And I wanna wake up in your White, white sun And I wanna wake up in your world With no pain But I'll just suffer in a hope to die someday While you are numb all of the way
Три дня во сне пролетают незаметно. Там Итачи и Шисуи выбираются в лес потренироваться, разговаривают, прогуливаясь вокруг поселка, покупают готовую еду на местном рынке, а все остальное время проводят в номере, заново изучая тела друг друга. Все тяжелые разговоры позади, все сложные решения ждут их возвращения в Коноху. А пока они могут делать вид, что их счастье продлиться вечно. В реальности же все наоборот. Итачи просыпается в плохом настроении, все чаще огрызается на Кисаме и старается избегать близости с ним, потому что знает, что будет думать о другом человеке. Тот проявляет чудеса терпения и выражает свое недовольство исключительно в форме сарказма — все, как обычно. Отказаться от инъекций Итачи пока не решается, но теперь всякий раз, набирая шприц, долго вертит его в руках. И то, что он привык считать рутиной, превращается в ежедневное принятие решения — колоть или остановиться. Инструкции Кинтаро он следует прилежно — на второй день с вечера не ест, только пьет воду. Утром просыпается с первыми лучами солнца в состоянии мандража и воодушевления — Итачи удивлен, что до сих пор может испытывать столь яркие эмоции. Он даже не тратит привычный десяток минут на попытку принять очередное пробуждение без Шисуи. Сразу встает, умывается и тихо, чтобы не разбудить Кисаме, идет на утреннюю разминку. Тот, впрочем, скоро поднимается сам. Выходит на порог со стороны внутреннего двора с чашкой чая и, устроившись на ступеньках, наблюдает за тренировкой. Но пока он не отвлекает, Итачи не имеет ничего против. Тело сегодня выдает результаты лучше, чем обычно, но хуже, чем хотелось бы. Мышечная масса никак не восстановится, в ногах чувствуется слабость, а рукам не хватает твердости. И против своего желания Итачи в который раз задается вопросом, что тому виной — болезнь или лекарства? Недовольный собой, он останавливается, чтобы хватило сил на грядущую встречу с Кинтаро, и направляется в сторону дома. Кисаме встает с порога и протягивает ему полотенце, что принес, перекинув через плечо. — Вы сегодня рано. Итачи молча утирает пот со лба. — Хотите чая? Или, быть может, позавтракаем? — Не хочу. Ухмылка сползает с лица Кисаме. Воздержавшись от дальнейших расспросов и предложений он направляется в дом, готовить завтрак на себя одного. Итачи заходит следом — ему нужно принять душ, восстановить силы и постепенно выдвигаться в сторону Кинтаро. Время проходит быстро, но муторно и совершенно бессмысленно. С Кисаме они не перекидываются и словом. Его молчание неизменно раздражает, но Итачи терпеливо напоминает себе, что так даже лучше. И уж точно честнее, учитывая, что он сам совершенно не настроен на разговоры. Выпив стакан воды, чтобы заглушить голод, Итачи подвязывает волосы, одевается и вместо того, чтобы просто уйти, смотрит на Кисаме. Ждет, что тот задаст вопрос или выдаст на прощание какую-нибудь колкость. Но тот сначала молчит, затем бросает на Итачи беглый взгляд и говорит без особого выражения: — Удачи вам, господин Итачи. Мышца на лице непроизвольно сокращается, вынуждая уголок рта дернуться. По дороге к жилищу Кинтаро он с удивлением обнаруживает, что местные начали кивать при встрече. И дискомфорт, вызванный этим наблюдением, заглушает злость на Кисаме. Ему совсем не хочется покидать деревню в ближайшие недели, но чувство оседлости колко становится поперек горла. У Итачи один дом и он — не здесь. Сегодня в гостиной Кинтаро сквозь привычный запах пробивается другой, чуть различимый, но явно тошнотворный. Итачи морщится, но ни о чем не спрашивает и сам находит его источник — на крюке над очагом кипит мутное варево. Кинтаро снимает его с огня и отставляет остывать. После чего берет ступку с замешанной краской и кисть. — Раздевайся по пояс и садись. В этот раз он расписывает символами не только спину, но и лицо Итачи. А тот просто ждет, когда от подготовки они перейдут