***
— Ты опять вспоминал о прошлом. Ещё немного — и я решу, что плохо заботился о тебе, с учётом того, что твои меланхоличные настроения уже больше ста лет мешают мне спать. — Пеннивайз сидел, облокотившись на стул. Руки были заложены за голову, веки опущены. Передние ножки стула покачивались в воздухе. Цвет мертвецкой кожи дополнял чёрно-зелёный подвал с останками больших пальцев ног, кистей и, разумеется, позвоночника, который Пеннивайз планировал повесить внутрь гроба в качестве украшения. — Тебе ничего не помешает спать. И я не вспоминаю о прошлом. — Билл сидел с ним, будто привязанный, хотя уйти мог в любой момент. Дело всё в низком голосочке, зудящем в голове: «Приходи, Билли, мне скучно». Денбро поначалу (пару веков тому назад) успешно игнорировал внутричерепные СМС, но Пеннивайз избрал тактику заёбывать других своими: «Папочке скучно, спускайтесь». Чего остальные вампирята не выдерживали и на семи ветрах мчались к старшему братишке: уговори старого маразматика заткнуться, сердечно просим. — Врёшь. Старый маразматик не затыкался. По крайней мере, пока Билл сидел на краешке письменного стола, перебирая сочинения Шекспира, написанные под диктовку. Того, кто сейчас сложил бесконечно длинные ноги на «Кармиллу» и качается легонько на измученном стуле, насвистывая в перерывах между трёпом вальс Мефистофеля. Над столом висит подвальное окошко, забитое досками и покрытое ватой. Денбро всякий раз, замечая его, представлял, как пробирается сюда в сумерках и открывает. Пеннивайз сидел в своей извечной мантии, то ли платье. Длинное бесформенное, чёрное нечто. Открывающее мельного цвета запястья, не выше локтя. Обуви он не носил. Охотиться в ней паршиво. — А я вот о нём часто вспоминаю. Особенно о Риме. Эх, какие были оргии… — Грязный старик. Билл кутался в свой любимый халат, хаотично постукивая пяткой по полу. С Пеннивайзом как с ребёнком: ему нужно втюхать погремушку или титьку, чтоб он заткнулся. Но, к сожалению, эффект у вышеперечисленного не вечный. Бедный Вильгельм. Надо было продолжать интервьюировать Эдди, несмотря ни на что. — Ты, между прочим, тоже не молодушка, Билли, или забыл? Билл видел, как дети превращаются в стариков, как подвижная и живая материя разлагается, как целые города исчезают с лица земли, как рушатся режимы. И за всё это время его лицо не преисполнилось ни одной морщинкой. Пеннивайз начал свой путь с хорошеньких мальчиков, и как досадно, что первым ему попался очаровательный «босоногий»² Вильгельм. Все эти «свободные воины» его не защитили. Никого из них и ещё тысячу таких же. — Ты не даёшь забыть. Билл считал морщины — поцелуи времени на лицах прохожих. Наблюдал за стариками, держащими свои трости некрепкими пальцами. Смотрел в глаза матерям, встречающим своих детей с их детьми. И каждый раз думал о том, как прекрасна эта немощность, как хороши ноющие кости. Эти фантастические узоры, вычерченные на коже… Да уж, правду говорят: хочешь заставить человека чего-то хотеть — отними это. — Так что же? Ты идёшь со мной в город? Пеннивайза не волновали философские заморочки. Он сегодня уже поел, значит, самое время потрахаться. Или поесть повторно, а потом потрахаться. — Только если ты там и останешься. — Билл, юный и старый одновременно, потянулся. Отстранился от стола, заходя вурдалаку за спину. Собирался положить руки ему на плечи, подлезть под подбородок и запрокинуть голову назад, чтобы укусить за верхнюю губу. Знаете, по-сучески. Пеннивайз планы, как всегда, обламывает — поднимается, в мгновение ока оказывается около лестницы. Продлевает раунд общего игрища, сукин сын. — Буду ждать тебя у выхода, ma coccinette³. — Он подмигивает пушистыми ресницами, взбираясь на лестницу. Билл щурится, кривя губы в усмешке. — Je t’emmerde.⁴***
