Принц-Солнце

В небольшом с виду доме Травника удивительным образом умещалось несколько комнат. Ни одна из них не была столь же увлекательна, как комната с садом, но весь дом был насквозь пронизан следами жизни и ароматом душистых трав. В одной из комнатушек хранились десятки магических объектов — зачарованные зеркала и медальоны, различные плетёные узелки и посохи друидов, подозрительно обёрнутый тяжёлой цепью невзрачный ларец и несколько пыльных стопок магических фолиантов. Это не походило на логово могущественного колдуна. Казалось, словно все эти предметы были давным-давно заброшены, как бесполезные игрушки. — Я слукавил, когда сказал, что мою память хранит осколок света, — сказал Травник. — Это лишь катализатор, и у меня ушли многие годы на то, чтобы найти способ по-настоящему воспользоваться его энергией. Они спустились в подвал. В отличие от остальных комнат, захламленных и переполненных, здесь было до странного пусто: в помещении ютился один-единственный низкий столик, столешница которого по высоте едва достигала уровня колен, а на нём стояло какое-то устройство — в тусклом свете, льющимся из дверного проёма в абсолютно тёмную комнату, было не разглядеть. Пахло здесь лишь пылью и запустением. Травник выпустил зажатый в ладони осколок света, и тот послушно завис в воздухе. Чародей на мгновение поморщился от внезапного света, а потом внимательнее присмотрелся к затейливой коробочке на столе. — Это — музыкальная шкатулка, — сказал Травник, отвечая на невысказанный вопрос. — Была ею, когда-то, по крайней мере. Удивительная вещица прямиком из кармана контрабандиста, коих когда-то было довольно много. Самое полезное моё приобретение, чудесным образом перенесённое из-за внешних стен. Стоило целое состояние, да вот только по эту сторону стен деньги уже тогда потеряли свою ценность. — И какую мелодию она играет? — заинтересовался Чародей. Шкатулка излучала слабую дребезжащую магию. Если прислушаться — не ушами, но тем, что заменяло мертвецам душу — то можно было различить сотни тихих шепотков, скребущихся в шестернях механизма. Едва ли это была обычная вещица. Травник подтвердил его сомнения: — Она не музыку производит. По крайней мере, не в музыке её назначение. Раньше она могла запоминать чужие разговоры, а потом с точностью их воспроизводить — полезная вещица для всяческих шпионов. Неудивительно, что такая дорогая. — А что она делает сейчас? Вы ведь что-то с ней сделали, — помимо потустороннего шёпота в шкатулке было касание чего-то ещё — светлого и лёгкого, а ещё смутно знакомого. — Верно, — Травник слабо улыбнулся. — Я немного поэкспериментировал с ней. Теперь, благодаря энергии солнечного осколка, она может проигрывать воспоминания. Нужно только завести механизм и позволить шкатулке говорить. Мне кажется, тебе это требуется. Чародей коротко кивнул, и старик оставил его одного. Когда Чародей осторожно взял шкатулку в руки, осколок света покинул своё неопределённое место под потолком и юркнул в боковую стенку механизма. Солнечные зайчики разбежались по тёмной стене желтоватыми полумесяцами и цветными бликами, закрутились и заплясали в хаотичном хороводе. Чародей шумно вдохнул пропыленный воздух подвала и принялся медленно раскручивать ручку шкатулки. Как только рычажок выкрутился до упора, весь механизм со звоном защёлкнулся, а блики всем своим хороводом собрались в одну точку. — Если начнёшь копать, то рыть придётся до конца, — сказал голос в его голове. — Дальше притворяться уже не получится. — Ты говоришь так, — с раздражением ответил он Ведьме, — словно не ты хотела этого в первую очередь. Когда Чародей отпустил заводной ключ, вместо музыки из шкатулки раздался пронзительный детский плач. Точка света на стене расползлась в крошечную фигурку младенца, окружённого ореолом света. — А вот и он, — сказала Ведьма со смешком в голосе, — чародей по праву рождения. Чародей протянул руку к стене, но не успел он дотянуться, как младенческий невнятный плач сменился детским смехом, и фигурка на стене увеличилась в размерах, сменившись бегущим ребёнком лет пяти. — Мерлин! — позвал из шкатулки голос его матери. — Мам, смотри! — произнёс детский голосок, и фигурка из света вскинула руки вверх, вызывая бурю цветных искр. — Сколько раз я тебе уже говорила, — продолжил женский голос утомлённо, — ты должен хранить это в тайне. Помнишь? Это наш маленький