Some of them want to use you Some of them want to get used by you Some of them want to abuse you Some of them want to be abused
Ранним утром, немного до подъема, Итачи переодевается в чистую одежду, что принесла по его просьбе мама, аккуратно заправляет кровать и покидает палату через окно. Тело при спуске со второго этажа кажется непривычно слабым, сломанные ребра и поврежденные мышцы отзываются болью. Но это не обескураживает, напротив, Итачи воодушевлен возможностью, наконец, вырваться из госпиталя и пройтись по родным улицам. Еще утренние сумерки, деревня только просыпается. В редких окнах загорается свет, появляются первые прохожие. Приметив впереди полицейский патруль, Итачи сворачивает в ближайший переулок и перестраивает свой нехитрый маршрут. Не то чтобы он всерьез полагал, что его задержат и вернут обратно в больницу, но все же избегать знакомых лиц до начала церемонии кажется ему надежнее. Перед Академией он оказывается с рассветом. До начала церемонии по ощущениям не менее часа, потому Итачи во избежание лишних вопросов взбирается на крышу здания. Его обучение продлилось всего год и закончилось досрочно, потому все, что сегодня будет происходит, ему тоже будет в новинку. Удобнее устроившись, он погружается в ожидание. Первыми появляются преподаватели, а почти следом за ними пара обеспечивающих безопасность мероприятия чунинов. А солнце тем временем поднимается над горизонтом, залив двор с возведенной для Хокаге трибуной теплым светом. Вскоре приходит и он сам с женой и сыном. Итачи почти любуется семьей Четвертого. Наруто, эмоциональный и открытый мальчишка, не может устоять на месте в предвкушении. Мать беззлобно ругается, то и дело за шиворот одергивая сына, а отец, привалившись спиной к краю трибуны, глядит на них и смеется. — Минато, сделай ты что-нибудь! — восклицает Кушина. Четвертый поднимает руки в примирительном жесте. — Да ладно тебе. — Минато, — повторяет она строже. Четвертый вздыхает и, поймав сына за плечо, склоняется, шепчет ему на ухо. Наруто слушает внимательно, а, когда его отпускают, с почти карикатурной серьезностью вытягивается по струнке. Четвертый улыбается и, вдруг задрав голову, смотрит на Итачи в ответ так спокойно и прямо, будто с самого начала знал, где тот укрылся. А затем машет рукой, приглашая спуститься. Движения по-прежнему выходят менее ловкими, чем хотелось бы в присутствии Хокаге — в боку неожиданно саднит. Но до земли Итачи добирается успешно. Подходит ближе, кланяется. — Доброе утро, господин Четвертый. — Доброе, Итачи. Рад тебя видеть. Идешь на поправку? — Да. — Привет, братец Итачи, — Наруто, тут же забыв об увещеваниях родителей, отмирает. Кушина подходит следом и опускает ладони на плечи сына — Ты так рано пришел. Немного смутившись своего побега, Итачи все же признается: — Я обещал Саске быть, поэтому пришлось уйти из больницы. — Больницы? Тебя ранили на миссии S-ранга? — Наруто, судя по всему, не пугают ни синяки на лице, ни виднеющиеся из-под одежды бинты. Он смотрит на Итачи, как на героя, и это греет. — Вроде того, — отвечает Итачи, бегло улыбнувшись. — Расскажи! — Наруто, не обо всем вежливо спрашивать. — Но, мама… о, я понял! Это была тайная миссия? Класс! Он хочет сказать что-то еще, но отвлекается — во двор Академии постепенно начинают стягиваться другие семьи и Наруто убегает навстречу друзьям. Дети великих кланов Конохи, они почти все здесь — Хьюга, Абураме, Инузука, Яманака, Нара, Акимичи и, конечно же, Учиха… — Навести меня, как полностью восстановишься, — вдруг говорит Четвертый прежде, чем уйти. Проводив его взглядом, Итачи идет навстречу семье. Отец серьезен и Саске держится ему под стать, только мама выглядит расслабленной и счастливой. — Итачи?.. — удивляется она. — Тебя уже выписали? — подхватывает за ней отец. — Пока нет. Но я не мог не прийти. Итачи смотрит на брата, впервые