Hey you, are me, not so pretty All the world I've seen before me passing by Silent my voice, I've got no choice All the world I've seen before me passing by You don't care about how I feel I don't feel it anymore
Привалившись к стене у входной двери, Итачи пытается согреться, но сквозь бреши в облаках просачивается слишком мало теплого света. Стоять здесь нет никакой необходимости, но он остается в ожидании Саске. Лежащий на излюбленном месте Широ смотрит на Итачи с пониманием. Дверь открывается, на порог выходит отец. После утреннего эпизода они так и не перекинулись не то что словом — даже взглядом. — Почему ты еще здесь? — спрашивает тот. — Хотел проводить Саске на миссию. — А служба? — Хокаге ждет меня с отчетом после десяти. — На тему? — отец упрямо продолжает задавать вопросы, находящиеся вне его компетенции. Итачи понимает, что должен дать слабину, но пока не представляет, как сделать это правдоподобно. — Рутина. — Ясно, — бросает отец, но не уходит. Остается стоять, задумчиво разглядывая утренние улицы. — Я надеюсь, когда они спрашивают тебя о делах клана, ты также немногословен. Даже с некоторым облегчением Итачи хватается за очевидную провокацию, смотрит на отца прямо, с неприкрытой холодной злостью. — В чем ты меня подозреваешь? Бросая ему вызов, Итачи знает, какая реакция последует. Тот самодовольно улыбается и хочет ответить, но дверь дома снова открывается. Широ поспешно подскакивает навстречу хозяину. Саске, полностью собранный, с протектором на голове и рюкзаком за спиной, без интереса треплет пса за ухом и пробегается взглядом от отца к Итачи. — Я думал, вы уже ушли. — Надо было кое-что обсудить, — отвечает отец. Так, вместе они доходят до края квартала. Отец буднично спрашивает Саске про миссию, дает незамысловатые советы. Идя позади, Итачи почти не вдается в детали, но подмечает совсем другое — с каким трепетом Саске смотрит на отца. Тот скуп на внимание и даже такой разговор — невиданная заинтересованность с его стороны. Это наблюдение навевает грусть и в очередной раз напоминает, что сам Итачи не лучше. — Прояви себя достойно, — говорит отец на прощание. Желая додать поддержки, Итачи опускает ладонь Саске на плечо, но тот только кривится. Слова напутствия никак не приходят в голову, только набившие оскомину формальности. — Удачи, — но даже они лучше, чем ничего. — Ага… С тяжелым сердцем Итачи отпускает брата, недолго смотрит ему в спину, прежде чем двинуться в другую сторону вслед за отцом. — Что я должен им сказать, если они спросят? — пока момент не упущен Итачи возвращается к прерванному разговору. Отец смотрит на него с удивлением. — Скажи правду: нам тяжело, мы бедствуем, но никто в клане не хочет войны. Недолго Итачи молчит, обдумывая следующий ход. — В клане правда такие настроения? — В клане разные настроения, — отец устало морщится. — А что думаешь ты? — Я начальник конохской полиции. Чтобы не происходило между кланом и советом деревни, я отвечаю за безопасность гражданских. Так они доходят до здания полиции. Останавливаются. Итачи хочет попрощаться, когда отец смотрит на него несколько секунд, прежде чем отвести взгляд в сторону. — Я был не прав утром. Его слова передавливают горло. Задержав дыхание, Итачи мысленно считает до трех и выдает уместный ответ вместо голых эмоций. — Ты помог мне собраться. — Хорошо, если так. Я очень на тебя рассчитываю. Тоска нарастает по мере приближения к резиденции Хокаге. Даже оставшись с собой наедине, Итачи не может сказать, что чувствует. В этот раз он застает Четвертого сразу на крыше. Хокаге инструктирует двух чунинов. Те кивают, коротко кланяются и покидают резиденцию, перескочив через парапет. Четвертый провожает их взглядом, затем оборачивается и машет рукой в знак приветствия. — Доброе утро. — Доброе утро, господин Четвертый. — Тебе есть, что мне рассказать? — Ничего конкретного. Обстановка внутри клана тревожная — сокращение расходов сильно