I was alone, falling free Trying my best not to forget What happened to us, what happened to me What happened as I let it slip
На улице все тот же дождливый день, да и если верить времени на часах, Итачи проспал совсем недолго, но по ощущениям — почти бесконечно. Сев в кровати, он прячет лицо в ладони. Проклятый сон. И самое отвратительное в нем то, что пусть всего на несколько десятков секунд, но Итачи принял его за реальность. Тогда в кабинете Данзо, таком знакомом и материальном, он искренне поверил, что его настоящая жизнь — не более, чем ночной кошмар. Но вот он снова здесь, в Амегакуре, пытается справиться с играми собственного разума, но тонет в них все глубже. Особенно больно в памяти отпечаталась последняя сцена. Шисуи… он носил это чувство с собой с самого детства и, наверное, несет до сих пор. Потому видеть его во сне, а потом просыпаться в реальности, где смерть Шисуи разделила жизнь на до и после, настолько невыносимо. Когда позади скрипит кровать, Итачи утирает глаза и, глубоко вдохнув, запрокидывает голову. — Не хочу вас отвлекать, но не могу не спросить, все ли с вами в порядке? — ладонь Кисаме касается плеча. Не глядя на него, Итачи встает и собирает свою разбросанную по полу одежду. — Пора идти в больницу. В этот раз он напоминает сам. Не потому что хочет и даже не потому что принял волевое решение прислушиваться к советам Кисаме. А потому что даже это лучше, чем оплакивать свою судьбу. Итачи не тешит себя надеждами, что Кисаме ничего не заметил. Разумеется, заметил, просто уловил повисшую в воздухе просьбу воздержаться от комментариев. До больницы они доходят в отстраненном молчании. Собственная болезнь, согласие на лечение — ни на чем из этого Итачи не может сосредоточиться, снова и снова возвращаясь мыслями к своим снам. Встреча с врачом затягивается дольше, чем на час, в основном, потому что Кисаме дотошно уточняет каждый нюанс и просит пояснение ко всем непонятным ему словам. В деталях они обсуждают течение болезни, степень ее запущенности, возможные способы лечения и бесконечные рекомендации. Итачи фиксирует у себя в памяти только то, что находит принципиальным или раздражающим. Сейчас он совсем не против присутствовать в разговоре только в третьем лице. Чтобы потом обсудить услышанное с Кисаме вдвоем. Чтобы в конечном итоге принять решение самостоятельно. В этот раз бумаг куда больше. Кисаме бережно прячет их в сумку под плащом и многословно, как он умеет, благодарит врача на прощание, и только Итачи понимает, насколько тот не впечатлил напарника. — Никакой госпитализации. — Догадываюсь, что вас смущает, но, если я правильно понял, это наиболее эффективный план лечения… — Нет, это чушь. — …я не настаиваю, но все же хотел бы услышать от вас чуть более развернутую аргументацию. Они сидят все в том же ресторане и греются чаем в ожидании ужина. Возможно, и стоило отложить разговор на потом, но ни у кого из них не хватает терпения и дальше молчать. — Цена. — Да, сейчас у нас нет таких денег. Но, я полагаю, мы с вами вполне в состоянии заработать нужную сумму. — Сроки. — Позволю себе заметить, что преждевременная кончина от болезни отнимет у вас больше времени. — Побочки. — При должном внимании, если верить врачу, по большей части их можно скорректировать. — Миссии. С промедлением Кисаме улыбается так, будто только что проиграл захватывающую партию в шоги. Задумчиво постучав ногтем по затертой столешнице, он возвращается к разговору. — Если честно, я изначально не думал, что вы согласитесь на этот вариант, но посчитал своим долгом хотя бы попытаться. В таком случае, мы рассматриваем