надевшего протектор, и у того в глазах мелькает детское выражение. Но, быстро спохватившись, он фыркает и отворачивается, говорит куда-то в сторону: — Не надо было. — Мне уже лучше, правда, — улыбается Итачи, несмотря на неприятную пульсацию в боку. — Поздравляю тебя, брат. — Саске! — до них снова доносится голос Наруто. Тот подбегает и, быстро поздоровавшись с родителями, тянет Саске за собой к остальным новоиспеченным генинам. — Пойдем! — Отпусти, придурок! — Саске скидывает его руку, но все же идет, куда позвали. А вслед за ним в сторону компании из нескольких женщин уходит и мама. Отец чуть кривит губы, видя, как она здоровается с Кушиной. Итачи тоже хочет уйти, но не находит благовидного предлога. Глядя на отца, с годами становящегося все более мрачным и нелюдимым, он невольно вспоминает последний разговор на кухне у Шисуи. Проблема не в том, что деревня не готова идти им навстречу, а в том, что не готов клан. — Да, у тебя такого не было… — вдруг задумчиво говорит отец. — Хорошо, что у него это есть, — отвечает Итачи. Они обмениваются тяжелыми взглядами, но негласно решают избежать очередного спора. Не то время и не то место. Над двором внезапно прокатывается голос: — Учитель Минато! Простите, я опоздал! И все взгляды оказываются прикованы к высокому человеку, что подбегает к Четвертому. Правая половина его лица изуродована, глаз закрыт повязкой, а на спине его куртки бело-красный веер Учиха. Отец морщится и закатывает глаза. Обито терпят только по праву рождения и на то много причин, кроме брака с джинчурики. Четырнадцать лет назад тот провел несколько месяцев в плену, откуда вернулся в день нападения Санби. Повредившись в уме, он рассказывал, что находился не в плену, а в пещере с Учихой Мадарой — Итачи сам слышал. Разумеется, ему никто не верил. Постепенно сознание Обито восстановилось, но от службы в полиции он отказался, явно не выражая интереса к делам клана. И, несмотря на недовольство Учиха, Итачи восхищается однозначностью и безоговорочностью его выбора. Правда, только издалека. — Дядька Обито! Ты же обещал не опаздывать, — кричит Наруто и, побежав к тому, пихает кулаком в живот. Обито шутливо складывается. — Ой-ой, сдаюсь! Не бейте меня, Господин Наруто! — выкрикивает он, а затем, подхватив мальчишку, перекидывает его через плечо и несет к Четвертому. Они заразительно шумные и веселые. Итачи кидает взгляд на отца, чье лицо становится мрачнее некуда. И пока тот увлечен порицанием недостойного для Учихи поведения, Итачи незаметно отходит назад, в тени деревьев. Привалившись к стволу одного из них, рядом с одинокими пустующими качелями, он переводит дыхание. Усталость накатывает неожиданно. Незаметно Итачи заводит ладонь под кофту, трогает саднящий бок и тот отзывается болью. Когда он смотрит на руку, кончики пальцев испачканы кровью. — Итачи, — встревоженно зовет женский голос. Обернувшись, он встречается взглядами с Рин. Та говорит грустно, без укоризны. — Ты все-таки меня не послушал. — Прости. — Тебе нужно вернуться в больницу. — Дай мне еще немного времени. Пожалуйста. Вздохнув, она соглашается, становится рядом. Теплая зеленая чакра касается раны на боку, снимая боль и принося облегчение. Итачи держится почти до самого конца церемонии, слушает напутственную речь Хокаге и все смотрит в спину Саске со смесью гордости и волнения. Скоро у него появится команда, его на поруки возьмет наставник, он начнет получать миссии… и вроде бы нужно порадоваться, но из памяти никак не уходит зал с клетками, выхваченными из темноты светом факела. Рин торопит вернуться в госпиталь. Итачи почти соглашается, но в последний момент чувствует на себе взгляд. Обернувшись, он выхватывает из толпы Обито, неожиданно внимательного и серьезного. Настолько, что становится не по себе. Мимо проходят увлеченно беседующие Яманака Иноичи и Акимичи Чоуза, на пару