The hate I hate believing... The hate I hate believing... I never saw it coming... I never saw it coming... You have your orders, soldier...
Мама заваривает травяной чай, но ни она сама, ни Итачи не делают и глотка. Молча они сидят напротив, смотрят невидящими воспаленными взглядами сквозь друг друга и сжимают давно остывшие чашки. Как никогда ясно Итачи понимает — мама не просто так всегда на стороне отца, не просто так отказалась от жизни шиноби ради того, чтобы создать с ним семью, не просто так безоговорочно приняла его решение о перевороте. Мама любит его и боится потерять так же, как сам Итачи боялся, пока бежал от штаба АНБУ до обрыва. Он сжимает чашку чуть сильнее, но успокоительное помогает держать себя в руках. — Итачи, — тихо зовет мама. — Где Шисуи? — Я не знаю. Она ему не верит. Он бы и сам не поверил. Хочется сказать правду, выговориться, прорыдаться, вырвать этот удушающий узел из груди. Но Итачи молчит, а мама ни о чем больше не спрашивает. На улице еще темно. С рассветом нужно пойти к Обито, а потом явиться в штаб, где еще несколько раз придется ответить на закономерный вопрос — «я не знаю». Итачи закрывает глаза. Считает до десяти, но не успевает закончить. Где-то на середине отсчета в глубине дома скрипит дверь. Саске переступает почти беззвучно, но все же и мама, и сам Итачи переводят взгляды на дверной проем раньше, чем там показывается фигура. — Что вы тут делаете? — спрашивает Саске, пряча за раздражением беспокойство. Итачи оставляет ответ за мамой и та, к его удивлению, говорит так честно, как только может: — Ждем, когда папа вернется с миссии. — Зачем? — хоть Саске и не понимает, он все равно садится вместе с ними за стол. — Это опасная миссия, — мама ласково, печально улыбается, а Итачи нехотя добавляет: — Тайная. — Ясно. Заразившись от них угрюмым беспокойством, Саске опускает голову и затихает. Итачи давно не видел его так долго и так близко — в последнее время он приходил домой только на ночь, и, если они с Саске пересекались в коридорах, то расходились молча. А тот как будто еще повзрослел — лицо не по годам заострилось. Нужно найти силы, чтобы с ним помириться, — думает Итачи и отводит взгляд до того, как Саске заметит его пристальное внимание. — Все будет хорошо, — вдруг говорит мама и берет их обоих за руки. Снова эти слова, уже который раз за последние сутки. От них перехватывает горло и глаза снова жжет — лишь бы не закровоточили. Итачи сжимает ее ладонь в ответ и улыбается. — Конечно. Саске морщится. Устав делать вид, что ему все равно, Итачи соединяет и их руки тоже и, убедившись, что Саске не против, сдавливает пальцы крепче. Они обмениваются взглядами не то затравленными, не то смущенными, быстро отворачиваются, но рук так и не отпускают. Мама и брат — вот по сути и все, кто у него остался. И, думая об этом сейчас, Итачи обещает себе сделать все возможное, чтобы защитить их. От Данзо, от отца, да даже если и от Обито… Все мысли обрываются рычанием и лаем от двери. Никогда на памяти Итачи Широ не издавал таких звуков. Не сговариваясь они все трое подрываются и спешат на улицу. Отец стоит немного не доходя до порога и, чуть склонив голову набок, внимательно смотрит на Широ. Тот припадает к земле, поджав хвост, но все же скалится и рычит низким грудным звуком. — Широ! — укоризненно восклицает Саске и, вцепившись в шкирку, тащит от двери. В ответ пес скулит и тщетно вырывается. — Место! — рявкает Саске. — Фугаку… — выдыхает мама и, наконец, не сдерживая слез, бросается отцу на шею. — Все в порядке, все прошло, как должно было, — отвечает тот тихо, обнимает и проводит ладонью по ее спине. Итачи отчего-то не чувствует ни радости, ни облегчения и даже допускает мысль, что где-то в глубине души хотел и в самом деле остаться старшим мужчиной в семье. Широ снова яростно лает. — Саске, усмири собаку, — говорит отец, раздраженно поморщившись. — Я пытаюсь, — обиженно сообщает Саске в ответ и тащит Широ к цепи, на которую не сажает почти никогда. Итачи смотрит сквозь шаринган на него, на обнявшихся родителей, на первые всполохи рассвета у них за спинами, но не находит ничего, что могло бы объяснить беспокойство Широ. И не утруждается даже формальной вежливостью. Сегодня отец предал деревню. — Мне надо работать, — он просто ставит перед фактом и хочет уйти, но его останавливает голос управившегося с собакой и подошедшего ближе Саске. — Ты не останешься хоть позавтракать? — Прости, Саске, — Итачи улыбается, в очередной раз ощутив, как ком становится в горле, и тыкает брата пальцами в лоб. — В следующий раз. Когда он убирает руку, Саске прижимает ко лбу ладонь, но не выглядит ни раздраженным, ни обиженным. Даже напротив, будто специально задал именно такой вопрос, чтобы получить именно такую реакцию. С рассветом он добирается до дома Обито. Тот, видимо, тоже не ложился. Выглядит уставшим, даже