We passed upon the stair We spoke of was and when Although I wasn't there He said I was his friend Which came as a surprise I spoke into his eyes I thought you died alone A long long time ago
Темные своды подвала под фамильным храмом навевают то ли тревогу, то ли тоску. С самого детства, оказываясь здесь, Итачи не хотел ничего также сильно и рьяно, как уйти, выбежать на улицу и дышать до тех пор, пока не перестанет чувствовать запах пыли и сырости. С годами в подвале становится только невыносимее. Даже прячась в тени, Итачи почти физически чувствует на себе злые взгляды. Сегодня он — не сын главы клана, он воин АНБУ, ради содержания которых деревня вырвала из рук Учиха последний кусок хлеба. Лучше бы ему и не быть здесь, но отец настоял на его присутствии, возможно, в качестве наглядной демонстрации бедственного положения клана или в наказание за дерзость. Итачи все равно — с момента возвращения домой он не чувствует ничего, кроме злости. Клан долго обсуждает последний указ Хокаге. Возмущается и переливает из пустого в порожнее, пока отец пытается их успокоить и направить в конструктивное русло. Они напуганы, они злятся, они не знают, как будут выживать завтра. Их мнения расходятся, порождая споры то с отцом, то друг с другом. Кто-то даже предлагает потребовать у Хокаге ответить перед всем кланом Учиха. Единственную идею, которую Итачи боится услышать, никто так и не озвучивает. По крайней мере, пока. Итачи не жаль собравшихся, разве что их детей, что теперь вместо привычной порции будут есть ненависть к родной деревне. Так кормили его, так кормят Саске, так будут кормить и следующее поколение, если ничего не изменится. Собрание затягивается и, чем дольше Итачи слушает, тем отчетливее понимает, что готов пойти на многое, лишь бы разорвать этот порочный круг. Осталось только понять, кто в этом деле союзник надежнее — Минато или Данзо. Когда каждый в зале выговаривается, собрание движется к логическому завершению. Отец не решается сократить штат — Итачи, впрочем, и не сомневался, что так будет. Хоть на дальнюю перспективу это решение и кажется ему куда более губительным. Итачи покидает подвал храма одним из последних. Страх его ничем не оправдан, но он не чувствует готовности поворачиваться к клану спиной. А на улице уже глубокая ночь, темная и безлунная — небо затянуло ровным покрывалом из облаков. Дальше по линии взгляда горят редкие в столь поздний час огоньки Конохи. Итачи ощущает тревогу, но не сразу формулирует причину — то чувство, что метафорически называют «взглядом в спину», а на деле — движение чакры там, где ее не должно быть. Сохранив усталый вид, он осматривается. Больше никто не выражает беспокойства, лица мрачные и задумчивые, а, значит, кто бы за ними не следил, он скрывается очень хорошо. Итачи старается слиться с толпой, оттуда незаметно переместиться в тень и, избегая лишних взглядов, пробраться к источнику чакры на крыше храма. Чтобы зайти со спины, ему приходится обогнуть все здание. Присевший на корточки незнакомец в форме джонина не замечает чужого присутствия или, по крайней мере, делает вид, что не замечает. — Зачем ты следишь за нами? — тихо, но твердо спрашивает Итачи, на всякий случай положив ладонь на рукоять меча. Незнакомец дергается, нелепо шлепнувшись задом на крышу, затем подскакивает, оборачивается, виновато треплет волосы на затылке. А Итачи даже не удивляется, наткнувшись взглядом на лучезарную улыбку Обито. — Ой, так неловко. Я просто заблудился, а потом увидел собрание клана и пытался понять, это я про него забыл или меня специально не позвали. — Это собрание для полиции, — ровно отвечает Итачи. — Да? Как странно тогда тебя встретить. — Я наследник главы клана. — И правда, — Обито глупо смеется и тот факт, что он даже не пытается вести себя убедительно, кажется не менее унизительным, чем утренний разговор с отцом. А самое досадное, что его тактика работает — Итачи никогда не ловил жителей Конохи, а, тем более, воинов АНБУ на чем-то подозрительном, потому плохо представляет, что делать дальше. — Домой пойду, Рин будет ругаться, — сообщает Обито совершенно буднично, а затем добавляет ниже и серьезнее, — а ты хорош, раз меня заметил. Итачи не успевает ничего сказать. Тьма вокруг шарингана Обито сгущается, образуя воронку, внутри которой все искривляется и тает. Беззвучно и быстро Обито исчезает совершенно немыслимым образом, оставив Итачи в одиночестве на крыше.***
