Принц-Солнце

Чародей осторожно разложил осколки маски перед собой. Теперь, когда в хрупкой керамике не осталось хитрых плетений Ведьминой магии, она стала непривычно холодной на ощупь — такой же холодной, впрочем, как и всё остальное в бессолнечном королевстве. Края осколков были испещрены неровными сколами, а нескольких небольших кусочков в тёмной комнате и вовсе не удалось отыскать. Но колдовство Чародея позволяло скроить маску вновь. Да так, что даже сколов не осталось. Бессмысленное усилие, если рассудить хорошенько, — куда проще было создать новую. Вот только маска, как и плащ, была даром Дочери Короля… Подарком Морганы. Чародей сложил ладони над маской и позволил магии творить своё дело. Когда сияние прекратилось, он обвёл пальцем контур маски и её керамический клюв, удостоверившись, что поверхность осталась ровной там, где должны были бы оказаться трещины и сколы. Он бережно стряхнул с неё пыль и грязь, налипшую при падении, повертел в руках немного. А потом поднёс маску к лицу и, игнорируя холодок пробежавший по коже, вновь затянул кожаные ремешки на затылке. Минута прошла или час, но в подвале внезапно стало чуть светлее: Травник показался в проходе, освещаемый тусклым светом масляной лампы, зажжённой в соседней комнате. Чародей с непривычки закрыл ладонью глаза. — Долго тебя не было, — сказал старик, — я пришёл тебя проведать. — Не стоило беспокоиться, — ответил Чародей. И даже для него самого звук собственного голоса показался глухим. Он всё ещё продолжал сидеть на полу, пачкая штаны и полы плаща застарелой пылью. Шкатулка молчала, и не было никаких причин, почему Чародей всё ещё не двинулся с места. Травник тяжело вздохнул и подал ему руку. — В правде мало приятного, ведь так? — спросил старик, помогая ему подняться на ноги. Едва ли Гаюс узнал бы его. Быть может, он и не помнил его вовсе — только смутная тень давно потерянного человека. И уж точно он вряд ли опознал бы Мерлина, за протяжённым гнётом проклятия длиной в тысячелетие и зачарованной маской. Чародею хотелось спросить о многих вещах. Он больше не был тем, за чьей жизнью наблюдал из картинок солнечного света. И Гаюс наверняка больше не был тем человеком, кто когда-то заменил ему отца. — Нет, — всё же ответил Чародей, когда ноги вновь крепко держали его. — В правде достаточно и хорошего, просто плохого так много, что… кажется, будто бы ничего другого и не осталось. Травник снова вздохнул. А потом неверяще усмехнулся. — Помести тебя в кромешный мрак, и всё равно отыщешь крупицу света. Чародей пожал плечами. — Где ещё, как не в полной темноте, искать свет, — ответил он. Травник лишь со вздохом покачал головой. Уголки его губ, однако, слегка приподнялись. Когда Чародей выходил вслед за ним из подвала, то ненароком бросил взгляд за спину, чтобы проверить, не пустились ли тени вслед за ним. Но никаких теней за ним больше не тянулось. Даже его собственной. Задуматься об этом, впрочем, ему не дали. — За окнами бродит рыцарь, — как бы невзначай сказал Травник. — Думаю, он по твою душу. — Скорее всего, так и есть, — ответил Чародей и вслед за стариком ступил в главную комнату, ту, что примыкала ко входу в дом. Мари сидела на одной из кушеток, болтая ногами, пока её брат наигрывал простенькую мелодию на своей лютне. Он отдёрнулся и отложил инструмент сразу же, как Травник окинул его недовольным взглядом. — Можно было хотя бы попытаться скрыть, что дом обитаем, — проворчал старик без особого недовольства. Чародей умолчал о том, что любой прохожий с лёгкостью догадался бы об этом и без дополнительной подсказки, очень уж дом Травника отличался от остальных заброшенных хижин. — Это рыцарь, я подглядела в окошко, — сказала Мари беззаботно, — он не сделает нам ничего плохого. — И откуда тебе это знать? — продолжил настаивать Травник. — Предчувствие такое, — сказала она в ответ и показала ему язык. Менестрель неловко скрыл свою улыбку за приподнятой ладонью. Мистер Кот запрыгнул ему на колени, теперь, когда лютня не мешалась на пути. И юноша тут же переключился на поглаживание его хилой шёрстки. Старик потёр переносицу: — Братцу твоему лучше советы давай, куда соваться стоит, а куда — нет. Коли страдаешь всякими предчувствиями. Брат с сестрой заговорили одновременно: — А я и без того знаю, что ему никуда вообще соваться не стоит. Проблемы сами его найдут. — А я её слушать всё равно не стану, — вдобавок он ей и язык показал. Кажется, у них всё же, действительно, было что-то общее. Внезапно Мистер Кот зашипел, и Чародей насторожился. О стекло окна что-то звонко стукнуло. Один раз, а потом ещё два. Это была крошечная птаха — и Чародей её смутно узнавал. Он