Look on the bright side, suicide Lost eyesight I'm on your side Angel left wing, right wing, broken wing Lack of iron and/or sleeping
Мир снова окрашивается цветами помимо оттенков красного, но пятна так и не обретают четких очертаний. Проснувшись, Итачи не торопится вставать, лежит рядом с Кисаме и смотрит на темное покрывало потолка. Судя по направлению света, время к закату, но он снова не может определить, как долго проспал. Последней сцена сна, что ему запомнилась, стала вечерняя встреча с братом, бросившим сухо «ты вернулся» прежде, чем уйти в комнату. Будучи до конца честным, Итачи признает, что дико устал от своих снов, не вызывающих уже ничего, кроме тупого раздражения и чувства бессилия. После встречи с Шисуи, состоявшейся благодаря отвару Кинтаро, не остается даже зависти. Со всей ясностью Итачи осознает, что ему такому, каким он стал, вполне к лицу его здесь и сейчас. Грязное и жестокое. Где он не доверяет даже напарнику, с которым делит постель. Перевернувшись на бок, Итачи утыкается лбом в плечо Кисаме и закрывает глаза. Темнота приносит облегчение и только сейчас он осознает, насколько сильно болела голова от попыток сконцентрировать взгляд. Приятно думать, что Кисаме просто притворяется спящим, чтобы проследить за Итачи, как делал десятки раз до этого. Вот только фантазии никак не могут изменить объективной реальности, в которой Кисаме до сих пор не очнулся. И, если помнить о том, как он восстанавливался от тяжелых ран всего за одну ночь, это начинает пугать. На ощупь Итачи пробирается уже привычным маршрутом — дыхание, пульс, сердцебиение. Хватило бы и чего-то одного, просто сам ритуал успокаивает. Убедившись, что Кисаме по-прежнему жив, Итачи встает. Впервые за долгое время его нагоняет тупая боль в груди. Он старается набрать в легкие побольше воздуха, но вместо этого только кашляет. Стоило бы принять лекарства, но Итачи пока решает повременить — причиной боли может быть что угодно, кроме болезни. А сейчас хватит и воды, чтобы смочить пересохшее горло. Ноги снова ступают твердо, а тело гибкое и послушное, что особо остро чувствуется на контрасте с прошлыми пробуждениями. Ни разу не оступившись и не задев ни одного угла, Итачи добирается до кухни и снова кашляет. В этот раз более болезненно и надрывно. Эти ощущения вызывают тревогу, вынуждая застыть в замешательстве. И пока Итачи принимает решение, его слух улавливает неприятный звук у дверей во внутренний двор. Жужжание, слишком низкое и громкое для мухи. Раздраженно выдохнув сквозь зубы, Итачи берет из подставки нож, закрывает глаза, поворачивается в ту сторону, откуда исходит звук. За несколько лет в пути они так и не рискнули проверить, действительно ли укус пчелы может стать для Кисаме смертельным — перестраховывались на случай, если это правда. Опираться на слух не так удобно, как на зрение, а, тем более, шаринган. Но едва ли это может стать серьезной преградой. Итачи медленно заносит нож для броска и внимательнее прислушивается к жужжанию. Движение руки, звук, с которым лезвие выбивается в дерево, а затем тишина. Значит, попал. Вернувшись мыслями обратно к бытовым вопросам, Итачи наконец жадно пьет и вода заполняет пустой желудок тяжестью. Неприятное чувство, но не настолько, чтобы заставить себя преодолеть ступор. Не первый и уж точно не последний раз ему приходится голодать. Итачи открывает кухонный шкафчик, решив, что травяной сбор его горлу все же не повредит и ощупывает полку в поисках нужного свертка. Но среди блистеров, банок и ампул ему попадается кое-что другое. Прямоугольник плотной бумаги. Медицинские