Сидя на полу тренировочного зала, Итачи наблюдает за тем, как Кисаме подготовляет веревку и это зрелище медитативное настолько, что глаз не оторвать. — В прошлый раз ты говорил о шиноби, против которых бесполезно использовать Ходзедзюцу. Сегодня Итачи чувствует себя почти что хорошо. Тело все еще кажется слабым, но то ли не так отчетливо, как в предыдущие дни, то ли Итачи привык к нему и такому. Последний сон тяготил после пробуждения, но, мысленно повторив разговор с Кисаме, Итачи сумел отвлечься. — Все верно. Разумеется, в первую очередь это касается шиноби, чьи техники могут быть использованы без печатей. Так, например, один мой товарищ в Киригакуре владел фамильной техникой, позволяющей обращать тело в жидкую форму. Полагаю, излишним будет объяснять, почему связывать его было бы бессмысленно. — Кисаме сворачивает очередной моток веревки и, хитро ухмыльнувшись, глядит на Итачи. — Или, допустим, ваш скромный слуга. Моя физическая сила позволяет мне просто разорвать веревку. Тот слушает молча, в очередной раз прикидывая, какая из возможностей его тела могла бы стать ключом к разгадке. — Сегодня, — говорит Кисаме, становясь над Итачи с веревкой в руках, — я покажу вам пару хитростей. Они не универсальны, но при удачном раскладе повысят ваши шансы выбраться. — Я хочу научиться рвать веревку. Кисаме улыбается, почти что с умилением на лице, но оставляет комментарии при себе. — Разумеется. Но спешу напомнить, что вы сами попросили меня потренировать вас и оставили за мной право на ведущую роль. Потому, при всем уважении, сегодня мы будем разбирать более очевидные техники. В знак согласия Итачи не вступает в дальнейший спор. — Дайте руки. Он выполняет просьбу, как и в прошлый раз, наблюдая за всеми действиями Кисаме сквозь шаринган. А тот накидывает веревку глухой петлей на руки чуть ниже места, где заканчивается бинт, но пока не затягивает. — Когда я начну связывать, вам нужно будет максимально напрячь мышцы и расположить запястья под углом относительно друг друга. Та сторона, что видна мне, должна оставаться сомкнута, чтобы я ничего не заподозрил. А вот сюда, — Кисаме проводит пальцем между прижатых друг другу рук снизу, — должно приходиться основное движение. Давайте попробуем. Он тянет веревку, совсем легко, и снова проверяет пальцем, насколько правильно выполнено положение. — Очень хорошо. А теперь попробуем продолжить, но в более реалистичных условиях. С этими словами Кисаме затягивает петлю и, не успев среагировать, Итачи позволяет запястьям сомкнуться. — Еще раз, — требует он, перенаправив чакру в руки. Кисаме хмыкает, ослабляет веревку и, дав фору в несколько секунд, тянет повторно. Он явно прикладывает не всю свою силу, но удержать даже такой натиск не просто. Итачи старается дышать ровно, концентрироваться на руках. — Очень недурно, — улыбается Кисаме, делает еще пару контрольных витков, затем пропускает веревку между запястий, создав подобие наручников. — А теперь расслабьте руки и попробуйте выбраться. Решив, что зрение будет только мешать, Итачи закрывает глаза. Волной, от кончиков пальцев до плеч, он расслабляет руки. Веревка и верно, сидит не так плотно, как в прошлый раз. Итачи тянет левую кисть на себя, а правую — от себя. Веревка скользит по коже до тех пор, пока не застревает на костяшке большого пальца. Приложение силы не помогает — ни плавно, ни рывком, ни с проворотом. Кисаме не торопит, позволяя попробовать все варианты. Но чем больше Итачи совершает тщетных попыток, тем острее чувство тревоги, того же сорта, что и в прошлый раз. Сделав вынужденную остановку, он открывает глаза и смотрит на Кисаме, чтобы напомнить себе — это просто тренировка, все закончится по первому его слову. — Дышите, — говорит тот. — Попробуем сначала? Итачи кивает. Когда его руки оказываются свободны, он трет и разминает запястья. Следы в этот раз не такие явные, а вот кожа на костяшках больших пальцев красная от долгого трения о жесткое плетение. — Готовы? Получив согласие, Кисаме снова накидывает Итачи на руки петлю, но не успевает толком затянуть. Дверь тренировочного зала скрипит. Итачи было удивляется, пребывая в уверенности, что Кисаме запирал ее, но все вопросы отпадают стоит ему увидеть кто стоит в проеме. Тоби мог хотя бы постараться сделать вид, что он не