжались пытки и сколько раз он услышал один и тот же вопрос. Сознание поплыло окончательно куда раньше, чем все закончилось. То, как под занавес в него втыкали иглы с парализующим ядом, сохранилось в памяти лишь смазанным образом. Куда важнее, что они до сих пор там, как и те, что палач оставил в плечах еще в начале допроса. О том, сколько времени прошло, Итачи может судить только потому что его волосы полностью высохли. Пытки болью закончились. Следующие, если все будет так, как описал палач, предстоят не легче. Нужно найти способ не допустить этого. Кляп все еще во рту, значит, откусить себе язык не выйдет. Отстраненно, будто это его и не касается, Итачи размышляет о способах суицида, пока не ловит себя на пугающем осознании: Ему нельзя умирать. Если ему не вырежут глаза, он не может оставить тело противнику. Шаринган — слишком уж ценный подарок и, пожалуй, стоит порадоваться тому, что его личность до сих не установили. Но дело не только в этом. Ему просто нельзя умирать, чтобы не давать клану повода обвинить в этом деревню, выродить очередную параноидальную теорию заговора. Не ронять еще одну каплю в стакан, который смоет кровавой волной все, если переполнится. И если Итачи еще готов поверить в благоразумие Шисуи, то в свою семью — едва ли. Вначале эти мысли порождают стыд за то, что так недальновидно закусывал язык во время допроса. Но вслед за ним глухой стеной накатывает отчаяние. Оказавшись зажатым между долгом и собственным бессилием, Итачи пытается пошевелиться. Руками, головой, ногами. В этот раз никто не высказывает возражений, а, значит, он один и удача на его стороне. Вот только все его суставы затекли от длительного пребывания в одном положении, яд еще не вывелся из тела, а каждая клеточка отзывается болью. Итачи полностью расслабляется, позволив голове безвольно упасть подбородком в грудь. Никакие осознания не сделают его сильнее.***
К середине дня дождь, наконец, заканчивается, выходит солнце и влажно блестит сквозь неплотно забитые окна. В доме же темно, душно и, если отойти на несколько шагов от печи, холодно. Потому Итачи не отходит — проснувшись, он подкидывает в огонь несколько деревяшек и садится на пол. В доме нет никого, кроме него, но, раз печь не успела погаснуть, Кисаме с Хиданом ушли не так давно. Должно быть, разведать местность — равнодушно заключает он. Самехада стоит в углу, там же, где и вчера. Ее присутствие смущает, словно взгляд непрошеного свидетеля. Вчерашний приступ прошел почти бесследно, оставив после себя только липкое ощущение на коже. И еще ряд неприятных мелочей — волосы, слипшиеся от грязи после падения, пятна крови на одежде и, конечно же, рваная рана на предплечье. Кисаме дал ему перед сном обезболивающее, но с тех пор прошло несколько часов. Рука болит так остро, будто с момента получения раны прошло не более десятка секунд. Подтащив к себе походную аптечку, Итачи меняет повязку. Бинт за ночь пропитался кровью и уже начал подсыхать, потому снимать его приходится крайне осторожно. Все произошедшее вызывает мрачную тревогу. Собственные сны, слишком реалистичные, настолько вязкие, что из них не так просто выпутаться после пробуждения, беспокоят его куда больше банального кашля и температуры. Вот только у Итачи нет ни единой идеи, как от них избавиться. Скрипит дверь, впуская в дом свежий воздух. — Охренеть ты поспал, конечно, — приветствует Итачи Хидан. За ним следом заходит Кисаме. — Доброе утро. Итачи коротко кивает, на секунду оторвав взгляд от бинта. Кисаме и Хидан вернулись не с пустыми руками — они изловили лесную птицу и собрали немного грибов. На троих обед должен выйти сытным. Хидан подходит проверить печь и оглядывается на Итачи через плечо. — Ну и воняет же от тебя, мужик. Замечание не вызывает раздражения. Итачи