Never trust the one beside you. You know just as much as I do. Do it all for what you really love. Use you up until you've had enough. Clench your teeth and tighten your grip, Stand up straight, don't let it slip. Burn, burn, burn the liar!
На следующий день в Амегакуре возвращается Пейн в сопровождении Конан и впервые за долгое время Акацки собираются в общем зале физически. Для Кисаме такое собрание в новинку — его вступление в организацию совпало с тем моментом, когда Акацки обрели достаточно славы, чтобы миссии из разных уголков света поступали одна за другой. Но Итачи хорошо помнит, как они просиживали в убежищах неделями в ожидании хоть какой-то работы. Стоя чуть поодаль, облокотившись на стену, он смотрит Кисаме в спину. Тот оборачивается, ловит взгляд Итачи, усмехается, а затем и вовсе подходит, приваливается рядом. Пейн является на собрание последним. — Радостно видеть вас здесь воочию, — начинает он, и его, не искривленный техникой лунного отражения, голос звучит непривычно. — Вы все хорошо потрудились на благо Акацки. На сегодняшний день мы приобрели необходимую славу и мощь. Это приближает нас к достижению нашей финальной цели — мира без войн и разногласий, единой стране шиноби, которой мы будем править. И сейчас мы, наконец, готовы перейти к важнейшей части нашего плана — поимке биджу. — Биджу?.. — со своего места переспрашивает Хидан. — Все верно. Биджу, хвостатых демонов. — Да знаю я, что такое биджу. Но на кой хрен они нам сдались? — Мы нашли способ запечатать их чакру, чтобы в дальнейшем использовать на свое усмотрение. С помощью этой чакры мы создадим оружие массового поражения, страх перед которым поможет нам сдерживать агрессию несогласных. Поэтому нам нужны биджу. В настоящий момент они разбросаны по всем странам, местонахождение некоторых из них неизвестно. Каждый из вас должен будет принести по одному зверю. — А что насчет обычных миссий? Наш бюджет не безграничен, — уточняет Какузу, скрестив руки на груди. — Разумеется, Акацки продолжат брать заказы. Это важная часть для поддержания нашей казны, а также для того, чтобы подточить авторитет Деревень Шиноби. Возможно, поимка биджу займет несколько лет — нам некуда спешить. После собрания все расходятся в смешанных чувствах. Кажется, никто не был готов к этой чуть заметной, но, по сути своей, фатальной смене курса. Сколько бы Акацки не отрекались от своих деревень, все они выросли в одной парадигме, состоящей из получения миссии, ее выполнения и награды. И тут вдруг поиск биджу, оружие массового поражения, мировое господство — все это начало звучать, как план, а не пространные рассуждения. План, в котором Итачи сходу может насчитать с десяток дыр и противоречий. — Хотите чаю или, может быть, пообедаем? — спрашивает Кисаме. Итачи бросает взгляд на дверной проем кухни, где горит свет и наперебой звучат голоса. Качает головой. — Меня не затруднит принести. — Тогда чай. — Хорошо. Подождите меня в комнате. Кисаме не уточнил, в какой из комнат. Итачи сначала заходит в свою, но та уже в который раз кажется нежилой. Пустая тумба, идеально заправленная кровать. Человеческое присутствие здесь выдают только затертые пятна крови на покрывале. Взяв вечерние таблетки и наполнив шприц, Итачи выходит в коридор, скрывается в комнате напротив. Здесь как будто бы даже теплее. Итачи снимает плащ и обувь, стаскивает с головы протектор, по-хозяйски выкладывает лекарства на тумбочку, прежде чем лечь. Главное, о чем ему стоит беспокоится — это безопасность Конохи. Попытка передать туда весточку может его выдать. Значит, остается тянуть время, чтобы они успели оценить ситуацию самостоятельно и принять меры по защите Наруто. Самый очевидный вариант — взять поимку Девятихвостого на себя. Он хорошо ориентируется на местности, знает тайные пути, чтобы пробраться в деревню — звучит, как убедительный аргумент для Мадары, Пейна и даже Кисаме. Главное, чтобы Дейдара из желания доказать свое превосходство не попытался увести эту миссию — его техники слишком разрушительны. Здесь можно надеяться только на бескомпромиссность Сасори. Строго говоря, весь план держится на допущениях, но за неимением лучшего Итачи принимает его, как сносный черновик. С тихим скрипом дверь открывается, пропуская в комнату Кисаме с небольшим подносом в руках. Притулив ношу на край тумбы, тот запирает щеколдку и привычно ухмыляется. — Как ваше самочувствие сегодня? — В порядке. — Отрадно