тот, кем является на самом деле. Итачи переводит взгляд на Кисаме, ожидая увидеть на его лице тень растерянности. Но тот абсолютно спокоен и это уже в который раз подводит Итачи к мысли, что напарник знает о личности Тоби куда больше, чем говорит. — Тебе что-то нужно? — Кисаме улыбается, обнажив зубы. — Ой, так неловко, — отзывается Тоби и виновато треплет волосы на затылке. — Я просто хотел потренироваться… Господин Дейдара сказал, что, если Тоби будет больше тренироваться, Тоби примут в Акацки. Итачи скрипит зубами от злости и скидывает с запястий не затянутую петлю. — А что это вы делаете? — Тоби с показательным любопытством подходит ближе. — Очевидно, тренируемся. — О, Тоби умеет выбираться из веревок! Хотите покажу? — Полагаю, это излишнее. Мы верим тебе на слово. — Ясно… — делая вид, что не понимает намеков, Тоби продолжает стоять. — Может быть, вы хотите сразиться с Тоби? Тоби нужны сильные противники, чтобы развивать свои навыки. Если Итачи не прав и этот спектакль для Кисаме, то другим зрителям не обязательно смотреть его до конца. Итачи резко встает — в глазах неожиданно темнеет, но он не подает виду — накидывает плащ на плечи и направляется к двери. — Устал, — бросает он, чтобы то ли намекнуть Кисаме, то ли предотвратить расспросы со стороны Тоби. Кисаме выходит только минут через десять-двадцать в своем обычном благостно-равнодушном настроении. Когда они встречаются на пустой кухне, где Итачи сидит над чашкой чая, тот смотрит на Кисаме выжидающе. Он упрямо надеется подтвердить свои догадки, поймав напарника на какой-нибудь мелочи. — Раз уж нас прервали, могу я предложить вам пообедать? — Не хочу. — Что ж, а я, с вашего позволения, поем. Пока Кисаме разогревает рис с овощами, Итачи утыкается невидящим взглядом в его спину. Его мысли постепенно отцепляются от Тоби, возвращаясь к тренировкам. Будучи честным с собой, он не может сказать, что задевает его больше — слишком уж яркий ночной кошмар о пытках или само осознание, что он чего-то не может. Итачи привык к статусу «гения из клана Учиха», потому совсем не ожидал споткнуться об технику, настолько простую, что для ее выполнения не нужны ни чакра, ни исключительная сила. И теперь само знание о ее существовании ощущается как брешь в совершенной броне. — Как вы себя чувствуете? — спрашивает Кисаме, устроившись напротив. — Лучше. — Правильно ли я понимаю, что у вас пропал аппетит? Итачи вспоминает, когда в последний раз ел без явной тошноты, прежде чем коротко кивнуть. — Не хотелось бы додумывать, но у меня складывается впечатление, что в последнее время вас вообще мало что интересует, кроме снов и тренировок. Ваше право, разумеется, но, должен признаться, мне несколько не хватает ваших старых-добрых ночных визитов. Бегло поймав его взгляд, Кисаме ухмыляется, но тут же переключает все внимание на еду. Итачи смотрит на то, как проворно и даже изящно тот орудует палочками, и поначалу удивляется. Ему казалось, что они еще совсем недавно лежали в одной постели, но, подумав еще немного, он признает, что потерял счет времени. Несколько дней назад он начал лечение — единственное, что Итачи может сказать без страха ошибиться. — Сегодня я обещал Хидану наконец с ним выпить. Я не настаиваю, разумеется, но был бы крайне рад, если бы вы навестили меня завтра. Итачи снова кивает, в этот раз едва заметно.***
— Доброе утро, — с некоторым усилием Итачи улыбается, застав Саске одного на кухне. У того на руках красуются царапины от кошачьих когтей, да и в целом он выглядит сонным и помятым. — Не знал, что ты вернулся домой. — Вчера. Разговор с первых же фраз звучит натянуто, но Итачи не сдается. Пройдя вглубь кухни, он открывает холодильник. — А где мама? — На рынок ушла вроде. — Ясно. Ты завтракал? — Нет. — Приготовить на тебя? Саске немного медлит с ответом, как будто взвешивая все за и против, но все же соглашается. Холодильник оказывается почти пуст, да и настроения на что-то сложнее яичницы с рисом у Итачи нет. — Мама сказала, что ты вчера был на миссии, — начинает Итачи, принявшись за готовку. — Был. — С кем ты в команде? — С Наруто и Сакурой, — говорит Саске и по одному голосу можно понять, насколько он не воодушевлен. — А кто ваш наставник? Саске издает раздраженный смешок. — Рин. — Рин? Нохара Рин? — переспрашивает Итачи с удивлением и тут же вспоминает, что в последние несколько дней