мгновений перекрыв обзор. Когда Итачи вновь видит Обито, тот болтает с Кушиной, смеется, неловко треплет волосы на затылке. — Я предупрежу твою мать и пойдем, хорошо? — шепчет Рин и покидает их укрытие в тени. Итачи возвращается в госпиталь не через окно, как планировал, а с главного входа. Он чувствует слабость в ногах, но стараниями Рин — это просто легкое неудобство. В палате их ждет внезапный гость. У пустующей кровати сидит воин АНБУ. Лица не видно, только бледную кожу на плечах и темные волосы за маской, но, судя по росту и телосложению — он едва ли старше сегодняшних выпускников. Он коротко кланяется и обращается к Рин: — Оставьте нас, пожалуйста. Ее просьба явно не воодушевляет, но Рин подчиняется. Когда закрывается дверь, шиноби говорит: — Я пришел передать распоряжение Господина Данзо: явиться к нему завтра утром, к девяти. — Понял. Еще раз поклонившись, шиноби покидает палату через окно. Итачи проходит следом за ним, чтобы закрыть створку, а затем зовет Рин. Та, возмущаясь больше для галочки, меняет бинты, но, прежде чем задернуть занавески и отправить Итачи отдыхать, все же говорит: — Я могу тебя выписать, но если ты пообещаешь приходить на перевязки. И никаких, Итачи, запомни, никаких тренировок и миссий в ближайшие две недели как минимум.***
Новое утро лучше предыдущего лишь тем, что Итачи не задыхается. Он долго и болезненно кашляет, а потом, лежа на боку, смотрит на залитое дождем окно. Уже два дня его пробуждение неминуемо сопровождают мысли о смерти, но даже они давят не так сильно, как последний сон. Сегодня Саске выпускается из Академии. Родители не придут поздравить его, никто не придет. И самое уродливое здесь — это полное понимание, что так нужно, что это путь, который Саске должен пройти до конца. Итачи презирает другого себя, который даже не осознает в полной мере, чем обладает. У него есть дом, который не нужно покидать, семья, не ослепленная обидами настолько, чтобы замышлять переворот, брат, с которым он может просто поговорить. А у него здесь только смертельная болезнь и Кисаме со своей удушающей заботой. Отвернувшись от окна, Итачи проигрывает в памяти вчерашний разговор, закончившийся завтраком в неловком молчании. После он вернулся в комнату, которую не покидает до сих пор. Раз за разом Итачи обдумывает услышанное и не понимает главного — когда он стал настолько беспомощным? Почему позволил отдать часть своей жизни в руки другого человека? С другой стороны, Кисаме правда старается и ничего не просит взамен. Итачи даже не может вспомнить, сколько раз тот своевременно подставлял плечо и делал ровно то, что было нужно. Немного повертев эту мысль, Итачи встает, выходит из комнаты и пересекает коридор. Дверь Кисаме, как и всегда, не заперта. Тот полулежит под одеялом с книгой в руках. С интересом он переводит взгляд на гостя. Итачи уже привычно запирает дверь, подходит ближе и без спроса садится на край кровати. — Возьму на себя смелость предположить, что вы хотите что-то обсудить, — Кисаме откладывает книгу. — Сходим в госпиталь снова. Но ничего не обещаю. — Рад вашему благоразумию. Недолго и неловко они молчат. Затем Кисаме чуть отодвигается: — Не хотите прилечь? Вместо ответа Итачи раздевается и забирается под одеяло на согретое Кисаме место. Тот укладывает его на бок и прижимает спиной к своей груди. — Злитесь? — Нет. А ты? — Что вы, господин Итачи? Возможно, прозвучит излишне самонадеянно, но я никогда не злюсь. — Ясно. Кисаме не кусает, только бегло царапает зубами по плечу Итачи. Его ладонь ложится поперек груди и медленно скользит вниз. А Итачи лежит в мрачном оцепенении. Но тело, уже такое привычное к прикосновениям Кисаме, реагирует охотнее, чем разум. Кровь приливает между ног, по спине пробегает приятная дрожь. Вместе с тем Итачи думает о том, что даже здесь он не понимает, по чьим правилам они играют. Кисаме