Прихожая оборудована домашними растениями Майка: драцена, крассула, лавр и фикус микрокарпа. А также деревянной линией вешалок и зеркалом, в котором можно поправить одежду, но не узнать, как она на тебе сидит. Биллу сейчас краснота стен отдавала коричневым. Неприятным, с гнильцой, даже пахнет дурно. Подвальной хтонью. — Билл, будь осторожен. Ему нельзя доверять. — Эдди ходит тихо, японская разведка позавидовала бы. Он рассматривает Денбро с головы до ног, убеждаясь, что на улицу Билл соизволил надеть ботинки. — Тише, Эддичка, у тебя плохо получается играть в мать семейства, — Пеннивайз, постукивая парадными туфлями, выныривает из-за плеча. Каспбрак поджимает губы, а в карих глаза кропит красный. Очень уж он не любит извращений касательно своего имени. — Лучше бы ты оставался в своём подвале. — Когда-то Эдвард съел бы свой язык, вместо того чтобы вскинуться на «монстра из угла». Что ж тут поделаешь, земля крутится, времена меняются. — Лучше бы ты слушался свою мамочку, дорогуша. — Неправильно. Он должен был слушаться Соню, но кто же слушается таких сук, как она. Уж точно не Эдди. Поезд ушёл. — Ta gueule⁵, Пеннивайз. — Французские ругательства Билл мог есть на десерт — настолько они вкусные. Вильгельм кладёт руку на плечо Каспбрака, отмечая в сотый раз, что телом он остался очаровательным и нежным, как в первую встречу. Эдди проскользил взглядом от округлого подбородка к неприкрытой шее. Идеальной и белой. — Всё будет отлично, Эдди. Он не самая большая моя проблема. — Каспбрак кивнул, прижимаясь щекой к подставленной ладони. — А вот это уже обидно, — Пеннивайз глянул на них растерянно, завязывая шнурки на туфлях. Денбро повернул голову в его сторону, закрывая обзор на длинную шею поднятым воротником пальто.***
Дерри, нашпигованный современными технологиями да реставрированными зданиями военных времён, встречал их в меру шумными улицами, где на фриковатого вида прохожих практически внимания не обращали. В самом-то деле, на дворе 2019-й, никого уже не удивишь вампирскими выкрутасами. К слову, это невероятно удобно. Таким, как Билл, теперь даже клыки прятать не надо — сказал, что накладные, и дело с концом. Они пересекали Уитчем-стрит. Пеннивайз не затыкался о понятиях «новой этики», причитая о том, что все стали слишком чувствительными и честолюбивыми. Денбро же периодически закатывал глаза, добавляя нечто колкое. Поглядывал на прохожих, примечая кого поинтереснее. Их вылазки сводились к одному — трупы. Или человеческие клубы, но после них приходилось тащить кого-то пьяным, чаще всего Пеннивайза. Пускай первый всё отрицает. Сегодняшняя ночь без отличий. Разогретые парой стаканчиков виски в одном из вампирских баров, куда приглашение им всегда заказано, они вышли на Флит-стрит, спальный райончик Дерри. Билл курил, опёршись одной ногой о стену, сквозь дым разглядывая прохожего повкуснее. — Ведёшь себя как охотник, Билли. Пеннивайз ошивался рядом, любуясь плодом своих стараний. — Я и есть охотник. «Плод стараний» шибко осучился с 1637-го, сейчас даже посмотреть не удосужился на своего «хозяина». — Какие мы хищные. — Пеннивайз прикрыл глаза, вслушиваясь в стрекот ночных тварей. Билл затушил сигарету, разглядывая компанию на соседней улице. — Радуйся, Пенни, ты скоро поешь.***