печати — понимает Итачи и достает одну из них. Раньше ему не случалось такими пользоваться, но вряд ли принцип работы отличается от тех, что ему знакомы. После недолгих раздумий Итачи возвращается к Кисаме, опускается на пол. Выбор падает на грудину — прижав печать ладонью, Итачи напитывает ее своей чакрой. Зеленое свечение картой рек растекается по торсу Кисаме. Итачи прикрывает глаза, чтобы не перенапрягать зрение, и терпеливо ждет — смены сердечного ритма, неровного вдоха, сокращения случайной мышцы. Ждет и продолжает ждать даже когда интуиция подсказывает ему, что печать выдохлась. И неизвестно, сколько еще он мог прождать, если бы на полу по правую руку снова не зажужжало, сдавленно, жалобно, на последнем издыхании. Итачи зажмуривается, мысленно считает до десяти. А затем бьет рукой, что недавно пропускала чакру сквозь печать, по источнику звука. Хитиновые тельце хрустит под весом удара, ладонь прошивает острой болью. Итачи даже не морщится, только подносит руку к лицу и не видит ничего, кроме пятна телесного цвета. Если это действительно была пчела, нужно достать жало — отрешенно думает он и продолжает бесцельно смотреть. Приступ подступает неожиданно, хотя Итачи будто с самого момента пробуждения знал, чем все закончится, просто делал вид, что ничего не происходит. Хрипло вдохнув, он заходится кашлем. Крови пока нет, но вне всяких сомнений она не заставит себя ждать. Рефлекторно зажав рот и перехватив горло, Итачи сгибается пополам, уткнувшись горящим лбом в прохладный бок Кисаме. Воздуха не хватает и с каждой секундой все отчетливее ощущение, будто легкие полны воды. А вместе с ним и страх смерти, какого никогда не испытываешь в бою. Нужно действовать быстро — понимает Итачи и рывком встает, сдерживая удушливый кашель. Второй раз мягко добраться до кухни уже не выходит — он налетает бедром на угол стола, но боль совсем мимолетная. Итачи торопится, выбрасывает лекарства из шкафчика на столешницу, ощупью ищет нужные ампулы и стерильно запакованный шприц. Горло наполняется вкусом крови, а грудная клетка тупой болью. Ладонь, куда пришелся укус, тяжелее и заметно менее подвижная, из-за чего Итачи теряет драгоценные секунды. Он не видит, сколько раствора набрал, но надеется, что этого хватит. Времени на дезинфекцию нет — кажется, что если дать волю кашлю, он раздерет изнутри и легкие, и горло. Итачи ставит прямо сквозь штаны. Игла входит в напряженную бедренную мышцу и едва ли это самый удачный из его уколов. Но это неважно, важно до предела вдавить упор и только после этого сползти на пол и отдаться кашлю. Скрючившись, Итачи сплевывает несколько сгустков крови и терпеливо, уже без панического страха смерти, ждет, когда лекарство подействует.***
Первым делом Итачи подносит ноющую руку к лицу, решив, что и правда прижал пробравшееся в постель насекомое и каким-то чудом не проснулся. Но кожа равномерно бледная, без застрявшего между линий на ладони жала, уплотнений и припухлостей. Боль просто есть и единственное, что остается Итачи, принять ее как факт. Он садится в кровати, трет второй ладонью лицо, сквозь веки надавливает на глаза, прежде чем осмотреть комнату. Зрение не сразу фокусируется, глаза жжет как от недосыпа, хотя по положению солнца Итачи предполагает, что проспал достаточно. День предстоит тяжелый, такой, в который не хочется с самого утра чувствовать себя разбитым. Для начала он направляется к Обито, отчитаться и узнать обстановку в деревне. И когда Итачи уже собирается позвонить в дверь, та открывается. — О, привет, — Рин улыбается и отходит в сторону, освобождая