слышать, — Кисаме присаживается на край кровати и разливает чай. — Но аппетит, если я правильно понимаю, так и не вернулся? Оставив вопрос риторическим, Итачи поднимается повыше, чтобы приваливаться спиной к изголовью кровати. Он подтягивает колени к груди, тем самым совершив ошибку. Кисаме, осторожно обхватив за щиколотку, укладывает ногу Итачи поперек своих колен, внимательно осматривает воспаленные пятна на коже. — Я подберу вам что-нибудь в аптеке. Сегодня явно не тот день, когда Итачи готов обсуждать свое здоровье. Если Кисаме так хочется этим заниматься, его право. — Что думаешь? — О чем конкретно? — О собрании. Кисаме глядит на Итачи с неподдельным удивлением. Тот редко заводит беседы первым, а скользкие темы, например, вступление в Акацки, они оба привыкли огибать. Итачи и сам это понимает, да и, в общем-то, не ждет честного ответа, просто надеется, что разговор поможет ему прожевать и выплюнуть последние новости. — Охота на биджу… это звучит весьма захватывающе. Итачи тянется за таблетками, выдавливает их горкой на край тумбы, прежде, чем запить — кроме чая Кисаме принес стакан воды. Стоило бы предусмотрительно замолчать, но Итачи говорит: — Ты веришь в успех этого плана? — Полагаю, это не имеет значения. Я сделаю все, что в моих силах, а дальше или мы достигнем своих целей или все погибнем. — Чушь, — чуть запрокинув голову, Итачи упирается взглядом в потолок. — Власть, построенная на страхе, породит только ненависть, что противоречит идее мира без войны. Кисаме ничего не говорит, даже не улыбается. И раздраженный нарушением привычного хода вещей Итачи пытается убрать ногу с его колен. Кисаме перехватывает его под колено, оборачивается и, склонившись, упирается ладонью в изголовье кровати. — Если вы сомневаетесь в наших целях или методах, то, прошу, избавьте меня от этой информации, — он косо ухмыляется. Итачи задерживает дыхание, осознав что забыл, кто перед ним. Но поражает его даже не это, не страх и не стыд, а понимание того, что именно Кисаме сейчас сделал. Опустив ладонь ему на затылок, Итачи тянет к себе. Они целуются почти как тогда, в лесу на пути в Отафуку, так, что дыхание перехватывает и по телу пробегает дрожь. Итачи вцепляется Кисаме в волосы, а тот не остается в долгу — кладет руку на шею и сдавливает. Комната вокруг без всякой метафизики плывет и теряет очертания. Когда воздух заканчивается, Итачи хрипит и пытается отстраниться. Кисаме отпускает его, но не сразу, продлив агонию на пару секунд. Глубоко вдохнув и прокашлявшись, Итачи не теряет запала. Он кидается на Кисаме и, пусть тот перехватывает его руки, снова целует, кусает губы и язык. Кисаме великодушно не отвечает ему тем же. Он даже недолго терпит, прежде чем силком уложить Итачи на кровать, лицом вниз. Без чакры и техник, Кисаме честно выигрывает. — Если вы продолжите сопротивляться, мне придется вас связать, — хрипло сообщает он на ухо. Итачи скептически фыркает и делает рывок вверх, чтобы приподняться. — Побежишь через все убежище за веревкой? Толчком между лопаток Кисаме прибивает его обратно к матрасу. — Вы правы. В следующий раз буду предусмотрительнее. Он берет Итачи в удушающий захват сгибом локтя, но в этот раз не сдавливает. Свободную руку Кисаме заводит под футболку, щекотно проводит пальцами вдоль ребер, проталкивает под грудь, чтобы прикоснуться к соску. Итачи зажимает рот ладонью — убежище еще бодрствует, а дождь скрадывает не все звуки. Долго и болезненно Кисаме ласкает его, кусает за шею со стороны затылка, то давит на горло, то отпускает. А затем, когда Итачи все же не сдерживает стон — садится и за плечо рывком переворачивает его на спину. Тот пытается подорваться, но Кисаме прижимает его к кровати раньше, тянет футболку наверх до самого ворота и, свернув, пихает Итачи в рот. Отчего-то сейчас и это с виду унизительное действие отдается дрожью в теле. Итачи сжимает зубами ткань. — Не хочу портить ваш боевой настрой, но вам нужно расслабиться. Иначе, боюсь, ничего не получится. Необходимость менять атмосферу вызывает закономерное раздражение, но Итачи доверяется опыту Кисаме и, когда тот тянет его штаны вниз, смиренно поднимает бедра. — Послушайте меня очень внимательно, — Кисаме раздвигает колени Итачи. — Уверен, вы совершенно точно не хотите, чтобы я вел вас — а я поведу — в госпиталь с травмами столь деликатного характера, потому, если будет больно, крайне не рекомендую держать лицо. Дайте знать