ударило по многим. Клан бедствует. Есть недовольные вашими действиями, но никто не хочет вооруженных столкновений. Отец говорит, что долг полиции для нашего клана превыше всего. — Вот оно как… — Четвертый смотрит на небо, отчего его глаза кажутся неестественно голубыми. — Надеюсь, что так оно и останется. Спасибо, что взял на себя эту ношу. — Это ради деревни. Разговор выходит куда короче, чем Итачи ждал. Хотя, учитывая, что его присутствие на этой крыше рядом с Хокаге — не более, чем декорация, едва ли важно о чем и как долго они говорят. — Ты выглядишь уставшим, — замечает Четвертый. — Тебе не нужен отгул? Думаю, это не критично, учитывая твою основную миссию. — Спасибо, не стоит, — растерявшись от внезапного участия, Итачи пытается улыбнуться. — Я просто плохо спал. — Тебя что-то беспокоит? — Мой брат сегодня ушел из деревни, вы и сами знаете. — Они с Наруто очень хотели миссию ранга B. Думаю, они достаточно талантливая команда, чтобы справиться. К тому же с ними джонин. — То есть, вы спокойны за Наруто? Четвертый невесело усмехается. — Как я могу быть спокоен? Я все-таки отец. Итачи отводит взгляд в сторону, не знает, какой ответ здесь будет уместен. Хокаге не придает его молчанию особого значения, хлопает по плечу, говорит на дружеской интонации, но так, что его слова не терпят возражений: — Иди домой, выспись. Завтра явишься в штаб по расписанию. Идти домой и оставаться с собой наедине не хочется, потому Итачи решает потратить внеплановый отгул на тренировки — он не находил на них времени непростительно давно. Но завернуть в квартал все же приходится, чтобы сменить униформу на гражданское. — Итачи! — его нагоняет голос в спину. Обернувшись, он встречается взглядами с Изуми. — Привет. — Привет. — Давно не виделись. — Много работы. — Понимаю, — она неопределенно поводит плечами. — Может прогуляемся? Если ты не занят. Они действительно толком не говорили после его выписки, потому Итачи решает, что тренировки могут и подождать до вечера. — Как твои дела? — спрашивает он, когда они вместе направляются вниз по улице. — Так себе. Если честно, подумываю уходить из полиции. — Почему? — удивляется Итачи, впрочем, догадываясь, какой ответ услышит. — В семье с деньгами совсем плохо. Отец работать не может, младшие только в Академию пошли, а мы с матерью вдвоем после сокращения расходов не справляемся. Вот я и подумала… — Изуми запинается, говорит медленнее, — может начать миссии брать… Итачи не уверен, какая реакция здесь будет уместна, да и не хочет врать Изуми. Из всех ролей — роль наследника клана дается ему хуже всего. — Думаю, это благородное решение. Изуми горько усмехается. — Если бы не ты один так считал! Отец чуть ли не шлюхой меня обозвал, стоило только заикнуться об этом… — она опускает глаза, явно погрузившись в неприятные воспоминания. — И что будешь делать? — Не знаю пока. Хотела вечером сходить к господину Фугаку, поговорить, и, если поддержит, попрошу убедить папу, что так будет лучше. В первую секунду Итачи по привычке чувствует раздражение, но спотыкается о последний разговор с отцом. Коротко поразмыслив, он кивает. — Поговори. Думаю, он поймет твой выбор. Они выходят к берегу пруда у окраины квартала. К середине дня распогодилось, потому вода стоит голубая и гладкая. — Пойдем на причал? — Изуми кивает в сторону потертого помоста. Итачи соглашается и, спустившись по склону, они садятся на самую кромку, спустив ноги к воде. Потянувшись, Изуми запрокидывает голову к небу. — Помнишь, как мы сидели здесь, когда еще были детьми? Я ела данго, а ты стеснялся попросить, потому что думал, что это недостаточно мужественно. — Было не так, — отвечает Итачи смутившись внезапной ностальгией. Изуми ловит его взгляд и смеется. — Эй! — Прости-прости, я просто вспомнила, какое растерянное у тебя было лицо. Она все смеется, прикрыв глаза, прижав руку к губам, а затем резко, не дав даже паузы на осознание, замолкает и накрывает ладонь Итачи своей. — А я ведь люблю тебя уже с тех пор. Он замирает и хочет в эту секунду оказаться где угодно, хоть в Амегакуре, но не здесь. Вот только и небо, и вода, и причал материальны, ровно как теплое прикосновение Изуми. Итачи стыдливо прячет взгляд и думает о том, что она, храбрая, сильная, красивая, совершенно не заслужила всего этого. Когда он набирает воздуха в легкие, чтобы ответить, Изуми опережает его. — Если мне не на что надеяться, то, пожалуйста, ничего не говори. Он кивает и проглатывает толком не оформленную мысль. Изуми замечает это и, бегло грустно улыбнувшись, кладет голову Итачи на плечо.***
Они оставляют Амегакуре позади, но дождь идет вместе с ними, холодный и плотный. Одежда, волосы — все промокло насквозь еще в начале пути. Кисаме то и дело бросает на Итачи пристальные взгляды, задает контрольные вопросы о самочувствии, пусть и не всегда получает ответы. К вечеру, когда сквозь пелену дождя проступают огни небольшого поселка, Итачи знобит. Он даже не догадывался, насколько ослаб за минувшие два месяца в Амегакуре. Это временно — говорит себе Итачи. Лекарства, смена климата, тренировки рано или поздно помогут ему вернуться в форму. Главное пережить проклятый дождь. — Подождите здесь, я справлюсь у местных о ночлеге, — Кисаме кивает на навес у витрины закрытого магазина. Скрывшись от дождя Итачи тяжело приваливается к стене, а затем и вовсе сползает на корточки. Облака на спине Кисаме скоро растворяются в пелене вечернего дождя. Сейчас, когда до конца пути остался последний рывок, тело подводит. Легкие отвечают болью на каждый вдох, на языке — явственный привкус крови. Но хуже даже не это, а ощущения своего тела, не сильного и гибкого, а тяжелого, как у утопленника, пролежавшего несколько дней в воде. Итачи кутается в плащ, но тот сырой и холодный. Кисаме нет мучительно долго. За это время половина окон в поле зрения успевает погаснуть, а небо окончательно темнеет. Наконец, он появляется и, быстрым шагом добравшись до навеса, сообщает: — Я нашел. Готовы идти? Должно быть, Итачи встает слишком резко — в глазах темнеет и, пошатнувшись, он снова приваливается к стене. Медленный и глубокий вдох. Итачи собирает остаток сил и повторяет попытку, в этот раз куда успешнее. Пять минут, что занимает дорога до крошечного постоялого двора, затягиваются на целую вечность. Кисаме все норовит подхватить Итачи под руку, но тот всякий раз одергивается — сам дойдет, не развалится. Но хватает его ровно до порога. Оказавшись в тепле и сухости, он испытывает облегчение, делает шаг в комнату и спотыкается. Падения избежать не удается, разве что сгруппироваться и поставить страховку. Кисаме захлопывает дверь и подхватывает Итачи под руки. Когда тот поднимается, на протертом полу и подбородке — несколько клякс вязкой от слюны крови. — Потерпите немного, — Кисаме утирает его лицо мокрым рукавом и в спешке раздевает. Итачи пытается тоже поучаствовать, но окоченевшие пальцы еле справляются даже с кнопками на плаще. Комната перед глазами плывет. Ясность ума возвращается короткими вспышками. Вот Кисаме снимает с него одежду. Вот укладывает его, абсолютно голого, в кровать и укутывает одеялом. Вот уже лежит рядом и прижимает к себе. Поначалу его тело, даже сквозь одеяло сырое и холодное, не дает тепла. Но постепенно постель прогревается, а зажатые до судорог мышцы расслабляются. — Если я правильно понимаю, дожди сюда приходят из Амегакуре. Имеет смысл подождать, прежде чем продолжить путь. Ваше нынешнее состояние совсем не располагает к путешествиям по такой погоде. Итачи хочет возразить, но, пока собирается с мыслями, и сам понимает, что сказанное будет не более, чем принципиальным упрямством. У них нет цели, ради которой нужно превозмогать. Все, чего он хочет — это выйти на улицу, где нет дождя. Итачи мелко дрожит, жмется к Кисаме. Тот убирает влажные волосы с лба, прикладывается губами. — Меня крайне беспокоит, что вы