к сути. Его худшие опасения подтверждаются — Кинтаро чашей зачерпывает из кастрюли варево и дает ему в руки. — Ты должен выпить до дна. От запаха режет в глазах и к горлу подступает тошнота. Кажется, Кинтаро пытался перебить его ароматными травами, но сделал этим только хуже. — Зажми нос, если трудно. Итачи решает не проявлять принципиального упрямства и последовать совету. Даже так вкус еле выносим, потому он старается допить залпом. А после закашливается, но все же находит силы удержать все в себе. Кинтаро заботливо подает ему стакан воды. Та немного, но скрашивает ощущения. — Начнем. Слушай мой голос. С этими словами Кинтаро берет в руки цудзуми и выстукивает ритм. Простой, повторяющийся, то ли расслабляющий, то ли, напротив, тревожный. — Очисти разум. Сосредоточься на музыке. Танцующими движениями Кинтаро крутится по комнате, не прекращая стучать. Его рука, словно находясь отдельно от тела, не делает ни одной ошибки. Ритм идеальный, выверенный. И, следуя инструкции, Итачи позволяет ему себя подхватить и понести по волнам вакуумной пустоты. — Дыши глубоко и медленно. И представляй место, которое хорошо знаешь и где хотел бы сейчас оказаться. После недолгих сомнений Итачи выбирает свою комнату в Конохе, ту самую, что снится ему каждую ночь. Кровать, шкаф и стол. Окно на восток, за которым растет низенькое дерево. Стены светлые, под ногами — чуть потертый от времени татами. Он откидывается спиной на кровать и чувствует, как упал на самом деле. Комната проворачивается перед глазами и, когда Итачи смотрит на нее снова, меняется. Становится бесконечно огромной, оставаясь при этом прежнего размера. Итачи здесь больше не один. Он видит себя в форме АНБУ, в форме военной полиции, в жилете джонина, в плаще Акацки… он видит столько версий себя, что они собираются в огромную толпу. Сердце стучит в унисон барабанам. Под пристальными взглядами, Итачи пробирается к двери. Распахивает ее, выбегает прочь и обнаруживает себя в лесу. Теперь униформа АНБУ уже на нем самом. В руках меч. Уловив чужую чакру, смутно знакомую Итачи оборачивается. Тишину нарушает тихий звон колокольчика — те, кого он преследовал, наконец являют себя. Двое в черно-красных плащах и широких, скрывающих лица шляпах. У одного из них за спиной меч, напоминающий тесак в половину человеческого роста. Второй не вооружен, но именно он вне всяких сомнений представляет большую угрозу. Итачи крепче сжимает рукоять меча. — Назовитесь. Тот, что без оружия, запрокидывает голову так, чтобы шляпа больше не скрывала лица. Первым Итачи замечает красный блеск шарингана в единственном глазу, а затем обмирает, признав в незнакомце Шисуи. Нет, этого не может быть. — Кто ты? — твердо спрашивает Итачи, а человек смеется. — Неужели ты не узнаешь лучшего друга? И ведь правда похож, как две капли воды, даже сквозь шаринган не видно подлога. — Мой лучший друг мертв. Кто ты такой? — Я жив, Итачи. Мне помогли выжить и показали, как достигнуть мира без войн. Пойдем со мной, — Шисуи протягивает Итачи раскрытую ладонь. — Мы же всегда об этом мечтали. — Нет, — тот делает шаг назад и падает до тех пор, пока не обнаруживает себя стоящим в основании лестницы на крышу в резиденции. На нем шляпа и плащ Хокаге. Все донельзя просто — нужно подняться по лестнице, подойти к краю крыши и поприветствовать жителей Конохи. Но Итачи стоит как вкопанный и смотрит вверх. Он взошел бы сюда без тени сомнений, будь это звание его по праву. Но клан Учиха взял деревню силой, пусть и малой кровью. — Пора, — раздается голос отца позади. Его ладонь ложится меж лопаток, будто в жесте поддержки, и, поторапливая, толкает в спину. Итачи и сам все понимает. Делает шаг вперед и выходит за порог дома. Тревожно вслушивается в шум леса вокруг, в плеск реки, от которой его отделяет полупрозрачная поросль кустов и редких деревьев. Ждет. Наконец, Шисуи появляется из леса с луком в руках. Саске идет следом. Добычи ни у кого из них нет. Но досада от этого наблюдения теряется, стоит Итачи заметить, насколько мрачные у них