и я остановлюсь. Пока говорит, он достает из тумбы тюбик, что купил в аптеке, и щедро выдавливает прозрачный гель на пальцы. Закончив, Кисаме испытующе смотрит на Итачи и не продолжает до тех пор, как тот не кивает со смесью раздражения и нетерпения. Кисаме, обхватив его член ладонью одной руки, второй проводит между ягодиц. Гель оказывается неприятно прохладным. Итачи крепче впивается в футболку, внимательно следит за руками. Несмотря на все старания Кисаме, он по-прежнему слишком напряжен. — Эй, — тихо зовет тот. Они встречаются взглядами и несколько секунд смотрят друг на друга, пока руки Кисаме остаются в движении. Удивительно легко палец проскальзывает внутрь тела. Итачи вздрагивает, дышит медленнее и глубже. Стоит ему только попытаться опустить взгляд, как Кисаме зовет повторно, просит: — Смотрите на меня. Ощущать чужие движения в своем теле странно. Есть в этом даже что-то смущающее и неловкое. Но Итачи хочет, чтобы все уже быстрее произошло. Кисаме же, напротив, никуда не торопится. — Проявите терпение, — говорит он. Два пальца поначалу входят тяжело. Дыхание сбивается сильнее, футболка уже мокрая от слюны. Перед тем, как добавить третий, Кисаме устраивается удобнее, чтобы наклониться к животу Итачи. Он целует, покусывает, затем опускается ниже, ласкает языком и губами головку — делает все, чтобы отвлечь от неприятных ощущений. Итачи мычит сквозь ткань, шумно вдыхает. Дрожь пробивает колени и бедра. Но он только шире раздвигает ноги, прогибается Кисаме на встречу. Его мышцы постепенно сдаются и принимают три пальца. Должно быть, удовлетворившись результатом, Кисаме отстраняется, убирает руки. С ухмылкой он смотрит на Итачи, когда тот выплевывает ворот футболки, и снова тянется к тумбе. В получившийся зазор, пока Кисаме натягивает резинку и натирает свой член все тем же гелем по всей длине, Итачи избавляется от оставшейся одежды. Они почти не смотрят друг на друга. Кажется, что момент страсти на грани безумия утерян, но азарт возвращается, стоит Кисаме, больно куснув за колено, подхватить Итачи и уложить на живот. Тот рычит, пытается подняться и даже получает помощь в этом — рывком за волосы Кисаме ставит его на четвереньки, а затем резко вниз, вынуждая прогнуть спину. — Вы крайне хорошо смотритесь в этой позе, — ехидно воркует он, раздвигая ноги Итачи коленом. А тот вспыхивает, шипит, вырывается. Самым приятным оказывается не думать, не выбирать тактику, а просто отдаться инстинктам и встречать сопротивление чужих рук. До боли Кисаме стискивает его бедра и медленно тянет на себя. Итачи замирает, выпрямив спину, задержав дыхание, прислушивается к ощущениям в теле. Это совсем не похоже на пальцы — входит легче и глубже. Когда их бедра соприкасаются, Кисаме тихо, со стоном, выдыхает. На несколько секунд они замирают, привыкая друг к другу. — Вам не больно? — Нет. — Хорошо, — Кисаме наматывает хвост Итачи на кулак и начинает двигаться, поначалу все так же плавно. Кровать тихо скрипит, за окном — вечный дождь. Необходимость сдерживать стоны раздражает, но вместе с тем распаляет еще сильнее. Закусив руку и зажмурив глаза, Итачи толкается Кисаме навстречу. Но тот, отказываясь делиться даже крупицами власти, только сильнее сжимает его бедро и тянет за волосы. Тем не менее, намек он понимает — движения становятся резче и грубее. Пот покрывает спину. Итачи думает, что вот-вот прокусит себе руку. Но даже этого мало, хочется сильнее, так, чтобы стало невыносимо. Он снова дергается. Кисаме выходит полностью, отпускает волосы и резко переворачивает Итачи на спину. Он бессвязно ругается сквозь зубы, когда, закинув ногу Итачи себе на плечо, снова вставляет член внутрь. Кисаме почти ложится сверху, такой же горячий, влажный и липкий от пота, как и сам Итачи. Он уже не пытается быть ни мягким, ни осторожным. Глядит в глаза и даже сейчас продолжает ухмыляться. Итачи не может смотреть на него в ответ, потому жмется вплотную, впивается зубами в плечо, ногтями — в спину. Кисаме стонет, усмехается и снова бессвязно матерится. По его телу от низа живота волнами прокатывается крупная дрожь, движения становятся рваными, судорожными. Сжав Итачи так, что еще немного и ребра треснут, Кисаме хрипло рычит и расслабляется. На десяток секунд он прибивает Итачи к кровати всем своим весом. Целует в шею. Кожу обжигает его неровным дыханием. — Дайте мне немного времени… — голос Кисаме теряется в шуме дождя. Итачи нетерпеливо