Затаскивать кого-то всегда весело, особенно молодого, особенно в тройном размере. Два парня и девушка, Рита. Одного из джентльменов звали Тайлер, у другого же идиотская кличка Паук. Ни один, ни другой особо не запомнились. Может, потому что больше с Пеннивайзом лобзались, а может, потому что ничего «особенного» из себя и не представляли. Риту, например, Денбро заприметил. Она целовалась грубо, хватая за волосы. Он не возражал особо, пока вжимался ей меж ног. Для него не проблема — он на своей территории, вокруг обрезки писем, фресок, незаконченных картин. Гроб покоится в углу, слишком интимный для веселья. Мини-свингерству сгодится и на диване. Разумеется, с покрывалом, чтоб не слишком много кровавых луж. — Ты самое прекрасное создание на свете, chaton⁶, — Пеннивайз причмокивает, кровь украшает нижнюю часть его лица, словно повязка. — А ты самое мерзкое, c’est un fils de pute⁷. Билл вытирает руки о полотенце, розовый отражается на ладонях, но шибко не мажется. Денбро отбрасывает ветошь одному из тел на колени, личности не разглядеть за укусами и кровью. Билли смотрит на это равнодушно. Он тот, кто старается сохранить коэффициент невинности в мире. Поэтому сегодняшних гостей ничуть не жалко. Паук, например, лидер малолетней банды, убившей парня несколько недель назад, а его дружок — непосредственный участник событий. Что до Риты, то она чокнутая сука, задушившая соседского щенка. Пеннивайз сыто облизывается, сидя у ножек дивана. Липкий след на щеке он вытирает женской рукой, уже остывшей. Денбро отходит к шкафу, достаёт простынь цвета рубина и расстилает её на полу, в том месте, где обычно стоит гроб. Старший из вурдалаков наблюдает практически исподтишка. Притихнув, мечтательно подперев щёку ладонью. Билл дефилирует мимо, будто один в комнате, без четырёх хладных трупов. Не считая себя, конечно. Пеннивайз подкрадывается со спины, лёгкий, как воздух. Билл ощущает его скользящий взгляд на затылке, спине, бёдрах и ниже. Денбро спокойно открывает ящик тумбочки — здесь, как как у всякого обычного смертного, хранилась смазка. Безвкусная, на силиконовой основе. Гарантия качества. В современности всё-таки многое стало практичнее. Билл кидает её возле простыни, затем оказывается у высокого комода. За «юнцом» следует длинная тень, заинтригованная и тихая. — Хочешь поиграть, золотце? — Пеннивайз наклоняет голову. Билл достаёт из верхнего ящика два кинжала, тонкие лезвия заточены и блестят серебром. — Это нам пока не понадобится. — Денбро улыбается косо, кладёт «игрушки» туда же, где смазка. Пеннивайз наблюдает за ним с отцовским восхищением, но совершенно не отцовскими намерениями. Билл подходит к нему тихо, меряя расстояние шагами. Не боится за столько-то лет, но любит театральность. — Готов быть моей игрушкой, старичок? Он хватает за грудки, заставляет разомкнуть губы, рукой под челюсть давит. «Старичок» мурчит утробно, покорно открывает рот шире, впуская юркий язык. Тянет свободные руки к рубашке, chaton перехватывает за запястье. Мёртвой хваткой, как канатами. Стягивает, вяжет узлы, отбрасывает. Избавляется от ненужной ткани самостоятельно. Всё молча, глаза в глаза. От Вильгельма веет железом, оно зиждется в позвоночнике и напряжённых мышцах живота. Билл берёт за шкирку, подобно нашкодившему коту. Заваливает на себя, заваливается на простынь. Не хватает по щеке шлёпнуть для полноты атмосферы. Пеннивайз только рад: бей, режь, толкай. Всё его рук плоды. Soleil⁸ кусается, впивается в нижнюю губу больно. Верхними клыками. Острыми, длинными, как у любого из них. Сжимает за челюсть, заставляет запрокинуть голову. Смотрит, как яркие белки гуляют туда-сюда, еле заметно, отражаясь алым на внешней стороне века. Вы бы удивились, узнав, насколько у «тростинки» сильные руки. — Снимай. И он снимает. Стягивает с вечно юного оборванца (в прошлом) штаны. Любезно, аккуратно вытаскивая стройные ноги из штанин. Денбро не даёт потрогать ниже пупка, немногозначительно пихает в плечо. Сам коротко проводит по тёплому члену. — Будешь не аккуратен — откушу тебе ухо, — Билли говорит холодно, а Пеннивайз ловит его ледяные осколки. Любуется тем, как вампирёныш руки складывает за голову и ноги ставит поудобнее. — Не нужно такой жестокости, моя радость. Я умею выполнять свою работу. — Вавилонские блудницы позавидуют. Им вездесущих ручищ не хватает да нрава покруче. «Нрав» просится изучить губами мальчишечьи ступни, целовать мягкие пятки, не оставляя слюны. Ползти выше, губами по лодыжке, подобно турецкой наложнице. Прислониться к икре, не губами, зато войти под кожу тягуче, подобрать капли пальцами. Услышать одобрительный стон. Проползти выше к внешней части бедра, подразнить маленького господина. Потянуть мясцо, отстраняясь. Подобраться сбоку, пока Билли мычит, кратко облизывая губы. Отстраниться-отклониться, собирая сок с подбородка. Погладить по кромке отпечатка зубов. — М-м-м, как-то суховато, не находишь? — Денбро нежится, жмурясь от того, как быстро собственная кожа регенерирует. Облизывается сыто, по-графски, когда слышит щелчок тюбика смазки. Вскидывает бёдра, давая прикусить и там. У высшей аристократии свои фетиши. Пальцы, уже человеческие, скользят, ласкают, потираются, гладят. Билл позволяет толкнуться в себя медленно. Потешить себя любимого изнутри. Билл п о з в о л я е т. А Пеннивайз только рад услужить малютке конкистадору. От этого ведёт длинным языком по внутренней части бедра, слитно и долго, на кончике губы блестит слюна. Билл лежит, наблюдает из-под ресниц, покачивая бёдрами в такт. «Надави», «разведи» командует вурдалаку, прямиком на подкорке, чтоб не филонил. Смазка заставляет заблестеть все мягкие складочки. Пеннивайз разводит пальцы, вылизывая нежное местечко возле паха. Билл чувствует натяжение чуть ниже живота, как волнообразно двигаются фаланги. Как приятно теплеет внутри. — Ты заставляешь меня скучать, дорогой. Поистине гадкий мальчишка. Когда Билл оказывается сверху, Пеннивайзу приходится распрощаться с остатками одежды, пуговицы разлетаются по полу. Звонкие, соседи точно оценят. Денбро не заставляет снимать балахон с рук, оставляет вурдалака лежать на ткани, словно мясо на тарелке. Шатобриан⁹, толстый, без кости. Самое оно. Mon cher¹⁰ красуется, сверху практически колдует, то отступая, то надавливая повыше солнечного сплетения. Размазывает вездесущими руками гранатовую «помаду» Пеннивайзу по лицу. Тот не успевает поймать любимые пальчики, довольствуется тяжестью на своей пояснице. Позолота льётся по изгибам тела, льнёт к белой коже, словно блёстки. Билли бы на рейв в центре Парижа, под потолком светиться. Денбро проезжается кончиками ягодиц по члену, ведёт выше. Мальчишечьи ногти оставляют следы на груди, красные, тонкие, как лезвия. Он дёргает к себе, практически продавливая чужую грудину подушечками пальцев. Сжимает рыжие космы, толкает его язык своим, заставляет наклоняться в нужную сторону. Не даётся, наслаждается тем, как серая с