быстро бросился к окну, но успел различить лишь алую вспышку, отлетевшую от оконного карниза. Секунду спустя кто-то настойчиво постучал в дверь. До того, как кто-то успел что-либо предпринять, Чародей уже распахнул дверь: глаза его сияли золотом, и в случае чего он готов был дать отпор. В проходе предстал не Рыцарь-странник — хотя Чародей втайне на это надеялся — но, определённо, рыцарь (как и сказала Мари) в латных доспехах этого королевства. Рыцарь Камелота. Было в его осанке и крепкой хватке на рукояти покоящегося в ножнах у пояса меча что-то уверенное и обстоятельное. Что-то, что позволяло назвать его именно рыцарем, а не обрядившимся в старые доспехи самозванцем из нынешней городской стражи. От рыцаря веяло какой-то нерушимой надеждой, давно уже чужеродной в бессолнечных землях. Словно почти утерянное воспоминание о прошлой жизни. Но дело было не только в этом: Чародей его узнал — ещё до того, как тот снял с себя шлем. — Сэр Леон, — выдохнул поражённый Травник за спиной у Чародея. Рыцарь отвесил немой полупоклон. — Ты один из Спящих, так? — голос Мари донёсся совсем близко, и Чародею пришлось заградить ей путь рукой, чтобы она не подходила к новоприбывшему слишком близко. Ей не нужно было уточнять: даже если забыть о доспехах, лицо его не несло следов проклятия — лишь мертвенную бледность восставшего из могилы. Рыцарь мягко улыбнулся девочке и коротко кивнул, по-прежнему не произнеся ни слова. — Значит, скоро всё снова будет хорошо? — в голосе Мари звучала надежда. На плечо рыцарю приземлилась ярко-алая птица. Грудка её была красной, как и ткань рыцарского плаща, а золотистое пятнышко посередине словно бы сияло. Освобождённые от тяжёлого стального оперения, её крылья теперь были сплошь пучком старых, ссохшихся от запёкшейся крови, но тем не менее самых обыкновенных птичьих перьев. Крылья эти, впрочем, едва ли способны были выдержать её вес. Нет, летать ей явно позволяла лишь магия. Птичка-невеличка была не совсем птицей, но Чародей знал это и раньше. — Это больше не зависит от нас, — сказала птаха тонким голоском, в то время как из уст рыцаря не донеслось ни звука, даже губы не двинулись. — Нам лишь остаётся роль проводника. Птичка-невеличка не внушала ему ни грамма доверия. Но что-то подсказывало ему, что отказываться от этой «помощи» не стоило. Чародей тяжело выдохнул, а потом развернулся и опустился на одно колено перед девочкой. — Совсем скоро всё будет в порядке, — сказал он обнадёживающе, а потом едва слышно добавил, помня об их общем секрете: — Я обещаю, Мари. Она криво улыбнулась, опустив взгляд, и Чародей медленно выпрямился. — Удачи… Мерлин, — сказала Мари, по-прежнему оглядывая свои исчерченные царапинами и язвами руки. На голове её всё ещё покоился аккуратный венок из ссохшихся стебельков. Менестрель лишь коротко кивнул Чародею — они в некотором роде были квиты после происшествия на рыночной площади. Мистер Кот хрипло мяукнул: он явно едва сдерживал желание кинуться на пёструю птицу, вот только на коленях менестреля было достаточно уютно, чтобы этого не делать. Травник сделал осторожный шаг вперёд, в его глазах словно зажглись искорки: — Я не задаром оказал помощь, — сказал он со странным выражением. Чародей нахмурился. — В качестве оплаты за эту услугу, — старик слабо улыбнулся, — я требую обещание вернуться сюда, когда всё это закончится. Я хочу узнать окончание истории о моём несчастном ученике. Чародей коротко выдохнул, а потом всё-таки не сдержался и кинулся обнять своего наставника. — Я скучал, мальчик мой, — сказал Гаюс ему в макушку. — Память о старой жизни, пусть и поблекшая от времени была и проклятием, и благословением, но никогда я не мог заставить себя по-настоящему жалеть о том, что твоя мать однажды отправила тебя под моё крыло. Чародей лишь закрыл глаза и обнял его крепче. — Я тоже никогда не жалел об этом… Даже несмотря на то, как всё обернулось. На мгновение проклятие Камелота словно бы исчезло, а он перестал быть безымянным Чародеем и снова стал тем мальчишкой без Судьбы за плечами, кто явился сюда тысячелетие назад — Мерлином. Но потом Птичка-невеличка вновь заговорила своим тихим голоском: — Пора. И Чародей вспомнил, что именно Мерлина, в конце концов, стоило винить во всех тех несчастьях, что обрушились на королевства людей. И Мерлину же предстояло всё это исправлять. Гаюс похлопал его по спине напоследок и распустил объятие. — Когда взойдёт Солнце, да свидимся мы вновь, — сказал Травник вместо прощания. Чародей коротко кивнул и вышел из хижины, не оглядываясь. Он вернётся, если так суждено. Если же он больше не вернётся… то оборачиваться смысла и вовсе не было. Ведь так?