секрет. Пожалуйста, Мерлин, вернись домой, пока тебя никто не увидел. Искры погасли, но картинка продолжила меняться: ребёнок рос, а звуки из шкатулки сливались неразборчивой какофонией из смеха, плача и тихих разговоров, пока силуэт из света уже не являл собой карикатуру на подросшего юношу. — Будь осторожен, хорошо? Обещай, что будешь хранить свой дар в секрете, — повторил голос его матери, взволнованный и усталый. Силуэт юноши отсалютовал, и беспорядочным калейдоскопом пронеслись ещё десятки крошечных воспоминаний. Весьма красочное приветствие от королевства — обезглавленный колдун на главной площади Камелота, как напоминание о том, что магия была запретным плодом. Дракон, нудно толкующий о Предсказаниях, судьбе и двух сторонах монеты. Добрый пожилой лекарь — друг его матери, в комнатах которого всегда пахло травами и пыльными книгами — готовый приютить его в стенах замка. И Принц. Конечно же, Принц. Артур — такая же гротескная фигурка из света и теней на шероховатой стене в полумраке старого дома тысячелетием проклятого королевства. Принц, слугой которого Мерлин оказался из-за скверного стечения обстоятельств и первого — из многих — спасения его жизни. До тех пор, пока — всего единожды — ему это не удалось. Чародей теперь не смог удержаться и коснулся силуэта из света — не больше ладони, криво сложенный сотней цветных бликов, всё равно он казался чем-то родным. Блики, однако, от прикосновения тут же разбежались по стене, но стоило лишь Чародею в ужасе отдёрнуть руку, фигурка собралась вновь. А потом потерялась в калейдоскопе воспоминаний. Первая их встреча, когда Мерлин принял его за очередного задиру, способного лишь измываться над слабыми, купаясь в собственной безнаказанности. Ошибочная оценка. После были сотни других встреч, с каждой из которых он всё больше убеждался, что сын короля — треклятого Утера Пендрагона — обладал золотым сердцем. Дракон назвал их двумя сторонами одной монеты: великий Чародей и будущий Король Былого и Грядущего, чьей судьбой было объединить королевства Альбиона и привести их к процветанию. Слова пророчества и какофония сотен разговоров заглушали друг друга, тысячи взглядов и улыбок смешались, почти вплотную закрыв стену неярким свечением. Вот только вместо Великого Короля Будущего и его придворного Чародея, фигурки из света рисовали молодого, излишне пылкого в решениях принца и его слугу, всё ещё неопытного в магии, которую ко всему прочему ему приходилось прятать под страхом смерти. События путались в порядке, голоса перебивали друг друга, а перед глазами проносилась вереница лиц. Воспоминания цеплялись друг за друга, смешивались и переплетались. И пусть казалось, что разобраться в этом было невозможно… Но урывками память возвращалась к нему. Он вспомнил, как за спиной спасал принца раз за разом. Словно всё в этих землях желало расправиться с наследником Альбиона. Он вспоминал, как спасение Артура всё меньше и меньше было обязано злополучному пророчеству. И всё больше — их негласной дружбе. Пророчество обещало богатство и процветание Альбиону. Предрекало расцвет магии. Падение Утерова режима. Вот только всё на самом деле было не так: Мерлин лишь укреплялся в своей вере в Артура и всё меньше верил в часть о магии. Потому что сколько бы он ни пытался всё исправить, Мерлин всё больше и больше увязал в трясине своей лжи. В конце концов, он был воплощением магии, а Артур, несмотря ни на что, оставался сыном своего отца, пусть даже лишь в той части, что касалась взглядов на магию. Этого было достаточно, чтобы хранить молчание. Чародей осел на грязный пол, лишившись всякой силы. Ведьма заговорила вновь: — Этого никогда не случилось, — голос её звучал ядовито. — Пророчество никогда не исполнилось. Чародей теперь уверился, что голос не звучал в его голове, нет, Ведьма не смогла бы до него дотянуться таким образом. Её голос всего лишь был где-то рядом: — Артур не стал великим королём, он не имел возможности им стать. Всё это полная чушь! Он так никогда и не рассказал ей ни о пророчестве, ни о драконе. Словно от этого предупреждение крылатого ящера могло бы утратить свою силу. — Моргана? — прошептал он. Она замолкла, а вместе с ней — вся какофония звуков из шкатулки. И в наступившей тишине прозвучал один единственный голос: — Почему? — спросил Артур. Чародей поднял голову: маленькая фигурка Мерлина застыла с выставленной