обходится без показного радушия и многословных приветствий. — Где Рин? — спрашивает Итачи по пути на кухню. — Спит, — Обито размашисто зевает, прикрыв рот белесой ладонью. — Что у вас? — Отец ходил один. Только вернулся. Говорит, все прошло, как должно было. — Ясно… ну, это проблемы завтрашних нас, — говорит Обито задумчиво и, налив в чайник воды, ставит его на огонь. — А теперь сядь и медленно, вдумчиво расскажи мне все, что вчера произошло. Переживать все это заново не хочется, но за неимением выбора Итачи набирает побольше воздуха в легкие и начинает говорить, стараясь не упустить ни единой детали. В глазах снова режет, но голос звучит ровно, мысли собираются в четкие и понятные фразы. Обито, пока слушает, так и не находит себе места — все вышагивает по кухне туда-сюда. А, дослушав, сдергивает с крючка кухонное полотенце и протягивает Итачи. — Что с твоим шаринганом? — спрашивает он. Веки и в самом деле неприятно тянет. Погруженный в свой рассказ Итачи не заметил как вновь проступила кровь. Он промокает лицо уголком полотенца. — Я дал ему умереть, но не убил. — А это и необязательно, — Обито разливает чай и наконец садится за стол. Голос его вдруг звучит глуше, — я тоже не убивал. По крайней мере, своими руками. Итачи морщится, пытаясь осознать услышанное и свести очевидные факты. — Шисуи знал об этом. От меня, — Обито отводит взгляд в сторону. — "Я хочу подарить тебе кое-что", — мысленно повторяет Итачи и спина идет холодным потом. Шисуи снова это сделал, снова отдал свою жизнь в попытке пробудить проклятый мангеке шаринган Итачи. Вот только в этот раз зря. — Может это от того, что ты не видел тела?.. — задумчиво продолжает Обито, затем резко подрывается и машет руками. — А! Прости! Наверное, как-то цинично это так обсуждать!.. Итачи медленно выдыхает через нос и не отвечает. Обито и сам быстро сникает. — Я вот чего понять не могу, так это логику Данзо… — он хмурится, мнет подбородок пальцами. — Хотя… — Обито снова замолкает и то, что он не так словоохотлив, как обычно, вызывает не то тревогу, не то раздражение. Итачи делает глоток чая, чтобы смочить уставшее горло. Ждет. И дожидается — Обито щелкает пальцами. — Он тянул до последнего, чтобы забрать глаза прямо перед тем, как Учихи выполнят свою часть плана. Думаю, ставка была на то, что о его смерти ты узнаешь уже сегодня. И, учитывая, что Данзо верит в твою преданность клану, он не допускает, что после того, как Учихи предали деревню, ты дашь заднюю. Шисуи же ему подконтролен не был, поэтому, как только появилась возможность, Данзо послал за ним своих ребят. Избавился от потенциальной угрозы и получил глаза с уникальной техникой. У Обито как обычно все сходится, да настолько логично, будто вся история за его авторством. Итачи хмурится, расставляет замечания и вопросы, что у него возникли, по степени важности, прежде чем поделиться первым. — Там был шестой нападавший, не из АНБУ. — Вероятно, кто-то, кому Данзо мог бы доверить извлечение глаз, — Обито пожимает плечами. — Мы должны вернуть их. — Не беспокойся. Я обо всем позабочусь. Ответ Обито отзывается чувством на грани ревности. Итачи хочет возразить, хотя бы из чистого упрямства, но осекается, так ничего и не сказав. События складываются в логичную последовательность. Итачи подается вперед: — Они ведь уже у тебя, не так ли? Обито щурится, виновато смеется, треплет волосы на затылке, и никогда еще Итачи не хотел ударить его так же сильно. — Ну, я ведь не мог сделать Данзо такой щедрый подарок… — говорит тот будто оправдываясь. — Значит, ты был там все это время? — Слушай, я был уверен, что он справится! И он бы справился, если бы не… — Обито многозначительно замолкает, но Итачи продолжает давить. — Если бы не? — Итачи… — Обито выдыхает, трет лицо ладонями, молчит, собираясь с мыслями, — давай называть вещи своими именами. Шисуи покончил с собой. Итачи бьет рукой по столу так, что боль отдается в плечо. Разум отвергает очевидную истину так резко, что даже не ищет аргументов. Итачи почти готов сорваться на крик, но вместо этого из горла рвется лишь кашель. Больно, почти так же остро, как во сне. Но нет ни крови, ни сгустков мокроты. Даже удушья нет. И все равно Итачи бессильно сгибается, упершись ладонями в стол. Обито не вмешивается, просто ждет столько, сколько нужно Итачи, чтобы прийти в себя. А тот утирает рот рукой, смотрит исподлобья и сорванным голосом выдавливает из себя последний вопрос: — У него был другой приказ?.. — А? — Обито вопросительно наклоняет голову. — Приказ, о котором я не знал. — Ну, я давал ему добро на использования котоамацуками на свое усмотрение. Но приказа не было, — Обито вздыхает. — Итачи, уложи ты уже в своей голове, что тебе врет Данзо, а не я. И если он в чем-то угадал, это еще не повод ему верить. — На какое свое усмотрение? Наконец Итачи свободно расправляет плечи и не чувствует боли