самостоятельное лечение под наблюдением врача? На несколько секунд Итачи закрывает глаза, чтобы обдумать все еще раз. Сейчас, по прошествии нескольких дней, он признает, что ему нужны годы, которые он может выиграть, согласившись на лечение. У него много долгов — перед Саске, перед Конохой… и все они требуют времени. Но смерть далеко, а немощность, беспомощность и зависимость уже дышат в спину. Итачи смотрит на Кисаме и почти ненавидит его. Тот не упустит ни единой возможности воспользоваться новым положением вещей. С другой стороны, Итачи тоже может сыграть в эту игру. — У меня есть условие. — Я весь внимание. — Я хочу, чтобы ты относился ко мне, как к здоровому. На лице Кисаме отражается удивление, но почти сразу его губы снова кривится в ухмылке. — Вы считаете это рациональным? Итачи не отвечает, подчеркивая свое нежелание вступать в дискуссию. Он уверен в своем решении. По лбу и переносице Кисаме скользит едва заметная тень усталости. — Как пожелаете. В последнее время Итачи заметил, что за этой фразой не кроется никаких компромиссов. Кисаме просто уходит от досаждающих разговоров, но Итачи хватит и формального согласия, чтобы обрубать попытки дальнейшего контроля. И выждав, пока уже знакомая им немолодая официантка выставит еду на стол и уйдет, он спешит проверить жизнеспособность своей стратегии. — У тебя есть веревка? — Прошу прощения? — Ходзедзюцу. Ты обещал. — Вот оно что… — лицо Кисаме вдруг расцветает самым неприятным восторгом. — Насколько я помню, в зале для тренировок была веревка. Могу предложить вам завтра, если вы не против. — Не против. — Вот и славно, — он придвигает к себе тарелку. — Приятного аппетита, Итачи. В Амегакуре снова холодно и мокро. Шляпы едва спасают от дождя, а плащи совсем не греют. После ужина они быстрым шагом возвращаются на базу, но на полпути Кисаме сворачивает в аптекарскую лавку. В душном тесном помещении, освещенном парой больных желтых ламп, их встречает старая женщина в респираторе. Ее халат в масляных пятнах, а грязные волосы собраны на макушке неосторожным пучком. — Добрый день. Приносим извинения за беспокойство, но не могли бы вы поискать вот эти лекарства? — спрашивает Кисаме уже с порога, на ходу извлекая из сумки бумаги от врача. Пробежавшись по рецептам взглядом, женщина уточняет: — Шприцы нужны? — Будьте так любезны. А еще упаковку презервативов и лубрикант. Женщина отрывается от рецепта, смотрит на Кисаме как будто бы даже оценивающе, прежде чем уйти в подсобку на поиски нужных лекарств. В убежище их встречает недовольный голос Хидана. — Ты че, оглох? В жопу себе это засунь! С кухни в общий зал выходит Какузу, без плаща и балаклавы, потому на лице его легко читается выражение вселенской усталости. Хидан тащится за ним с видом ребенка, которого мать оторвала от увлекательной игры. — О, вот вы где, — Какузу останавливается, поравнявшись с Итачи и Кисаме. — И тебе доброго вечера. Недолго покопавшись в поясной сумке, он извлекает оттуда несколько купюр и, протянув Кисаме, кивает на Хидана. — За доставленные неудобства. — С тобой крайне приятно иметь дело. Кисаме прячет деньги, а Какузу, подгоняя взвинченного Хидана, удаляется в сторону тренировочного зала. Минутой позже, в коридоре общежития, Итачи говорит: — Ко мне. В комнате он стаскивает влажную после прогулки футболку. Кисаме разворачивает пакет и начинает выкладывать покупки на прикроватную тумбу. — Это колоть один раз в день подкожно. Это колоть во время приступов в мышцу. Не перепутайте, шприцы разные. Это пить при первых признаках кашля. Этим полоскать горло. Это заваривать и пить