перед собой ладонью. Вокруг лежало с десяток павших разбойников, но блеск золотистых глаз был обращён лишь на склонившегося к земле принца — как оказалось, не бессознательного. Одной рукой тот прижимал рану на своём животе, а второй — подрагивающей хваткой — направлял острие своего меча прямо на Мерлина. Грубая мимика фигурок из света едва ли передавала их эмоции. Странным образом Чародей никак не мог вспомнить лицо Артура, словно черты размылись от времени. Словно даже в собственной памяти он не мог дотянуться до принца. Но он мог вспомнить собственный ужас с кристальной ясностью. — Я… — Мерлин попытался заговорить, но Артур лишь отмахнулся, поднимаясь на слабых ногах. Юный маг не стал бы защищаться, реши принц воспользоваться оружием по назначению. Слишком уж был шокирован. Чародей теперь знал: за гранью шокированного ужаса скрывалось пока ещё не осознанное облегчение. Упавший с плеч груз лжи больше не душил. В конце концов, теперь решение было за Артуром. Но Артур сделал, неверное, худшее, что вообще мог сделать: он не сделал ничего. Лишь отбросил свой меч в сторону и без единой эмоции в голосе произнёс: — Неважно. Я не хочу знать. Картинка погасла. И ужас сменился отчаянием. Тишина шкатулки не продлилась долго: эхо чужих голосов вновь заполонило всё вокруг, хотя стена и оставалась тёмной. — Вы оба ходите как в воду опущенные, — сказала Моргана из шкатулки, Чародей почти не узнал этого голоса, лишённого злобы, горечи и потустороннего смирения. Она звучала встревоженной и обеспокоенной. Живой. — Что бы ни случилось, вам стоит помириться. Даже смотреть на это утомительно. — Он не рассказал ничего королю и не выслал тебя из королевства, — произнёс рассудительный голос Гаюса — голос Травника теперь звучал немного иначе. — Всё непременно наладится. — Я давно не видел тебя на тренировках, да и выглядишь ты, честно говоря, не очень, — взволнованно спросил сэр Леон, эхом голоса у безымянной могилы. Того, кто поставил свечу и проводил его в последний сон под дубовыми корнями. — Что случилось, Мерлин? Я могу чем-нибудь помочь? Голоса, несмотря на всю свою важность, тогда не имели никакого смысла. Они лишь заполняли тишину. (Позже он встретит тишину, настоящую тишину, и она звучит не так, совсем не так). А потом… — Пойдём со мной? — голос Артура звучал непривычно неуверенным и изнурённым. — Конечно, — сказал Чародей, и его собственный голос эхом отозвался из шкатулки. Картинка на стене распустилась опушкой леса. Слепящее солнце следило за ними с зенита. Это была середина лета, наверное, в этой духоте невыносимо пахло цветами. Или, может быть, хвоей. Мерлин не заметил бы, даже если бы всё живое в округе было поражено пахучей гнилью. — Я не понимаю, — сказал Артур вновь, в его голосе не было ярости, свойственной его отцу, лишь растерянность. — Магия — это зло, самое настоящее зло, а ты… Нет, дело не в этом. Нет… Не важно. Магия запрещена в Камелоте, и практиковать её — равносильно смерти. — Ты привёл меня сюда для исполнения приговора? — сказал Мерлин сквозь сжатые зубы, он держал руки за спиной. — Если так, то давай побыстрее. — Что? Нет! — Артур звучал искренне удивлённым. — Тогда зачем? — теперь Мерлин начинал раздражаться. Но Артур в своей привычной манере не собирался ничего упрощать: — Почему ты остался в Камелоте? — спросил он вместо ответа. И Мерлин — его крошечная фигурка из светлых бликов — несмотря на всю серьёзность ситуации, нетерпеливо взмахнул руками: — Я первый спросил! Артур неожиданно для них обоих коротко усмехнулся знакомому обмену репликами, и Мерлин смог нормально вдохнуть впервые за долгое время. Он медленно выдохнул и всё же ответил: — Я остался, потому что уже не могу представить никакое другое место своим домом, — он чувствовал себя таким же крошечным, как и кривая фигурка из солнечных бликов на шероховатой стене. Он и мог бы объясниться, но нужные слова всё не приходили. Артур молчал слишком долго, и Мерлин тихо добавил: — Я уйду, если таково будет твоё окончательное решение. Но я не хотел бы этого. — Я не собираюсь тебя прогонять, — сказал Артур. — Я просто хочу, чтобы это больше не повторялось. Чтобы всё стало, как прежде. И мы бы просто забыли об этом… происшествии. Просто согласись, — подумалось Чародею, — согласись, и сделай вид, что всё в порядке, что ты не думал месяцами о том, как твой лучший друг примет тебя