остались совсем без медицинского сопровождения. С другой стороны, на врачах Амегакуре свет клином не сошелся. Я слышал об одном лекаре в Стране Травы. Полагаю, нам стоит нанести ему визит. С трудом Итачи вникает в сказанное и все равно не понимает рвение Кисаме. Есть диагноз, есть лекарства, есть предписания. И если лекарь, о котором идет речь, не Орочимару или Цунаде, то едва ли он сможет предложить что-то лучше. А перспектива новых тягомотных обследований впустую, предвосхищая события, вызывает усталость. — Я не хочу, — Итачи неуютно от звука собственного голоса, сиплого и слабого. — Вы ничего не потеряете, если просто покажитесь ему. — Не вижу смысла. Тяжелый вздох щекочет висок. — Возможно, мой вопрос будет неуместным — я пойму — но, чем дольше тянется ваша болезнь, тем чаще я им задаюсь. Вы хотите жить? Итачи сжимает челюсть, скрипнув зубами. Его охватывает злость, настолько яростная, что будь в его теле хоть немного силы, он бы вне всяких сомнений ударил Кисаме. — Это действительно неуместный вопрос, — почти рычит он. — Прошу прощения. Я бы не стал его задавать, но… — Заткнись, — перебивает Итачи. — Ты обещал относится ко мне, будто я здоров. Если я сам не прошу помощи, не нужно мне ее навязывать. От бессильных эмоций спирает дыхание. Итачи коротко, удушливо кашляет и переворачивается на бок в знак того, что разговор окончен. После короткого молчания, Кисаме отвечает в своей обычной интонации: — Как пожелаете, — и тоже отворачивается.***
Скрываясь в кронах деревьев, Итачи просматривает поляну сквозь шаринган. Ночь стоит холодная, ветреная, совсем не располагающая к тому, чтобы сидеть в одном положении уже час кряду. Чем ближе момент встречи, тем крепче натягиваются нервы. По-своему Итачи даже греет мысль, что Обито действительно мог прийти на него посмотреть и сейчас точно так же скрывается где-то между деревьев. Ответ на вопрос, почему так, в первую секунду вызывает не стыд и не злость, а удивление. Итачи страшно. Страшно отправляться одному из Конохи на сомнительную встречу по приказу Данзо. Идея о том, что та миссия была не более чем проверкой, никак не идет из головы. Впрочем, Обито — явно не тот, на кого следует полагаться. Если он действительно хочет скомпрометировать Учиха, то что стоит ему появиться под конец переговоров и обвинить Итачи, наследника клана, в подготовке заговора?.. Беспокойные мысли и неконструктивные версии дальнейших событий наперебой лезут в голову. Итачи говорит себе собраться, делает медленный глубокий вдох. Но скоро необходимость в этом отпадает — почувствовав чужое приближение он словно переключается, пульс выравнивается, а мысли становятся ясными. Враг или тот, кого он послал вместо себя, среднего роста, одет в накидку с капюшоном. Ни лица, ни фигуры не видно, но по ширине плеч можно предположить, что это мужчина. Он собран, но не скован — вероятно, не чувствует опасности. Выждав, пока тот доберется до центра поляны, Итачи отправляет вниз клона. Незнакомец оборачивается плавным движением — и верно парень, едва ли старше двадцати. Светлые волосы, круглые очки — выглядит обманчиво безобидно. — Учиха Итачи? — спрашивает он. — Представься. — Меня зовут Якуши Кабуто. Как мне сообщили, у нас есть общие интересы. — Может быть. Кабуто улыбается, мягко, вежливо. — Мой хозяин ищет встречи с твоим отцом. — Зачем? — У него личные счеты с Конохагакуре. — У нашего клана нет личных счетов с деревней, только с советом. Никто другой не должен пострадать от нашего недовольства. — Думаю, мы с твоим отцом могли бы найти компромисс. Будь на то его воля, Итачи не стал бы продолжать этот разговор. Кабуто говорит скользко и обтекаемо, при этом явно давая понять, что ждет встречи именно с главой клана и ни с кем другим. — Он не пойдет на переговоры, если мы не найдем компромисс сейчас. — Я тебя понял, — Кабуто поправляет очки и те ловят отражение звездного неба. — Тогда какие цели преследуете вы? — Мы ищем