проход. — Привет. — Ты к Обито? — Ага, — он разувается. — Обито, к тебе Итачи пришел! — кричит Рин куда-то вглубь дома и оттуда в ответ раздается: — Иду! Итачи не может точно сказать, в какой момент ему стало здесь так спокойно и уютно. Куда уютнее, чем в отчем доме. — Как дела у команды? — спрашивает он. — Я рекомендовала их на экзамен. Саске тебе не рассказывал? — Мы вчера толком не говорили. — Вот оно как, — Рин поджимает губы, скашивает брови. — Если честно, они вчера сильно поссорились с Наруто. — Почему? — спрашивает Итачи, хоть и не сомневается, каким будет ответ. — Они постоянно соперничают и Саске в отличие от Наруто болезненно переживает поражения. Итачи хочет узнать детали, но не успевает — в коридоре появляется Обито — в штанах и майке от униформы АНБУ. Он размашисто зевает и трет кулаком раздраженный глаз, не оставляя никаких сомнений — работал в ночь. — Привет, Итачи, — буднично здоровается Обито и обращается к жене. — Ты уже уходишь? — Не хочу заставлять команду ждать. Он недовольно мычит. — Ты всегда можешь сказать, что помогла старушке донести продукты от рынка до дома. — Знаешь, это не звучало убедительно даже когда тебе было двенадцать, — Рин усмехается. — Я, между прочим, вам ни разу не соврал! — Вот и я не буду! Когда Обито подается вперед, Итачи невольно замечает незначительную, но красноречивую деталь: он тянется, чтобы поцеловать жену в губы, но та в последний момент подставляет щеку. — Все, всем пока-пока, — Рин машет рукой и выскакивает за дверь дома. Обито провожает ее взглядом, полным едва заметным разочарованием, прежде чем переключить внимание на Итачи. — Пойдем на кухню. Молча они проходят вглубь дома, где все по-прежнему — скромный беспорядок, не создающий хаоса, но отчетливо говорящий, что в этом доме живут люди, они готовят, едят, сидят за столом. — Заварить чай? — спрашивает Обито, отвернувшись к плите. — Давай. — Как твои успехи? — поставив воду греться, он усаживается на свое обычное место напротив Итачи. — Отдохнул? — У меня есть новости. — Да? И какие же? — Я ввел Шисуи в курс дела. Он, как я и говорил, не рад этим новостям, но согласен участвовать. — Хм… ясно, — задумчиво тянет Обито. — Хочет с тобой лично пообщаться. У него есть одно предложение. — Какое, если не секрет? — Шисуи владеет техникой котоамацуками, с помощью которой он смог бы переубедить моего отца. Итачи готов выцепить любое изменение на лице Обито, но тот выглядит то ли растерянным, то ли отрешенным, то ли и вовсе сонным с самого начала разговора. Медленно он ловит взгляд Итачи и пожимает плечами. — Хорошо, приводи его завтра после смены. Я как раз дома один буду. Обдумаю и обговорю с Четвертым идею Шисуи. Вместо ответа Итачи коротко кивает. Недолго они молчат, пока чайник закипает и Обито, встав из-за стола, заваривает чай. — Как там старик Фугаку? — Обито ставит чашки на стол и разливает по ним исходящий паром напиток. — Говорят, был встревожен. — Говорят? — переспрашивает Обито, передавая Итачи чашку. — Я сам не заметил. — Смотрю он не изменяет привычкам, — Обито усмехается. — А мы тем временем уже вовсю готовимся к экзамену на чунина. Ты как, не растерял еще уверенность? Итачи качает головой и в который раз за утро трет ладонь. — Ты присмотрел за Саске? — Разумеется, — Обито самодовольно ухмыляется. — И я, и Рин, но ничего подозрительного не заметили. Может тебе показалось? — Может… — с неожиданной легкостью соглашается Итачи. — Знаешь, ты какой-то мрачный. Я имею ввиду… ты всегда, конечно, мрачный, но сегодня прямо особенно. Вы с Шисуи поругались или что? — Нет… не совсем… Ответ выходит прерывистый, неуверенный — самому противно. Да и не хочет Итачи обсуждать свои проблемы ни с Обито, ни с кем бы то ни было. — Не совсем? — Личное. Не бери в голову. Обито недолго молчит, крутит чашку в руках, задумчиво глядя как беспокойная поверхность ловит блики света. Никогда эта его сосредоточенность не сулила ничего хорошего. Так и сейчас Обито вкрадчиво уточняет: — Ты уверен? А то, видишь ли, слишком много сейчас на тебя завязано. Ты должен быть в хорошей форме. И я сейчас даже не про тело — тут в тебе сомнений нет, — а про то, насколько ясная у тебя голова. — Мои проблемы не решатся, если я расскажу тебе о них. — Это верно. Зато я буду спокоен, точно зная, чего от тебя можно ожидать, — он говорит это с улыбкой, совершенно буднично, вместе с тем вцепляясь в Итачи прямым взглядом. И можно было бы пойти на принцип, но за этим не будет стоять ничего, кроме задетой гордости. Итачи медленно выдыхает и говорит то, чего сам от себя не ждал: — Мне часто снятся сны о другой реальности, где я убил Шисуи ради Мангекё шарингана, вырезал весь клан Учиха, кроме Саске, и добровольно отправился в изгнание. — Хм, — Обито поджимает губы. — И почему же тебя это настолько беспокоит? — Ты когда-нибудь думал о том, что мог бы прожить другую жизнь? Совершить ошибки, которых избежал, или избежать тех, которые совершил? Быть другим собой?.. — речь выходит слишком эмоциональной. Итачи замолкает, пристыженно, и ждет от Обито нелепой шутки, но тот молчит. Долго и напряженно, прежде чем кивнуть. — Я думаю об этом каждый день. От его слов будто воздух становится гуще и сердце пропускает удар. Итачи спрашивает, хоть и не уверен, имеет ли права переходить эту границу: — Почему? Обито откидывается назад, упершись ладонями в татами позади себя. С кривой улыбкой он чуть запрокидывает голову, недолго размышляет, глядя в потолок, прежде чем заговорить. — Я по незнанию принес Треххвостого в деревню. А потом из-за слабохарактерности дал умереть своему лучшему другу, человеку, которого Рин — я уверен — любит до сих пор. Хороший повод поразмыслить над ошибками прошлого, не находишь? Итачи не знает, что ответить, кроме банальных и ненужных слов о соболезновании. Но после длинной паузы Обито сжаливается над ним и дает повод сместить русло разговора. — Насколько мне известно, ты таких ошибок не совершал. — Не я… — тихо отзывается Итачи. — А кто? — Обито подается вперед, ловит взгляд. — Иногда мне кажется, что моя жизнь сон того меня, что просто тоскует по семье и Конохе. Я уже не знаю, что реально… Итачи резко замолкает, полностью придя в себя и осознав, что и кому он говорит. До чего же это жалко и нелепо, особенно после рассуждений Обито о хорошей форме и ясности головы. — Беспокоишь ты меня в последнее время, — тот крутит пальцем у виска, обозначив однозначность сказанного. Хочется ответить почти привычное — я буду стараться лучше. Но Итачи не хочет отпираться от Обито дежурными фразами, потому выбирает ответ куда более искренний: — Прости. Мне нужно собраться. — Уж постарайся, — фыркает Обито с оттенком пренебрежения, недолго молчит, прежде чем заговорить совсем в другом тоне, вкрадчивом, почти что доверительным. — Послушай, Итачи, реальность только одна и она вот здесь. Потому что, если бы была другая, я бы уже обязательно нашел туда дорогу. — А ты искал? — Итачи тоже подается вперед. Вместо ответа Обито щурится и коротко смеется, словно был пойман на мелкой шалости, но это быстро проходит и он говорит в прежней манере. — На что бы ты пошел, если бы потерял Шисуи? Я бы ничего не сделал — мысленно признается Итачи, но