для профилактики. Вот эти, эти и эти таблетки утренние. Эти вечерние. Эти тоже утренние, для рассасывания, чтобы избежать осложнений на сердце. Вот это пить перед сном. Вот эти три раза в день, чтобы такое количество лекарств не посадило ваши печень и почки. А, и вот еще медицинские печати на самый крайний случай. Будьте осторожны, они редкие и очень дорогие. Итачи устало смотрит на гору разнообразных упаковок, баночек и свертков, что в момент выросла перед ним. — Все запомнили? — ехидно уточняет Кисаме. И можно ответить ему, что проблема не в запоминании, а в количестве досадной рутины, что приходит вместе со всем этим перечнем препаратов. Но Итачи находит такое пояснение лишней тратой кислорода, потому молча вскрывает одну из ампул, набирает одноразовый шприц желтым, чуть маслянистым с виду раствором. — Я надеюсь, вы умеете ставить уколы? Колко глянув на Кисаме снизу вверх, Итачи огрызается. — Ты мне их ставить не будешь. — Что вы? Я и не настаиваю. — Уйди. — Прошу прощения? — Я устал. — Вот оно что. Что ж, как пожелаете. Хорошего вам отдыха. Не забудьте про вечерние таблетки. Иногда Итачи думает, что реагируй Кисаме на грубость, как все прочие люди, с ним было бы куда проще. По крайней мере, такие стычки не оставляли бы чувство досады. Оставшись наедине с собой он спускает штаны, протирает бедро спиртовой салфеткой и ненадолго замирает, чтобы воскресить в памяти образ того, как это делали другие. Игла входит под кожу с ощущением более острым, чем он ожидал. Итачи давит на упор и жгучая боль растекается по ноге. Он морщится, отводит шприц в сторону, поспешно решив, что все сделал правильно — на месте прокола выступает капля крови, смешанная с лекарством. Быстро прикрыв свою неудачу салфеткой, Итачи тяжело вздыхает.***
Утром Итачи будят чужие прикосновения. Губы касаются его щеки, руки жарко, но не тесно обнимают. Не открывая глаз, он отстраняется, шипит сквозь зубы. — Я сказал уйти. — Что? — над ухом звенит тихий смех. — Ты выгоняешь меня из моего дома? Итачи открывает глаза. Сквозь щель между занавесок, что он оставил вчера, льется теплый свет. Кровать сбита и пропитана запахом Шисуи. — Сон, — смущенно отвечает Итачи и, перекатившись на бок, утыкается лбом между ключиц Шисуи. — Я догадался, — тот целует его в макушку. — Будем вставать или хочешь еще поваляться? — Давай еще немного. Опустив ладонь Шисуи на грудь, Итачи ведет пальцами вниз. Воспоминания о вчерашнем вечере помогают небрежно выбросить тревожный сон из головы. Итачи запускает руку в штаны Шисуи и тот довольно мычит, накидывает одеяло им на головы. Очень скоро там становится жарко и нечем дышать. В этот раз все получается легко, без заминок, неловкости и стеснения. Разве что Итачи не в пример Шисуи никак не может перестать молчать. — Нужно все-таки постирать, — напоминает Шисуи, когда они, потные и обессиленные, скинув одеяло, лежат на кровати. На улице уже совсем солнечно. Слышны голоса и шаги — квартал живет своей обычной жизнью и так странно думать о том, что их общий секрет скрыт от чужих глаз всего одной ненадежной занавеской. — И душ принять, — Итачи приподнимается на локте и, впервые увидев полностью обнаженное тело Шисуи при ярком свете, рассматривает его. У того широкие плечи и мягко очерченные по-атлетические крупные мышцы, кожа чуть смуглее, чем у самого Итачи, почти чистая — он давно перестал получать новые шрамы, а те, что есть, уже зарубцевались. Шисуи убирает волосы Итачи за ухо, а тот перехватывает его ладонь, чтобы поцеловать. — Неудобно, наверное? — спрашивает Шисуи. — Что именно? — Мыться. — Ничего, в больнице