ерзает, но ничего не говорит. Кисаме действительно хватает всего минуты, чтобы прийти в себя. Скатившись в сторону он уже привычно укладывает Итачи на бок, спиной к своей груди. Его шею Кисаме, как и в самом начале, берет в удушающий захват, но не сдавливает. Другой рукой он помогает Итачи дойти до разрядки. Тот дышит тяжело и хрипло, извивается, вцепляется в руку, что лежит на горле, зажимает рот ладонями. Тело совсем не слушается, но перед Кисаме это не стыдно. В момент, когда Итачи скручивает приятной судорогой, захват на горле сжимается. В глазах темнеет, в ушах шумит совсем не дождь. Итачи кажется, он не выдержит всех этих ощущений, но после высшей точке наступает расслабление, как бывает, если прилечь после изматывающей тренировки. Он со стоном выдыхает и обмякает в руках Кисаме. А тот целует его в плечо и с головой укрывает одеялом.***
С самого утра Итачи чувствует себя неважно. Он проснулся, запутавшись во влажных простынях, встревоженный и возбужденный. Непривычно неловкий он добирается до душа и долго отмывает тело от пота, а голову — от не менее липких и скользких, чем пот, воспоминаний. Промокнув волосы полотенцем и одевшись в чистое, Итачи выходит на пустую кухню, садится за стол и упирается взглядом в стену. Мысли о предстоящем вызывают бессильную тревогу. Раз за разом он повторяет про себя все, что должен сказать, но все время находится деталь, что кажется ему очевидно фальшивой. Итачи злится на себя, на Обито, на Минато и Данзо, но в злости этой мало смысла. Пол в коридоре скрипит, он вздрагивает и облегченно выдыхает, увидев в дверном проеме маму. — Доброе утро. — Доброе, — кивнув, он прячет взгляд, сам не понимает почему. — Ты сегодня так поздно. — Плохо спал. — Почему? У тебя болят раны? Пройдя на кухню, мама садится за стол. — Нет-нет, просто… голова уже пухнет от безделья. — Ну нельзя же, Итачи, себя так изматывать. Отдохни после, — мама подбирает слово с осторожностью, — всего. Итачи сдерживает нервный смешок. — Ты хорошо себя чувствуешь? — Я же сказал — ничего не болит. — Да я же не про это, Итачи. Так много произошло за последнее время… Необходимость врать и ей тоже становится как кость посреди горла. Итачи поднимает на маму взгляд, улыбается. Он думает, что выглядит затравленным, но его голос звучит искренне: — Я в порядке. Правда. И ему вдруг становится легче думать о грядущем дне. В штаб Итачи является к полудню, полностью собранный и спокойный. Встречу ему не назначали, потому приходится ждать, пока Данзо его примет. Но так даже лучше. Сидя на скамье в коридоре, уперев локти в колени, а взгляд — в никуда, Итачи последний раз обдумывает свое решение. История, в которую его втягивают, по-прежнему вызывает отторжение, но вариант остаться в стороне он всерьез не рассматривает. Вопрос касается его деревни и его клана. Эмоции здесь вторичны. Сейчас версия, изложенная Обито при условии, что он действительно защищает интересы Хокаге, отзывается куда больше. Ее Итачи и принимает как истину, впрочем, вполне рассматривая и расклад, в котором Данзо сможет его переубедить. Дверь открывается. В коридор выходит Фуу при форме, со сдвинутой на бок маской. — Привет. Ты к господину Данзо? Итачи кивает. — Проходи. Впервые увидев его после той миссии, Итачи вспоминает о нестыковках, что нащупал в больнице. Еще один аргумент против Данзо и его людей. Он входит в кабинет, как всегда, темный и душный, преклоняет колено. Но перед тем, как смиренно спрятать взгляд, Итачи все же глядит на Данзо — тот стоит у стола и смотрит на него с противоречивой смесью интереса и усталости. — Слушаю тебя. Итачи говорит мимо утреннего плана, так, как чувствует уместно здесь и сейчас. — Я пришел с докладом. — Хорошо. — Я говорил с Четвертым Хокаге. Он предложил мне вступить в подразделение АНБУ под его личным руководством. Мне дали время обдумать. Что я должен делать? Данзо подходит ближе, так что полы его кимоно перекрывают собой весь обзор. За подбородок он поднимает лицо Итачи на себя и смотрит в глаза так пристально, будто уже обо всем догадался. — А ты хочешь служить Четвертому? Итачи не выдает своей тревоги, усиленной непрошенным прикосновением. Его лицо расслаблено, взгляд прямой, а голос ровный. — Я хочу помочь своей деревне и своему клану. — Что готов ты ради этого сделать? — Все. Даже ценой своей жизни. Воздух в комнате становится плотнее. Данзо продолжает смотреть — точно выискивает признаки лжи. Вот