таким, какой ты есть. Сделай вид, что магия — не неотъемлемая часть тебя, и вы можете продолжать быть друзьями. Хотя бы ещё немного. — Нет, — сказал Мерлин, ощущая, как в уголках глаз собирается влага. — Что же, в таком случае, — Артур судорожно сглотнул, — я приказываю тебе собрать вещи, вернуться в Эалдор к матери и ни ноги не показывать на территории Камелота. — Нет. — Но ты сам… — он звучал потерянным, но быстро собрался: — Я наследный принц Камелота и моё слово… — Сначала ты меня выслушаешь, — перебил его Мерлин, по его щекам поползли надоедливые слёзы, но голос пока ещё не дрожал: — Как раньше больше не будет. Я больше не смогу так: всё время прятаться, скрывая от тебя то, кто я есть. Спасать раз за разом твою жизнь и делать вид, что ничего не произошло. — Ты изучил магию, чтобы спасать меня? — шок в голосе Артура мог бы даже показаться забавным, если бы не вся серьёзность ситуации. — Нет. Я всегда владел магией, с самого рождения. И если верить друидам, я — сильнейший чародей из ныне живущих. И Артур, этот треклятый принц, имел наглость засмеяться. Смех этот совершенно точно не был здоровым, и вряд ли на самом деле был насмешкой, но Чародей всё равно ощутил, как в груди поднимается жгучая обида. — Тебе не нужно лгать мне, — сказал Артур сквозь рваные приступы смеха, — если ты хочешь почувствовать себя важным. Обида внезапно обернулась злобой. — Я не лгу! — воскликнул Мерлин. Или Чародей? Фигурка Мерлина сжала ладони в кулаки, и поднялся ураганный ветер. — Я могу повелевать силами природы! — подкрепляя его слова, над их головами сверкнула молния, сплошной стеной полил дождь, и запахло озоном. Земля под ногами затряслась. — Могу без труда отнять чужую жизнь! Даже Верховная Жрица Старой религии не смогла ничего мне противопоставить! Я отнял десятки жизней тех, кто угрожал мне! Так же внезапно, как и появилась, вспышка ярости покинула Мерлина, он тяжело вздохнул и обнял себя руками, замерзая под порывами ветра в своей промокшей насквозь одежде. Ни небо, ни земля больше не грозили разверзнуться, дождь — в своей неестественной природе — уже сошёл на нет. Артур всё ещё не двинулся с места. И даже меч из ножен не вынул — хотя после подобного это было бы ожидаемо. Вместо этого принц заговорил тихо и спокойно, будто имел дело с перепуганным раненым животным: — А ещё ты можешь выпить смертельный яд, чтобы спасти принца и не развязать войну между двумя королевствами. Так что, мне кажется, ты способен не только на разрушения и убийства. — Я могу создать жизнь из ничего, — сказал Мерлин, пытаясь унять непрошенные слёзы. И до того, как Артур успел передумать, Мерлин сомкнул ладони лодочкой — глаза фигурки блеснули золотом — и из распахнувшихся ладоней выпорхнула крошечная бабочка с ярко-лазурными крылышками. Она попыталась упорхнуть, удивлённая собственным внезапно обретённым существованием, но Артур успел поймать её. Когда он медленно раскрыл свои ладони, она не спешила больше взлететь — лишь медленно прошлась короткими ножками вдоль всей его ладони и вверх по указательному пальцу. — Магия и на такое способна? — спросил принц завороженно, когда бабочка всё же решила взлететь, чтобы исследовать весь внезапно открывшийся перед ней мир. — Я могу рассказать больше, — предложил Мерлин с блеклой тенью улыбки, — если ты всё ещё хочешь меня выслушать, а не отослать в Эалдор. Последние тучи разошлись, и солнце вновь воссияло. — Я никогда не хотел тебя отсылать, — сказал Артур, а потом неожиданно добавил: — И я хочу услышать. Блики принялись расползаться по стене, и Чародей судорожно выдохнул. — Как всегда драматично, — прокомментировала Ведьма с чем-то в голосе, что он мог бы назвать симпатией. Чародей всё ещё не поднялся с пола, но это было даже лучше — так дотянуться до шкатулки было проще. — Ты не можешь остановиться здесь, — сказала Ведьма, — теперь придётся смотреть до конца. Она была права — ключ заводной шкатулки отказывался проворачиваться, сколько бы усилий он ни прикладывал. Тихая лесная поляна осталась позади, и теперь воспоминания снова наслаивались друг на друга, сплетаясь в безумном танце звука и света. Это было невыносимо. Образы и слова сливались воедино, и, несмотря на это, Чародей всё равно всё понимал — вспоминал — и это сводило с ума. Артур задавал вопросы, а Мерлин отвечал. Принц открывался магии всё больше и больше. Вместо охоты теперь они