и самому не особо уютно со своим телом. — Это кто тебя так? — Хидан кивает на руку. Благо Итачи уже наложил последний виток бинта, а из-за длинных рукавов плаща, без которого он не появлялся перед Хиданом, тому невдомек, что рана совсем свежая. — На миссии. — Здесь неподалеку озеро, — Кисаме высыпает грибы на рассохшийся стол в углу. — Пойду туда, — упаковав аптечку, Итачи берет свой покрытый сухой грязью плащ и встает. — Составлю вам компанию. — А я жрать хочу, — сообщает Хидан, устраивая тушку птицы все на том же столе. Земля еще мокрая после дождя, но на улице действительно тепло. А озеро тихое, с прозрачной и гладкой в безветренную погоду водой. Во время их короткой прогулки до места Кисаме задумчиво молчит. Итачи знает, что вопрос рано или поздно прозвучит, но решает сам не форсировать события. На берегу они раздеваются и спускаются в воду. Итачи держит раненую руку над поверхностью, что изрядно мешает мыться. Кисаме это замечает и, подойдя со спины, собирает расплывшиеся по поверхности волосы, чтобы вымыть из них грязь. — Не сочтите за навязчивость, но я бы хотел обсудить случившееся ночью. У Итачи по-прежнему нет ответа, потому он продолжает молчать. Кисаме такая реакция не устраивает — не слишком грубо он тянет напарника за волосы. А Итачи в красках вспоминает, как ему в четыре руки раскрывали рот, чтобы впихнуть между зубами кляп. — Дай руку. — Прошу прощения? — Руку. Кисаме вздыхает, но протягивает руку. Обернувшись, Итачи устраивает его ладонь у себя под подбородком, так, чтобы большой палец уткнулся в нижнюю губу. Это развеивает последние сомнения. Заметив, что Кисаме начинает злиться, Итачи отпускает и сдается. — Мне снятся странные сны. Уже не помню, как давно, — он делает паузу, понимая, что объяснение вышло не настолько всеобъемлющим, как ему бы того хотелось. — Я как будто проживаю две жизни. Настоящую здесь и вторую, со своим кланом в Конохагакуре. Кисаме недолго молчит, продолжая промывать волосы напарника. — Довольно замысловато. И все же ваш рассказ не отвечает на изначально поставленный вопрос. Итачи и сам это понимает. Будь у него хоть одна пусть относительно, но правдоподобная версия, он бы начал с нее. — Вас лихорадило, я понимаю. Но и вы поймите степень моего недоумения. Я имею ввиду… что такого вам могло присниться, чтобы самоповреждение, да еще и таким изящным способом показалось хорошей идеей? Итачи цепляется за сказанное Кисаме слово. Лихорадка — вот, возможно, то объяснение, которого ему не хватало, чтобы сложить мозаику. Жар и ночные кошмары могли измотать его сознание настолько сильно, что он здесь, в реальном мире, решил опытным путем проверить, правильно ли установил личность палача из своего сна. — Я бредил, — подытоживает Итачи и делает шаг назад, прижимаясь спиной к торсу Кисаме. Еще давно он заметил, что физическая близость помогает закрывать неудобные темы. — Надеюсь, вы помните о своем обещании посетить врача? — Кисаме приобнимает Итачи за плечи. Тот только кивает. Недолго они оба молчат, стоят неподвижно. На контрасте с прохладной водой чужая кожа кажется теплее. И это сочетание температур, запах земли после дождя, пение птиц умиротворяет. Хотя на периферии никто из них не упускает из внимания заброшенный дом, чтобы разорвать объятья, если двери скрипнут. — Свяжи меня, — просит Итачи и после короткой паузы уточняет, — когда-нибудь. — Вы боитесь снова поступить опрометчиво? — Нет. — В таком случае, что вас интересует? — Тренировка, — поясняет Итачи, признавая, что окажись его сон реальностью, он бы точно также не мог найти выход. — Тогда рискну предположить, что вас интересуют не просто связанные руки, а нечто сложнее? Итачи молчит в знак согласия, и Кисаме продолжает: — Что-то наподобие Ходзедзюцу? — Что это? Чуть