не видел ее в госпитале. — Ага. Ученица Четвертого. Когда Итачи разбивает яйцо над разогретой сковородой, его рука вздрагивает. Желток рвется и растекается. Итачи раздосадовано цокает языком, но решает оставить, как есть. Ему все равно, а для Саске он приготовит другую. — И жена Учиха Обито, — напоминает Итачи раньше, чем брат ударится в отцовские теории заговора. Тот не отвечает, молчание затягивается. — Как она тебе в роли наставника? — Она шиноби-медик. Чему она может нас научить? — Думаю, любому джонину есть, чему научить генинов. — Ловле кошек, видимо. — Я тоже с этого начинал, — Итачи через плечо смотрит на Саске и тот отвечает ему взглядом, полным недоверия. — Я был генином три года, если ты забыл, и получал миссии соответствующего ранга. — Тебе и было… сколько? Семь лет? — замечает Саске после паузы. — Все нынешние выпускники твои ровесники. — Но я из клана Учиха! И уже пробудил шаринган! Итачи замолкает. Эта тема должна была подняться рано или поздно, но за все время, что у него было на подготовку, Итачи так и не подобрал слов. — Мама мне рассказала. Как ты? — Я в порядке. — Мне жаль, что тебе пришлось пройти через это из-за меня. Выходит не так убедительно, как Итачи хотелось бы. Но начало положено, значит, отступать некуда. — Да какая уже разница? — огрызается Саске. — Ты жив. А у меня шаринган. Итачи ловит себя на желании саркастично поинтересоваться, насколько отец был рад, но своевременно останавливается. Перекладывая яичницу на тарелку и разбивая второе яйцо, в этот раз удачно, Итачи размышляет над услышанным. Он уже не чувствует былой решимости, допустив, что Саске действительно все равно. В силу возраста, характера или того факта, что Итачи вернулся домой живым. Он вновь оборачивается к брату, но бегло, просто проверить: Саске сидит, как сидел, и без интереса рассматривает угол, где две стены сходятся с потолком. И, возможно, усталость на его лице — лишь последствия миссии. Закончив завтрак, Итачи накрывает на стол и устраивается напротив Саске. С минуту они молча едят, даже не глядя друг на друга. Ничего не произошло, но Итачи чувствует повисшее в воздухе напряжения. В этот раз Саске заговаривает первым: — Где ты был эти дни? — У Шисуи. — Ясно, — он морщится так, словно ответ был неправильным. — То есть, ты сбежал? Выбранная формулировка болезненно впивается под ребра, но противопоставить ей нечего. — Можно и так сказать. — Получается, ты поссорился с отцом, а за слова ответить не смог. — Это он так сказал? — с раздражением уточняет Итачи. — Нет. Это я так думаю. Взгляд у Саске невыносимо прямой. Итачи смотрит на него в ответ, и все его чувства — вина, растерянность, досада, беспокойство прокручиваются до состояния однородной злости. Волевым усилием он смотрит в тарелку, ест, лишь бы только промолчать.***
Выбравшись из душевой, Итачи впервые за много дней осматривает свое тело. Рана на руке уже успела затянуться красно-розовыми рубцами, а в местах особо глубоких порезов коросты кажутся достаточно плотными, чтобы больше не было необходимости носить бинт. На щиколотках же картина куда менее обнадеживающая — пятна, что обнаружились несколько дней назад, расползлись и потемнели, зуд усилился. Итачи не знает, что с ними делать, потому просто натирает заживляющей мазью, также, как и руку. На левом бедре расцвели синяки с отчетливыми проколами по центру. Выбрав относительно целый участок кожи, Итачи защипывает его пальцами и быстрым знакомым движением вводит иглу. Он приноровился колоть так, чтобы лекарство не вытекало, но за сим его достижения на этом поприще закончились. Из-за отеков тело кажется непривычно плотным и не рельефным. Эстетика мало беспокоит Итачи — это проблемы Кисаме, а не его — в отличие от явных признаков болезни, в очередной раз подтверждающих реальность происходящего. Он одевается, наскоро собирает волосы руками, и, прихватив пустой шприц, выходит в темный прохладный коридор. Остается только добраться до комнаты Кисаме, но через пару шагов его нагоняет голос: — Привет. Итачи оборачивается, не задаваясь вопросом, каким образом Тоби подобрался к нему со спины. — Мне кажется или вы избегаете Тоби? Тоби вам не нравится? Итачи молчит. — Это обидно. Я думал, мы могли бы стать хорошими друзьями. — Не нравишься. Не могли бы, — говорит Итачи сквозь зубы. — Ох… как жаль. А Тоби так переживает. За вас и за ваше