в груди. Смотрит на Обито прямо и терпеливо. Тот закатывает глаза: — Я сказал ему, что он может применить к тебе котоамацуками, если посчитает, что так будет лучше. И нет, — в жесте возражения он поднимает палец, — это не я предложил. От услышанного звон в ушах. Медленно мысленно он пытается уложить в голове осознание, что Шисуи мог с ним так поступить. — Ты справишься? — спросил он вчера с фальшивой улыбкой, должно быть, в попытке понять, нужно ли что-то исправить в сознании Итачи. Вот только разозлиться все равно не получается. — Слушай, я думаю, он правда любил тебя. — Я знаю. Обито чуть подается вперед и щелкает пальцами, заставляя вынырнуть из омута и сфокусировать взгляд. — Я понимаю, как это сейчас прозвучит, но… просто поверь мне, рано или поздно все наладится. Итачи не верит, смотрит устало, но все равно кивает.***
Как только в теле появляются силы, Итачи перетаскивает футон в самый темный угол помещения, ложится лицом к стене и накидывает сверху одеяло. Ему больно дышать, тяжело двигаться и как-то по-особому пусто. И проблема уже даже не в том, что и почему ему снится. Думать уже в который раз про Шисуи нет никаких сил. Кисаме будто чувствует невидимую границу, за которую нельзя заступать, потому молчит. Несколько раз он приносит горячей еды с общей кухни, то и дело заваривает в кипятке лекарственные травы и один раз, должно быть, совсем осмелев, поправляет одеяло и долго сидит на футоне рядом. А Итачи слушает тихое мерное дыхание и думает о том, что спроси Кисаме его пусть даже о чем-то личном, и слова польются сами собой, как вода из разбитого кувшина. Но Кисаме не спрашивает. Встает, трогает одежду, что выстирал после недавнего ночного приступа, и, должно быть, сочтя ее достаточно сухой, возвращается. Без лишних словесных конструкций ставит перед фактом. — Вам нужно одеться. Итачи не спорит. Переворачивается, скидывает одеяло, садится. В глазах темнеет, горло сводит кашлем, благо, без кровяных сгустков и рвущей легкие боли. — Позвольте я. Кисаме спрашивает дозволения только формально. Он не дожидается ответа прежде чем расправить футболку Итачи. Тот снова не спорит. Позволяет одеть себя, а после ложится обратно, отворачивается и укрывается по самый подбородок. — Отдыхайте. Ладонь гладит сквозь ткань от плеча к талии, после чего Кисаме встает и выходит из комнаты. Итачи ежится и укрывается с головой. Он так и не засыпает снова, в основном из нежелания начинать новый день своей второй жизни. И все же мысли плывут, а тело расслабляется, вынося в состояние на грани сна и реальности. Он слушает ветер за окном, скрип пола под ногами других постояльцев, отдаленные звуки деревни. И кажется, время меняет свой ход… В чувства Итачи приводят шаги Кисаме в общем коридоре — он без тени сомнений узнает их, отличает от всех прочих. Возникает дурное чувство, что тот идет не один, которое уже через десяток секунд подтверждается. — Ну и залупа, — комментирует Хидан, когда заходит в комнату следом за Кисаме и Какузу — а в том, что третий именно он, сомневаться не приходится. — Располагайся, чувствуй себя, как дома. Хидан фыркает и приближается к футону. — Эй, а ты чего, спишь, что ли? Итачи резко разворачивается и перехватывает за щиколотку ногу, занесенную, чтобы ткнуть его спину. На Кисаме список тех, от кого он готов терпеть фамильярность по отношению к себе, и начинается, и заканчивается. Итачи сжимает пальцы побольнее и Хидан рывком высвобождается. — Да что ты сразу начинаешь! Я же, блин, просто поздороваться! — Угомонись, — раздраженно одергивает Хидана Какузу и садится на татами. Кажется, он неплохо совладал с напарником, так как инцидент оказывается исчерпан. Хидан только ворчит и, послушно приставив косу к стене, тоже садится. — К величайшему сожалению, Итачи подхватил местную хворь, потому мы и вынуждены просить оплату вперед. Едва ли он будет эффективен на миссии в таком состоянии. — Что за хворь такая? — придирчиво уточняет Какузу. Умом Итачи понимает, что версия Кисаме прикроет все дыры, но как его раздражает сам факт признания болезни, слабости, зависимости. Беззвучно скрипнув зубами, он снова отворачивается к стене, больше не смотрит, но слушает очень внимательно. Пока Кисаме с Какузу разговаривают, Хидан шуршит бумажным пакетом — судя по всему, они принесли с собой еду. Возможно, и выпивку тоже. — Полагаю, самая банальная простуда в тяжелой форме. — Это как нехер делать! Я тут чего только не цеплял. Переболел, сука, вообще всем, чем можно. А лекарств в этой заднице не добудешь. Ну, тогда же вот этого туристического дерьма не было еще. Подох бы в щенячестве, если б Джашин не указал мне путь! — Хидан целует символ, что носит на шее. Ему, должно быть, все равно, о чем говорить. Хидан просто вернулся в родную страну, где каждый камень воскрешает воспоминания, а он явно не из тех, кто умеет держать язык при