слышно Кисаме усмехается, как обычно, когда выдается возможность покрасоваться перед напарником. — Это старая техника связывания, была весьма популярна в годы Кровавого Тумана. Благодаря разнообразию узлов, использовалась для взятия пленных, конвоирования и допросов. Хотя, надо признать, и в других сферах жизни Ходзедзюцу тоже нашло свое место. Пересечение сна и реальных познаний Кисаме несколько смущает. Но Итачи решает не делать далеко идущих выводов — он неоднократно видел, как замысловато напарник связывает руки и ноги пленным. — Я покажу вам, если так хотите. Разумеется, когда доберемся до Амегакуре. Дверь все же скрипит и уже через секунду Итачи с Кисаме стоят на почтительном расстоянии друг от друга, буднично отмываясь от грязи и пота. — Разойдись! — предупреждает Хидан. Он берет разбег и, сверкнув голым задом, сигает в воду с небольшого обрыва.***
Просыпаться тяжело. Только что он стирал плащ, ел похлебку из мяса и грибов, сидел у печи и слушал спор о том, просохнет ли одежда до заката… а теперь снова на полу, вымотанный, избитый, мучимый жаждой. Сколько он здесь? Итачи не знает. Он почти готов заплакать от усталости, но этого, разумеется, не происходит. Итачи слабо дергает веревку, уже в который раз. Он почти не чувствует ни пальцев, ни ног ниже колена. Косые мышцы, судя по ощущениям, сильно повреждены. Тело сопротивляется, как может, реагируя на воспаленные раны жаром и ознобом. Нужно унять эмоции, нужно взять себя в руки, потому что сейчас, когда чувства берут верх над разумом, он бесполезен. Пожалеть себя можно и потом, когда от его жизни не будет зависеть мир в деревне. У Итачи нет права на ошибку. Нужно разболтать веревку, чтобы ослабить узел. Возможно, тогда, если выбить большой палец из сустава, получиться высвободить хотя бы одну ладонь. Тело плохо слушается, но он медленно, последовательно двигает руками, из стороны в сторону, насколько позволяет веревка. Это может растянуться на часы, но не важно. Важно не останавливаться и успеть до тех пор, пока его мучители не вернутся. Поначалу он беспокоится — не наблюдает ли за ним кукольник, но по отсутствию реакции предполагает, что по-прежнему один. Чтобы придать себе сил он снова думает про дом. Про отца, который не сомневался в нем с самого начала. Про мать, которая плохо спит, когда он задерживается на миссиях. Про Саске, который на него полагается. Про Шисуи, который не отвернулся от него даже после признания в самых постыдных чувствах. Про Изуми, с которой так и не повидался между миссиями, про Четвертого и его семью, про старушку, что продает фрукты на углу. Он обязательно выберется. Издалека доносятся звуки борьбы, приглушенные. По ту сторону двери — догадывается Итачи и замирает, даже дыхание задерживает, чтобы лучше слышать. Ему не показалось. Там идет сражение, ноги тяжело стучат об пол, хлопают двери. Шум приближается. Наконец, кто-то врывается в помещение. — Капитан, он жив! Итачи узнает голос Торуне и с опозданием понимает, что за ним пришли. Со свистом меч перерубает веревку, тянущуюся от узлов на торсе к потолку. — Нужно торопиться, — Фуу поспевает за подчиненным. В четыре руки и два меча они избавляют Итачи от пут. Когда очередь доходит до повязки на глазах, свет даже одного факела оказывается слишком ярким. Итачи щурится, обнаружив себя в пустой каменной комнате, где нет ничего, кроме крюков на потолке и палки в углу. Он пытается сам вытащить кляп, но, подцепив узел сорванными ногтями, шипит от боли. — Не двигайся, я достану иглы, — командует Фуу. Итачи подчиняется, упершись руками в пол, чтобы не упасть. Иглы выходят из плоти легко, пусть и с саднящим ощущением. Их не меньше двух десятков — Фуу вытаскивает их одну за другой и бросает на пол. Несмотря на затекшую челюсть и