только он их не найдет, потому что Итачи не сказал ни слова неправды. Данзо разворачивает его лицо к себе сначала левой, затем правой стороной. — Твои синяки почти сошли, — говорит он тихо, после чего отпускает и возвращается к столу. — Присягни Четвертому на верность. Будешь докладывать мне обо всем, что он скажет, и советоваться со мной перед тем, как отчитываться ему о чем бы то ни было. Выдержав небольшую паузу, Итачи спрашивает: — Это поможет моему клану? — Тебе стоит перестать разделять интересы Конохи и интересы своего клана. Четвертый на своем якобы миротворческом пути слишком погряз в интригах, которые могут оказаться разрушительными для всех нас. Обтекаемость формулировок вызывает чувство унизительной досады. Итачи не понимает, это он так убедительно играет или Данзо настолько его ни во что не ставит. — Полагаю, ни для кого не является секретом, кого Четвертый держит подле себя, — Данзо выразительно смотрит на Итачи. — Обито?.. — Верно. Обито, к словам которого прислушивается куда больше, чем к мнению совета. И есть основания полагать, что ни один человек в Конохе не заинтересован в дискредитации клана Учиха так же, как он. Стройный ход мысли обрывается на полуслове. В памяти всплывают и колкие шуточки Обито, и враждебный настрой отца, и даже полубредовые истории про Мадару. Итачи тяжело сглатывает, ощутив, как последняя нить ускользает меж пальцев. Любая его ошибка будет стоить слишком дорого обеим сторонам конфликта. Как никогда остро он хочет оказаться рядом с Шисуи. Сейчас он бы не испугался рассказать все, как есть, и разделить груз ответственности на двоих. Но Шисуи далеко отсюда, потому Итачи опускает взгляд в пол и повторяет в знак своей полной преданности: — Я сделаю все ради деревни. Когда он выходит из штаба, в ушах шумит. Бездумно он идет в сторону резиденции Хокаге — благо все улицы ему хорошо знакомы. Раз за разом он повторяет в памяти разговоры с Четвертым, с Обито, с Данзо в поисках дыр. Кажется, его вторая, не настоящая жизнь и тот опыт, что Итачи никогда не переживал, остается единственным маяком. Тогда не_он совершил ошибку, доверившись Данзо и, сколько бы тот себя не оправдывал интересами деревни, для Итачи это очевидно. И он не готов идти тем же путем. Но слепо доверять Обито, который, возможно, манипулирует и Четвертым, не стоит. Риски слишком велики. Итачи почти физически больно думать о том, в насколько сложную игру его вовлекают, но он уверен, что справится. Заходя в кабинет Хокаге, Итачи не преклоняет колено, только коротко кланяется. Четвертый сегодня один и, пусть это едва ли на что-то влияет, Итачи испытывает облегчение. — Привет. Что ты хотел? — Поговорить о делах клана. — Хорошо, — Четвертый кивает и предлагает после короткой паузы, — только ты не против подняться на площадку? Хотел проветриться. Началось, — понимает Итачи, невольно сжав руку в кулак. — Конечно. В этот раз до крыши они добираются молча. Поднимаясь по лестнице позади Хокаге Итачи смотрит на полы его белого плаща с нелепой надписью на спине и никак не может перестать вертеть в уме уже принятое решение. Если подумать, Четвертый действительно производит впечатление человека слишком простого и наивного, чтобы разумно управлять деревней. — Так о чем ты хотел поговорить? — спрашивает он, облокотившись поясницей на парапет. — После сокращения бюджета, волнения в клане усилились. Отец пока старается сдерживать недовольных, но неизвестно, надолго ли хватит его авторитета. — Ясно. Я говорил Фугаку, что деревня поможет оставшимся без работы полицейским, но, надо понимать, вопрос стоит острее, чем я думал. Отец не упоминал об этой части переговоров на собрании, легко догадаться почему — клан в приступе праведного гнева воспринял бы такое предложение как подачку, а не шаг к перемирию. Ровно об этом Шисуи говорил с Итачи. — Я могу что-то сделать, чтобы повлиять на ситуацию? — спрашивает Итачи без особой надежды. — Вступай в подразделение под моим личным руководством. Будем искать решение этой проблемы. Глянув на небо в ожидании рассуждений о погоде, Итачи хмурится. Все идет не совсем по плану Обито и это добавляет лишней тревоги. — Я могу обдумать это предложение? — Я не тороплю. Четвертый смотрит на него чуть удивленно, затем со смешком тоже поднимает глаза к небу. — Холодно сегодня. Солнца нет, кажется, с самой нашей прошлой встречи. Что бы Итачи не сказал, Четвертый должен посмотреть ему в глаза и