себе. — Полагаю, сейчас уровень жизни здесь качественно изменился, — замечает Кисаме. Со скрипом пробка выходит из бутылки, напиток разливается по трем пиалам. Итачи никто не предлагает присоединиться, потому что Кисаме заранее знает, каким будет ответ. Хидан фыркает. — И что с того? Есть, мать их, традиции, — последнее слово он выговаривает почти по слогам. — На мне протектор шиноби скрытой деревни, а не унылого хозяина онсена с тремя спиногрызами и геморроем. — Возможно, не самая плохая альтернатива, — Кисаме недолго держит паузу, прежде чем рассмеяться. Хидан не смеется, но звучно выпивает содержимое своей пиалы. Через пять минут непринужденной болтовни и еще две порции выпивки, Какузу тоже заговаривает, но, как и всегда, жестко и прямо. — Я могу выделить вам денег в счет следующей миссии. Сейчас есть две, которые подойдут и вам, и нам. — Я весь внимание, — тут же отзывается Кисаме. — Есть заказ из Страны Волн на шпионаж и убийство. Платят хорошо. Есть на юго-западе Страны Огня похищение и дознавание. Платят, соответственно, хуже. Обычно Кисаме оставляет такие решения за Итачи и это тот порядок вещей, который должен оставаться неизменным. Учитывая, как остро они сейчас нуждаются в деньгах, выбор очевиден. — Полагаю, учитывая все обстоятельства, миссия на юго-западе… — неожиданно начинает Кисаме, но Итачи не дает ему закончить. Резко садится, смотрит в упор, говорит. — Страна Волн. — Прошу прощения? — Кисаме скалит зубы в улыбке. — Мы возьмем миссию в Стране Волн. Кисаме выдерживает прямой взгляд, будто надеясь, что Итачи одумается. Но тот, уже прокрутив в голове все возможные аргументы и контраргументы, просто ждет, когда победа будет признана за ним. Взгляд Кисаме темнеет чуть заметно, по лицу скользит выражение, больше всего похожее на усталость. Он шумно выдыхает через нос и отводит взгляд, наклоняется, чтобы наполнить свою пиалу выпивкой. — Миссия в Стране Волн нам вполне подойдет. — Придется выдвинуться утром, — придирчиво сообщает Какузу. — Тогда, полагаю, имеет смысл оставить вам комнату, так как она оплачена на три дня вперед. — Эй, погоди-ка! — вдруг взвивается Хидан, кажется, только сейчас в полной мере осознавший смысл предыдущего диалога. — Что за дерьмо? Почему ты моего мнения не спрашиваешь? Сдалась мне твоя миссия на юго-западе! Моя религия не поощряет пытки ради пыток! Эти слова кажутся знакомыми настолько, что по спине и бокам пробегает неприятный холодок, а на легкие вновь давит подступающий кашель. Итачи флегматично откидывает одеяло, встает. Задача проста — уйти раньше, чем начнется приступ, не вызвав лишних вопросов и не выдав свою тревогу. — Налить тебе? — миролюбиво спрашивает Хидан, пока Итачи наскоро подвязывает волосы. Тот вместо ответа молча направляется к двери. — Не очень-то и хотелось! Кисаме, как ты вообще терпишь этого говнюка?.. Опершись рукой о ствол дерева, Итачи надрывно кашляет и сплевывает. Вкус крови уже настолько привычен, что почти не пугает. В отличие от ощущения, что легкие расслаиваются, тлеют, покрываются дырами, будто изрыты короедами. К такому привыкнуть, кажется, невозможно. — Господин Итачи. Он утирает рот рукой и оборачивается, встречается с Кисаме взглядами. Конечно же, тот выждал и вышел следом, иначе и быть не могло. Обычно Итачи молчит в такие моменты, давая возможность догадаться и объясниться, но не в этот раз. Злость охватывает так стремительно, что не оставляет времени взять себя под контроль. — Такие решения принимаю я. — Разумеется, я помню и никогда не забывал об этом. И спешу заверить, что никогда не сомневался в вас, как в капитане нашей, с позволения сказать, команды. Но в конкретной ситуации нахожу ваш выбор излишне самоуверенным и необдуманным. — Нам нужны деньги, сам сказал. — Боюсь, влажный холодный климат Страны Воды неблагоприятно скажется на вашем здоровье. Позвольте уточнить — настолько неблагоприятно, что деньги лично вам уже не понадобятся. Итачи не просто сжимает кулак, а уже чувствует, как чакра распределяется по телу. — Возможно, только может быть, — до скрежета елейно продолжает Кисаме, — вы хотя бы на несколько минут — о большем просить не смею — достанете голову из задницы и попробуете принять свое авторитетное решение, исходя из объективной реальности, а не своих героических фантазий? Вы смертельно больны, господин Итачи, признайте это уже, наконец. — Все сказал? Ухмылка Кисаме становится совсем уж кривой. — Увы, нет. Итачи бьет. Не как в прошлый раз, а так, как ударил бы в настоящей драке. Реакция не подводит Кисаме, он ставит блок и перехватывает руку. Итачи, никогда раньше не уступавший ему в скорости, чувствует, как жар течет по венам. Он дергает руку на себя, одновременно оттолкнувшись от земли и пихнув Кисаме ногами в грудь. Освободить руку удается и, сделав кувырок, Итачи старается в один прыжок оказаться как можно дальше. Мокрая после затяжного дождя почва ненадежно скользит под ногами. Итачи уже готовится к следующему броску, но Кисаме с неподдельной злостью сплевывает в сторону. — Делайте, как считаете нужным, — скалится он, прежде чем уйти в сторону постоялого двора. Проводив его взглядом сквозь шаринган, Итачи снова сгибается в приступе кашля.***