справедливости для своего клана, — Итачи повторяет то, что невольно впитал на ночных собраниях, не забыв приправить сказанное праведным гневом. — Вы готовы пойти на правительственный переворот ради этого? — осторожно уточняет Кабуто. — Не могу говорить за весь клан. — И все же ты пришел на эту встречу. — Хочу узнать, что у твоего хозяина за дело к нам и что он готов дать взамен. — Он ищет союзников, которые помогут незаметно пробраться в деревню и прикроют на время организации покушения на Хокаге и совет. Также, если власть в деревне после этого перейдет к вам, он рассчитывает на союз против общих врагов. — Тогда никто не должен знать, кем организовано покушение. — Разумеется. И, если все пройдет успешно, АНБУ окажется обезглавлено и внутреннее расследование ляжет на плечи полиции. И здесь наш союз будет также весьма продуктивен. Итачи чувствует как медленно, шаг за шагом, чтобы не спугнуть, он приближается к сути этой встречи. Он не будет просить гарантий — Кабуто не сможет их дать. Уточняющие вопросы стоит выбирать осторожно, чтобы не вызвать подозрений. Он здесь не как шпион, он — наследник клана, пришел прощупать почву. — Если отец захочет встречи, то только с твоим хозяином. — Думаю, это возможно. — Как я найду тебя? — Через того же информатора, что назначил эту встречу. Глядя на своего клона сквозь листву, Итачи переводит дыхание. Он узнал достаточно, чтобы пересказать отцу и отчитаться Данзо. — Это все? — На нынешний момент — да. Не утруждая себя излишними формальностями, Итачи не прощается. Клон с небольшим усилием рассыпается вороньей стаей, оставив после себя лишь несколько перьев на траве. Кабуто недолго ждет, прежде чем отправиться туда, откуда пришел. Его прыжки по деревьям ловкие и совершенно беззвучные — кем бы он не был, уровень у него явно не генина. Когда Итачи возвращается в деревню, на улице по-прежнему темно. На чистом, как вода горного озера, небе полумесяц и звезды. Едва ли больше пяти утра. Коноха спит — по дороге до квартала Итачи не встречает ни одного горящего окна. А тишина такая, что невольно хочется не идти, а красться, будто проник туда, где тебя быть не должно. Но Итачи должен здесь быть, он даже чунинам на воротах сказал, что отбывает по делам АНБУ. Пусть под разными предлогами, но об этой вылазке знают все — Данзо, Обито, отец. И всем им он скажет правду, изломанную, пережеванную, перешитую под чьи-то интересы, но правду. В родном квартале он идет не к себе. Доходит до двери с виду спящего дома, хочет позвонить, но останавливается, без какого-либо удивления ощутив чужое присутствие у себя за спиной. — Ты хорошо держался, — говорит Обито и обходит Итачи, чтобы открыть дверь собственного дома. В прихожей они, не включая свет, разуваются. По дороге на кухню Итачи отмечает ненавязчивый беспорядок, вспоминает, что Рин сопровождает команду Саске на миссии. И это наблюдения встает поперек горла совсем неуместной ассоциацией. Шисуи нет так давно, что постепенно Итачи начинает переживать его отсутствие как утрату, а не просто разлуку. И все чаще вынужден напоминать себе, что в последний раз видел его на кухне, а не летящим с обрыва. Итачи встряхивает головой, возвращаясь мыслями в дом Обито, и садится за стол на освещенной только уличным светом кухне. — Что думаешь? — спрашивает Обито, устраиваясь напротив. — Что связаться с ними и обойтись малой кровью невозможно. — У этого Кабуто и его «хозяина» — последнее слово Обито выделяет особо саркастично, — скорее всего, свои интересы, о которых они нам не расскажут. — И мы пустим их в деревню? — Конечно, пустим! А в деревне их с широкими объятиями встретят подготовленные воины АНБУ из личного подразделения Хокаге. Когда еще у нас будет возможность так чисто и оперативно устранить врага Конохи? Поначалу Итачи хочет спросить об этической стороне, о безопасности гражданских, о степени риска. Пока не понимает, что все решено за него и нет смысла