здоровье, — он особо выделяет последнее слово, явно давая понять, что знает больше, чем Итачи бы хотелось. Нет смысла спрашивать, откуда, хотя первым в голову приходит тот зазор в пятнадцать минут, что Кисаме провел в тренировочном зале с Мадарой наедине. Не желая продолжать этот разговор, Итачи отворачивается, идет к двери своей комнаты. — Вы к себе? — не унимается Тоби. — А я думал, к Кисаме. Итачи вновь оглядывается на Тоби, а тот, сложив пальцы левой руки кольцом, весьма однозначно толкает в него средний палец правой. Итачи с отвращением кривится. Тоби смеется, а затем говорит голосом Мадары: — Я приглядываю за тобой, — и, отступив на шаг, растворяется в темноте коридора. У Итачи тяжело колотится сердце, а щеки обдает жаром то ли от злости, то ли от возмущения. Он стоит неподвижно, решая, в какую комнату направиться. В конечном итоге он выбирает Кисаме, но совсем не ради того, зачем собирался изначально. Тот, как будто ни о чем не подозревая, дожидается его в постели. Но сразу понимает, что далеко не в порыве страсти Итачи запрыгивает на него верхом и за плечи прибивает к матрасу. Кисаме не выглядит ни смущенным, ни напуганным, напротив, импульсивные действия, кажется, пробуждают в нем только интерес. — Тоби, — тихо и твердо начинает Итачи. — О чем вы говорили? — Когда конкретно, позвольте узнать? — Кисаме, не переставая ухмыляться, поднимает бровь. — В тренировочном зале. — А, вы об этом. Если мне не изменяет память, он пытался похваляться своими мнимыми навыками в тайдзюцу. Тоби, увы, не самый интеллектуальный собеседник. А с чего вас вдруг это настолько обеспокоило? Едва ли Итачи собирается им пользоваться, но для большей убедительности он активирует шаринган до высшей доступной ему ступени. Кисаме только больше удивляется. — Встретил его. — Это, безусловно, досадно, но причем здесь я? — Он сказал, что беспокоится о моем здоровье. — Если честно, — Кисаме хмыкает и чуть заметно кривится, — я надеялся на большее доверие с вашей стороны, чтобы предполагать, что, если я кому-то о вас и докладываю, то только Лидеру. Его спокойствие со всеми оттенками иронии, как и всегда, обезоруживает. Но Итачи, сохранив твердость хотя бы внешне, продолжает: — Откуда еще ему знать? — Не хотелось бы вас обескураживать, но вы довольно громко кашляли по утрам до того, как начали лечение. Итачи склоняется ниже, выискивая хотя бы самые мимолетные признаки лжи. — Он знает про нас с тобой. — Позвольте спросить, он прямо так и сказал? — Нет. Кисаме смеется. — Если бы вы чаще общались с другими членами организации, то знали бы, что у Тоби весьма дурное чувство юмора, которое часто опускается ниже пояса. Видите ли, Тоби, по его собственному заверению, девственник, что, полагаю, является причиной столь нездорового интереса к теме. Потому или он попал пальцем в небо или подсматривал за нами. В любом случае, не понимаю, почему вас это так волнует? Я имею ввиду, это ведь Тоби, что бы он не говорил про вас, никто не воспримет это всерьез. Тот прав, вот только Итачи все равно неспокойно. Самой компромиссной ему кажется та версия, где Кисаме, хоть и в курсе правды, но не докладывал Мадаре ни о болезни, ни об отношениях, в которых они состоят. Возможно, это и не так, но сейчас у Итачи нет ни аргументов, ни оснований для поиска других вариантов. Шаринган в его глазах гаснет. Кисаме, только ощутив, как ослабла хватка, кладет ладони Итачи на талию и опрокидывает его на кровать. Тот не сопротивляется, хоть и не чувствует особого азарта от привычных заигрываний. Его вдруг накрывает странным чувством тоски. Давно забытым, а, может быть, и вовсе незнакомым. — Я ответил на ваши вопросы? — Кисаме подминает Итачи под себя. Получив кивок в знак согласия, он запускает руку под футболку. Он мнет и гладит, он кусает, он согревает кожу горячим дыханием. Вот только Итачи ничего не чувствует, кроме легкого раздражения от навязчивых ласк. Совсем ничего, даже когда Кисаме обхватывает его член ладонью в попытке возбудить. — Не хочу, — тихо говорит Итачи. — Понимаю, — Кисаме отпускает, ложится рядом. От него исходит жар, дыхание чуть тяжелее обычного, но все же он говорит почти ровно. — Ничего страшного. Полагаю, это вполне может быть побочным эффектом от лекарств. — От лекарств… — эхом повторяет Итачи, устраивая голову на плече Кисаме. Недолго они просто лежат. Кисаме смотрит в потолок, Итачи в никуда. Мысли не принимают никакой внятной формы. События последних дней, что настоящих, что иллюзорных путаются в памяти. Итачи, не меняя ни позы, ни линии взгляда, запускает ладонь под одеяло, нащупывает возбужденный член Кисаме. Его движения больше механические и, наверное, слишком резкие и грубые, чтобы называться лаской. Но Кисаме, видимо, находит свою прелесть, потому как прогибается в талии, дышит прерывисто, вцепляется Итачи в волосы. А затем кончает себе на живот.***
