Они пришли к хижине у самого подножия замка. Этот домишко, в отличие от большинства других, встретившихся им на пути, не выглядел заброшенным: калитка была свежевыкрашена, а внутренний двор — тщательно прибран.
Чародей подтянул повыше сползшую с его плеча руку менестреля, не подавшего ни единого признака жизни с тех самых пор, как они покинули рыночную площадь.
— И каков план? — спросил Чародей.
— Такой же, как обычно, — ответила девчонка, опустив Мистера Кота на землю.
Она без особого труда перелезла через калитку, отряхнула платьице, будто пытаясь привести его в более приличный вид, а потом постучала в дверь.
Минуту спустя из дома вышел старик. Одетый неброско, но опрятно, он являл собой непривычное зрелище: на его коже не было ни следа разложения, лишь синюшная бледность, нисколько не свойственная ничему живому, выдавала в нём проклятие. Из распахнутой двери доносился совершенно непривычный запах свежих лесных трав и можжевельника.
Старик высоко приподнял брови, оглядывая нежданных гостей, и этим показался Чародею до странного знакомым. Эта мысль, впрочем, тут же его покинула, когда, выскользнув из ослабшей хватки, тело менестреля снова принялось оседать вниз. Чародей едва успел перехватить его поудобнее, чтобы предотвратить падение.
— День добрый, — сказала девочка, а потом указала на Чародея и его нелёгкую ношу, — мы тут по делу.
— Проходите уж, — сказал старик и махнул рукой, зазывая их внутрь.
Калитка распахнулась сама собой.
Уже в доме они обменялись скупыми приветствиями — старик коротко представился Травником. Это имело смысл: почти все стены в комнате были завешаны пучками сухих трав, на столах громоздилось множество закупоренных склянок и бутылочек, полных разноцветных жидкостей и смесей порошков. На навесных полках ютились тяжёлые тома в плотных кожаных обложках и аккуратные стопки пергаментных листов, пожелтевших от времени — чернила на них едва ли были неразличимы. И ещё огромное количество книг и свитков неопрятными кучами развалились на полу меж столами, тумбочками и несколькими узкими кушетками. Перемещаться среди этого беспорядка было непросто, но Чародей мог оценить собранную коллекцию знаний.
Возможно, когда-то хозяин дома был учёным или колдуном… или лекарем, если судить по пустующим койкам и сгруженным на тумбу рулонам со старыми бинтами.
Чародей, едва не запнувшись о парочку книжных стопок, кое-как сгрузил неподвижного менестреля на ближайшую кушетку. Старик бесцеремонно обогнул его и наклонился к новоприбывшему пациенту, бубня что-то невразумительное себе под нос.
Девочка, явно знакомая с обстановкой, без труда сманеврировала между койками, тумбами и горами книг и забралась на один из подоконников в другой части комнаты, устроив кота у себя на коленях. Она, мигом растеряв всю прошлую живость, теперь лишь глядела на пустые улицы и, бессознательно поглаживая питомца, принялась едва слышно напевать мотив баллады — той самой, что менестрель исполнял на рыночной площади. В её немигающих глазах отражалась серость городских улиц и больше ничего. Чародею подумалось, что она не отзовётся, если он решит обратиться к ней. Проверять он не стал.
Травник тем временем уже осмотрел рану и с тяжёлым вздохом отстранился. Он сел за наименее захламленный в комнате стол, достал ступку и высыпал в неё содержимое нескольких склянок. Потом старик забросил в полученную субстанцию горсть сушёной мяты и взял с подоконника светло-розовое соцветие наперстянки.
Это привлекло внимание Чародея: соцветие было свежим, словно только из сада: цветки-колокольчики всё ещё сохраняли упругую форму и не поблёкшие цвета.
— Живые цветы? Здесь? — удивлённо спросил Чародей.
Девочка на мгновение оборвала свою песнь, но потом, передёрнувшись, продолжила так же тихо напевать.
— Они не живы, лишь заморожены в мгновении, — сказал Травник, — тебе ли не знать, на что способна магия, раз уж ты называешь себя чародеем.