же как-то справлялся. — Хочешь помогу тебе? — Помоешь меня? — смеется Итачи. Приобняв, Шисуи тянет его к себе, касается губами лба. — А что? Я ведь много раз говорил, что ты можешь относится ко мне, как к старшему брату. — После сегодняшней ночи это очень плохо звучит. Они смеются, недолго еще возятся на кровати, прежде чем встать. Давно Итачи не чувствовал себя настолько расслабленным и умиротворенным. Если подумать, занавеска прячет не только их от внешнего мира, но и внешний со всеми его несовершенствами от них. Когда-нибудь Итачи устыдится этой мысли, но, если бы он мог застыть в мгновение, то выбрал бы здесь и сейчас. Собрав одежду по полу и сняв белье с постели, они вместе идут в ванную. Шисуи от своего решения не отступается. — Надо снять повязки, а то отсыреют. Я потом перевяжу тебя. Итачи не спорит. Позволив Шисуи заняться бинтами, он принимается методично отклеивать пластыри с кончиков пальцев. Его ногти уже начали отрастать, но до безопасной длины еще минимум неделя-другая. — Что они с тобой делали?.. — спрашивает Шисуи вдруг поникшим голосом, глядя на рваные раны, кое-где перехваченные хирургическими швами. Вопрос его, к счастью, риторический, потому Итачи позволяет себе не возвращаться мыслями в комнату для пыток. Сидя перед ним на корточках с бинтом в руках, Шисуи целует его живот, до сих пор весь в синяках. Затем быстро отстраняется. — Прости. Больно, наверное. — Нет, так не больно. — Хорошо, — на несколько секунд он задумывается. — Наклонись над ванной, я помою тебе голову. Итачи послушно упирается ладонями в бортик. — Шисуи, расскажи про Четвертого и АНБУ? — Что тут рассказывать? — буднично отвечает тот, промывая волосы Итачи теплой водой. — На следующий день, как ты ушел, Хокаге позвал меня. Мы поговорили о проблемах деревни, о том, что меня беспокоит, и он предложил должность в его подразделении АНБУ. — А что с полицией? — Ушел. — Мой отец знает почему? — Думаю, он догадывается, — усмехается Шисуи, натирая голову Итачи шампунем. Тот, смешиваясь с водой, течет по лбу, потому приходится зажмуриться. — Ясно… Отчего-то в этот раз Итачи не чувствует ни зависти, ни злости на себя за то, что не добился того же. Как будто голос в голове, вечно подгонявший его, вдруг затих. — А моя миссия? Что тебе о ней известно? — Я узнал об этом сначала от Микото. Потом спросил Четвертого. Он не сказал, в чем была цель, обозначил только то, что случилось конкретно с тобой. Услышанное разочаровывает. Наивно было предполагать, что теперь, когда они оба служат в АНБУ, можно будет говорить обо всем напрямую. И будь Итачи хоть тысячу раз уверен, что его слова не покинут стен этого дома, принципы не позволяют даже заикнуться ни про Данзо, ни про Фуу и Торуне. — Тебе сегодня куда-нибудь нужно? — спрашивает Шисуи парой минут позже, промокая волосы Итачи полотенцем. — Нужно показаться в госпитале. — А домой? Итачи ловит взгляд Шисуи будто в надежде, что тот сам все поймет. Но тот не понимает, потому приходится отвечать: — Я поругался с отцом. — Ты же только вышел из больницы… — на лице Шисуи отражается удивление пополам с досадой. Итачи морщится. — Не хочу об этом. На сколько мне можно у тебя остаться? — Да хоть на всю жизнь, — отвечает Шисуи с улыбкой, но, несмотря на шутливое выражение, он, кажется, абсолютно серьезен. Закинув руки ему на плечи, Итачи прижимается грудью к груди, целует Шисуи. А тот обнимает его в ответ. И пусть Итачи знает, что не останется здесь навсегда, сейчас это не имеет никакого значения.***