Следующим утром, выйдя на улицу, Итачи ежится от прохладного ветра. Он надеется найти в госпитале если не Рин, то любого другого врача, который одобрит его возвращение на службу. Пусть не на миссии, он будет рад просто выходам на дежурство, потому как даже долгие часы в патруле или на посту представляются ему менее изматывающими, чем плен в стенах родного дома. Шисуи сказал, что Итачи может жить у него сколько захочет, но вряд ли такое решение не станет объявлением войны в глазах отца. Пройдя пару улиц, Итачи останавливается у прилавка с фруктами, чтобы купить яблоко — завтракать дома он сегодня не стал. — Привет, Итачи. Обернувшись на голос, он снова натыкается взглядом на лучезарную улыбку Обито. Тот подошел довольно близко, потому приходится задрать голову, чтобы встретиться с ним взглядами. — Мы вчера так быстро разминулись. Я подумал, что это было не очень вежливо с моей стороны. — Пожалуй, — рассеянно отвечает Итачи, больше увлеченный вопросом, что Обито от него нужно. — Я бы хотел извиниться и пригласить тебя в гости. Поужинаем вместе, поболтаем. — Это лишнее… — Итачи осекается, запоздало уловив намек. — Не надо стесняться. Я очень тебя жду, да и Рин будет рада с тобой повидаться, — с нажимом продолжает Обито. — Ладно… — Вот и замечательно! — Обито панибратски хлопает Итачи по плечу. — Часов в семь пойдет? — Пойдет. — Ну, тогда свидимся, — Обито машет рукой и в этот раз уходит самым простым человеческим способом, а Итачи еще долго смотрит ему вслед, гадая, что его ждет. Так и не позавтракав, он в глубокой задумчивости добирается до госпиталя и вместо привычного перевязочного кабинета отправляется на поиски врача. Тот принимает Итачи без особой охоты и, выслушав, придирчиво осматривает раны. Заключение неутешительное — швы на спине затянулись, а вот бокам нужно еще время. На попытки поспорить, он только пожимает плечами. — А ты как хотел? Это глубокие рваные раны. — Я понимаю. Но чем они мне помешают стоять на посту? — Слушай, начальник полиции весь госпиталь на уши поставил, — резко отзывается врач, возвращаясь за стол. — Так что даже не проси меня о досрочной выписке. Одевайся и иди в перевязочную. Покажешься дня через три. Итачи стискивает зубы и, натянув футболку, встает. Часом позже он заходит в кафе перекусить. Там почти безлюдно, разве что за одним из столиков сидит компания вчерашних выпускников. И глядя на них, шумных и непосредственных соответственно возрасту, Итачи вспоминает последний разговор с братом. Тот вырос слишком резко — должно быть, прошел всего год с тех времен, когда их тренировки с друзьями больше напоминали игры, когда он верил Итачи беззаветно и ни одна его эмоция не могла ускользнуть от внимания. А теперь он язвительно осуждает за ссору с отцом и отмахивается от любых разговоров. Но больше всего пугает его не по годам яростное стремление к силе и признанию. Итачи снова ищет момент, который упустил. Он устало трет глаза, медленно глубоко вдыхает и отчетливо видит темную комнату, квадрат тусклого уличного света, выхватывающий два тела на полу, и свою собственную руку с мечом. — Кто это сделал?.. — кричит Саске, стоя у двери. Официантка приносит заказ и звук, с которым тарелка опускается на столешницу, рассеивает образ. Итачи вздрагивает, оторвав ладонь от лица. — Приятного аппетита, — официантка улыбается, а он не может выдавить из себя даже дежурных слов благодарности. — Простите, я… — Итачи замолкает и тяжело сглатывает. — Мне нужно идти… сколько с меня? — Но вы ведь даже не притронулись к еде! — изумляется девушка. — Мне правда нужно идти. — Может подождете минутку? Я заверну вам с собой. Случайно Итачи ловит ее взгляд, бездумно кивает. Улыбчивая официантка, шумные генины за соседним столиком, желтые улицы по ту сторону занавески у входа — Итачи цепляется за эти образы, чтобы напомнить себе, кто он и где