подстроился под его желания или подстроил его под свои? Это не должно иметь значения, если в конечном итоге им обоим нравится, но Итачи никак не может выкинуть досадную мысль из головы. Перевернув его на спину, Кисаме нависает сверху. Он заводит руки Итачи за голову, перехватывает скрещенные запястья — ширины его ладони вполне хватает. Целуя шею и плечи, он говорит: — Возможно, я ошибаюсь, но вы как-то непривычно напряжены. Проницательность Кисаме начинает раздражать. Итачи морщится. — Я не в настроении. — Я, разумеется, не вправе настаивать, но вы уверены? — Кисаме проталкивает ладонь между их телами, чтобы прикоснуться к возбужденному члену. Итачи шипит сквозь зубы, но упрямо кивает. — Что ж… — Кисаме отпускает его запястья и приподнимается. — Хотите поговорить? Итачи смотрит на него даже удивленно — он не может вспомнить ни одного раза, когда хотел бы делиться с Кисаме откровениями. — Смею предположить, что это из-за болезни? Или вам опять что-то приснилось? Переведя взгляд с лица напарника на потолок, Итачи говорит: — У моего брата сегодня выпускная церемония в Академии, — и тут же злится на себя за то, что поделился этим. — Вас это по какой-либо причине тревожит? — Нет, — выходит слишком резко и неубедительно. — В таком случае… — начинает Кисаме, но Итачи вцепляется ему в волосы и утыкает лицом в свою шею. Тот понимает весьма непрозрачный намек и больше ни о чем не спрашивает. Они продолжают в полном молчании. Кисаме чуть ощутимо скользит зубами по коже, опускаясь все ниже, а затем вдруг кусает за бок. Выходит довольно болезненно, но Итачи даже нравится этот мимолетный выброс адреналина. Опустившись совсем низко, Кисаме закидывает его ноги себе на плечи, целует живот, внутренние стороны бедер, член. Итачи снова хватает его за волосы, но тот не поддается, смотрит снизу вверх и сообщает чуть слышным шепотом: — Мне бы хотелось сделать то, на что вы намекаете, но, боюсь, я могу повредить вас зубами. — Что насчет секса? — спрашивает Итачи одними губами. Кисаме качает головой, затем резко поднимается, переворачивает Итачи лицом вниз, грубо, как если бы хотел заломать во время драки, и тянет за бедра. Тот послушно встает на четвереньки и упирается лбом в подушку. Просунув ладонь под живот, Кисаме ласкает член Итачи и в такт движениям своей руки трется бедрами о его зад. Итачи дышит медленно и глубоко, полностью растворяясь в ощущениях. В затуманенном разуме не остается места ни для каких надсадных мыслей. Он даже мог бы сказать, что здесь и сейчас ему хорошо. Когда Итачи кончает и безвольно заваливается на бок, Кисаме заканчивает сам, рукой, прежде чем лечь рядом. Он целует влажный от пота висок, накидывает на них одеяло и жарко обнимает со спины. Последнее, о чем с досадой думает Итачи, прежде чем упасть в расслабленную дремоту — Кисаме всегда знает, что делать, и иногда это даже пугает.***
С нелегким сердцем Рин, как и обещала, отпускает Итачи домой, но вместо квартала Учиха тот направляется в штаб АНБУ. — Заходи. Отодвинув дверь, он делает шаг вперед и преклоняет колено. В кабинете Данзо мягкий полумрак, тепло и немного душно. Сам он сидит в противоположном конце помещения около единственного источника света. Голова Итачи склонена в знак уважения, потому он видит только разложенные у его ног бумаги и свитки. — Я изучил отчет капитана по вашей последней миссии. Мы дали тебе время на восстановление, но теперь ждем от тебя показаний относительно тех, с кем ты сражался, и того времени, что ты провел в плену. — Вас понял. — Мы взяли образцы яда с иглы. Судя по растениям, входившим в его состав, он изготовлен в Стране Ветра. Тебе это о чем-нибудь говорит? — Тот, кому они принадлежат, управлял марионетками. Насколько мне известно, эта техника Сунагакуре. Сасори Красного Песка — добавляет Итачи мысленно, но тут же одергивает себя. Он сильно