лица. — Привет, — когда Шисуи целует его в щеку, Саске отводит взгляд. — Что-то случилось? — Да. Мы видели АНБУ недалеко отсюда. Злость, смешанная с отчаянием, прокатывается по спине к рукам. — Дерьмо, — шипит Итачи сквозь зубы. — Уходим. — Почему мы не можем остаться? — в голосе Саске звучит надрыв. Он устал постоянно бежать, вне всяких сомнений устал — Итачи обязательно поговорит с ним об этом, но позже. А сейчас он огрызается в командном тоне: — Потому что не можем, — и кидается в дом, чтобы собрать их немногочисленные пожитки. — У меня тоже есть младший брат, — Мангетсу плотнее кутается в плащ и придвигается ближе к костру. Они оба не были готовы к миссии в Стране Снега, но никто из них не привык обсуждать приказы. — Вот как? — отвечает Итачи без особого интереса и ворошит палкой ветки в костре — те отсырели и никак не хотят разгораться. — Он пропал без вести. — Сочувствую. — Не стоит, — Мангетсу улыбается, обнажив заточенные зубы. — Он жив и я найду его. Начинается дождь. Итачи смотрит в окно, полулежа на больничной койке. Умереть в ненавистном Амегакуре — не та судьба, на которую он рассчитывал, но, видимо, та, которую он заслужил. — Я подозреваю, что вы не захотите меня слушать, но считаю своим долгом сообщить: врач предлагает экспериментальный метод лечения. Ваши шансы в любом случае невысоки, потому я вынужден настаивать на вашем согласии, — Кисаме непривычно тих и, обернувшись к нему, Итачи видит потухший взгляд. — Я умру, — говорит он спокойно и, протянув руку, тонкую, как у высохшего покойника, стискивает ладонь Кисаме. Себя не жалко, а вот его, делавшего все возможное, — до боли в груди. Он запрокидывает голову и чувствует под спиной землю. Шов на боку тянет, все тело отзывается болью на попытку пошевелиться. Обито, сдвинув маску лисы на бок, присаживается рядом на корточки и поит Итачи водой. — Да, дружок, порядочно же тебя потрепало. Говорить тяжело, голос звучит будто сорванный, но Итачи не может не спросить: — Где Какаши? — За него не беспокойся. Ушел в разведку, — Обито стискивает его плечо. — Мы вытащим тебя отсюда. Мы никогда не бросаем своих товарищей, слышишь? Цепляйся за меня. Я помогу тебе встать… ну-ка, давай, потихоньку… Итачи кладет ладони Обито на плечи и тот, перехватив его под лопатки, тащит наверх. Рывком. Ветер, смешанный с песком, бьет в лицо, треплет волосы. Ему не нравятся полеты, но, стоит отдать Дейдаре должное — птицы сильно сокращают расход времени и сил на дорогу. Итачи бросает на него беглый взгляд. — Ничего не скажешь? — спрашивает Дейдара с вызовом. Сегодня на миссии он пренебрег планом, действовал сумасбродно, но чудом сделал все правильно. — Нет. — Когда-нибудь я надеру тебе задницу, ага, — Дейдара закатывает глаза и резко направляет птицу на снижение. Итачи падает на колени. Руки связаны за спиной, на глазах повязка. — Учиха Итачи, ты осужден за убийство своего клана, — звучит смутило знакомый голос откуда-то сверху. — И как шиноби-отступник будешь казнен. Он даже не пытается сопротивляться. Знает, что не сможет уйти, не навредив бывшим товарищам по АНБУ. Слушает лязг, с которым меч покидает ножны, и свист, когда в замахе лезвие рассекает воздух. Успевает только задержать дыхание, а затем падает лицом вниз, пока не утыкается в подушку. Сознание наконец проясняется, о чем говорит головная боль и ощущение материальности всего вокруг. Разве что собственное тело кажется как будто непривычным. — Итачи?.. Когда чужая ладонь касается плеча, он резко поднимается, упершись ладонями в футон, оборачивается и застывает. Сердце пропускает удар от осознания, где он и кто перед ним. — Шисуи… — Ты стонал во сне, так что я решил тебя разбудить. Итачи смотрит на него, не решаясь ни двинуться, ни заговорить. Боится, что сонливость спадет и его место, как и всегда, займет второй. — Эй? — на лице Шисуи отражается беспокойство. — Ты в порядке? Итачи заставляет себя кивнуть. А потом все же поднимает руку, касается щеки, чтобы убедиться в реальности происходящего. Кожа горячая со сна, чуть шершавая. Слишком