Кисаме запирает дверь тренировочного зала. Итачи стоит, подперев спиной стену, скрестив руки на груди, и просто ждет. С самого утра он чувствует себя плохо, но плохо по-другому. На смену приступам кашля и удушья пришла слабость, тело ощущается тяжелым и неповоротливым, а во рту вместо привкуса крови — сухость, приправленная горьким коктейлем из всех принятых таблеток. Но он все равно попросил Кисаме о тренировке не в силах лежать весь день, слушать дождь и по кругу думать о своих снах, теплых и почти беззаботных. — Возьму на себя смелость самостоятельно предложить вам план тренировки, — говорит тот, беря в руки веревку. — Сегодня, полагаю, самым целесообразным будет просто познакомить вас с Ходзедзюцу. Пока Итачи наблюдает за ним сквозь шаринган, Кисаме находит оба края веревки и, связав их вместе, пропускает ее через пальцы в поисках середины. Когда цель найдена, он наматывает веревку на руку, цепляя за локоть и большой палец. Затем повторяет все сначала, подготовив четыре мотка. — Позволю себе заметить, что веревка здесь весьма поганая. Но за неимением другого выбора, сгодится и такая, — увлеченно рассуждает Кисаме, прежде чем ухмыльнуться. — Не могли бы вы подойти ближе? Ощутив неприятный мандраж, Итачи отрывается от стены, становится в полушаге от Кисаме. Тот накидывает первый виток веревки ему через затылок и тянет за край, снова отмеряя середину. Плетение неприятно трется о кожу. Закончив выравнивать, Кисаме делает три простых узла — под ключицами, на солнечном сплетении и чуть ниже пупка. — Вас не затруднит поднять руки? — Итачи выполняет, и Кисаме, туго затягивая, оборачивает веревку вокруг его бедер несколько раз. — Обычно эта процедура проводится или в несколько рук или с противником, находящимся без сознания. Второй раз Кисаме оборачивает веревку чуть выше талии, третий — в верхней части груди, пропустив через подмышки. Давление весьма ощутимо, но не настолько, чтобы душить. Куда больше Итачи беспокоит неприятное чувство дежавю. — Можно опустить руку, — говорит Кисаме, закрепив край веревки. — Повернитесь ко мне спиной. Кисаме заботливо перекидывает хвост Итачи через плечо. Дальше он уже не просит, а делает сам — выворачивает руки за спину, стягивает поперек ладони и привязывает к локтю сначала одну, затем симметрично вторую. Закончив с этим, Кисаме крепит веревку за первую обвязку, тем самым полностью зафиксировав руки. В таком положении при всем желании невозможно сложить печать — у Итачи холодный пот выступает на висках. Опустившись на пол, Кисаме берется за третью веревку. Ей он перехватывает ноги над и под коленями, а затем, пропустив между голеней, соединяет щиколотки. Кисаме встает, оставив край веревки лежать, и обходит Итачи, останавливается у него за спиной. Подцепив обвязку на боках, он тянет вниз, вынуждая встать на колени. Итачи не падает только потому что Кисаме своевременно перестает тянуть и точно также, за узлы, страхует. Как последний штрих, он подбирает веревку с пола и соединяет щиколотки с торсом. — Я могу вас подвесить, но, честно говоря, опасаюсь за ваши легкие. — Вешай, — требует Итачи, неожиданно дрогнувшим голосом. — Как пожелаете… — Кисаме вдруг сдвигает протектор со лба Итачи ему на глаза и тут же поясняет. — Если бы я в полной мере задавался целью взять вас в плен, я бы, разумеется, начал с этого. Протектор закрывает не так надежно, как повязка, Итачи по-прежнему может видеть свои колени и кусочек пола. Но того, что есть, вполне хватает, чтобы беспокойство усилилось. Пока Кисаме пропускает веревку под обвязку на спине, Итачи пытается убедить себя, что ему просто показалось, но стоит его ногам оторваться от пола, как ужас, липкий и холодный, обвивает