Тёплый летний вечер лениво колышет оконную занавеску, принося с собой запах перечной мяты, растущей под нашим окном. К этому запаху примешивается сладкий аромат бордовых флоксов, которые Уилл посадил прошлой осенью. Флоксы эти, крупные, яркие, были его гордостью. Вообще, я никогда не думал, что Уилл начнёт выращивать цветы в нашем заросшем садике. Но однажды там появились белые пионы, затем — огненные георгины и душистый горошек и наконец — флоксы. Уилл мог часами пропадать в саду, надев на голову соломенную шляпу. Он закатывал рукава любимой клетчатой рубашки и брал в руки инструмент, попутно разговаривая с цветами. В жаркие дни он поглядывал на окно кухни, зная, что я наблюдаю за ним. Он улыбался, взглядом показывая на плетёный столик, окружённый пионами. Тогда я наливал в высокие стаканы домашний лимонад и выходил к нему, желая утолить его жажду.
Позже в саду появилась маленькая грядка с зеленью. Базилик, кинза, сельдерей, мята… Использовать их при готовке было неимоверно приятно. Растирая в пальцах красные листья базилика, я любовался Уиллом, сидящим у окна с бокалом белого вина.
Ветер затихает, и я открываю глаза. Грэм не спит, его ресницы подрагивают, а глаза излучают живой интерес. Я улыбаюсь:
— «Ты знать не можешь, как тебя люблю я,
ты спишь во мне, спокойно и устало.
Среди змеиных отзвуков металла
тебя я прячу, плача и целуя».
Уилл растягивает губы в улыбке, лениво, сонно. Я вижу ниточку слюны, соединяющую губы. Моя ладонь скользит к его пояснице, и он прогибается, прижимаясь ко мне тёплым животом.
За окном стрекочут птицы, их птенцы жадно просят пищи, словно не съели только что трепещущего в клюве червяка. Я вспоминаю Беделию Дю Морье, гостившую у нас недавно.
— Ганнибал?
Уилл ждёт моего внимания, запуская длинные пальцы в мои волосы. Он нежно перебирает их, заправляя седые прядки за уши. От этих лёгких прикосновений я всегда покрываюсь колючими мурашками, и Уилл смеется: «Ганнибал, по тебе пробежали ёжики».
— Ганнибал, по тебе…
Я не даю ему продолжить, наваливаюсь всем телом, прижимаю к влажным от пота простыням и нежно целую, медленно спускаясь от губ к шее, покрывшейся тёмной щетиной. Мне нравится чувствовать эту его жёсткость щекой. Грэм хочет что-то спросить, упирается ладонями в мою грудь, и я неохотно отстраняюсь.
— В последний наш ужин с гостями…
— С Беделией, — поправляю я.
Тихий вздох и лёгкая улыбка.
— …тебе понравилось?
Я заглядываю в его серые глаза и начинаю желать его сильнее:
— Более чем.
— Не жалеешь?
Я делаю плавное движение бёдрами, и Уилл прикрывает глаза, закусив нижнюю губу.
— Нисколько…
Я вспоминаю тот вечер, вспоминаю горячее асадо с соусом чимичурри. Вспоминаю, с каким аппетитом Грэм накалывал жареное мясо на вилку.
— Когда-нибудь, — я касаюсь губами кончика его носа, — мы можем повторить.
— Беделии больше с нами не будет, — хмыкает Уилл.
— С ней ужин был особенным, не спорю.
— Он был нужным.
— Нужным? Тебе нужен был не ужин, Уилл, а понимание наших с ней отношений. Ревность — плохое чувство, но иногда именно оно движет нас вперёд. Всегда приятно оставить позади сомнения и жить дальше.
— Я не мог. Она была моей маленькой мозолью.
— Твой муж — доктор, Уилл. — Я смеюсь. — Я могу избавить тебя от всех мозолей, которые тебе мешают.
— От всех-превсех? — по-детски спрашивает Грэм, касаясь пальцами моих губ. Я тут же целую его руки, губы, глаза.
— Только скажи, мой мальчик…
* * *
— Здесь очень жарко, доктор Лектер, можно мне воды?
Беделия не знала, что таксист намеренно не включил кондиционер, сославшись на поломку. И вез ее самой дальней дорогой, изматывая жарой и жаждой. Уилл улыбнулся, услышав её голос, и громко, чтобы его было слышно, произнес:
— Конечно можно, мадам Дю Морье, одну секунду!
За столом Беделия была в ясном сознании, что говорило о выборе Уилла сохранить ей жизнь. Всё, что мне оставалось, — обезопасить её своим к ней отношением. Уилл не жаждал её смерти, он жаждал обладать мной единолично, не желая ни с кем делиться. А Беделия… Её смерть для меня не первостепенна. Возможно, позже, в других обстоятельствах…
* * *
— Только скажи, мой мальчик…
— Есть ещё одна, только…
Запах перечной мяты становится сильнее, ветер усиливается, а вдали раздается грозовой раскат.
— …только её я действительно хочу удалить. Насовсем.
— Имя, Уилл…
Грэм тянется ко мне губами, приникает как к источнику. С его губ срывается стон, тихий, желанный.
— Имя, мой жадный мангуст, — требую я громче.
— Алана Блум. Я хочу, чтобы мы убили Алану Блум.
Моё сердце радостно сжимается в предвкушении охоты, и я улыбаюсь:
— Я думал, ты никогда мне это не предложишь. Для тебя — все что угодно…