Утром Итачи долго не может встать с кровати. Просто лежит, смотрит в потолок и думает, что ничего не чувствует. Настолько остро и отчаянно, что сердце заходится, а слезы катятся по вискам вперемешку с потом. Сегодня он не пойдет к Шисуи. И завтра тоже. И когда миссия кончится. Не будет у них никакой семьи и брошенных детей они на воспитание не возьмут. А Обито если и станет другом, то только одному Итачи, что, впрочем, до сих пор не звучит правдоподобно. Когда Итачи встает и, умывшись, выходит из комнаты, мама спрашивает хорошо ли он спал. Воспаленные глаза его выдали — понимает Итачи. И хочет даже сказать правду, но его опережает случай. Широ, ставший заметно более нервным после того странного инцидента, заходится лаем, а вслед за ним из прихожей звучат голоса. — Госпожа Микото? Кто-нибудь дома? Коротко переглянувшись с мамой, Итачи отправляется вместе с ней к входной двери. И на всякий случай выходит первым. В прихожей не решаясь войти без приглашения мнутся двое в полицейской форме. И только бросив беглый взгляд, Итачи догадывается, зачем они здесь. — Инаби, Яширо? Что-то случилось? — обеспокоенно спрашивает мама, выходя из-за его спины. — Госпожа Микото, у нас несколько вопросов к Итачи, — Инаби коротко кланяется. — К Итачи?.. — тихо повторяет мама. — Все в порядке? — Да, госпожа Микото, беспокоиться не о чем, — подхватывает Яширо тоном полностью противоречащим сказанному. Мама это замечает, стискивает руку Итачи чуть выше локтя в знак беспокойства и поддержки. И тогда он, обернувшись, говорит куда более убедительно. — Я бы не сделал ничего против законов деревни, ты же знаешь, — и улыбается. И эти слова чудесным образом действуют. Мама не совсем успокаивается, но все же кивает с заметным облегчением. До участка Итачи ведут молча. Он ни о чем не спрашивает, не потому что знает ответ на вопрос, что привело к нему полицию, а потому что улица — не место для таких разговоров. Именно так он поступил бы, если бы не был в курсе, о чем пойдет речь. Но один вопрос на язык все же ложится. — Отец в курсе? — Да, — тут же отзывается Инаби. Эти двое выглядят мрачными, но не слишком враждебными. Вероятно, у них нет оснований подозревать Итачи в смерти Шисуи, а, если и есть, едва ли они находят такую версию событий убедительной. Это облегчает задачу. Итачи знает, что говорить и какие показания давать. Единственным без очевидного ответа остается вопрос — какую реакцию выдать на известие о том, что тело Шисуи нашли в реке с вырванными глазами? В участке они почти не собирают взглядов. Сам факт присутствия Итачи здесь едва ли способен кого-то удивить, а то, что явился он сюда под конвоем, совершенно не очевидно — Инаби и Яширо, пусть и сопровождают его, но держат дистанцию. Впрочем, провести его особо далеко они не успевают. — Яширо, — окликает Изуми, поднявшись со своего места. — Зайдите первым делом к господину Фугаку. Она говорит буднично безразлично и не пересекается с Итачи взглядами. Он и сам решает не досаждать ей пристальным вниманием. — Зачем? — Яширо морщится. Прежде чем ответить, Изуми прикрывает рот ладонью и по буквам чуть слышно проговаривает: — АНБУ. — Дерьмо, — Инаби бросает на Итачи раздраженный взгляд, а затем дергает головой, указывая идти следом. Новость если и удивляет, то не больше чем на мгновение. Разумеется. Отец, сидя за рабочим столом, наблюдает за происходящим с полным безразличием. Даже странно, насколько он, вечно оберегающий репутацию клана и доброе имя семьи, сейчас расслаблен. Вместе с ним в кабинете двое воинов АНБУ в масках и при полной униформе. — Какими судьбами? — язвит Инаби. — Расследование по делу Учиха Шисуи переходит под наше ведомство. — Шисуи?.. — переспрашивает Итачи, нахмурившись, и смотрит на отца, скрывая не то беспомощность, не то панику. Но тот молчит. Молчат и Яширо с Инаби. — Мы введем тебя в курс дела, как доберемся до штаба, — коротко сообщает один из АНБУ и спорить с ним нет никакого смысла. Итачи в сущности все равно, какой организации лгать. Правда в равной степени не их дело. — Что случилось с Шисуи? Где он? — с нажимом спрашивает Итачи у дознавателя в маске медведя, стоит им оказаться в комнате для допросов. Конвоиры тоже не уходят, остаются стоять за спиной главного. И пусть они тихие и безликие, их присутствие неожиданно давит. — Мы задаемся тем же вопросом, — холодно сообщает дознаватель и открывает папку перед собой. — Я не буду давать никаких показаний, пока не введете меня в курс дела, — Итачи скрещивает руки на груди, откидывается на спинку стула. — Итачи. Не