тело. Кисаме полностью повторил обвязку, что Итачи видел во сне неделю назад. Те же чувство невесомости, распределение веса, болезненные точки, где веревка впивается в тело. Пульс сбивается. Итачи пытается скрыть поверхностность своего дыхания, но так ему не хватает воздуха. Он хотел бы поверить в случайность, но все его сознание противится этому доводу. Это не мелкие странности, не иррациональное чувство дежавю, даже не совпадение ощущений от прикосновения к Самехаде. — Господин Итачи, — зовет Кисаме, — вы в порядке? Итачи не отвечает. Мышцы деревенеют, кожу покрывает пот. С каждой секундой членораздельных мыслей в голове все меньше, их все, одну за другой, вытесняет желание выбраться любой ценой. — Дышите ровно, вам нужно полностью расслабиться, если вы хотите преодолеть боль, — голос доносится словно сквозь толщу воды. Когда тяжелые ладони опускаются Итачи на плечи, тот вздрагивает и вопреки любой логике бьется в веревках в тщетных попытках не то выскользнуть, не то разорвать. — Хватит, вы себе так только навредите! Итачи хватает воздух ртом, но тот будто застревает в горле. Это из-за веревки, — думает он. Слишком туго. Он кашляет и задыхается, уже не слушая, что говорит ему Кисаме. Должен выбраться. Должен. Любой ценой. Его подхватывают, закидывают на плечо, и напряжение в нагрудных узлах на мгновение увеличивается, прежде, чем ослабнуть. То же происходит и с веревкой, тянущейся от щиколоток. — Если вы перестанете извиваться, я освобожу вас быстрее, — с раздражением сообщает Кисаме. Он скидывает Итачи с плеча, укладывает лицом вниз, прижав в пояснице коленом к полу, наскоро режет веревку — ноги, торс, руки. Только ощутив свободу, Итачи скидывает его с себя, срывает протектор и почти в один рывок поднимается на ноги. Он жадно вдыхает воздух. Смотрит на Кисаме сверху вниз, а тот сидит на полу, хмурый, с кунаем в руках. Но безразличие спадает с его лица, стоит им пересечься взглядом. — Черт, — Кисаме рывком отворачивается, прикрывает глаза предплечьем. Только осознание, что он активировал мангеке шаринган и сейчас находится в шаге от использования Аматерасу или Цукиеми, чуть проясняет мысли Итачи. — Вы злитесь. Или напуганы. Я понимаю, но не разумнее ли это обсудить? Я совершенно не настроен сражаться с вами. — Зачем развязал? — вдруг хрипло спрашивает Итачи. Убравший руку от лица Кисаме выглядит совершенно сбитым с толку. — Прошу прощения, возможно, вы не заметили, но вы начали задыхаться. — Ты обещал, — у Итачи зуб на зуб не попадает, но, если бы его спросили почему, едва ли он смог бы ответить. С мрачной ухмылкой Кисаме встает. — И ради чего, скажите на милость, мне стоило вас НЕ развязывать? — Я должен был сделать это сам. — Господин Итачи, при всем уважении, в этом и есть смысл Ходзедзюцу. Да, есть шиноби, чьи способности делают эту технику бесполезной. Но в вашем случае, вы проиграете в тот момент, когда позволите себя связать. — Чушь, — фыркает Итачи, но шаринган все же гасит. — Как скажете. Кисаме не продолжает спор, только пожимает плечами и принимается собирать с пола обрезки веревки. А Итачи, оставшись один на один со своей злостью, впервые переводит дыхание. Пульс его еще сбит, но голова медленно проясняется. Он опускает взгляд на свои руки с вмятинами, повторяющими фактуру веревки. С недоверием к собственным мыслям Итачи вдруг понимает, что испытал не злость, а страх, такой острый, словно это он настоящий провел несколько суток в плену. — Я пойду, — Итачи спешно покидает тренировочный зал и надеется не встретить на пути до комнаты никого, кто мог бы заметить следы у него на руках.