настоящая, чтобы быть правдой. Шисуи перехватывает запястье и целует ладонь. — Снова твои сны? Вместо ответа Итачи подается вперед, обнимает его и прижимает к себе так крепко, как только может. Тот поначалу теряется, но почти сразу тоже обнимает. Гладит по голове. Целует в висок. — Шисуи, — выдыхает Итачи. — Мне было тяжело без тебя. — Я знаю, родной, знаю, — его рука продолжает методично гладить между лопаток. — Мы обязательно что-нибудь придумаем, когда вернемся. Я тебе обещаю. Шисуи жмется губами к губам. Итачи привык к поцелуям Кисаме, грубым, жадным, таким, что кажется будто еще секунда и они начнут драть друг друга зубами. Потому ему сейчас так странно и волнительно от осторожности и нежности, с которой Шисуи его касается. Когда тот отстраняется и ложится, устроив голову Итачи у себя на плече, губы все еще жжет фантомным ощущением. — Расскажешь, что тебе снилось? — Нет. Шисуи вздыхает, но не настаивает. Кажется, он не заметил подмены. Эта мысль должна приносить облегчение, но вместо этого она обрывает пульс. Итачи сам знает, что здесь любят того, наивного и слабохарактерного, а он настоящий просто самозванец с глазами такими же мертвыми, как у самого Шисуи. В нем нет сил на заботу, на разговоры, на эмоции. Бой барабана замедляется, и Итачи нисколько не удивлен тем, что по-прежнему его слышит. — Шисуи. — А? — Не бросай меня снова. — В смысле? — тот оборачивается с растерянной улыбкой. — О чем ты? — Обещай, что не бросишь. — Ладно, — тот проводит ладонью по спине Итачи, — обещаю. Странный ты сегодня. Поспи еще немного. Утром поговорим. — Хорошо. Снова звучит прежний барабанный ритм, только теперь заметно ускоренный. Шисуи дергает Итачи за волосы в своей обычной манере, а затем еще раз, но ощутимо сильнее. Итачи падает на колени. Его рвет желчью со сгустками крови. Голова болит так, словно трескается внутри. И в кружащейся комнате только колени на полу и упертые в бортик унитаза ладони указывают на его положение в пространстве. Кто-то держит его волосы. И снова согнувшись в судороге Итачи отплевывается — крови в этот раз заметно больше. Он пытается утереть с лица слезы, пот, слюну, но стоит ему отпустить одну руку, как тело безвольно заваливается на бок. И эти несколько секунд падения — как шаг с обрыва в бесконечность. Голова Итачи не встречает кафельный пол просто потому что его в последний момент подхватывают. — Знаете, господин Итачи, даже у моего терпения есть границы и вы, кажется, отчаянно пытаетесь через них переступить… — сообщает Кисаме, укладывая Итачи прямо в одежде в ванную. — Я признаться, многого от вас ожидал, но вы превзошли все мои ожидания в степени легкомысленности по отношению к своему здоровью. В лицо бьет струя прохладной воды. Рефлекторно Итачи вздрагивает и закрывается ладонями. — Вы не представляете, каких усилий мне сейчас стоит не пытаться оказать вам посильную помощь в нелегком деле саморазрушения, — у Кисаме голос ломается от злости, когда он методично заливает Итачи водой. А тот кашляет, хрипит и пытается спрятать голову. — Хватит… — от виска к виску прокатывается вибрирующая боль. Итачи хотел бы быть тверже, не просить пощады, а приказать оставить его в покое. Но на это не хватает сил. — О нет, спешу вас разочаровать, мы закончим не раньше, чем к вам вернется хотя бы относительная ясность ума. Повесив лейку душа над головой Итачи, Кисаме уходит. А тот, оставшись наедине с собой, пытается выбраться из ванной. Но руки не слушаются, а ноги скользят по мокрому дну. Времени на попытки у него оказывается не так много — Кисаме возвращается с кувшином в руках. Дернув за волосы на затылке, он заставляет Итачи запрокинуть голову и заливает воду в его непроизвольно открывшийся рот. Поначалу Итачи не сопротивляется и, несмотря на дискомфорт, глотает, но очень скоро начинает давиться. — Пейте-пейте, — с явной издевкой воркует Кисаме и отпускает только, когда горло Итачи вновь скручивает судорогой. Вода, став мутной, выходит наружу. Итачи хватает воздух ртом, прежде чем Кисаме повторно запрокидывает его