вдвоём часто ускользали в лесную глушь, чтобы Мерлин мог попрактиковаться в магии, а Артур — воочию убедиться, что слова его отца были ложью. Ведь магия, в конце концов, никогда не была просто оружием. Они разводили костёр, оставляя кроличьи тушки готовиться над углями, и говорили о самых разных вещах, пока на темнеющем небе не зажигались первые звёзды. Словно они не были лишь принцем и слугой. Пророчество больше не казалось недостижимым. Это ли не хуже всего? — А вот и я, — сказала Ведьма. — Мерлин, мне страшно, — донёсся голос Морганы из шкатулки, — мне кажется, я схожу с ума. Фигурка Морганы была одета легко, лишь льняная ночнушка в пол и расшитый платок на голове, чтобы проще было скрыться при своём поспешном бегстве из замка посреди ночи. Она сидела на берегу озера среди сырой гальки и зелёной тины, её босые ступни едва не касались воды. Холодная и безлунная ночь, окутанная дыханием приближающейся осени окружала их. Пахло речной сыростью и настойчивым душком можжевельника. Моргана — бликами изображённая на стене — казалась несчастной и потерянной, дрожащая на холодном ветру в своей лёгкой одежде и обнявшая колени руками. Там, где у неё должно было быть сердце, пятна света расступались, оставляя за собой зияющую темноту. Когда-то Дракон предупреждал о ней, — подумалось Чародею. Ведьма, она — лишь источник бед. Она сулит погибель. — В чём дело? — спросил Мерлин, остановившись в отдалении. Он не спешил приближаться, но и уходить не собирался. По поверхности озера плясали потревоженные ветром блики — отражения полной луны, зависшей в небосводе. — Мне снятся сны. Вещие сны, Мерлин! А когда я просыпаюсь, то мои мысли обретают форму, — она подняла голову: в её глазах сияло золото, а ещё ярость… и страх. — А знаешь, о чём я думаю чаще всего? Ну же, догадайся! Он прекрасно знал о чём. Мерлин медленно выдохнул и пересёк разделяющее их расстояние. — Ты так насквозь промёрзнешь, — сказал Мерлин тихо и накинул свой плащ ей на плечи. — Мне не холодно! Проваливай! Ничего ты не понимаешь! Ты снова скажешь мне, что всё это мне лишь чудится! — она огрызнулась и попыталась вырваться, выпутаться из складок ткани, но Мерлин лишь обвил её своими руками прямо поверх плаща. Он крепче обнял её, зажмурившись, и сказал очень тихо, почти неслышно: — Огонь. Я тоже думаю об огне. Моргана замерла в объятии, а Мерлин распахнул глаза: они тоже сияли ярче золота. Но он ещё не закончил говорить: — Мне тоже снится кострище в рассветном свете на главной площади крепости. И что это я посреди языков пламени, и никто не придёт на помощь. Я боюсь того же самого. — Я не понимаю, — ошеломлённо выдохнула Моргана. — Как ты… Как? — Но тебе не нужно этого бояться. Даже если Утер Пендрагон когда-либо отправит тебя на костёр, я не позволю ничему плохому случиться. И не только я, поговори с Артуром, он тоже не допустит этого… Я знаю, как это бывает страшно, но ты больше не одна, — он улыбнулся, солнечно, счастливо. — Всё в итоге будет хорошо, вот увидишь. Мы со всем этим разберёмся. Вместе. Ладно? — Лжец, — сказала Ведьма в его голове. Темнота в сердце крошечной фигурки Морганы вновь сомкнулась светом. — Ладно, — сказала она. И картинка на стене снова заплясала. — Теперь, наверное, ты об этом жалеешь, верно? Жалеешь об этом нелепом акте добродетельности? — спросила Моргана, её голос был обессиленным, и Чародей видел в ней куда больше Дочь Короля и Ведьму, покровительницу Культа, нежели когда-то яростную молодую девушку, ставшую его близким другом. Впрочем, от Мерлина самого уже ничего почти не осталось. — Я жалею лишь о том, что ты так никогда и не позволила переубедить себя, — ответил ей Чародей, согнувшись под тяжестью возвращаемых воспоминаний. — Жалею, что доводы сестры показались тебе более убедительными. Жалею, что смерть Утера в итоге стала тебе важнее, чем твоя семья. — Едва ли я стала бы считать его семьёй! Этого несносного… — Мне наплевать на Утера! — оборвал он её. — Артур был твоей семьёй! Артур и… и я. Почему этого тебе не оказалось достаточно? Но она не ответила. Конечно, она не ответила. Но история — судьба давно сгинувшего Мерлина — продолжала нестись вперёд перед глазами Чародея. Улыбки, объятия, пикники на троих и много — действительно много — обсуждения магии. Теперь их было трое против остального мира. Разве не замечательно? За запертыми дверьми в покоях принца долгими