улыбнуться. После недолгих панических поисков, выбор падает на правду. Итачи говорит: — Я очень хочу вам верить. Четвертый не выглядит ни удивленным, ни сбитым с толку. Он смотрит на Итачи и взгляд у него теплый, в нем мешаются понимание, сострадание и такое подкупающее спокойствие. Четвертый улыбается. — Хотел спросить, как там твой брат? Если честно, после сбора команды 7 я очень мало вижусь с Наруто, не могу понять, что у них там происходит, — на лице Четвертого чуть заметно отражается смущение, то ли искреннее, то ли хорошо сыгранное. Итачи тяжело выдыхает сквозь зубы и признает — в глубине души он надеялся, что Обито соврал. — Мы тоже почти не видимся. Злится, что не получает миссий рангом повыше. — Генины, — Четвертый смеется. Итачи тоже улыбается, пусть и натянуто. Пора уже принять решение. Он снова смотрит в небо, опускает взгляд на деревню, которую клялся оберегать. В груди щемит и вместе с тем становится тепло. Итачи задерживает дыхание и преклоняет колено. — Я готов вступить в подразделение АНБУ под вашим началом и присягнуть вам на верность. Четвертый опускает ладонь ему на плечо. — Ты клянешься с сегодняшнего дня хранить верность Конохагакуре и мне, Намикадзе Минато, законному Четвертому Хокаге? — Клянусь. — Ты клянешься своей совестью и честью быть преданным Конохагакуре до последней капли крови? Служить ей и защищать как один, так и вместе с другими? — Клянусь. — Клянешься хранить военную тайну даже ценой своей жизни? — Клянусь. — Ты клянешься не поддаваться слабостям и следовать пути шиноби и Воле Огня? — Клянусь. — Хорошо. Встань. На нетвердых ногах он поднимается и встречается с Четвертым взглядами. Тот крепче сжимает ладонь на его плече, словно отец, а не командир, и снова улыбается. — Свою первую миссию ты уже знаешь: наблюдай за настроениями в клане Учиха и докладывай мне обо всех переменах. В штаб явишься после окончательной выписки. — Вас понял, — Итачи коротко кланяется.***
Дни сменяются, постепенно собираясь вереницами недель. Двумя? Тремя? Итачи приходится напрячь память, чтобы сосчитать, сколько точно. Но в этом мало смысла, потому что все они ровным счетом похожи друг на друга. В серость жизни в Амегакуре разнообразие вносят только яркие вспышки тренировок и физической близости с Кисаме. Итачи неплохо приноровился ставить руки так, чтобы сбрасывать узлы с запястий и, впервые за долгое время, он ощущает себя достаточно сильным и здоровым, чтобы вернуться к обычным, рутинным еще с малых лет, тренировкам. Но даже так болезнь находит способ напомнить о себе — пятнами на ногах, потерей аппетита и веса, отеками, бесконечными таблетками. Поставив вечерний укол, Итачи засыпает в Амегакуре и просыпается в Конохе. Выходит на улицу, чтобы в очередной раз взглянуть на окна в доме Шисуи, и уйти ни с чем. Пока Саске занят миссиями, а отец проблемами полиции и клана, Итачи слоняется без дела, иногда встречает Обито, пугающего своим непомерным дружелюбием. И даже выписка несильно меняет дело, лишь скрасив дни дежурствами в резиденции Хокаге. Судя по всему, Четвертый ждет первого хода от Данзо, а Данзо — от него. Итачи ждет хоть чего-то, вымотав себя вечной боевой готовностью. Он вежлив с отцом, он преклоняет колено перед Данзо, он стоит за плечом Четвертого, он слушает на собрании монологи Пейна… а потом терпеливо отделяет свою настоящую мотивацию от шпионской миссии, а сон от реальности. Иногда его холодный пот прошибает только от мысли, что он может запутаться в своих ролях. По вечерам он долго вертится с боку на бок, теряя бесценные часы сна, пока, наконец, не просыпается в Амегакуре. И круг замыкается. А потом вдруг рвется ранним утром, когда Итачи просыпается от тяжести и боли в грудной клетке. Он тратит целую минуту на попытку осознать, где находится и какую жизнь живет. Заснувший в Конохе Итачи никак не может взять в толк, как оказался в Амегакуре и почему не может дышать. Наконец, сознание проясняется и вместе с этой ясностью приходит паника. Он хрипит, болезненно кашляет и ползет к краю кровати, чтобы дотянуться до тумбочки. Распахивает дверцы, выбрасывает склянки, свертки и блистеры на пол, чтобы добраться до нужного лекарства, за ненадобностью запрятанного дальше всех. Его руки дрожат, а движения резкие. Тщетно Итачи пытается открыть ампулу, но от неосторожного движения та летит на пол, судя по звуку, не бьется, но закатывается под кровать. Глаза слезятся от кашля и удушья. Кровь