спорить. Он дал присягу перед Хокаге и самим собой. И если того требует будущее Конохи, то так тому и быть. — Ты уверен, что готов? — будто подхватив его мысль, спрашивает Обито. — Я справлюсь. Его голос звучит твердо, но, кажется, в сказанном остается зазор для сомнений. Обито задумчиво оглядывает кухню, встает из-за стола, ставит чайник, прежде чем заговорить: — Давай-ка я поделюсь с тобой своими взглядами на политику, Итачи. Ты, конечно, не просил, но, уверен, что те же Фугаку и Данзо много свистят тебе в уши. Так вот я тоже посвищу. Его излишняя многословность немного утомляет еще на прологе, но Итачи не высказывает возражений. — Расскажу тебе одну историю. Есть мальчик и есть девочка, которую он очень любит. Жизнь к мальчику, прямо скажем, не особо добра. — Обито повествует абсолютно буднично, попутно успевая помыть две чашки и чайник для заварки. — На своем жизненном пути мальчик теряет семью, некоторое количество частей тела и даже лучшего друга. У девочки ненамного лучше — враги похищают ее, чтобы посадить внутрь чудовище. Она винит себя в уничтожении родной деревни. Ее презирают и отвергают за то, что произошло против ее воли. Проходит много лет, — он делает паузу, продолжая возиться с чаем. — Мальчик по-прежнему любит девочку, она его — не так сильно, конечно, но они последнее, что друг у друга осталось. И тут происходит самое интересное! Объявляется та самая другая деревня и под угрозой военного вторжения требует вернуть им чудовище. И именно здесь поднимается вопрос политики. Стоит ли жизнь одной девочки и счастье одного мальчика мира между деревнями? Плохой политик однозначно решит, что не стоит. Это ведь такая типичная трагедия маленького человечка на фоне больших интриг. Обито замолкает, наливает в чайник горячую воду и, обернувшись, выглядит крайне умиротворенным. Но это иллюзия, ширма, по ту сторону которой прячется что-то страшное. — Но есть одно обстоятельство, которое обязательно возьмет в расчет хороший политик. Этот мальчик — один из самых опасных людей во всех Пяти Великих Странах Шиноби, готовый пойти на все, хоть развязать Четвертую Мировую, если кто-то покусится на то, что у него осталось. Чувствуешь, да? Совсем другая картина получается, — он оглядывается через плечо. — Чай будешь? — Что?.. — растерянно переспрашивает Итачи. — Чай, говорю, будешь? В лесу было довольно холодно. Ответить внятно не выходит, Итачи только качает головой. Обито пожимает плечами и, наполнив одну из двух помытых чашек, возвращается за стол. — Ну а ты сам, Итачи? — он упирается локтями в столешницу и подается вперед. — Ты ведь понимаешь, что, если Фугаку примет предложение, это будет государственной изменой? Все детали рассказа Обито сходятся в картину, где ненависть и желание мести застилают глаза. Глядя на него невидящим взглядом, Итачи мысленно перебирает имена и лица. И понимает, что все они умрут для него, если пойдут против деревни по тому пути, что предлагает Кабуто. Он сделал свой выбор во сне, сможет сделать и здесь. — Я не готов потерять Саске и Шисуи, — говорит Итачи. — Ясно… — Обито складывает ладони вокруг чашки, на десяток секунд опускает взгляд. — Саске — генин, потому, не думаю, что Фугаку позволит ему участвовать в заговоре. Он ведь еще не ходит на эти ваши собрания? Итачи морщится и качает головой. — Значит, если все пройдет гладко и мы оба будем за ним приглядывать, то вряд ли с ним что-то случится. Итачи не знает, считать сказанное «мы» солидарностью или очередной манипуляцией, но, если это поможет защитить Саске, ему все равно. — А что с Шисуи? Учитель Минато считает его потенциально надежным, но возможности проверить у нас пока не было. — Проверить? — Не теми методами, что Данзо! — Обито примирительно поднимает руки, но все же решает развить мысль. — То есть, не буду скрывать, мы использовали «наработки» Данзо, когда принимали решение относительно тебя. Но учитель Минато точно не стал бы проворачивать