голубым кожа согревается. Они почти живые. Лишь тёмное местечко на шее и мертвячьи глаза выдают. — Не разочаруй, — Билли щёлкает смазкой возле чужого носа, — меня, ископаемое. — Ох, он не посмеет. Только не это, дорогуша. Знаешь же. Однако твой упырь, если б не возраст, кончил бы лишь от того, как ты сейчас сжимаешь его член за самый кончик. Вполне человеческий, покрасневший и горячий. Билл выдавливает смазку из тюбика, она обтекает венки, ложится по изгибу, словно масло для загара. Растирает круговыми движениями, уверенно и крепко. Пеннивайзу дозволено лишь пялиться, ёрзая в ожидании десерта. Плохим взрослым в их измерении положены конфеты. Денбро хватает за плечо сухой рукой, направляет внутрь, приподнимает подбородок надменно, когда головка проникает. Прикрывает глаза, опускает бёдра в режиме «слоу», скользит вверх, забирая с чужих губ горячее «обожаю тебя». Пеннивайз говорит с придыхом, честно открывая рот шире, когда Билли опускается почти до основания. — Это единственное, что мне в тебе нравится. — Денбро рассматривает его подбородок, кровь засохла, превращаясь в малиновую корочку. Билл качает бёдрами, вниз и вверх, затем снова вниз. Вн-и-и-з. И вв-е-е-рх. Не как на лошади. Скорее, подобно катанию по вощёной горке. Пеннивайз покорно держит лапы на его ляжках, не жмёт, не давит. Рефлекторно поглаживает большими пальцами, когда влажного тепла вокруг члена становится больше. Мальчишка с ним играется, темп не набирает, отклоняется назад, заставляя держать себя длинными руками. Люцифер, храни Францию. Протяжное и гортанное «diablotin»¹¹ выпархивает из лёгких, когда Билли впускает в себя полностью. Он оставляет густые остатки смазки на своём члене. Перехватывает скользящей рукой поудобнее за предоставленные в пользование плечи. Внутри тепло и мягко, хочется потереться, но у Вильгельма планы поинтереснее. — Готов к продолжению, Носферату? — Бровь рисованно поднимается, превращая его в злодея старой мультипликации. Пеннивайз смотрит на него, пока в глазах плещется золото с кровью. Денбро цепляет пальцами кинжалы. Один вручает вурдалаку. Притягивает нерадивого «папочку» к себе тягуче, словно ложку с патокой. Они знают друг друга в богатстве и бедности. В горе, здравии и угаре. Пространство меж ними трещит, искрит и плавится. Бесстыдно полыхает, подобно салемским ведьмам. — Повесели меня, mon doux¹². Пеннивайз делает надрез с лёгкой руки прямо под соском. Кровь проступает полуулыбкой. Упырь капли сцеловывает. Денбро проводит губами по его лбу, смотрит на лезвие. А видит лишь продолжение руки. Колет кончиком, кожа на лопатке расходится. По царскому веленью. Чертёнок крутит рукоять. Пробирается глубже, будто игла под ноготь. Билл смотрит, а кровь течёт вниз по спине. Почти что чёрная. Нефть. Пеннивайз отстраняется, ведёт тыльной стороной ладони вдоль рёбер. Считает шрамики-невидимки, он своего cheri¹³ повидал в обрамлении тысячи спален. Собственную спину щекочет, будто он загорает на углях. — Давай. — Билл запускает пальцы в рот. Крутит за подбородок, как бешеного пса. Прижимает лохматую макушку, чтоб сукин сын присматривал место покрасивее. Он выбирает там, где заканчивается грудная клетка, мягкая точка прежде вереницы рёбер. Продавливает красного, ведёт выше, раскрывая слой за слоем, пока не уткнётся в нечто твёрдое. Билл удовлетворённо шипит, позволяя боли растечься от грудины к горлу. Сам сидит на Пеннивайзе расслаблено, пока член дёргается возле чувствительной точки от каждой капельки