пересохшее горло, Итачи пытается заговорить. — Возьми… одну… — Зачем? — удивляется Фуу, но иглу в поясную сумку все же прячет. — Яд… на анализ… — Понял. Когда Фуу заканчивает, Итачи встает и тут же валится с ног. Торуне без лишних слов скидывает плащ и передает его Фуу. Тот закутывает Итачи и подхватывает на руки. — Нет… — Мы должны покинуть это место как можно быстрее. Пусть с некоторым опозданием, но Итачи оценивает свою подвижность и признает, что будет только тормозить отряд. Потому подчиняется. Фуу надвигает капюшон ему на лицо и несет прочь из помещения. Итачи цепляется за звуки и ощущения, чтобы оставаться в сознании. Он не видит места, где его держали, но представляет его идентичным тому убежищу, что они обследовали. Он слышит крики и свист меча — значит, здесь еще остались враги. Он чувствует боль, уже ставшую такой привычной за время в плену. Свежий воздух бьет в лицо. Свет сквозь капюшон сочится совсем тусклый — должно быть, на улице утренние или вечерние сумерки. По ощущениям проходит не менее получаса, прежде чем они останавливаются. За это время Итачи несколько раз чуть не проваливается в забытье, но в последний момент, сжав кулак, будит себя физической болью. Света все меньше, а, значит, сумерки все же предзакатные. Фуу укладывает его на траву и помогает выпутаться из плаща. Они по-прежнему в лесу, на поляне у берега ручья. Одежда Фуу и Торуне испачкана кровью, но сами они, кажется, в порядке. — Мы получили приказ найти и вернуть клану твое тело, — поясняет Фуу, раскладывая на плаще скромное содержимое походной аптечки. — Мы и не надеялись, что ты жив. Торуне вкладывает Итачи в руки бутыль с водой и тот опустошает ее чуть ли не в несколько глотков. И уже одно это приносит ни с чем не сравнимое облегчение. — Раны гноятся. Я промою. До деревни продержишься. Итачи растерянно кивает. — О чем тебя допрашивали? — Фуу поднимает его руку, чтобы добраться до раны на боку. — О цели миссии. — Ты сообщил? — Нет, — глухо и резко сообщает Итачи, даже удивляясь, что в нем остались силы на злость. Почти сразу он осекается и добавляет. — Но им известно, из какой мы деревни… — Откуда? — Фуу не отрывается от раны, но голос его звучит заметно мрачнее. — Не знаю. Думаю, из-за протектора, который я забрал. — Вот оно как… я буду должен внести это в отчет. Итачи опускает взгляд, хмурится. — Ты видел тех, кто тебя пытал? Это были шиноби? Ответ очевиден, но Итачи молчит дольше, чем следовало бы. В своей голове он дал им лица, имена и личности, вот только ничто из того, что он о них знает, не является правдой. Итачи встряхивает головой и отвечает. — Не видел, но это были шиноби. Я сражался с несколькими из них. — Хорошо. Составишь описание, когда вернемся. Возможно, удастся установить их личности. Это должны быть наемники или отступники. Итачи шипит, когда Фуу неосторожно задевает отходящий от плоти кусок кожи. Перспектива опознать врагов, по крайней мере, подрывника и кукольника, специфические техники которых он видел в бою, звучит крайне воодушевляюще. В последние дни сон и реальность сплелись настолько плотно, что Итачи рад любой возможности эту связь разорвать.***
На границе Амегакуре их снова встречает дождь. Впрочем, иначе и быть не могло. Много часов они проводят в дороге, прежде чем на горизонте рисуются очертания далеких мрачных башен. Все годы, что Итачи провел в Акацки, он ненавидит это место с его давящей архитектурой, низкими тучами и холодным влажным в любую погоду воздухом. Застревая здесь дольше, чем на неделю, он не может отделаться от ощущения, что сыреет и гниет заживо. С учетом болезни и данного Кисаме обещания, он не знает, сколько времени проведет здесь теперь. Но мысли об этом не доставляют никакого удовольствия. Ближе к вечеру они входят в деревню. Небо