вечерами они распивали вино (и вечно разливали его на себя, потому что зачем нужны руки, если бокалы можно доносить до рта заклятием? Пусть даже с каждой порцией вина точность хромала всё больше). Моргана зажигала свечи силой мысли, а Мерлин заставлял доспехи принца полировать самих себя. И Артур — взращённый на ненависти к магии — не бранился и не негодовал, а лишь раз за разом смеялся над их чудачеством. И иногда предлагал своё. У них троих был план, как вернуть магию в земли королевств, как приспособить население, как обустроить торговлю. Как объединить Альбион и изменить жизнь каждого его жителя в лучшую сторону. Перед ними стояла лишь одна проблема: Утер. Сколько бы они ни пыжились с гениальными планами по возвращению магии, но до тех пор, пока на троне продолжал сидеть Пендрагон-старший, всё это оставалось лишь мечтами. — Я сумею его убедить, — говорил Артур снова и снова, но каждый раз подобные «разговоры» с королём заканчивались лишь тем, что принца отправляли в очередной патруль или на другое бессмысленное задание, чтобы сбить спесь. Десятилетиями ненависть лишь глубже проращивала корни в сердце короля, и даже доводы сына не могли это изменить. — Есть решение проще, — сказала однажды Моргана, когда они с Мерлином вдвоём практиковались в магии на вересковом поле в закатном свете. — Какое? — спросил Мерлин, уткнувшись носом в очередной пыльный фолиант. — Утера можно убить. Это привлекло внимание Мерлина, и он отложил книгу. — Артур этого не допустит. — Ты ничего не сказал насчёт себя, — подметила Моргана с ухмылкой. Мысль о убийстве отца словно нисколько её не беспокоила. Мерлин покачал головой. — Я уверен, мы что-нибудь придумаем, — высказался он осторожно. — Что-нибудь, что не включает в себя убийства вашего отца. Лицо Морганы на мгновение исказилось, но выражение это исчезло так же быстро, как и появилось. Она улыбнулась: — Возможно. Моргана взмахнула рукой, иссушив до сухих стеблей целую поляну вересковых соцветий, а потом всю украденную энергию перенаправила в покосившееся деревце бузины — ссохшееся от летней жары и жгучего солнца. Листья тут же обрели здоровый зелёный цвет, а белые соцветия распустились, хотя весна давно уже прошла. Эта магия была чем-то другим, чем-то тревожным. Они никогда раньше не практиковали ничего подобного. Мерлин нахмурился, а потом простым заговором вернул всё как было. — Не заигрывайся, — сказал он ей. — Ничем хорошим это не закончится. Моргана лишь рассмеялась. В сердце её маленькой фигурки вновь обосновалась тьма. Крошечное зерно, но оно больше уже никогда не уйдёт, Чародей знал это. Тьма лишь разрастётся больше и больше, пока не поглотит её всю. Но с этим ничего уже нельзя было сделать. Блики света вновь замерли в своём танце, обрисовав тронный зал. Утер Пендрагон занимал трон, а Артур стоял по правую руку от него. В противоположной части зала напротив них, держась за руки, стояли две сестры: Моргана и Моргауза. — Нет, — Чародей шумно сглотнул. — Нет, нет, нет… — Ты, кстати, был прав, — сказала Ведьма. Моргану заметно потряхивало, но она, до побелевших костяшек стиснув руку сестры, произнесла: — Я знаю, что я — твоя дочь. Артур со своего места подле трона сжал ладони в кулаки. Мерлин, прятавшийся за его спиной, лишь тяжело выдохнул. Они оба думали об одном и том же: она обещала, что этот разговор с Утером они спланируют вместе. Но вот она стояла посреди комнаты, заполненной советниками и случайными людьми, неудачно выбравшими день для прошений, а подле неё стоял не Артур и не Мерлин, а Моргауза. И Мерлин не представлял, чем всё это закончится. (Но Чародей уже подозревал, хоть и предпочёл бы не думать об этом вовсе). Утер продолжал хранить молчание, лицо его стало болезненно бледным. Но, по крайней мере, он не стал ничего отрицать. Моргане, однако, этого было мало. Захватив внимание всех в комнате, она будто расцвела, выпрямила спину и сделала шаг вперёд. Голос её больше не звучал испуганным: — И я — ведьма. Она сказала это и перед остолбеневшей толпой подняла руку вверх: на кончиках её пальцев танцевали крошечные языки пламени, а глаза ослепительно сияли золотом. — Нет, — выдохнул Утер. Моргана неверяще рассмеялась. Это был болезненный звук. — Отец! — Артур попытался удержать короля за плечо, но Утер лишь оттолкнул его руку. — Нет, ты не ведьма, — сказал Утер дрожащим от гнева голосом. — Эта женщина