крови. Денбро ослаблять капкан не намерен, быстренько оставляет сечку на плече в форме галочки. Клеймили обычно ворожей, но и престарелых вампиров сойдёт. Вильгельм — его ледяная королева. Король. Палач. Принц. Французы, говорят, чопорные. Грубоватые в противовес сладостям Марии Антуанетты. Так, оказывается, ещё и садисты со стажем. Не зря же королеве голову отрубили. Вот и Вильгельм рубит. Наотмашь, наискось, крест на крест. Живот пометить, как расположение ценного клада из истлевших кишок. По рукам резануть. Бритвочкой, словно надсат. Черкануть по груди, слева да справа. И под горлом, раскрыть мякоть навстречу, вывернуть ножик вместе с запястьем. Не сдохнет. Заодно порадует, раскрасит господину будни. Вытечет так много, что даже на стены останется. Денбро своего ещё добавит. Сам-то красуется уже колото-режущими по бокам, чутка под пупком. На ключице, прямиком по линии кости. Прямо-прямо и хвостиком вниз. У обоих печь долго будет, ножички-то серебряные. Благо не из ватиканского ордена. Тогда бы точно не до смеха. Билли любит со смехуючками, но не в постели. Ему сейчас только бы задом не ёрзать. Нечаянно своего суженого-ряженого не порадовать, пусть потерпит, помучается. Посидит внутри обездвиженный. Пока Денбро под грудью кусает, кинжал откидывает. Прихватывает. Отросшими когтями за кромки раны. Помочить кончики пальцев в акварельном всегда рад. Толкает Пеннивайза в центр арены, пришпоривает. Пока тот скользит спиной, оставляя кровавую дорожку. Ковровую, чёрт возьми. Стонет. Глаза горят, глядишь, брызнут искры. Пеннивайз накрывает юношескую грудь, липкую, словно верхушка пасхального кулича. Билл поворачивает шею набок. Ощущает клыки всеми клеточками тела. Сироп льёт по его шее, стекает каплями по груди. Тот, что постарше, роняет его же кровь изо рта, перебираясь на противоположную сторону. Билл дёргается, насаживаясь туже. Вспарывает спину когтями, раскрывает все секреты, глядишь, до «позвоночных» дотянется. Билли использует, как опору. Накалывает кожу с лопаток на «крючок» и выписывает круги бёдрами. Тазовые кости выпирают, разрезая неповинный воздух, а Денбро не теряет амплитуды, ощущая, как чужая плоть мокнет от собственной, обступающей со всех сторон. Пеннивайз его покорно выдерживает, пока навстречу не подаётся. Знает ведь, что тигрёнка раззадорит лучше хорошенько, дабы ушей не лишиться. Денбро меняет стратегию, теперь двигает тазом вперёд и вверх, прижимаясь вплотную. Движения становятся короче, но темп нарастает — Пеннивайз «сдаётся». Двигается навстречу, обнимая за спину и сжимая бедро. Они сталкиваются: разгорячённые, гибкие, напоминающие единый организм. Пульсирующий. Живой. Прижимаются к плечам друг друга, покрытые рубиновыми подтёками: на спине, груди, шеи, руках. Денбро понимает, что замедляется, поэтому ведёт когтями вниз, разрывая кожу с частичками мяса. Параллельно сжимается изнутри, замирая. Пеннивайз гортанно рычит, распарывает дьяволёнку плечо и кончает. Билли выпускает куски его спины из цепких лапок, позволяет приложить себя к полу. Кровь из него течёт, будто шампанское из открытой бутылки. Он улыбается. Кончает долго, мерно опуская тонкие руки на простынь.***