находится. Это был поворотный момент не его жизни. Этого не было вовсе. Итачи никогда не лишил бы жизни собственных родителей и уж точно никогда не навредил бы Саске. Остаток дня он проводит в легкой прострации: долго без конкретной цели бродит по городу, заходит в парк, где, наконец, ест то, что завернула официантка, и снова идет куда глаза глядят. На опасную дорожку размышлений о клане, Саске и своих ошибках, Итачи старается сегодня больше не сворачивать. Когда накатившая в кафе тревога отпускает, он говорит себе, что последние недели были слишком тяжелыми и перенасыщенными новым опытом, увы, не только приятным. Позже он даже удивляется тому, что так эмоционально отреагировал на воспоминание из сна. Не должно джонину и воину АНБУ быть настолько впечатлительным. К половине седьмого, когда солнце уже ложится на горизонт, Итачи чувствует себя достаточно спокойным и собранным, чтобы направится к дому Обито. Раньше он никогда там не был, но в квартале Учиха ориентируется достаточно хорошо, чтобы точно знать, куда идти. В оговоренное время Итачи жмет кнопку звонка. Дверь открывает Рин, непривычно одетая в форму джонина. — Итачи, — она улыбается, пропуская гостя в дом, — рада тебя видеть. — Привет. — Как ты себя чувствуешь? — Иду на поправку, — отвечает он, наконец, не голословно и присаживается на порог, чтобы снять обувь. — Прости, что не предупредила тебя о своем увольнении из больницы. Очень забегалась, пока параллельно закрывала дела там и готовилась к новой должности. — Ничего. Я был удивлен, когда узнал об этом от Саске, — на имени брата голос Итачи чуть заметно вздрагивает. Рин снова улыбается, в этот раз немного виновато и даже удивительно насколько они с мужем не очевидно, но между строк похожи. — Пойдем на кухню, — говорит она. — У Саске все в порядке? — Итачи встает и следует за Рин вглубь дома. Ответить на вопрос она не успевает. Встретить их выходит Обито. Как и Рин в униформе, Итачи впервые видит его в домашней одежде, впрочем, по-прежнему включающей в себя повязку на глаз. Особое внимание привлекает правая рука, белесая и гладкая, словно и не из плоти вылепленная. — Итачи, здравствуй, — Обито улыбается, приобнимает его, словно доброго друга. — Хорошо, что ты пришел, — и за плечо провожает на кухню. От такого радушия делается неспокойно и неловко. Они усаживаются за скромно накрытый стол. Рин заходит следом, но остается стоять в дверях. — Можешь не беспокоиться насчет Саске. Он талантливый и целеустремленный мальчик, просто очень упрямый, — говорит она, глядя на Итачи, после чего обращается к Обито. — Все, не мешаю вам. Буду поздно. — Удачи. Люблю тебя, — отзывается тот и улыбается совсем не так, как до этого, мягко, тепло и чуть заметно. — Пока. Итачи, была рада повидаться. — Взаимно. Махнув рукой, Рин выходит с кухни. Когда Итачи вновь смотрит на Обито, тот сидит, по-детски подперев голову обеими руками. В прихожей закрывается дверь. — Тебе, наверное, очень интересно, зачем я пригласил тебя? Итачи кивает. — Ты обдумал просьбу Минато? — Я буду говорить об этом только с Четвертым. — Было бы, конечно, славно, но есть одна загвоздка: я тоже говорю с тобой по просьбе Четвертого. — Почему он не поговорит со мной напрямую? И зачем ему, вообще, просить меня шпионить за кланом, если ты с этим неплохо справляешься? — Итачи сам удивляется тому, как легко и внезапно все его претензии полились наружу. Вот только Обито они нисколько не смущают. — Я не могу отвечать на эти вопросы, пока не уверен в твоей лояльности. Одной фразы хватает, чтобы картина сложилась. Четвертому нужен был не столько доклад о настроениях в клане, сколько подтверждение того, что Итачи предан деревне. И, надо отдать ему должное, он выбрал путь хитрее, чем Данзо. Если, конечно, Обито говорит правду. — Откуда мне знать, что ты действуешь от имени Хокаге? Тот усмехается и щелкает пальцами. — Смотри-ка, подловил! — он делает короткую паузу и продолжает уже серьезнее. — Понимаешь, Итачи, есть одна загвоздка: резиденция Хокаге — это самое ненадежное место в Конохе. Настоящий проходной двор, говорю тебе! Так что мы уже давно обсуждаем там или то, что не имеет значения, или то, что заведомо хотим сообщить тем, кто за нами следит. Разумеется, мы могли бы избавиться от лишних ушей, но… зачем? А уж верить мне или нет — это исключительно твой выбор. Ты в отличие от меня пока что