сомневается, что такой шиноби существует в действительности. — Тогда есть вероятность, что Страна Рисовых Полей или работающие на ее территории злоумышленники наняли шиноби оттуда. Обычно дайме обращается к нам, потому это ставит некоторые вопросы. Итачи слушает молча и внимательно, видя признание в том, что Данзо рассуждает об этом в его присутствии. Но тот следующей же фразой спускает его с неба на землю. — В отчете сказано, что ты допустил ошибку. — Это правда. — Но это ответственность также и капитана, упустившего возможные последствия твоих действий из внимания, — Данзо делает паузу, а затем вдруг распоряжается, — подойди. Не выказывая удивления, Итачи подчиняется. — Сядь. Он опускается на пол перед Данзо и теперь может смотреть на него прямо, отчего чувствует себя спокойнее. — Я хотел поговорить с тобой не только об этом, но и о твоем положении в АНБУ. Затаив дыхание, Итачи ждет продолжения. — Ты служишь деревне верой и правдой уже очень много лет. И, вероятно, ты понимаешь, отчего до сих пор остаешься на позиции рядового? — Из-за репутации моего клана? — Верно. Клан Учиха давно находится под подозрением в подготовке заговора. Полагаю, небезосновательно. Одна фраза ставит Итачи на развилку, после прохождения которой как раньше уже не будет. Он может сказать все, как есть, а может солгать. Разумеется, никакого заговора пока нет, но растущее недовольство приближает клан к этой вероятности день ото дня. Оставленный Данзо зазор для ответа оказывается слишком коротким, чтобы принять одно из самых сложных в жизни решений, и тот продолжает: — Ты можешь повлиять на ситуацию. С кланом. С деревней. — Что мне нужно делать? — Я предлагаю тебе тайно присягнуть на верность лично мне. Четвертому не хватает твердости и опыта, потому он предпочитает избегать темы конфликта деревни и клана Учиха. Но мы с тобой вместе, действуя из тени, сможем привести Коноху к процветанию. Итачи вдруг вспоминает, как не раз преклонял колено в этой комнате, как шпионил за своей семьей, как заносил меч над спинами родителей… неужто это не сон? Все, от удаленных ногтей до еще слабых после допроса ног, ощущается телесным, из плоти и крови. Сердце бьется быстрее от мысли, что он может пойти домой и щелкнуть Саске по лбу, увидеть Шисуи, прогуляться по улицам… он может все переиграть. Наваждение заканчивается так же быстро, как и началось. Снова сон? Возможно, повело — духота кабинета, последствия пыток, досрочная выписка из госпиталя и слишком сложный выбор, что встал перед ним. Закрыв глаза, Итачи мысленно считает до пяти и смотрит на Данзо уже ясно. Этот человек дорожит Конохой так же, как и сам Итачи. Он мудр, опытен и точно не допустит неоправданного кровопролития. Итачи приподнимается, но лишь затем, чтобы снова преклонить колено. — Я присягаю вам на верность, Господин Данзо. Он соглашается легко, в полной уверенности, что это лучшее решение из всех возможных, но где-то между ребер болезненно пульсирует чувство тревоги. Сидя в штабе, Итачи составляет отчет и перебирает бесконечные досье отступников и вражеских шиноби, о которых удалось собрать информацию. После войны, пусть формальный мир и был заключен, Пять Деревень так и не пришли к согласию. Уж точно не настолько, чтобы делиться списками дезертиров. Пролистывая досье преступников Страны Огня, Итачи замирает над делом Орочимару. Змеиный Отшельник запомнился ему лишь по одной беседе, когда Итачи был еще ребенком. Но чем дольше он смотрит на приложенное к делу фото, тем сильнее раздражающее чувство дежавю. Эхом в голове звучат голоса, один из которых — его собственный: — Позвольте узнать, что же вам приснилось? — Лаборатория Орочимару. — Не сказать, чтобы я его жаловал, но вы уж как-то слишком близко к сердцу принимаете. Итачи хмурится, хочет отложить дело, но вместо этого внимательно перечитывает список преступлений Орочимару. И от