зазнавайся. — Что с ним? Возможно, он и перегибает, но Итачи уверен — нарушение субординации, споры, эмоции сделают его ложь только правдоподобнее. Дознаватель выдыхает и все же снисходит до ответа. — Шисуи несколько дней не появлялся на службе. А обыскав его дом, мы нашли вот это. Он достает из папки крупно исписанный лист и передает его Итачи. Предсмертная записка — понимает тот, а через секунду покрывается холодным потом от осознания, что не писал ее в этой реальности. Рука невольно вздрагивает, когда он берет лист и узнает небрежный почерк Шисуи. «Я принял это решение сам. Никто не давил на меня и не подталкивал к этому. В сложившихся обстоятельствах я не могу поступить в соответствии со своими принципами, потому не вижу другого выхода. У тех, кого подвел, прощения не прошу. Мой единственный друг, спасибо за то время, что мы провели вместе. Если бы не ты, я ушел бы куда раньше. Позаботься о тех, кто на тебя полагается. Теперь все зависит от тебя.» Итачи закрывает глаза, считает до десяти, а, открыв, снова перечитывает уже через шаринган. Но зрение не подводит. Хотелось бы верить, что текст — не более чем подделка, сделанная опытным фальсификатором. Вот только сходу Итачи не может придумать ни одной причины этого делать, кроме желания выставить смерть Шисуи самоубийством… Он перечитывает и в третий раз, теперь в поисках тайного послания между строк, среди заглавных букв, по горизонтали, вертикали и диагонали. Вот только ни один из знакомых ему шифров не подходит. Дыхание перехватывает от одного только предположения, что лист у него в руках и в самом деле предсмертная записка. Потому что вывод из этого напрашивается только один — Шисуи планировал свою смерть, а обстоятельства стали лишь поводом. И, если сказанное в записке — правда, значит, именно Итачи его на это перепутье и привел. Шисуи был верен своим принципам до конца и, как всегда, решил не делиться тем, что у него на душе. — Это похоже на его почерк, — резюмирует Итачи, возвращая записку дознавателю. — Тебе известно о каких обстоятельствах идет речь? Итачи только качает головой, уткнувшись взглядом в столешницу. — Теперь все зависит от тебя… Он моргает, отгоняя наваждение, и пытается разозлиться, но становится только больнее. Глаза обжигает так, что приходится зажмуриться. — Когда ты видел Шисуи в последний раз? — Двадцать четвертого. Он заходил ко мне. Мы договорились, что я навещу его вечером, как закончу дела в штабе. — И ты навестил? — Да, но не застал его дома и пошел на тренировку. — Тебя это не встревожило? — Нет. — Почему? — Шисуи воин АНБУ. Он не обязан отчитываться мне обо всех своих миссиях. — Ясно… — сухо тянет дознаватель и, поправив маску, сам смотрит на предсмертную записку. Недолго молчит, но затем все же уточняет. — В каких отношениях вы состояли? Поначалу Итачи хочет соврать, но почти сразу отказывается от этой идеи. Он думает, что правда окажется прикрытием куда лучше, но тугой узелок, в который собрались его нервы, говорит, что причина не только в этом. Итачи смотрит на дознавателя в упор, готовится дать простой и неприглядный ответ. Дверь в комнату для допросов скрипит неуместно громко, разом сбив и напряжение, и кураж рубить правду с плеча. Обито в форме джонина, даже без жилета, уже одним своим видом показывает, насколько незначительны для него субординация и общепринятые правила. За ним нет никакого официального статуса и, тем не менее, раз Обито здесь — значит никто не решился или не смог его остановить. — Прошу прощения! — он говорит нарочито громко и не особо убедительно делает вид, что испытывает неловкость за свое вторжение. — Очень жаль вас прерывать, но тут, кажется, неувязочка вышла! — Нет никакой неувязки, Обито, — раздраженно сообщает дознаватель. — Как же это нет, если есть? — тот, обогнув стол, панибратски приобнимает Итачи за плечи. — Хокаге уже доверил тайное расследование своим проверенным людям. А никто из вас, если я ничего не путаю, в личное подразделение Четвертого не входит, вот и получается неувязочка. Ладонь Обито кажется слишком уж тяжелой, но Итачи не пытается ее стряхнуть. Просто ждет и наблюдает за тем, как мрачно переглядываются воины АНБУ. — Приказ есть? — наконец выплевывает дознаватель. — Приказ? — Обито задумывается. — Да, конечно! Он в… ох, кажется, я оставил его в жилете. Как неловко получилось! — он смеется, потрепав волосы на затылке, и, наконец, отпускает Итачи, чтобы ощупать карманы и поясную сумку. Выждав с полминуты, дознаватель набирает воздуха в легкие, чтобы остановить цирк, но Обито кидает на стол небольшой свиток, говорит вкрадчиво и спокойно своим настоящим голосом: — Подписано Четвертым. Материалы по делу я тоже забираю. И воздух в комнате становится будто плотнее. Когда они выходят из штаба, Итачи замечает, что руки Обито пусты. Тот, проследив линию взгляда, пожимает плечами. — Не с