Он сомкнул ладонь в кулак, сминая мягкую текстуру лепестков — Чародею на мгновение даже стало жаль хрупкие цветки, сохранившие в своём облике память об июньском солнце. Когда Травник раскрыл ладонь, однако, на месте ярких цветков был лишь серый прах. Его-то он и закинул в ступку к прочим ингредиентам.
Что-то тут было не так.
— Наперстянки — не лучшая помощь в лечении кровоточащих ран, — сказал Чародей, знания будто сами собой находили выход через его уста, — их используют при лечении отёков.
Травник задумчиво хмыкнул и принялся толочь смесь.
— Ты проходил обучение у лекаря? — спросил он и тут же продолжил говорить, не дожидаясь ответа: — Верно, в прежние времена листья наперстянки использовали для лечения водянки или для облегчения сердечных недугов. Правда, в весьма малых количествах. Недаром в народе эти милые цветочки называли «колокольчиками мертвеца» — переборщил с дозировкой, и конвульсии с галлюцинациями в придачу — лучший из исходов. Худший — не самая приятная смерть. А ещё…
Травник, словно опомнившись, замолчал. Казалось, он и сам не ожидал, что его вот так вот прорвёт на целую речь.
Любопытство Чародея же только росло:
— Зачем тогда нужны эти цветы?
— Это не лечебная микстура, — ответил старик, вернувшись к перемешиванию ингредиентов, — и ценность этих цветков вовсе не в их медицинских свойствах, какими бы они ни были, а в магии, сохранившей их подобное жизни обличье.
— И что это за магия?
— Особая, — раздражённо отрезал он.
Когда Травник высыпал полученную смесь в миску и залил её водой, Чародей ощутил, как воздух в комнате задрожал от затаённой энергии. Даже девочка замолкла и отвернулась от окна, вполне осмысленным взглядом уставившись в их сторону. Содержимое миски едва заметно сияло в тусклом полумраке комнаты.
Было в магии, вызвавшей свечение, что-то знакомое, словно Чародей уже когда-то ощущал это… во сне.
Или на доле подаренного кинжала.
— Вам знаком Рыцарь-странник? — вопрос покинул его уста раньше, чем Чародей успел одёрнуть себя.
— Рыцарь-странник? Пожалуй, да, помню его. Славный малый, — сказал Травник и слабо улыбнулся, отбросив свой бесстрастный образ. — Давно это было, в пору бы и забыть. Я видел его лишь единожды: пусть он и ходил в полированных доспехах и с нашивками герба Камелота, но обычным рыцарем он явно не являлся. Забрало не поднял за весь наш разговор ни разу. Да и говорил он тихо, словно боялся, что я узнаю его по одному только голосу.
— А Вы бы узнали?
— Кто знает, — ответил Травник и пожал плечами, снова замыкаясь.
Обратился он уже к девочке:
— Оплата?
Она тряхнула головой, словно прогоняя дремоту, ухмыльнулась, и в глазах её зажглись прежние проказливые огоньки. Она достала из потрёпанной наплечной сумки небольшой томик — Чародей определённо уже видел его раньше на прилавке рыночной площади — и швырнула его на верхушку одной из книжных куч.
— К сожалению, новых книжек не прибудет ещё очень долгое время. Эти, — она по очереди указала на Чародея и неподвижного менестреля, — устроили на рынке такую потасовку, что ни один торговец не рискнёт вернуться в ближайшие лет сто.
— Да, я слышал, — ответил старик и снова приподнял брови, — даже отсюда.
Чародей неловко переступил с ноги на ногу.
— Ладно, неважно, — сказал Травник. — Мне нужно время обработать раны. Займите себя чем-нибудь.
— Мы будем в саду, — сказала девочка и после короткого кивка Травника утянула не успевшего и слово вставить Чародея к одной из боковых дверей.
Эта дверь определённо не должна была вести наружу, — рассеянно подумал Чародей, когда дверь захлопнулась за ними. Но больше ни о чём, однако, он подумать не мог — только почувствовал, как от удивления у него распахнулся рот.
— Красиво, да? — сказала девчушка и широко улыбнулась.
Комнату заливал свет.
Это не было тусклым освещением городских улиц или потусторонним мерцающим свечением магических фонарей. Это даже не был свет от открытого пламени. Нет, комнату заполняло белое сияние, излучаемое небольшой сферой, зависшей над потолком, будто в невесомости.