— Надеюсь, мы когда-нибудь сведём его в могилу. — Бен раскладывал книги: толстые — справа, тонкие — слева, непрочитанные — на верхней полке, прочитанные — на нижней, самые любимые — на средней. Билл тем временем медленно размещал свои вещи на столе. — Он уже там. — Денбро, удовлетворённый и сытый вчерашней ночью, действует чуть медитативней, чем обычно, давая возможность порассматривать себя со стороны, прежде чем начать интервью. — Не важно, ты понял суть. — Бен держал стопку книг в руках, сканируя полки, примеряя, чтобы всё смотрелось идеально. Тем временем Ричи на первом этаже тренировался в стрельбе из арбалета, и, судя по приглушённым крикам, тренировка проходит успешно. Не для соседей, разумеется. — Конечно. Готов начать, Стог? — Ох, я не самый интересный рассказчик. — Бен снял мантию, затем повесил её на спинку стула. Его рубашка напоминала о заснеженных Альпах, медведях и густых метелях. Билл хмыкнул, лучисто улыбаясь. Как же давно он не видел чистого снега. — Если хочешь, можешь излагаться в стихотворной форме, — Денбро подмигнул. Бен засмеялся, смущённый при упоминании своей поэзии, как и сто лет назад. Он сел на стул, смотря на приобретённого старшего брата вполоборота. Профиль Билла оставался столь же совершенным, как в 1781-м. Хэнском подтянул джинсы — самые удобные штаны в мире, как он сам говорил. Ослабил немного ворот рубашки и вытянул ноги, обутые в мартинсы из первой коллекции. — Пожалуй, начну с того, что я… Из аристократической, но обедневшей семьи. Мать ждала, что Бен продолжит судейское дело отца, женится на даме с увесистым приданным и умрёт в окружении слуг на мягкой постели. Всё вышло наоборот, но это не самое трагичное. Хэнском вспоминает мать, следующими словами: тучная женщина со стальной осанкой, роскошными волосами цвета кофейной гущи. Нравом покруче любого мужчины. Бен помнит, что мать, несмотря на потерю статуса, сохраняла совершенный внешний вид и никогда не забывала принять капельку белладонны для бледности. Трагично, что матушка после исчезновения единственного сына покончила с собой, выпив экстракт пресловутой белладонны из своей косметички. «— Ты ведь знаешь, что меня могло с вами и не быть. Но матушка, земля ей пухом, отправила меня учиться в Лондон. Уговорила своего любовника взять меня в подмастерье. Отец об этом, конечно, знал, но сам был гулящий. К тому же бедный». В 1780-м трое детей, не считая старого маразматика, перебрались в Лондон. Как раз к Бунту лорда Гордона¹⁴. К слову, зрелище весёлое — наблюдать, как дома католиков закидывают камнями и жгут. Через год в тот же Лондон перебрался Бен, в подмастерье у любовника матери, что работал архитектором. Они жили недалеко от рынка, в доме с высокими потолками. Хэнском, совсем зелёный, но уже безумно старательный, пропадал за книгами и чертежами. В те дни, когда ему доводилось бывать на улице, он изучал фасады, часто наведываясь в библиотеку, дабы узнать историю того или иного здания. «— В один из визитов я увидел там Беверли. День тогда дождливый был, в библиотеке почти никого не было, поэтому я очень удивился. Ну, и потому, что она была девушкой без компании». Беверли заговорила с ним первой, придерживая книгу об истории одной рукой. Первый их диалог был короткий, не потому, что не хватило красноречия, — скорее, Бен опешил от незнакомки с ярко-зелёными глазами, а когда она спросила, что он так внимательно изучает, — Хэнском забыл английский и как дышать. Благо через неделю они встретились в той же библиотеке, когда по крыше вновь били капли. Бен тогда прочувствовал значение слова déjà vu. «— В этот раз я всё-таки смог рассказать о том, что изучаю. Правда… заикаясь, но всё же». Они встречались каждый дождливый день, разговаривали о книгах, пересказывали друг другу, что успели вычитать. Беседовали об