схожести почерка холодок пробегает по спине. Итачи хочет верить, что знал об этом и раньше, просто забыл. И через силу вносит свои наблюдения в отчет с отсылкой на дело Орочимару. Но, несмотря на желание быть рациональным в своих выкладках и руководствоваться исключительно здравым смыслом, закончив с преступниками Конохи, Итачи берется за папки с отчетами по Киригакуре, Ивагакуре, Сунагакуре и — совсем тонкую — по Югакуре. Записи обрывочные, основанные на заметках шпионов и того, что выжившим удалось унести в своей памяти с поля боя. Фотографий почти нет, отдельные дела дополнены рисунками. В отчетах по Киригакуре описаны многие из Мечников Тумана, но в основном без лиц и имен. Просматривая их по косой, Итачи не знает, хочет он или боится найти упоминание Хошигаке Кисаме. Но все, что он узнает — такой клан действительно существует. Просто совпадение — решает Итачи раньше, чем страх догонит его, и, наконец, добирается до последнего отчета, описывающего Семь Великих Мечей, как и все остальное, весьма отрывочно. Итачи упирается взглядом в приподнятые чешуйки меча Самехада и задумчиво смотрит на свое предплечье, прежде чем вспоминает, что его раны на боках. Дела Ивагакуре оказываются еще более скудными. Из них Итачи узнает про Корпус Подрывников, но ничего — про напитанную чакрой глину. Он не знает ни имени, ни лица того, с кем сражался. Об этом Итачи не только пишет, но и условно зарисовывает взрывные скульптуры такими, какими он их запомнил. Последний описанный кукловод Сунагакуре — бывшая советница Казекаге, Чиё. У нее, одной из немногих, даже есть фотография. Вот только та, судя по всему, почти разменяла восьмой десяток и едва ли подходит под ориентировку чем-либо, кроме техник. Итачи пишет про изготовленных из фрагментов мертвых тел марионеток и про их кукловода, лишь условно похожего на человека. О Югакуре воинам Конохи известно не больше, чем самому Итачи про последнего из тех, кто держал его в плену. И даже прочитав внимательно те сиротливые страницы, что ждали его в папке, он не находит никаких упоминаний религии. Просто сон — говорит он себе в который раз и тянется за теми отчетами, что отложил на потом. Итачи выходит из штаба в ранних сумерках и впервые за девять дней отправляется домой, наслаждаясь прогулкой по вечерней Конохе. Каждый камушек на дороге, каждая трещинка на стенах домов — все кажется знакомым и понятным. Совсем не похожим на залитый грязными лужами асфальт и дождливое небо в сетке проводов. Будь в ногах чуть больше силы, он бы погулял еще пару часов. Но сейчас и так неплохо. Даже обычно неуютный квартал Учиха вызывает улыбку на самых уголках губ. Отодвинув дверь, он проходит в прихожую, застывает, прежде, чем громко произнести: — Я дома. Почти сразу в ответ звучат шаги. Встретить Итачи выходит вся семья вместе с Широ. Непривычно тепло они приветствуют его, и даже с отца, пусть ненадолго, но сползает маска строгости. Вместе они собираются на кухне, где мама уже заканчивает готовить ужин. — Прости, что не остался до конца церемонии, — обращается Итачи к брату, но тот пожимает плечами. — Я вообще не думал, что ты придешь. — Тебя выписали или ты снова сбежал? — отец выглядит сурово, но скорее так, как это бывало, когда Итачи с Саске были еще мальчишками. — Выписали еще утром. — И где ты тогда пропадал весь день? — В штабе. Готовил отчет по миссии и составлял описания тех, кто меня допрашивал, — Итачи старается отвечать развернуто, но без деталей, чтобы не провоцировать уже привычных споров, но пульс его все равно ускоряется. — Ясно, — отец задумчиво прикрывает глаза и после паузы спрашивает совсем не о том, чего Итачи так опасался, — как начальство восприняло случившееся? — Ничего особенного. Итачи надеется, что хотя бы сейчас ему не придется слушать о своих ошибках, но выражение на лице отца все такое же хмурое. — Совсем