───※───

При ходьбе ярко-алый плащ рыцаря колыхался, отчего вышитый на нём золотой гербовый дракон Пендрагонов будто исполнял затейливый танец. Чародей, следуя за своим молчаливым спутником, пару раз едва не запнулся о неровные камни мостовой, настолько привлекало его это яркое пятно посреди серого пустынного города. Если смотреть лишь на шитого золотыми нитями дракона, то можно было представить, будто над Камелотом всего лишь зависли багряные осенние сумерки. Весь люд уже разошёлся по домам, загнанный студёным дыханием приближающейся зимы, чтобы в тепле отужинать с семьёй, а может быть и просто завалиться спать после рабочего дня. Только рыцари всё бдили в патруле, а Мерлин вместе с ними. Разве что слишком уж тих и пустынен был город, чтобы предаваться таким грёзам. — Я помню тебя, — сказал Чародей спустя какое-то время. — Разумеется, ты помнишь нас, — ответила Птичка-невеличка со своего места на плече рыцаря, который лишь продолжал идти вперёд, не оборачиваясь. — Мы привели тебя к Дракону. Мы довели тебя до Внешних Стен. А ты в ответной услуге провёл нас за Стены Внутренние. Вот только Чародей не собирался играть по её правилам. Он не знал, что именно случилось с породившей Птичку-невеличку драконьей магией, когда Чародей призвал Спящих, но её нынешняя оболочка едва ли представляла угрозу. Она уже практически ничего из себя не представляла. — Леон, — сказал он, медленно проговорив букву за буквой, словно имя это было непроизносимым. — Я тебя помню. Имя, в конце концов, обладало силой само по себе. Но в устах могущественного колдуна оно становилось чем-то вроде заклятия. Чем-то могущественным. Чем-то, с чем нельзя было не считаться. — Здесь нет его, есть лишь мы, — ответила птица настойчивее. Но рыцарь — Леон — остановился. И Чародей вслед за ним. — И я знаю, что ты помнишь меня, — продолжил он, игнорируя птицу. — Ты неспроста проделал весь этот путь от Кладбища Спящих. Мы встретились вновь у городских врат. Ведь так, Леон? Рыцарь обернулся. И хотя его уста по-прежнему были плотно сомкнуты, в глазах застыл живой восторг. Из клюва поникшей птицы на этот раз прозвучал гулкий — будто издалека — мужской голос: — За мой долгий сон я забыл уже многое, но сердце моё хранит память о старых друзьях. Чародей сморщил нос — благо за маской этого не было видно. От магии, окружающей птицу, несло гнилью и копотью, кровью и болезнью — словно от вскрытой раны, поражённой инфекцией, — и сейчас, когда первая цепь заклинания была разорвана, это было не скрыть. Словно песочный замок на сильном ветру, тысячелетие сплетавшие сами себя из памяти о боли и смерти, эти витки чар, ничем более не сдерживаемые, начали рассыпаться. Хрупкое тело Птички-невелички больше не было способно хранить в себе души десятков рыцарей. Не теперь, когда их физические воплощения больше не были погружены в сон. — Ты был тем, кто приходил к старому дубу, — сказал Чародей. — Это ты… Ты захоронил мой прах и уложил могильный камень без подписи в корнях древа. Это ты зажёг кадильную свечу. Птица вновь заговорила голосом Леона: — Я подумал, что тебе понравилось бы то место, — он пожал плечами. — Король приказал уничтожить твои останки самым тщательным образом: развеять пепел с кострища вдоль морского побережья. Но в пути я приметил тот дуб в круге сухой земли, окружённой орешником и можжевельником — возле самых границ королевства. Меньшее, что я мог сделать, так это обеспечить хоть какое-нибудь захоронение. Раз уж казнь остановить было не в моих силах. А пепел в урне легко было заменить на тот, что остался от следующего же привального костра. Чародей сделал шаг вперёд. — Но это не всё. Ты навещал меня и после: я видел через воспоминания Древа, как ты приходил и разговаривал со мной. Леон опустил взгляд и поджал губы. Голос его всё отчётливее доносился из птичьего клюва: — Мне казалось, что тебе было бы одиноко. Словно это было единственным, что я мог сделать — рассказать о том, во что обратилось наше королевство. Когда… Когда Король запер Врата и мы поняли, что