вслух решает оставить вопрос риторическим. — Может быть, это просто ты не нашел дороги. А в другой реальности есть Обито, у которого получилось? — Что ж… если в другой реальности есть другой я, которому под силу такое, то я очень сочувствую этой реальности. Впору бы почувствовать страх или хотя бы давящее чувство в груди, когда вдруг становится беспокойно и неуютно. Но Итачи обнаруживает, что, кажется, уже привык как к самому Обито, так и к мысли, что Конохе крайне повезло не иметь его в списке своих врагов. Разговор как-то неловко затихает, перерастает в бессодержательные обсуждения последних новостей, подготовки к экзамену и совсем уж незначительных мелочей. Полчаса спустя Итачи допивает чай и уходит. Чувства от встречи остаются смешанные, но вместо того, что идти домой и анализировать услышанное, Итачи направляется в противоположную часть квартала, к Изуми. Еще на подходах он видит у порога скопление людей с гербом клана на спинах и чувствует, что опоздал. У него нет ни слов поддержки, ни понимания, как стоит вести себя в подобной ситуации. Но он все равно проходит сквозь толпу в дом. Там тоже снуют люди — должно быть, родня, сослуживцы и друзья семьи, переговариваются полушепотом, оплакивают почти беззвучно, словно между ними есть негласная договоренность. Первой в глаза бросается темная комната за раздвинутыми дверьми. Там накрытое простыней тело, а перед ним на коленях сидит мать Изуми, немолодая, но до сих пор крепкая женщина. На ее лице нет слез, но есть куда более красноречивый рисунок мимических складок и окаменевших от напряжения мышц. С трудом оторвав от нее взгляд, Итачи ищет Изуми. Ему приходится обойти несколько помещений и коридоров, прежде чем он видит ее на террасе во внутреннем дворе. Изуми стоит, запрокинув голову, держит за руку заплаканную младшую сестру и механическим движением гладит по голове жмущегося лбом к ее животу брату. Итачи замирает в дверях, не зная, не лучше ли тихо уйти. Но не успевает принять решение — Изуми замечает его, ловит взгляд и не то нервно улыбается, не то болезненно морщится. — Итачи… — произносит она чуть слышно и, оставив детей, делает резкий шаг навстречу. Обвивает шею руками, утыкается лицом в грудь. Неожиданно Изуми вдруг кажется маленькой, слабой, такой, что сожми неосторожно и точно сломаешь. Потому Итачи обнимает ее почти невесомо, ничего не говорит, просто ждет. Как совсем недавно он не нашелся, что сказать Обито в ответ на его исповедь, так и сейчас горло будто задеревенело. Итачи удивительно пусто — не больно, но и не безразлично. Младший брат неуверенно окликает Изуми по имени и та отстраняется, внезапно снова становится твердой и крепкой. — Спасибо, что пришел… — Я… — Итачи осекается, сглатывает и говорит уже ровнее, — я не знал, что случилось. Просто пришел повидаться. — Это неважно, — беглым движением она утирает глаза и кивает в сторону детей. — Прости, мне сейчас надо побыть с ними. — Я понимаю. Я могу как-нибудь помочь? Изуми качает головой, беззвучно говорит «спасибо» и отворачивается.***
После пробуждения мир перед глазами плывет, но все же собирается в понятные формы, в которых явственно угадываются предметы. Горло саднит, легкие сдавлены под весом болезни, но важно другое — Итачи дышит, медленно, с некоторым усилием, и все же ровно. После сна на полу, мышцы неприятно затекли, особенно подложенная под голову рука. Итачи ворочается и, явственно ощутив на себе пристальный взгляд, поворачивается к Кисаме лицом. Зрение еще не настолько восстановилось, чтобы можно было разглядеть детали, но Итачи уверен — тот очнулся. Короткая