за твоей спиной всего лишь хочет, чтобы ты так думала. Моргана бросила мимолётный взгляд на Мерлина, словно что-то взвешивая, но потом обернулась к сестре. — Моргауза — моя сестра, и она показала мне мою истинную силу. Ты же всю жизнь лишь лгал. — Я воспитывал тебя в богатстве и роскоши, разве этого тебе не было достаточно? — Нет, — в глазах её на мгновение появилось искра сомнения, — но ты всё ещё можешь стать моим отцом. По-настоящему. Утер всё ещё не приказал её схватить и отправить в темницу — это, наверное, и было его ответом. Но потакать одному лишь молчанию упрямая Моргана, конечно, не собиралась. За неё говорить продолжила Моргауза: — Узаконь магию, Утер Пендрагон, и тогда ты сможешь вернуть себе расположение дочери. Но это было ошибкой. Какая бы сила не удерживала ранее Утера, теперь она исчезла: — Стража! Схватите этих женщин и отправьте их в подземелье! В глазах Морганы отразилась чистейшая злоба: — И что? Даже не признаешь меня? Просто запрёшь, как и все свои секреты? С глаз долой — из сердца вон? Стража словно не спешила исполнять приказ короля, и Чародей их понимал — Моргана в ярости и без магии являла собой устрашающее зрелище. И уж тем более — с горящими золотом глазами. — Отец! — вновь вмешался Артур. — Не делай этого, выслушай её. — Я не собираюсь слушать ведьму, — отрезал король. — Стража! Вы слышали приказ! — Сир, — отозвался сэр Леон, он рукой удержал ближайшего к нему стражника (хотя бедняга и без того выглядел готовым сбежать из зала), — возможно, вам стоит… Мерлин встретился взглядом с Морганой слишком поздно. — Что же, я услышала ответ, — сказала она. А потом швырнула кинжал. Мерлин был готов остановить оружие в полёте — в конце концов, обычно для этого ему не нужно было предпринимать никаких усилий — но кинжал беспрепятственно прошёл сквозь его магию, словно нож по маслу. Мерлин этого даже осознать до конца не сумел. Вот только Артур тоже успел заметить кинжал. — Нет, — снова сказал Чародей и потянулся к фигурке принца. Артур, благодаря своим многолетним тренировкам, обладал великолепными рефлексами: он успел оттолкнуть отца с траектории кинжала. Но не себя. Мерлин, плюнув на всё, ринулся к принцу, осевшему на холодный каменный пол. В отдалении Моргана со всё более нарастающим ужасом бормотала: «Нет, нет, нет». Утер статуей застыл возле сына. Стража звала Гаюса, которого как назло, в тот день не было в замке, а бесполезная толпа выкрикивала несвязные восклицания. Но Мерлин этого всего не замечал. Он сомкнул руки на эфесе кинжала и потянул вверх. На доле были начертаны руны — именно они устраняли любое воздействие магии. Рациональной частью сознания Мерлин мог это понять: Моргана знала, что он, несмотря ни на что, попытается остановить попытку убийства. Это были её меры против него. Но, по большей части, в голове Чародея лишь застыл рвущийся наружу крик. Он никогда не был хорош в целительной магии. — Что ты делаешь? — прошипел Артур, на его губах была кровь, а в голосе хрипы. Но он всё равно продолжал задавать глупые вопросы. — Пытаюсь тебя спасти, придурок, — сказал Мерлин и зажал рану руками. Слишком много крови. Слишком. Слишком. Много. Крови. — Тебя раскроют, — ещё тише прохрипел Артур. — Плевать, — рявкнул Мерлин. Его глаза уже вовсю сияли золотом, но и этого было недостаточно. Недостаточно. Руны кинжала по-прежнему останавливали любое воздействие магии, пусть даже этого кинжала больше не было в теле Артура. — Остановите его! — прокричал Утер прямо над их головами. — И-ди-от, — сказал Артур, задыхаясь, — беги, пока ещё можешь. — Без тебя — нет, — сказал Мерлин и улыбнулся, игнорируя собственные дрожащие губы и льющиеся без остановки слёзы. Должно же быть хоть что-то? Он вновь обхватил рукоять кинжала и прижал его к собственной груди. Если разрушить заклятие, то магия позволит ему залечить рану, так? Но колдовство, наложенное на кинжал, было чем-то древним, слишком могущественным даже для него. Чары проводились под Красной Луной. К счастью, было кое-что сильнее Луны. — Солнце ещё не село, — сказал он Артуру, — оно ещё не село, а ты не умрёшь, слышишь? Но Артур уже ничего не ответил. Мерлин, игнорируя слёзы, потянулся всем своим существом к самому могущественному источнику магии — Солнцу. — Вернись ко мне, Артур, ну же, — прошептал он, сжимая крепче кинжал. — Ты же всё ещё здесь… Но даже со снятыми чарами кровь не