ничего? Ты мог погибнуть. — Я делал то, что должен был. — Совет деревни относится к твоей службе так, словно бросает нашему клану подачку. Столь хрупкая в их семье атмосфера домашнего уюта идет трещинами. Итачи пытается удержать лицо, хотя бы ради Саске, но свежая память о том, какое решение он сегодня принял, преклонившись перед Данзо, не дает взять верх над чувствами. И пусть убийство клана — только сон, Итачи в дрожь бросает от одной только мысли, что отец со своей ущемленной гордостью может сделать его реальностью. — А может быть дело в нас? В нашей отстраненности и вечном недовольстве? В том, что ты не можешь повести клан по другому пути? — его голос звучит спокойно и твердо, как голос того, другого Итачи. — Они выселили нас на окраину деревни. Они пережимают нас со всех сторон. Шиноби, которым не хватило места в полиции, еле могут кормить свои семьи. Знаешь, сколько я делаю, чтобы поддержать клан и сохранить мир с деревней? Итачи резко встает, осознав, что не готов сегодня и минуты оставаться в этом доме. — Значит, ты делаешь недостаточно. Отец тоже поднимается и лишь мать, схватившая за локоть, удерживает его на месте. — Итачи, — укоризненно говорит она, — ты ведь даже не осознаешь всей картины. — Я вижу ее итог. Разворачиваясь, он бросает взгляд на поникшего Саске — голова опущена, руки сжаты в кулаки — и впервые с начала спора чувствует укол вины. В конечном итоге, все, что Итачи делает, как в реальности, так и во сне, он делает ради деревни и ради него. И ради него сейчас самым правильным будет уйти. Никто его не останавливает. На улице уже темно. Мандраж после ссоры с отцом нагоняет с опозданием. Очень много лет Итачи просто слушал, терпел, соглашался и не ожидал, что показать зубы окажется так легко. И даже сейчас, несмотря на дрожь в груди, он чувствует себя правым и нет ощущения лучше. Осталось только решить, где переночевать — найти пустующий чердак, вернуться в больницу или проверить, не дома ли сегодня Шисуи. Итачи решает начать с последнего. Дверь на балконе открыта и уже привычным путем Итачи проникает в спальню на втором этаже. Шисуи лежит прямо в униформе поперек кровати. Итачи присаживается рядом и уже без стеснения гладит по волосам. — Привет, — Шисуи чуть приподнимается. — Привет. — Тебя выписали? — Ага. — Здорово. Ты извини, я только с миссии вернулся, — он снова утыкается лицом в одеяло. — Ничего страшного. Отдыхай. Итачи еще раз треплет Шисуи по голове, затем развязывает ленту протектора и, стащив тот со лба, принимается за форменный жилет. Шисуи довольно мычит, принимая в процессе только пассивное участие. Перевернув его на спину, чтобы закончить с жилетом, Итачи принимается за наручи, перчатки и обувь. — Помнишь, я говорил, что мне придется на тебе жениться? — смеется Шисуи. — Я все еще так думаю. — Женись. — Вряд ли твой отец одобрит. — Плевать на него, — Итачи ложится рядом и тянется к лицу Шисуи, чтобы поцеловать. Он о стольком хотел поговорить, но оказывается, что все это может подождать. Шисуи обнимает Итачи за шею и рывком перекатывает под себя. Они долго целуются. И тела не могут не реагировать. Никто из них этого не скрывает, но и не решается прикоснуться к другому. Итачи знает, что делать. Вот только он совсем не уверен, что Шисуи хочет и готов к этому. А тот отстраняется и душно выдыхает. Они оба молчат, неловко прижавшись друг к другу. Комнату заполняет звук их сбившегося дыхания. Ничего не происходит мучительно долго. Первым решается Шисуи. Приобнимает Итачи одной рукой, уже привычно трогает волосы, но в этот раз заходит дальше — скользит ладонью по спине вдоль позвоночника до самой поясницы, а оттуда на бедро. И это как не озвученное согласие. Итачи опускает ладонь ему на пах. Шисуи вздрагивает, стонет и зажимает рот рукой. Такая реакция воодушевляет, и, уложив рядом с собой, Итачи проталкивает ладонь под пояс