голову. — Не могу, — пытается возразить Итачи, но только давится. — Думаю, вам стоит выразить сердечную благодарность своему лекарю, долгих ему лет жизни. В этот раз, залив ему в горло вторую половину кувшина, Кисаме сам помогает Итачи наклониться. Вода выходит уже почти прозрачная. Должно быть, удовлетворившись результатом, Кисаме стаскивает с Итачи мокрую, испачканную одежду и обмывает лицо и тело теплой водой. — Знаете, при всей моей к вам симпатии, вы абсолютно невыносимый человек, — он выключает душ и, закутав Итачи в полотенце, достает из ванны. — Не то, чтобы я нуждался в вашей благодарности, но я более чем уверен, что завтра вы не скажете мне спасибо. И, более того, будете вести себя так, будто я нанес вам страшное оскорбление. Усадив на край ванны, Кисаме его вытирает грубыми, резкими движениями. Голова снова начинает кружиться сильнее и, если бы в желудке осталось хоть что-то, Итачи бы снова вырвало. — Но, если спросите меня, вы сами нанесли себе оскорбление. В конце концов, не по моей вине вы тут корчитесь. Его голос доносится будто издалека. Итачи пытается закрыть глаза, но так становится только хуже — кажется, что кружится уже не голова, а пол под ногами. Ему перехватывает дыхание от полной дезориентации, когда Кисаме, подхватив его безвольное тело на руки, идет в комнату. — И запомните, как только вы встанете на ноги, мы покинем это место. — Нет, — выдавливает из себя Итачи, ощутив, как от слов Кисаме защипало в носу. Если бы он мог внятно говорить, то обязательно возразил бы, рассказал, как много сделал для него Кинтаро и что он уже на границе полного исцеления. Надо только принять свою судьбу и исключить химические препараты из курса лечения. — Хочу напомнить, если вы вдруг забыли или вовсе не обратили внимание, что ни одно мое решение касательно вашего здоровья не нанесло вам вреда, — Кисаме укладывает его на футон и, туго закутав в два одеяла, переворачивает на бок. Итачи пробивает озноб и крупная дрожь. Комната все кружится и кружится. Он зажмуривается и, путая цифры, считает до десяти. Легче не становится. Даже напротив — стоит открыть глаза, как начинает чудится, будто они с Кисаме не одни. В комнате целая толпа — они бродят туда сюда, переговариваются, подходят ближе и, присев на корточки, тормошат Итачи за плечо, зовут по имени. — Брат, вставай. Ты обещал мне тренировку. — Итачи, пора вставать. Ты опоздаешь на службу. — Эй, доброе утро. — Господин Итачи, Тоби попросили вас разбудить. Не ругайтесь, пожалуйста. — Сколько можно спать? Вставай, ага. — Хватит. Оставьте меня в покое, — почти умоляет Итачи. Среди всех прочих рук появляется одна хорошо знакомая, крупная и мозолистая. Убирает волосы с лица трогает влажный от пота лоб. И пока Кисаме сидит рядом видения отступают, пусть и не уходят вовсе. — Постарайтесь поспать, — говорит он с тяжким вздохом.***
Итачи просыпается с дикой головной болью и сухостью во рту. Рывком усевшись на футоне, он трет глаза, зевает и оборачивается, просто чтобы убедиться — в этот раз он проснулся окончательно. Не было еще на его памяти столь же вязких и тягучих снов. И, к счастью, этот наконец закончился — на соседнем футоне, свернувшись в позу эмбриона, спит Шисуи. Один вид его расслабленного лица, опущенных ресниц, распахнутых губ успокаивает и будто бы даже заземляет. С облегчением выдохнув, Итачи ложится рядом, проводит костяшками пальцев по щеке. Кожа горячая со сна, чуть шершавая. — Доброе утро, — шепчет Шисуи, не открывая глаз. — Доброе. — Как себя чувствуешь? — Нормально. Только голова болит. — Рад, что тебе лучше. Ты меня очень напугал ночью. Пальцы невольно вздрагивают. В надежде, что просто не так понял, Итачи переспрашивает: — О чем ты? Шисуи открывает глаза, смотрит удивленно и, не понимая всего ужаса ситуации, улыбается. — Ты просыпался ночью сам не свой. Не помнишь? — Помню… — эхом отзывается Итачи и снова садится, упершись локтями в колени. Надавливает на веки пальцами, трет глаза и никак не может ответить себе на вопрос, почему ночью вместо него здесь был другой.