такое самостоятельно. Он, знаешь ли, слишком хороший политик. Итачи расслабляет было напрягшиеся руки, глядит на Обито и отстраненно заключает — даже если они действительно на одной стороне, перед ним едва ли тот человек, которому стоит занимать должность Хокаге после Четвертого. Командование АНБУ, роль советника — любое место, где над ним будет кто-то с человеческим лицом. — О какой проверке тогда речь? — Ну, для начала тебя спросить. — Я доверяю Шисуи как самому себе, — отвечает Итачи не задумываясь. — И ты думаешь, он поддержит план, который может закончится для вашего клана походом на плаху? Итачи тяжело сглатывает. Во рту совсем пересохло. В голове глухим эхо звучит голос Данзо: «ни один человек в Конохе не заинтересован в дискредитации клана Учиха так же, как он». — Шисуи может отказаться из гуманистических соображений, но не станет мешать. А что касается клана… я, как ты сказал, все, что у него осталось. — О, — коротко выдыхает Обито. Итачи глядит на него и пытается прочесть хоть что-то на лице с богатой, но совершенно поверхностной мимикой. Чем лучше он узнает Обито, тем легче ему поверить, что тот на самом деле один из самых опасных людей во всех Пяти Великих Странах Шиноби. — Шисуи ведь на миссии, да?.. — Да. По приказу Данзо. — Довольно удобно, — хмыкает Обито. — О чем ты? — Без Шисуи тебе не с кем делится своими сомнениями, а, значит, куда проще поймать тебя на крючок манипуляций. Не удивлюсь, если Данзо отослал его вполне осознанно, когда узнал, что ты у него живешь. — Откуда бы ему?!.. — вспыхивает Итачи, как пойманный на чем-то постыдном подросток, но тут же замолкает от наивности собственного недовольства. Обито смеется. — Ты очень и очень интересный, а теперь еще и крайне востребованный шиноби, Итачи. Потому, поверь, те, кому нужна твоя преданность, знают о тебе куда больше, чем ты думаешь. — Насколько больше? Обито неловко улыбается. Порыв ветра на улице путается в ветвях ближайших деревьев. Вдалеке кричит ночная птица. Молчание затягивается настолько, что ответ и так очевиден. — Я никому не скажу, — Обито пожимает плечами. — И ты никому не говори. Хочется оправдаться, но любые попытки пояснить прозвучат как самоуничижительная фальшь. У Итачи нет стыда ни за себя, ни за Шисуи, только злость от того, что их общую тайну препарировали и внесли в отчет. А еще беспомощность и унижение, словно стоит без одежды и вынужденно терпит чужие прикосновения. — Это все? — спрашивает он безупречно спокойным тоном. — Думаю, да. — Я пойду домой. Обито провожает его до двери, в этот раз без напутственных речей на прощание. Вопреки намерению, Итачи отправляется не домой, а на тренировочную площадку, где методично отрабатывает удары до слабости в теле и сбитых — разумеется, по неосторожности — костяшек.***
Когда Итачи просыпается, на улице пасмурное утро. Дождь поутих, но не закончился: все окно в росчерках капель. Мерный стук нагоняет тоску. Стоит приподняться, как легкие уже привычно ноют. Он шмыгает носом и кашляет до тех пор, пока рот не наполняется привкусом крови. Кисаме в комнате нет, но, судя по пристроенной в углу Самехаде, вряд ли он ушел надолго. Дорожную сумку он тоже с собой не взял, потому собрать утренние лекарства не составляет труда. В этот раз Итачи сам перетягивает плечо ремнем и ставит укол в вену. Получается больнее и куда менее аккуратно, но, если цель достигнута, это не имеет значения. Развешенная одежда до сих пор влажная, так что Итачи остается, как был, голым. Голова немного кружится, он касается стены, пока добирается до ванной. Вода в кране чуть теплая, но все же теплее воздуха в помещении. Сил стоять нет, Итачи садится на пол, подставляя струям затылок и плечи. Он разбирает руками слипшиеся и засалившиеся после дня под дождем волосы. Пальцы то и дело застревают между спутанными прядями. Невидящий взгляд упирается в цветущие на щиколотках язвы, изо дня в день все более уродливые. Итачи тянется