над головой расчерчено проводами. Уходящие вверх на десятки этажей здания тревожно довлеют. В одно из них и приводит дорога. Шиноби Дождя, слепо служащие Пейну, копошатся на первых этажах, здороваются, но почти сразу уходят. Выше, в основное убежище Акацки, они не поднимаются без прямого приказа. Итачи рад возможности как можно скорее избавиться от их пристального внимания. Наверху большой темный зал с несколькими просторными коридорами, уходящими вглубь здания. Там их временные комнаты, тренировочный зал и общая кухня, из-за приоткрытой двери которой, единственной, сочится свет и звучат голоса. — Я бы выпил чаю, — Кисаме снимает мокрый от дождя плащ и шляпу. После нескольких дней в компании Хидана Итачи предпочел бы избежать других членов организации, но желание прогреть горло сильнее. Он недолго мечется, думая снимать ли плащ, но в конечном итоге решает, что под бинтом его рана не должна вызывать слишком много вопросов. — Тут, че, внеплановое собрание? — бубнит под нос Хидан, ринувшись на кухню первым. — О, у нас гости! Как славно! — фальшивый голос Тоби звенит по ту сторону двери. — Здрасте, — вторит ему Дейдара. Они на кухне вдвоем. Тоби сидит за столом, по-детски подперев голову обеими руками. Дейдара стоит у гарнитура с ножом в руках — визит застал его во время готовки. — А где старый куклолюб? — Хидан падает за стол рядом с Тоби. — Мастер у себя, ага, — ворчливо отвечает Дейдара, недобро уставившись на Итачи. Внимание его настолько пристальное, что взгляд ощущается кожей. Это досаждает, потому Итачи стратегически здоровается с ним коротким кивком. Дейдара возмущенно вытягивается, словно его поприветствовали грубым жестом, фыркает и отворачивается обратно к гарнитуру. Кисаме ставит чайник на огонь, Итачи садится напротив Тоби и тот моментально оживляется. — Ой, господин Итачи, вас что, ранили? Зная, кто скрывается за маской, участвовать в этом фарсе откровенно противно. Итачи накрывает раненую руку здоровой, красноречиво смотрит на Тоби и отвечает предельно сухо. — Мелочи. — Господин Дейдара, вы были правы, господин Итачи не неуязвимый! — Заткнись! — Дейдара резко оборачивается, взмахнув ножом, а Хидан смеется. — Ты че, все еще мечтаешь надрать ему задницу? — Тебя это не касается, ага. Его снова обсуждают в третьем лице. Пора бы привыкнуть к тому, как часто это происходит при встрече с другими членами Акацки, но Итачи все равно раздражается. Раздражается и злится уже на себя за излишнюю восприимчивость. — Тоби тоже не понимает… разве должны товарищи драться? Итачи поднимает взгляд и подавляет инстинктивное желание сжать кулаки. Он давно заметил этот досадный мелочный садизм — прикрываясь глупостью, Тоби давит на болевые точки, провоцирует, стравливает. Те, кто наивнее, как Дейдара, например, ведутся. Чтобы не смотреть на Тоби слишком пристально, Итачи переводит взгляд на Кисаме и с удивлением ловит неожиданную деталь. За тем выражением, что любой сторонний наблюдатель принял бы за ухмылку, Итачи читает совсем другую эмоцию. Кисаме глядит на Тоби сосредоточенно, внимательно, как если бы наблюдал за чужим сражением. Итачи в голову закрадывается догадка, но он не успевает ее додумать. Тревожную сцену, занявшую не больше пяти секунд, прерывает смех Хидана. — Вот поэтому, пацан, тебя и не берут в Акацки. — А что не так? Господин Дейдара говорит, что Тоби талантливый! — Да ладно! Серьезно? Дейдара, нахрена ты над ним издеваешься? Он же идиот! — Я не так сказал, ага! — Господин Дейдара, вы что обманули меня? Они шумные, от их криков и смеха болит голова. Итачи сжимает зубы, но вскоре выдыхает с облегчением, услышав тихий голос Кисаме у себя над плечом. — Я бы на вашем месте перевязал рану перед сном. Меня, если хотите знать, не затруднит принести чай в комнату.