спасения нет, мы, — голос птицы осёкся, — я привёл последних рыцарей к старому дубу. В надежде, что… Леон зашёлся в глухом кашле, сотрясающим всё его туловище. Рыцарь согнулся, прижав ладони к сердцу, отчего кашель будто бы даже усилился. Птаха на его плече вонзила когти в ткань плаща и издала жалобный писк. Когда Чародей коснулся другого плеча рыцаря, однако, приступ этот внезапно прекратился, а Леон, всё ещё не распрямившийся, заговорил собственными устами — и с каждым словом его голос звучал всё уверенней: — Это было последним, что я помню: посреди сгинувшего без солнца леса… листья дуба — зелёные, какими бывают лишь по весне. И до того, как когти чудища меня достигли, я успел подумать, что, быть может, у нас ещё есть надежда. Птица на его плече судорожно дёрнулась и заговорила: — Надежда, — её голос был высоким и слабым, — надежда подарила нам жизнь. Надежда и древнее существо, поставившее всё на надежду. Но зачем надежда вам? Спи, сон звучит так сладко, славный рыцарь, спи, и позволь нам существовать ещё немного. Чародей осторожно обхватил несопротивляющуюся птицу обеими руками, без труда отцепляя острые коготки от ткани рыцарева плаща. Без стальных перьев она казалась совсем лёгкой, магия вокруг неё почти рассеялась. Души и голоса других рыцарей стремились вернуться к прежним хозяевам, разбросанным по всему городу, и связь их с сердцем витиеватых чар слабела с каждым мгновением. В любую минуту заклятие могло пасть, неминуемо разрушив собственный якорь — живое существо, коим когда-то являлась Птичка-невеличка. — Отпусти их, — сказал Чародей. — Отпусти, и я смогу тебе помочь. — Пообещай, — взмолилась она. — Обещаю, — уверил он. Магия развеялась окончательно, но Чародей успел подцепить крошечный виток жизненной силы, хранителя всего проклятия Спящих, и вернуть в его первоначальное обличие… И алая птица обратилась в комок сухой травы. Но так только казалось на первый взгляд. В конце концов, Птичка-невеличка — порождение драконьей магии. На самом деле, это было птичье гнездо. Отодвинув парочку соломинок в сторону, Чародей увидел лежащие на дне примятого плетения птичьи яйца. Они были светло-бежевыми с красноватыми крапинками и — все, кроме одного — разбитые. — Должно быть, что-то упало на гнездо во время битвы, — сказал Чародей и мягко коснулся уцелевшего яйца. — Возможно, это убило взрослых птиц. Последнему птенцу без родительского тепла тоже не было суждено появиться на свет. — Но проклятие позволило ему, — сказал Леон. Он теперь стоял, выпрямившись, и внимательно осматривал повреждённое гнездо. — Ей, — сказал Чародей и осторожно постучал по целой скорлупке. — И нет, проклятие лишь извратило всех этих мёртвых птенцов. Не проклятие переплело птичий дух с рыцарским. Вовсе нет. Это было кое-что гораздо более могущественное... Но это не важно больше, в моих силах помочь ей наконец вылупиться. Скорлупа от его касания тут же пошла трещинами, но природа их не была катастрофична, напротив, спустя пару секунд на них уже смотрел желторотый птенец зарянки. Скорлупа, раньше сдерживавшая пташку в своей клетке, как и остальные мёртвые яйца, обратилась в пыль, повинуясь течению времени, которого так долго избегала. Последние крупицы магии дракона рассеялись вместе с остаточным душком ведьминого проклятия. Чародей тяжело вздохнул: — Прости, что не могу помочь твоим братьям и сёстрам. Вернуть мёртвых к жизни вне моих сил. И вне чьих бы то ни было ещё. Пташка лишь жалостливо пропищала. — Позволь я заберу гнездо, — сказал Леон, — в конце концов, это будет честно, что после стольких лет теперь я буду носить её. Рыцарь бережно взял хрупкую конструкцию в свои ладони. Чародей же почувствовал себя так, будто бы освободился от непосильной ноши. Леона, впрочем, эта участь словно и не тяготила — он пальцем пригладил утихомирившуюся пташку и осторожно разместил крошечное гнездо в кармане поясной сумки так, чтобы его не сдавило при движении. — Пойдём вперёд, — только и сказал Чародей, глядя на это. До замка осталось рукой подать.