его штанов. Все получается легко, как будто и правда множество раз уже происходило в реальности. Шисуи тяжело дышит, тихо стонет, цепляется за одежду. Никогда раньше Итачи не видел и не испытывал ничего подобного. Запах Шисуи, его голос, то, как брови выгибаются у переносицы — все это вызывает теплый трепет в груди. Слишком хорошо, чтобы происходить на самом деле. Пальцы Итачи движутся уверенно, сам он подается вперед, целует приоткрытые губы, висок, веки, вбирает в рот мочку уха. И каждая его ласка вызывает отклик. Потершись кончиком носа о шею, Итачи кусает. Шисуи вздрагивает и с шипящим звуком выдыхает сквозь зубы. — Больно. — Прости, — Итачи спешно зализывает место укуса. Очень скоро, изогнув спину и зажмурив глаза, Шисуи кончает. Расслабившись, он откидывается на спину, недолго смотрит в потолок, затем переводит взгляд на Итачи и улыбается. Его глаза блестят, как никогда раньше. Он безуспешно пытается скрыть робость, трогая Итачи в ответ. И сразу же ошибается, положив ладонь на бок. Итачи вздрагивает, Шисуи подрывается. — Извини, я не подумал!.. — Ничего страшного, — отвечает Итачи, несмотря на то, что боль эхом еще отзывается по телу. — Слушай, может снимешь футболку? Чтобы я видел, где лучше не трогать. Кивнув, Итачи раздевается. Шисуи судорожно выдыхает при виде бинтов, синяков и швов на спине. Он обнимает Итачи и, притянув к себе, утыкает лицом в плечо, гладит по голове. — Все нормально, — поспешно сообщает тот, отстранившись. Сейчас не хочется ни думать, ни говорить о том, что случилось на миссии. — Хорошо… Итачи перехватывает инициативу. Уложив Шисуи на бок, он прижимается к нему спиной, кладет его ладонь на пояс своих штанов. Помедлив, тот осторожно гладит. Двигается неумело, но это все равно приятно, возможно, просто потому что это Шисуи. Немного потрогав через одежду, он забирается в штаны. У него плохо получается держать один темп движений, а пальцы обхватывают член недостаточно плотно. Но Шисуи старается сделать приятно, целует шею, плечи и спину, заботливо обходит все раны. — Итачи, — тихо зовет он, окончательно замедлив движения, — что-то не так? — Нет, все хорошо, — отзывается тот после промедления. — А что? — Ты просто никак не реагируешь, вот мне и показалось… Не дав ему договорить, Итачи разворачивается, за волосы притягивает к себе и целует. Шисуи шумно вдыхает и не высказывает недовольства. Разве что осторожно освобождает свои волосы из захвата. Когда они оба вновь расслабляются, Итачи накрывает ладонь Шисуи своей. Показывает, как взять, как прикасаться. Постепенно, движение за движением, тот подстраивается. Разорвав поцелуй, чтобы сжать зубы, Итачи запрокидывает голову. Его пробивает крупная дрожь, расходящаяся волнами от низа живота. Итачи хочет кричать, хочет впиться в Шисуи до крови зубами, настолько невыносимо ярко и остро он сейчас чувствует. И когда кажется, что еще секунда и тело не выдержит, Итачи, наконец, расслабляется, но не валится на кровать, а снова вцепляется в губы Шисуи поцелуем. Жарким, влажным. Кончиком языка Итачи проводит по его зубам. Шисуи с усмешкой отстраняется: — Щекотно. Итачи смущается и, наконец, ложится. Шисуи убирает влажные волосы у него со лба, опускается рядом, приобнимает, целует в висок. — Кажется, завтра утром придется постирать одежду. — Иначе мне не в чем будет идти домой. — Ну, тогда можно и не стирать, — смеется Шисуи. С улыбкой Итачи накидывает на них одеяло. Он не говорит о том, что был бы счастлив не возвращаться домой никогда больше. Будь у него хоть один благовидный предлог. И если бы это не означало отдать Саске отцу по собственной воле. — Шисуи? — зовет Итачи, ища способ отложить привычные мысли на потом. — М? — тот, судя по голосу, уже начал засыпать. — Мы поговорим утром? — Ага. — Спасибо, — Итачи целует его плечо. — Я люблю тебя. Тот уже не отвечает, но обнимает крепче.