теплая волна облегчения, желание немедленно вскочить, готовность показать свои эмоции такими, какие они есть, тают от сочащегося ядом хриплого голоса. — Весьма отрадно видеть вас в добром здравии. Признаться, приятно удивлен тем, что вы удосужились уложить меня на футон и даже укрыть одеялом. Итачи встает на ноги, до скрипа сжимает зубы. — Не соблаговолите ли вы налить мне стакан воды? — елейно продолжает Кисаме. — Если вас не затруднит, разумеется. Ориентируясь больше на ощупь, твердыми уверенными движениями Итачи находит стакан, наполняет его водой и несет к футонам. Кисаме не торопится забирать его из протянутой руки — неторопливо поднимается, опершись на локти и никак не пытаясь скрыть собственную слабость. Вблизи Итачи видит запавшие щеки и бледные под цвет кожи губы. Вода плещется в стакане, когда Кисаме дрожащей рукой подносит его ко рту. Старается попить, но струйки неловко бегут по его подбородку. Оставив попытки, он смотрит на Итачи выжидающе. Нахмурившись тот опускается на колени и перехватывает стакан. Кисаме выпивает все чуть ли не в пару глотков. — Очень учтиво с вашей стороны мне помочь, — голос звучит живее и куда менее хрипло. Итачи ждет вопроса — что это было? Он не хочет оправдываться, но нуждается в возможности объяснить. И именно потому не заводит разговор первым. Но Кисаме будто назло ни о чем не спрашивает, только ерничает с усмешкой. И даже понимая все обстоятельства, Итачи не может не злиться. До побелевших костяшек он сжимает стакан, когда относит его на кухню. Волевым усилием Итачи напоминает себе, что виноват, что должен сделать хоть что-то для примирения, но все идеи, что ему приходят, становятся костью в горле. Зажатый между неготовностью просить прощения и нежеланием делать вид, что ничего не произошло, он почти бессмысленно моет стакан. Дном вверх ставит его на край раковины. Долго вытирает руки. Пока наконец не набирается решимости вернуться к футонам. Вновь опустившись на колени, Итачи кладет ладонь поверх руки Кисаме, пускай и это действие представляется ему глупым. В первую секунду Кисаме удивленно приподнимает брови, но почти сразу на его лицо возвращается гадкая улыбка. Разумеется, ему не нужны все эти трогательные жесты и опущенные в знак сожаления взгляды. О чем он и торопится сообщить: — О, право, не стоит утруждать себя извинениями. Итачи морщится. — Я виноват. Я потерял контроль над ситуацией. — Что вы, что вы. Я совершенно не злюсь из-за того, что вы с вашим дражайшим другом-шарлатаном задурманили себе голову бог весть чем, вели себя крайне недостойно, пока я вас не скрутил, а утром, видимо, решили поупражняться с шаринганом. Я ничего не забыл? — не получив ответа, он после короткой паузы продолжает. — Спешу вас успокоить — вы не сделали ничего такого, чего я бы от вас не ожидал. Медленно Итачи отводит руку, задерживает дыхание и усилием запихивает рвущуюся злость обратно в глотку. Беспомощный против чужих слов, он сдается. — Хотя, признаться, один ваш поступок я все же осуждаю, — не твердой рукой Кисаме достает из складок одеяла смятую и уже бесполезную печать. — Весьма досадно, что вы использовали ее впустую. Впрочем, предположу, что вы были слишком заняты самобичеванием, чтобы вчитываться в символы. Но на будущее хочу обратить внимание, что, если бы вы это сделали, то заметили бы, что печать воздействует исключительно на легкие. По спине и рукам пробегает неприятный жар. Итачи мог бы сказать, что ни разу толком не держал эти печати в руках, что не мог различить символы слепыми глазами, но бросает только: — Учту, — прежде чем встать.