собой же мне тайные документы таскать. Итачи не отвечает. Он хочет только одного — вернуться домой и наедине с собой снова обдумать все, что узнал. — Пойдем, Итачи, прогуляемся. Обито перехватывает его за запястье и тянет в сторону центра. Почему и зачем Итачи также не интересуется, сам поймет, когда нужно будет. — Что ты им сказал? — Не знаю, не видел. — Вот и славненько. Стоит Итачи потянуть руку на себя, как Обито отпускает. Оглядывается через плечо с виноватой улыбкой и трудно сказать испытывает ли он хоть какую-то неловкость на самом деле. А на улицах непривычно людно. Взгляд то и дело цепляет символы других деревень. И это было бы захватывающе, если бы Итачи мог выкинуть из головы мысль о том, что где-то среди иностранных гостей скрываются враги. — Смотри, в этом году даже ребята из Акацки приехали, — Обито толкает его плечом и кивает в ту сторону, куда предлагает посмотреть. — Акацки?.. — повторяет Итачи севшим голосом и ожидает увидеть знакомые лица и черно-красные плащи, а среди них даже возможно второго себя с безразличным лицом и мертвыми глазами. На них действительно плащи. Только без облаков и подвязанные широкими серыми поясами. Итачи присматривается внимательнее и узнает двоих из троицы — Пейн и Конан. Только глаза у Пейна самые обычные, лицо без проколов, а мимика — живая и яркая. Даже Конан улыбается, чего Итачи ни разу не видел во сне. — Да, миротворческая организация, — говорит Обито, по-своему трактовав растерянность в голосе. — Мы давно пытаемся наладить с ними отношения. Итачи отворачивается, отчетливо ощутив головную боль. Мысли путаются и на секунду ему кажется, что вот-вот, еще немного и он проснется в комнате постоялого двора. — Зачем мы здесь? — спрашивает Итачи. Обито смотрит на него как будто бы даже удивленно. — Просто гуляем. Больше ясности ответ не приносит. Итачи через силу бросает последний взгляд на отряд Акацки, прежде чем следом за Обито завернуть за угол. На сетчатке глаза отпечатывается образ того, как нежно Пейн обнимает Конан за талию. И уже даже не встает вопроса о том, почему реальность снова подкидывает ему то, что он видел во сне. Пока они идут Обито то и дело кидает на него пристальные взгляды. Чего-то хочет, но Итачи не пытается гадать, чего конкретно. — Пойдем, перекусим, — наконец, Обито кивает на ближайшее кафе. Внутри шумно, весело, пахнет выпечкой, свежими фруктами и человеческим дыханием. Жарко и душно, но Итачи покорно плетется, куда ведут, пожимает плечами на предложение угостить чем-нибудь. Обито делает заказ, устраивается напротив, выдает пару ни к чему не обязывающих фразочек, прежде чем заставить врасплох вопросом: — Ты как вообще?.. Итачи смотрит на него и будто впервые с начала их прогулки фокусирует взгляд. Обито не улыбается, не изображает карикатурное дружелюбие и не делает ничего такого, что для него так привычно. — Я… — Итачи замолкает, не зная, как ответить. Моргает несколько раз и чувствует, как отмирает. Ему пусто и больно, разум отказывается принимать реальность, где случилось то, чего он боялся больше всего. А еще немного страшно от ощущения, что факты никак не складываются в понятную и логичную картину. — Ты знал о записке? — Сегодня утром узнал. — Ясно, — Итачи опускает взгляд и чувствует, как следующий факт встает поперек горла. Голос сходит до шепота. — Обито… они говорят, что не нашли тела. — Я об этом позаботился. Итачи вскидывается, смотрит в упор, ждет хоть каких-то пояснений, но лицо Обито расслабленно, без единой эмоции. — Я хочу его увидеть. — Это уже невозможно. И страх, и растерянность, все это затмевает новое чувство — злость. Нетрудно догадаться, зачем Обито прикрыл все возможные дыры, но Итачи не может принять, что от тела Шисуи избавились, как от неудобной улики. Скорее всего, просто для того, чтобы никто никогда не задался вопросом, кто забрал его глаза. Скрипнув зубами, Итачи встает. — Если у тебя нет ко мне никаких дел, я пойду. Не дожидаясь ответа, он отворачивается и проталкивается сквозь толпу гостей на выход. Ноги будто ватные, а разум бесконтрольно перебирает версии — сжег Обито останки Шисуи, закопал или, быть может, они лежат сейчас где-то между многоярусных конструкций пространства внутри Камуи. В сторону дома Итачи направляется пусть быстрым, но шагом. Несколько раз поворачивает, но за очередным углом замирает, на мгновение решив, что все же провалился в незаметную щель между реальностями. Кисаме, ровно такой, каким Итачи привык видеть его во сне каждую ночь. А с ним трое — Хидан, Дейдара и красноволосый мальчишка со стеклянным взглядом. Сасори — достраивает логическую цепочку Итачи. Вместо привычных плащей и перечеркнутых протекторов — на них гражданская одежда и знаки отличия Кусагакурэ. Первым взгляд Итачи ловит Дейдара и толкает Кисаме локтем, чтобы привлечь внимание. Тот бегло смотрит, ухмыляется, как и всегда, вальяжно