Когда глаза Чародея привыкли к почти болезненно яркому свету, он смог увидеть наполнение комнаты. Девчушка не лгала: это и правда был самый настоящий сад. Зелёный и цветущий. Здесь собрались, казалось, все возможные травы, ягоды и низкорослые кустарники, какие только можно было отыскать в лесах, когда небосвод всё ещё возил по себе солнечный диск, а потом уместить в небольшой комнатке с наглухо забитыми окнами, съехавшим от времени немного набок потолком и с заваленным почвой полом.
Пахло здесь именно так, как может пахнуть лесная поляна поздней весной, но воздух был слишком спёртым и сырым, чтобы можно было вынести долгое пребывание здесь. В конце концов, это была лишь комната с запертым внутри цветущим садом…
И осколком Солнца.
— Да, красиво, — ответил Чародей с большой задержкой.
Он обернулся, чтобы взглянуть в лицо своей собеседнице, и по коже его побежали мурашки: на лице девчушки не было ни следа гнилостных язв, а оттенок кожи стал смуглым и без болезненной бледности. Волосы её сияли здоровым блеском, а на щеках был лёгкий румянец.
— Меня зовут Мари, — сказала она и протянула ему ладонь для рукопожатия.
— А я — Мерлин, но ты не должна никому это говорить, — ответил он и заговорщически подмигнул: при таком освещении его глаза, наверняка, были видны в круглых прорезях маски.
Она подмигнула в ответ и воображаемым ключом заперла свои растянувшиеся в улыбке губы.
— Это место особенное, — прошептала она и плюхнулась в траву, голос её был сонным. — Здесь секреты хранятся лучше всего.
Чародей прикрыл глаза и глубоко вдохнул. Невыносимо пахло травами и летними цветами, а свет был столь ярким, что проникал даже за плотно сомкнутые веки. И обдавал почти забытым теплом.
Можно было в самом деле представить, что мир за пределами комнаты был лишь страшным сном.
— В некотором смысле так и есть, — произнёс женский голос в его голове, — только вот самое страшное в этом сне то, что сколько ни пытайся, не проснуться.
Тёплый влажный воздух дурманил, и Чародей, последовав примеру Мари, решил прикорнуть.
───※───
Поляну заливало солнце, на небе не было ни облачка.
А ещё с неба крупными хлопьями сыпался снег.
Алые гроздья рябины мелькали среди ивовых ветвей, а едва распустившиеся подснежники оплетали вьюнки. Папоротник-орляк соседствовал с орешником, и лаванда тянулась к поросшему лишайником дубовому стволу. Пахло хвоей и мятой.
Ничего из этого не имело смысла.
Перед ним, расположившись среди буйства трав, сидел человек, но черты были неразличимы в окружившем его ослепляющем сиянии. Он пытался что-то сказать, но вместо слов его едва различимые уста покидал лишь звук сродни звону сотни крошечных колокольчиков — переливистый и совершенно невнятный.
Силуэт от раздражения сомкнул ладони в кулаки. Снежные хлопья забавно застревали в его волосах, и Мерлин со смешком смахнул снежинки лёгким порывом ветра.
Силуэт всё ещё пытался что-то сказать, раздражаясь всё больше и больше своей невозможности говорить. Но Мерлин лишь улыбнулся и, крепко зажмурившись, притянул его в объятие.
— Я всё ещё ищу тебя, но осталось немного, — сказал он этому человеку, — совсем немного.
— И всё же жаль, что ты его не слышишь, — произнёс женский голос, — это многое бы упростило.
Не прерывая объятие, Мерлин сщурился в её сторону. Снег огибал её полупрозрачную фигуру в своём плавном падении, но Моргана всё ещё не была здесь нежеланна. Небо должно было бы разверзнуться ливнем, а лес ссохнуться под её тлетворным влиянием. Вот только ничего из этого не происходило.
В руках у неё была почти уже догоревшая кадильная свеча.
— Здесь нет ни бесов, ни чертей, — отшутился он.
— Большинство вещей имеют лишь тот смысл, что мы в них вкладываем, — ответила она.