к одной из них, чтобы почесать, но замирает с отвращением рассматривая густо намотанные на пальцы волосы. Взгляд скользит к сливу, где скопился уже заметный клок. Рвота подступает к горлу. Неожиданно нервным движением Итачи прочесывает голову пальцами, брезгливо скидывает налипшие волосы и повторяет по новой. Снова и снова. Волосы все лезут, постепенно забивая слив. Зуд в ногах становится отчетливее и, оставив голову в покое, в попытке почесать Итачи задевает ногтем одну из язв. Шипит сквозь зубы. Размытая водой кровь течет по дну туда же, к спутанным волосам. Хочет ли он жить? — вспоминает Итачи вчерашний вопрос и чуть не воет от вновь накатившей злости. Надо было сломать Кисаме челюсть, чтобы он еще долго держал свои «неуместные вопросы» при себе. А лучше дать ему посмотреть в свой мангеку шаринган, чтобы наглядно показать, как это — быть безнадежно больным, чувствовать, как подводит до того совершенный инструмент — собственное тело, знать, что никогда не станешь прежним, разваливаться на части и гнить заживо. Задохнувшись собственной яростью, Итачи не может вновь наполнить легкие воздухом. После нескольких тщетных попыток, он вспоминает про инъекцию и выбирается из душа. Нужно сосредоточиться, нужно держать себя в руках. Вслед за удушьем приходит кашель, как и в прошлые разы, такой будто легкие рвут изнутри. Когда Итачи добирается до комнаты, то видит Кисаме — тот вернулся, сидит на кровати и, вопреки ожиданиям, не торопится вставать. И черт с ним — раздраженно думает Итачи, кидаясь к сумке. Ноги плохо держат, руки не слушаются. Тело в приступе паники борется за жизнь, по сути, только мешая оказать ему помощь. Прорываясь сквозь головокружение Итачи ищет шприцы и ампулы. Не находит. Высыпает на пол. Шарит руками по разлетевшимся во все стороны медикаментам. Кисаме все также сидит на кровати, наблюдает за происходящим и его безразличие вызывает такую ярость, что удушье становится совсем нестерпимым. Итачи уговаривает себя не торопится, чтобы не наделать ошибок, как в прошлый раз. Он кашляет, на медикаменты брызжет кровь. Непослушными пальцами он надламывает ампулу, режется об стекло, но умудряется не уронить и не пролить ни капли. Когда цилиндр наполнен, Итачи сжимает бедро и резким движением протыкает мышцу, выжимает упор. Лекарство жжет, но в общей картине это почти неощутимо. Кашляя, хватая воздух через раз, он упирается руками в пол и ждет. Первый вдох без затруднений лучше пробуждения после крепкого сна, лучше воды после длительной жажды, лучше любимой еды и самого страстного секса. Голова кружится от короткой вспышки эйфории, вслед за которой приходит бессилие. Итачи валится на пол, боком, к Кисаме лицом. Ему отвратительно от себя. И от внимательного взгляда Кисаме отвратительно. Итачи хотел бы сохранить лицо, но эмоции берут верх. — Какого хера?.. — хрипит он, упершись ладонями в пол, чтобы подняться. — А что вас, собственно говоря, смущает? — Кисаме ухмыляется, но Итачи улавливает фальшивые нотки. Его выдают руки, напряженно сомкнутые в замок. — Хочу напомнить, что вы сами запретили оказывать вам помощь. А я, знаете ли, человек терпеливый, но гордый. И если вы ожидаете, что я буду кидаться вас спасать, а потом выслушивать ваши недовольства в весьма грубой форме, то спешу разочаровать. Итачи скалится, ловит взгляд Кисаме. Тот смотрит на него спокойно. Без презрения, без отвращения. К нему, немощному, мокрому, перепачканному кровью, распластавшемуся на грязном полу. Итачи думает над услышанным и вдруг стыдится того, что недостаточно ценит право быть перед кем-то жалким и не испытывать вины за это. А еще грубости, слепого упрямства и застрявших в горле извинений. Утерев кровь и выступившие от кашля слезы, Итачи протягивает Кисаме руку. — Помоги мне. Тот выдыхает как будто бы даже с облегчением и, перехватив руку, рывком ставит напарника на ноги. В глазах уже привычно темнеет, но Итачи чувствует себя сильнее.