и насмешливо. Нужно отвести взгляд и пройти мимо, но Итачи продолжает стоять неподвижно. Сил хватает только на то, чтобы не измениться в лице. — Итачи, вот ты где! — его снова нагоняет голос Обито, но теперь это вызывает не злость, а облегчение. — Слушай, я все понимаю, но, когда ты вот так уходишь, это самую малость обидно. — Пойдем в квартал, — отзывается Итачи. Команда в протекторах Кусагакурэ не вызывает у Обито особо интереса. Он только пожимает плечами и, продемонстрировав пакет, что ему завернули с собой в кафе, шагает в сторону окраины. — Давай я просто провожу тебя домой? — должно быть, сжалившись, предлагает Обито. Итачи все равно. Глядя под ноги, он пытается принять решение. Должен он сообщить Обито о своих выводах или не стоит в очередной раз давать повод сомневаться в здравости своего ума. Итачи закрывает глаза, считает до десяти и понимает, что верный ответ всего один. — Эта команда. Они похожи на тех, кто пытал меня. — Те, из Кусы? — тут же отзывается Обито заинтересованно, но без особого удивления. — Как ты их опознал? По голосам, что ли? — Нет, я просто… — Итачи запинается, не долго думает, прежде чем продолжить уже не так уверенно, — я просто знаю, что это они… — Просто знаешь… — эхом задумчиво повторяет Обито. — Слушай, у нас официально заявлена одна команда из Кусы, и это походу они. Я могу поставить их под дополнительное наблюдение, но мне для этого нужен хоть один аргумент, ты понимаешь. Итачи хочет сдаться, но краем глаза замечает, как косо Обито улыбается. — Похожая чакра, — предлагает Итачи. — Да, это вполне разумно. Передам куда надо. Недолго они идут молча. Обито глядит в небо, Итачи, снова и снова прокручивая в голове произошедшие за день события, — себе под ноги. — Значит… он в самом деле хотел умереть… Обито отвечает не сразу и как будто нехотя. — Получается, что так. — Это моя вина. Они снова затихают. Чем ближе к кварталу Учиха тем просторнее на улицах. И от того дышать становится легче. По крайней мере, до тех пор, пока взгляд не касается стен, где растрескавшейся краской выведены бело-красные веера. Уже со смирением Итачи признает, что в деревне не осталось мест, где он не чувствовал бы себя хорошо. — Пойдем у пруда посидим, — ненавязчиво, но безошибочно своевременно предлагает Обито. Деревянный помост, к их удаче, пустует. Они садятся, свешивают ноги над гладкой поверхностью воды — день стоит теплый и безветренный. Обито разворачивает бумажный пакет с данго, что прихватил из кафе и продолжает молчать, пока они не съедают каждый свою порцию. — Ты слышал про технику Эдо Тенсей? — спрашивает он, не глядя на Итачи. Тот морщится. — Нет. — Ее разрабатывал Второй, чтобы возвращать мертвых к жизни. Но, так и не закончив, он признал технику запретной. В груди нарастает чувство на грани надежды и испуга. Шисуи — тут же мысленно произносит Итачи. Слушает дальше робко, затаив дыхание, так, будто бы стал свидетелем чего-то не предназначенного для чужих глаз. — Есть основания полагать, что Орочимару выкрал ее незадолго до того, как покинуть деревню. И возможно даже попытался завершить и улучшить. Обито откидывается назад, упершись руками в помост, рассматривает редкие неподвижные облака и выглядит неуместно умиротворенным. — Сам Орочимару, я думаю, затаился, зато Кабуто точно в деревне и точно знает, что ты на стороне клана. Поговори с ним. — Чушь, — выдыхает Итачи, вдруг осознав очевидную истину. И помедлив, поясняет. — Я уважаю выбор Шисуи. Обито усмехается, без сарказма или презрения, скорее, так будто услышал не очень смешную, но все же шутку. — Я не настаиваю. Продолжить разговор он возможности не дает, подтягивает ноги к телу и лениво встает. А затем подает Итачи раскрытую ладонь. Это излишнее, но тот все же принимает помощь. — Ты главное не делай глупостей и помни, что на твоей стороне нет никого, кроме меня, — сообщает Обито совершенно буднично. — А сейчас я откланяюсь, дел невпроворот.***
Итачи застегивает плащ, поправляет хвост и, тихо, чтобы не разбудить Хидана, покидает комнату постоялого двора, что уже начала напоминать тюрьму. Небо еще темное и только у самого горизонта — первые всполохи рассвета. Воздух прохладный и, если глубоко вдыхать грудью, кажется будто он притупляет боль в горле и легких. Кисаме и Какузу не ложились. Итачи лишь урывками слышал, как они, сидя на террасе, говорили, делились историями с миссий, обменивались мнениями, обсуждали планы организации. Должно быть, Кисаме истосковался по собеседникам, способным развернуто ответить на вопрос и даже проявить инициативу. Итачи все равно. Стоя неподвижно и глядя на небо, он терпеливо ждет, когда Кисаме закончит и, закинув Самехаду на плечо, попрощается с Какузу. Доброго утра тот не желает и, в целом, несмотря на дежурную ухмылку, не то что не заводит разговора с Итачи, а даже не смотрит в его сторону. Но так даже лучше.