идет горлом — Итачи инстинктивно зажимает рот ладонями, пачкает руки, пачкает подбородок и щеки, но мелкие брызги все равно разлетаются между пальцами. Он снова пытается взять ампулу, но и та выскальзывает из влажных пальцев. Когда его охватывает отчаяние, дверь комнаты приоткрывается. Чужие руки подхватывают и усаживают на кровать спиной к стене. В первую секунду Итачи пытается вырваться, но, пересекшись с Кисаме взглядами, лишь вцепляется в его запястье, снова разражается приступом кашля. Ни в мыслях, ни в действиях нет ясности, только чистый животный страх смерти. — Отпустите, — говорит Кисаме в приказном тоне, а потом и вовсе высвобождает руку рывком. Итачи сгибается, скребет горло и грудь. В глазах темнеет до тех пор, пока из омута его не вырывает боль от иглы, воткнутой в плечо. Кисаме крепко перехватывает его за руки, Итачи снова дергается — ему все кажется, будто он может разорвать свою грудную клетку и вытащить то, что мешает дышать. — Смотрите на меня, — Кисаме ловит его взгляд. — Вам нужно успокоиться. Паникуя, вы делаете себе только хуже. Соберитесь. Возьмите себя в руки. За хрипом и кашлем Итачи почти не слышит слов, но Кисаме продолжает говорить. — Вы справитесь. Постарайтесь дышать ровно. Слушайте мой голос, — он до боли сжимает руки и встряхивает Итачи. — Вы сильный. Вы можете себя контролировать. Сосредоточьтесь. Постепенно сказанное начинает обретать смысл. Волевым усилием Итачи перестает так судорожно хватать воздух ртом. Его колотит словно от озноба. Он снова делает рывок руками и в этот раз Кисаме отпускает. Медленно, неуверенно, боясь нового приступа кашля, Итачи втягивает воздух. Голова кружится, но это неважно, ведь Итачи снова дышит. — Вот видите, — Кисаме приобнимает его и утыкает лбом в плечо, так, чтобы не препятствовать дыханию. — Все хорошо. Дышите. Итачи подавляет вдруг накатившее желание расплакаться, как ребенок после ночного кошмара. Много раз в бою он оказывался на пороге смерти и ему не было страшно. Страшно умереть именно так, в постели, захлебнувшись собственным бессилием. Отстранившись, Итачи утирает смешанную со слюной и мокротой кровь, глядит Кисаме в глаза. — Как? — спрашивает он хрипло. И пусть сил закончить не хватает, Кисаме правильно понимает вопрос. — Меня разбудил ваш кашель, — он делает паузу. — Вам нужно умыться. Можете идти? Итачи отвечает отказом. Он уверен, что может встать, но не хочет показываться в таком виде кому-либо, кроме напарника. Кисаме понимает и это, потому, предупредив: — Дождитесь меня, я быстро, — выходит. В его отсутствие Итачи не решается даже шевелиться, просто сидит, брезгливо опустив перемазанные кровавой слизью руки, и наслаждается физической возможностью дышать. Сейчас, когда страх отступил, Итачи чувствует еще и обиду, ведь он все делал правильно, пил таблетки, делал уколы, не перенагружал тело во время тренировок… Он сжимает кулаки, ощутив, что снова начал задыхаться, и старается успокоиться. Кисаме возвращает с тазом воды и полотенцем на плече. Закрыв дверь на замок и включив свет, он присаживается на край кровати. Почти невидящим взглядом Итачи наблюдает за тем, как тот мочит и отжимает край полотенца. Он не сопротивляется, позволяет обтереть лицо, шею и руки. Кисаме некоторое время молчит, пребывая в состоянии мрачной задумчивости. — Вы не пропускали прием лекарств? Итачи качает головой. — Ясно… — выдыхает Кисаме после паузы, поласкает полотенце и снова протирает им лицо. — В таком случае, я полагаю, нам стоит посетить госпиталь? Молчание и чуть заметный кивок. — Если можете, примите душ, как я закончу. И оденьтесь теплее — вам ни в коем случае нельзя болеть. — Знаю, — со злостью рычит Итачи и снова кашляет. Они покидают убежище еще затемно, когда нигде не горит свет и не слышно голосов, и добираются до госпиталя к началу приема. С обреченностью Итачи думает о предстоящих часах, что займут обследования, встречи с врачами и долгое ожидание в коридорах. Но за неимением выбора он стоически терпит. Кисаме непривычно молчалив, но его присутствие само по себе делает происходящее чуть более выносимым. В моменты особо длительного ожидания Итачи даже позволяет себе положить голову ему на плечо — задремать не получается, но он весьма успешно балансирует на грани между госпиталем и еще подернутой сумерками комнатой в Конохе. По крайней мере, там ему не больно. Когда все заканчивается, уже знакомый врач приглашает их в