архитектуре, истории древнего Египта и философии. Беверли рассказывала Бену то, чего он не видел ни в одном учебнике. Исключительное внимание она уделяла ирландским мифам и быту простолюдинов. Когда Бен спросил, не с зелёного ли острова приехала Беверли, она улыбнулась, ответив: «Оставим это на следующую встречу». Так она отвечала на любой не привлекающий её вопрос. Параллельно с общением с таинственной мисс Марш Хэнском продолжал обучение, нарушая продуктивные деньки думами о том, точно ли хочет посвятить этому свою жизнь. Поймите правильно: Бену нравилась архитектура, ему доставляло удовольствие разбираться в устройстве вещей, которые его окружают. К тому же он был хорош в сборке деревянных кораблей (не в натуральную величину, разумеется). Но его страстное сердце пело не от чертежей и измерений, а от поэзии. «— Мне с детства нравилось писать стихи, но насколько они хороши, я не знал, да и стабильного заработка поэзией было не добиться». Впрочем, мучиться житейскими вопросами Бену оставалось недолго — в середине ноября 1781-го он с Беверли вышел за пределы библиотеки. В театр, на шекспировского «Короля лир». Спектакль прошёл чудесно, камерный зал принял их в двух кварталах от торговой площади. Бен всё переживал, понравился ли вечер его спутнице «— Я усадил Беверли в карету, хотел проводить её, но она сказала, что мне беспокоиться не о чем. В итоге я поехал домой. Мы проезжали через переулок, когда я услышал крик кучера и жуткий чавкающий звук». Один из тех моментов, когда волосы на твоём затылке шевелятся, а все чувства: слух, зрение, даже осязание и вкус — направлены на… нечто. Крики кучера стихли быстро, в мгновение Бен услышал ржание лошади, а затем поздоровался лбом с дверью кареты, когда та накренилась. «— Меня выволокли на улицу, как мешок картошки. Я сильно ударился головой, поэтому мало что помню, но наутро я очнулся в комнате с плотно занавешенными окнами и свечами. А, ну и ко всему прочему я был вампиром». Бен смеётся, Билл подхватывает вполсилы, дабы руки не дрогнули. Хэнском говорит о том, как узнал про «нижнюю» сторону Лондона (да и не только). О Беверли, что с опущенной головой зашла к нему в комнату и долгое время сидела на краю кровати, молча сжимая кулаки. О Пеннивайзе, который появился в дверях сразу после ухода Марш. «— До меня долго доходила суть происходящего. Но единственное, что я понял сразу, — Пеннивайз мудак». Этот же мудак вытащил Бени из повозки, прокатив головой по асфальту, и заставил выпить своей крови. Однако самая интересная часть истории заключается в том, что существование Бена тщательно скрывалось одной рыжеволосой леди, которой пришло в голову оградить от вампирской канители смертного друга. Как любят говорить русские — всё пошло по пизде. Старый клоун прочухал смертный дух на платьях Бев и не нашёл ничего лучше, как вписать несчастного гостя в вечеринку. «Я сделал это ради тебя, лисичка. Теперь вы можете говорить о книжках вечно». Билл складывает заполненные страницы в стопку. Он заполняет пустое пространство чистой бумагой, продолжает молча слушать. Косится на полупрофиль Бена и думает о том, мог ли Пеннивайз действовать не из своей прихоти или жажды окружить себя кем-то, а потому что действительно думал о Беверли? О ком-то из них? «— Кстати, буквально в первую ночь моего обращения все поняли, что я ужасный охотник. Да уж… какая-то очень длинная ночь была». Хэнском улыбается, почёсывая шею. Билл слушает всё так же, но ухмыляется совсем иной мысли в голове.