Лицо Морганы не было скрыто за маской, оно было в точности таким же, как он… помнил.
— Не пойми меня неправильно, — продолжила Моргана, ухмыльнувшись, — есть сотни способов сделать что-либо сакральным. Особенно смерть.
Мерлин тихо усмехнулся:
— Чародеи не способны умереть, пока в мире остаётся магия. Я есть явное тому доказательство.
— Ох, Мерлин, — Моргана медленно и осторожно села на землю, подолом платья приминая траву. На лице её застыло почти жалостливое выражение.
— Такое колдовство, как и любое другое — пусть ты и забываешь об этом временами — требует тщательно спланированного ритуала. И иногда единственное, что можно сделать, так это подбросить в походную сумку рыцарю невзрачную кадильную свечу и понадеяться, что он ею воспользуется. И что боги Старой Религии смилостивятся от столь жалкого подношения, — она тяжело вздохнула. — Но даже этого вполне может оказаться недостаточно.
Фигура из света сжала его в болезненно крепких объятиях, но Мерлин даже не попытался отстраниться, лишь прильнул ближе к почти позабытому теплу, вновь закрывая глаза:
— Всё снова будет хорошо, когда я доберусь до Усыпальницы. Рыцарь-странник проведёт меня в замок, я одолею Короля, и всё снова будет как раньше…
А потом Мерлин, ещё сильнее прижав к себе фигуру из света, добавил:
— Мы любили его слишком сильно, да?
Запах ладана ударил по ноздрям. Моргана придвинулась ближе и осторожно — очень осторожно — коснулась его плеча.
— Ты не можешь продолжать идти вслепую, — произнесла она.
— Нет, не могу, — признался Мерлин. — Даже если очень хочется.
В отдалении прозвучало тихое эхо далёкого раската грома, но Моргана лишь сжала его плечо своими длинными бледными пальцами.
— Пока что спи спокойно, кошмары не потревожат тебя здесь.
Руки её подрагивали. Моргана перешла на едва различимый шёпот:
— Я тоже встречу тебя у Замка, и, если ты всё ещё захочешь меня на своей стороне, мы дойдём до Усыпальницы вместе.
Снег падал сверху, несмотря на ясное небо и летнее тепло. Пахло хвоей и ладаном, таким, какой сжигают на последней молитве. В чужих объятиях было уютно и будто бы даже счастливо.
Ничего из этого не имело никакого смысла.
───※───
К тому моменту, как Травник распахнул дверь, прячущую их от внешнего мира, на голове смеющейся Мари уже громоздился готовый цветочный венок.
Чародей плохо помнил свой чудной сон, но при пробуждении он почувствовал небывалый прилив сил. Когда-то давно в детстве мать Мерлина научила, как нужно сплести между собой длинные стебельки полевых цветков, чтобы они сложились в цветную корону. Он не понимал этого, да и не слишком-то желал понять, но теперь этого и не требовалось — магия без особых усилий могла плести за него.
— Иди проведай брата, — сказал Травник Мари. Она с большим неудовольствием встала, отряхнула налипшую землю со своего платья и вышла из комнаты. Ей явно не хотелось покидать солнечный сад.
Когда она пересекла дверной проём, Чародей увидел, как цветущий венок в её волосах обратился в обод из ссохшихся стебельков и увядших цветков.
— Они брат с сестрой? — спросил Чародей невпопад.
— Да, хотя редко помнят об этом, — ответил Травник. — Впрочем, мало кто вообще способен помнить хоть что-то, так что это не удивительно. Поразительно скорее то, что даже лишившись воспоминаний они всё ещё хранят родственную связь.
Перед тем, как старик захлопнул за собой дверь, Чародей заметил, как сидящий на кушетке менестрель мерно почёсывал за ухом Мистера Кота. Пристроившаяся рядом Мари увлечённо листала первую попавшуюся книгу. Они явно переговаривались между собой, но тихо и не глядя друг на друга.
— Вы помните, — сказал Чародей без нотки вопроса в голосе, когда дверь закрылась.
Старик усмехнулся:
— Я тоже помню далеко не всё. Время об этом позаботилось.
— И всё же?