кабинет. — Честно говоря, — признается он, — я затрудняюсь сказать, что конкретно дало отрицательную динамику, но ваше состояние резко ухудшилось. Объем поражения легких заметно увеличился. Я пропишу вам еще курс инъекций, который должен купировать дальнейшие ухудшения. Я бы, разумеется, рекомендовал полежать под капельницами… Глянув на Кисаме, Итачи коротко качает головой, и тот терпеливо разворачивает мысль: — К сожалению, такой вариант мы не рассматриваем. Давайте остановимся на инъекциях. — Хорошо, — врач ненадолго замолкает. — Возможно, так даже лучше. Если у вас есть возможность покинуть Аме в ближайшее время. — Прошу прощения, вы не могли бы немного пояснить? — Да-да, конечно. В общем, по моему опыту работы здесь, я могу предложить, что негативную динамику дал местный климат. Сами понимаете, сырость, холод, недостаток солнечного света. Курс лечения, конечно, включает в себя и витамины тоже, но это ведь только часть проблемы… — он коротко прокашливается. Итачи и Кисаме переглядываются. Решение очевидно им обоим, нужно лишь остаться вдвоем, чтобы его обсудить. По дороге они снова заходят в аптеку. Кроме препаратов для инъекций, Кисаме пополняет запасы всего. И, несмотря на то, что сумма в их общем кошельке еще приличная, с бесконечными расходами на лечение, тает она куда быстрее, чем обычно. В убежище они не сговариваясь выбирают комнату Кисаме, где нет разбросанных по полу лекарств и перепачканного кровью одеяла. Итачи чувствует такую усталость, что готов сесть прямо на пол, едва закрыв за собой дверь. Но вместо этого он терпеливо стаскивает с себя влажную после улицы одежду и забирается под одеяло. Кисаме не торопится ложиться рядом. Он долго сидит, уставившись в стену, прежде чем спросить: — Хотите чаю? — и этот обычный его, совершенно будничный вопрос, звучит неправильно из-за внезапно севшего голоса. — Да. Итачи теснее заворачивается в одеяло, насквозь пропахшее кожей Кисаме. Он в полной мере осознает, насколько ему сегодня стало хуже — озноб продирает такой, что зубы стучат, горло болит словно глотнул кипятка, а от вкуса крови во рту уже тошнит. Когда Кисаме начинает вставать, Итачи понимает — к черту чай. Перехватывает напарника за руку. Тот опускается рядом, обнимает Итачи и тянет к себе. Так заметно теплее, вот только дрожь никак не отпускает. — Я умираю, — шепотом говорит Итачи, сам не понимает зачем, но сейчас это осознание открывается перед ним новыми гранями. Он наивно полагал, что все уже принял. Но это не то, что можно осознать или охватить одним взглядом. Кисаме не отвечает, вздыхает только так, будто Итачи сказал досадную глупость. Ночной подъем и долгие часы в больнице дают о себе знать. Постепенно Итачи пригревается под мерный шум дождя и дыхание Кисаме над ухом. И чем дольше он их слушает, тем тяжелее его веки… Из дремоты его вырывает резкое чувство тревоги. Он подрывается в постели, весь потный, с безумно колотящимся сердцем и отпихивает руку, что треплет его за плечо. Переходя в боевую готовность, Итачи оборачивается и тут же холодеет — рядом с кроватью стоит мама. Живая, дышащая, слишком материальная, чтобы быть частью сна или гендзюцу. Она смотрит на Итачи испуганно, прижимая ладонь к приоткрытому рту. А он не знает, что сказать — просить прощения будет лицемерно, хоть и очень хочется. — Итачи… откуда у тебя?.. — спрашивает она дрожащим голосом. Тот почти не слышит. Берет ее за руку, утыкается в нее носом и жмурится от того, как слезы жгут глаза. — Мама… мама… — шепчет он чуть слышно, но осекается, тяжело сглотнув пересохшим ртом. За окном нет дождя. — Итачи, твой шаринган… — повторяет мама. Это его комната. Он просто спал слишком крепко. Смутившись, Итачи отпускает руку, отстраняется, смотрит снизу вверх. Мама вздыхает с облегчением: — Ох, просто показалось… — и опускается перед кроватью на корточки, чтобы их лица были на одном уровне. — Что… — Итачи запинается, — что с моим шаринганом?.. — Не бери в голову. Ты плохо себя чувствуешь? — Нет… просто сон. — Хорошо, — мама убирает волосы с его лица за ухо. — Ты не встал сам, я подумала, что ты можешь проспать службу. — Сколько времени? — Полдевятого. Итачи тихо ругается сквозь зубы. — Мне нужно бежать. — Я соберу тебе завтрак с собой, — мама встает и направляется к двери и только в этот момент Итачи замечает резкость в ее обычно плавных движениях. Он хочет еще раз спросить, что такого она увидела в его глазах, но не решается.