хотела останавливаться. Мерлин отбросил кинжал и прислонил голову к груди Артура — но сердце принца билось так медленно, словно уже и не билось вовсе. Кто-то одёрнул его и оттащил от принца. — Прекрати! Хватит убивать моего сына! — это был Утер. Мерлин истерически рассмеялся, а потом без секунды промедления оттолкнул короля от себя мощным порывом ветра. Ему было бы всё равно, даже если бы это случайно убило Утера. Он вновь потянулся к Солнцу, хотя оно уже заходило за горизонт. Алые его лучи рисовали длинные тени по всей комнате. Мерлин обхватил меч Артура, не обращая внимание, что острое лезвие режет полы плаща, в котором неловко запуталось, режет его собственные ладони, неудачно подставленные. Всё это было не важно. Магии — а особенно настолько мощной магии — требовался сосуд. Мерлин коснулся мысленно Солнца, а потом нещадно потянул на себя, замыкая светило в холодном металле. Оно жглось и вырывалось, но Мерлин упрямо черпал его силы. Когда стихия, побеждённая, наконец, затихла, он осторожно приложил сияющий белым светом меч плашмя к груди принца. И это сработало: рана срослась на глазах. — Артур, — шёпотом позвал он. — Артур? Вот только было уже поздно. Сияние меча погасло, а вместе с ним и все блики на стене. Механизм музыкальной шкатулки с последним ржавым скрежетом замер. И настала тишина. — Что было дальше? — спросил Чародей, вновь и вновь расчерчивая пальцами шершавую поверхность стены. Но отблески света не возвращались, а шкатулка настойчиво молчала. — Ты знаешь, что было дальше, — отозвалась Ведьма. — Артур… — Нет, это не сработало, так как ты планировал, — отрезала она. — Но ты уже давно знал об этом. Знал с того самого момента, как очнулся за Внешней Стеной. Она рассмеялась зло и жестоко. Она рассмеялась так, словно ей тоже было больно. — Утер Пендрагон, свихнувшийся в конец, решил, что это ты во всём виноват. Что это ты сделал что-то со мной, заставил меня это сотворить. Будто я и ни при чём вовсе. Он обвинил тебя и приказал готовить кострище к казни на рассвете. А потом казнил тебя даже несмотря на то, что рассвет так больше никогда и не наступил. Чародей опустил, наконец, руки и свернулся калачиком на пыльном полу. Глубоко в тишине можно было расслышать выкрики толпы и треск пламени. Пламени. Пламени. Пламени. Это всё равно не шло ни в какое сравнение с ощущением тёплой ещё крови на ладонях. Гулкое эхо тронного зала окружило его. Дубовые корни оплетали его плотным коконом, а земля шуршала, когда черви разрывали в ней свои крошечные туннели. Воинственный клич сотни бравых рыцарей перемежался со звоном металла и стонами боли. Пламя трещало, а ливень заливал солнечную поляну. Растущая луна улыбалась ему с небосвода, воды озера шли рябью от ветра. Закат рисовал длинные тени на вересковом поле. Походный костерок потрескивал на привале. Деревья, глухие к тихим беседам, тянулись бесконечно вверх — к звёздам. Листья шелестели на ветру. Всего было слишком много. — Я хотела тебя спасти, предлагала вытащить тебя из темницы, — меж тем Моргана всё не замолкала. — Я даже продумала целый план, как тебе сбежать из Камелота. Но. Ты. Не. Хотел. Ты даже не попытался. Ты отказался и предпочёл моей помощи костёр на главной площади. Ты оставил меня! Вы оставили меня оба! Одну! Она подарила ему маску, он вспомнил. Она подарила ему маску. Чародей рывком отцепил её ремешки с затылка и, не раздумывая, швырнул в стену. Хрупкая глина со звоном раскололась на несколько осколков. — Я хотела всё исправить, правда, — донёсся от разбитой маски голос Морганы. Он звучал, словно далёкое эхо. — Почему ты не захотел помочь мне исправить это? Чародей закрыл лицо подрагивающими руками. — Ты поможешь мне сейчас? — спросила она. До того, как он успел ответить, осколки маски задребезжали, обрывая магию, создавшую их. Теперь это была просто обожжённая глина. В углах комнаты засмеялись тени. — Теперь Ведьма не скроет тебя от нас, — зашептали они сотней различных голосов. От них веяло смертельным холодом. — Прочь, — прошептал Чародей и взмахнул рукой, создавая рой светло-голубых брызг света. — Мне не нужна ничья защита. Тени, напуганные светом, вновь расступились, пряча свои чёрные когти и красные глаза. Теперь Чародей оставался один в пыльном тёмном подвале с безмолвной шкатулкой и шероховатыми стенами. Он крепко зажмурился и, укутавшись плотнее плащом, обнял себя руками.