— И всё же я помню больше, чем кто бы то ни было ещё. Юноша этот, что только оправился от очередной нелепой смерти, написал не одну балладу на основе моих россказней о былых временах. Уверен, он бы с удовольствием спел о собственных воспоминаниях, если бы они остались. Но память — роскошь для проклятых. Впрочем, по крайней мере, он всегда помнит об их дурном питомце, что вечно норовит расцарапать мои тысячелетние фолианты.
Старик пытался звучать недовольным, но Чародей почему-то знал, что за напускным раздражением скрывалась симпатия. Вероятно, без таких визитёров в жизни Травника оставалось бы лишь одиночество. Но старик, тем не менее, лишь увиливал от ответа, а Чародей намерен был выяснить истину:
— Этот осколок света помогает вам сохранить рассудок, верно? — Когда старик коротко кивнул, Чародей добавил: — Но как он у вас вообще оказался?
— Этот шар света, — Травник осторожно подбирал слова, — появился в моей лаборатории на следующий день после… дня, когда Солнце исчезло. Я не знаю… до сих пор не знаю наверняка почему. Осколок последовал за мной даже тогда, когда я переселился из королевского замка.
Чародей обнял себя руками. Несмотря на тёплый плащ и духоту залитой солнечным светом комнаты, он ощутил пробирающую всё тело дрожь.
— Соберись, — прошептал женский голос у него в голове, — спроси то, что по-настоящему тебя беспокоит. Судьба не просто так привела тебя сюда.
Воздух вокруг — сырой и душный — показался на мгновение сухим и горячим. А от яркого света хотелось закрыться, укутаться в плащ и снова затеряться в корнях ссохшегося Древа на всё следующее тысячелетие. Он не смотрел на лицо своего собеседника.
— Сложно довериться человеку, отказавшемуся показать своё лицо, — произнёс Чародей вместо того, что на самом деле собирался сказать, и постучал пальцем по краю собственной маски.
Травник вопросительно приподнял бровь.
— Рыцарь-странник, — напомнил Чародей. — Вы назвали его славным малым, но он скрывал свою личность.
Травник вздохнул.
— Пусть так, но легко довериться общему горю. Он пришёл ко мне в поисках ответов. И ответы эти разбили ему сердце так же сильно, как и мне. Это, так или иначе, сближает.
Чародей сложил ладони замком перед собой, он не стал ничего спрашивать. Старик продолжил сам:
— Сейчас-то я почти ничего не чувствую — мёртвое сердце давно окостенело. Но тогда рана была ещё свежа… Был у меня когда-то подмастерье, которого я всегда больше воспринимал как сына, нежели ученика. Я так никогда и не узнал, что именно произошло в тот день, когда погиб Принц, но уже на следующее утро Король на главной площади сжёг колдуна, которого назвал виновным.
— И это был ваш ученик? — спросил Чародей, не поднимая взгляда от блекло-розового соцветия валерианы перед собой.
— Да, это был он, — Травник вздохнул совсем уж тяжко. — До самого последнего мгновения я был в полном неведении. Меня держали в темницах: тоже подозревали в измене, как оказалось позже. Один из рыцарей был так добр, что рассказал мне об участи Принца и моего несчастного ученика, пусть и рисковал за эти сведения головой. В конце концов, король просто отпустил меня, припомнив все те годы, что я прослужил ему верой и правдой. А что мне было с этой свободы?
— Ваш ученик убил Принца? — вопрос пришлось выдавливать сквозь плотно сжатые зубы.
Чародей почувствовал, как старик сверлил его взглядом.
— Король тронулся рассудком, когда увидел смерть сына — вот, что говорили все. Всего через пару дней после похорон он легализовал столь ненавистную ему магию и объявил свою дочь новой наследницей. Кто знает, был ли на самом деле виновен мой бедный ученик, или это решение было очередным помешательством безумца, — в каждом его слове сквозила горечь.
Травник тяжело вздохнул, внимательно оглядел Чародея (пусть даже маска всё ещё скрывала его лицо), а потом добавил:
— Но есть способ узнать.
Старик поднял руку вверх, касаясь приблизившейся сияющей сферы, и когда он опустил ладонь, в ней был зажат крошечный клочок чистого света.
— Пойдём со мной, — сказал Травник.
И Чародей последовал за ним.