можешь позволить себе такую роскошь. Итачи молча обдумывает услышанное. Обито говорит складно, но все эти теневые игры и хитросплетения интриг вызывают привычное отторжение. Он собирается с мыслями и удивительно легко принимает новое тяжелое решение. — Четвертый знает, что я присягнул Данзо на верность? — Ты присягнул Данзо? — Обито усмехается. — Все интереснее и интереснее. А зачем ты это сделал? — Он предложил решить конфликт деревни и клана изнутри. — Тайно, я полагаю? — Да. — Как нехорошо. А если бы вовремя не сказал, это, получается, государственная измена бы вышла. Это понятно и без замечаний Обито, но Итачи не перебивает, терпеливо ждет слов по делу. — С другой стороны, это очень и очень хорошо, — говорит Обито, беря в руки палочки. — Что именно? — Допустим, что мы с тобой друг другу верим и ты на стороне Хокаге. Чисто теоретически. Тогда завтра ты пойдешь к Данзо, — Обито постукивает палочками по краю тарелки, изображая движение, — и скажешь, что Четвертый предложил тебе службу, — он подцепляет комочек риса. — И если Данзо предложит тебе шпионить и за Хокаге тоже, ты согласишься… — Но!.. — И тогда ты будешь двойным… нет! Тройным агентом. — Обито кладет комок риса в рот. Итачи морщится и трет переносицу. — Я не совсем понимаю. Разве Данзо не входит в состав советников Хокаге? — О, мой юный наивный друг, если бы все было так просто!.. ты, кстати, ешь, не стесняйся. Так вот! Мы с Четвертым подозреваем, что он не всем удобен в должности Хокаге, — Обито говорит вдохновенно, но, поскольку в процессе он продолжает есть, выходит не совсем внятно. — Он, понимаешь ли, придерживается реформаторских взглядов во внутренней политике и миротворческих во внешней, к тому же совершенно не поддается манипуляциям. В случае его преждевременной трагической гибели, встанет вопрос о назначении нового Хокаге. Меня, как уроженца опального клана, на эту должность совет не посадит, а если твой отец сделает хоть пару неосторожных движений, вся деревня их в этом поддержит. Я, конечно, не до конца в этом уверен, но предполагаю, что Данзо туда тоже не сядет — кишка тонка брать такую публичную ответственность. Он у нас, знаешь ли, корень дерева под названием Коноха, приносит великую пользу, которую никто не видит. Так что с наибольшей вероятностью в кресло вернется Третий, чтобы и дальше мять яйца и смотреть Данзо в рот. Ты не подумай, не имею ничего против Хирузена. Достойный воин, просто Хокаге так себе. Закончив, Обито упирается в Итачи внимательным взглядом, а тот сидит молча и пытается уложить в голове всю сложную схему, что сейчас узнал. Он будто нырнул в омут и никак не может нащупать дно, на котором все станет просто и очевидно. Нет, не станет — вдруг понимает Итачи и глядит на Обито в ответ. — Так откуда мне знать, что ты действуешь от имени Хокаге? — спрашивает он снова. Обито смеется. — Обожаю это в Учихах. Итак, удиви меня — что за дивная параноидальная теория сложилась в твоей светлой голове? По спине пробегает неприятный жар от сдерживаемого раздражения, но Итачи не позволяет эмоциям искривить ни лица, ни голоса. — Если не будет ни Четвертого, ни совета, а наш клан окажется нейтрализован, то что помешает тебе стать Пятым Хокаге? Итачи сам до конца не верит в свое предположение, но он больше не готов принимать решения вслепую, опираясь лишь на чьи-то красивые слова. О клане, о деревне, о поисках мирного пути. — Ооо, какая впечатляющая схема, — Обито улыбается еще шире. — Допустим… когда ты явишься к Хокаге, он снова пригласит тебя на крышу и заговорит с тобой о погоде. И чтобы ты ему не ответил, он улыбнется тебе в ответ. Как тебе такой пароль? В точности соглашаться с планом Обито представляется Итачи недостаточно надежным, потому он берет первое, что приходит в голову, и вносит свои коррективы. — Пусть спросит меня про брата. Они с Наруто в одной команде, так что это не слишком подозрительно. — Хорошо. И спросит тебя про брата. Ну а ты в свою очередь побеседуешь с Данзо. И если тот не предложит тебе шпионить за Хокаге, то не в какую резиденцию ты не пойдешь, а навестишь меня. И я буду знать, что я такой же параноик, как и другие Учихи. Идет? — через стол он протягивает Итачи руку. Без промедления тот пожимает ее, прохладную и твердую, словно побег молодого дерева. — Но учти, — Обито снова берется за палочки, — я буду за тобой приглядывать.