───※───

На площади перед входом в замок Рыцаря-странника не оказалось. Но поглядеть было на что. — Что здесь случилось? — спросил Чародей, и волосы у него на затылке встали дыбом. Леон поморщился, но ничего не сказал. Лишь до побелевших костяшек ухватился за рукоять меча. Площадь была замощена, словно своеобразной плиткой, человеческими телами. Они были разбросаны, обезображенные кривыми ранами и всполохами крови, безо всякого порядка. Неподвижные и покорёженные в жестокой расправе. Тела эти не были ещё подвержены разложению, а на холодной коже ещё не стёрлись проклятые угольные метки Культистов. — Они всего лишь выплатили свой долг, — произнёс женский голос. Дочь Короля сидела на ступенях, ведущих ко входу в замок. Платье её — старое и потрёпанное, как залежавшееся десятилетиями в пыльном комоде полотно — уже не напоминало о знатном происхождении. Лишь золотом вышитые узоры со временем нисколько не померкли. Полы её одеяния, неопрятно стелющиеся по грязному мрамору ступеней, как и слишком длинные, чтобы быть удобными, рукава, были перепачканы в чужой крови. Она уже не была похожа на мирную даму из сновидений о забытом солнце: волосы в своём когда-то опрятном плетении были растрёпаны, неровными волнами и сбившимися в колтуны локонами, они падали на плечи и спину, обрамляли её лицо — полностью скрытое за керамической маской Культа. Бледная кожа её была испещрена рунами, такими же, как у прочих Культистов, разве что ещё более тёмными и чёткими, будто врезанными в кожу. Она сидела, сгорбившись и притянув колени к себе, уже наверняка не первый час. Кровь на её ладонях уже успела высохнуть. — Ты оставил маску себе, — сказала Дочь Короля, приподняв немного голову. Маска скрывала её мимику, но она звучала удивлённой. — Как и плащ, — ответил Чародей. Она рвано усмехнулась: — Эта бесполезная тряпка должна была однажды вернуться к своему прежнему хозяину. Глупый акт добродетели, который в итоге привёл нас, — она обвела рукой усеянную трупами площадь и тёмное багряное небо, — к этому. — И чем эти люди заслужили свою участь? — вмешался в разговор Леон. — Я уже сказала: это расплата. Их задачей было хранить мой сон и сон моей сестры, а не играть в бравых рыцарей на страже порядка. Последнюю роль они отыграли с садистским наслаждением, чего нельзя, однако, сказать о первой. — Это не значит, что… — Это и значит! — отрезала она с яростью в голосе. — Предназначение Культа — сохранение баланса. Такова цена за проклятую магию. Чтобы мертвецы смогли ожить, живые должны пожертвовать свои жизни. Чтобы возвести стены вокруг целого королевства за одну ночь, в фундамент должны быть вложены чужие кости. Чтобы земли не сгинули окончательно в бессолнечном проклятии, нужны жертвы. Много жертв. Она уставилась на свои руки. — Моей жертвой и жертвой моей сестры был непробудный сон. Наших сил должно было хватить, чтобы стабилизировать проклятие. Чтобы Нежить больше не обращалась в чудищ наподобие Хранителя Врат. Чтобы замедлить безумие, чумой заполняющее сознание оставшихся жителей проклятого королевства. Чтобы дождаться… — голос её дрогнул. — Всё, что требовалось от оставшихся членов Культа, так это приносить себя в жертвы. По одному человеку раз в сарос на Кровавую Луну — не так уж и много. Таково было соглашение: взамен мы освободили их от проклятия и наделили столь желанным могуществом. — Но они не исполнили свою часть сделки, — сказал Чародей. — Нет. Последние двести лет луна в качестве оплаты черпала силы из моей спящей сестры. До тех самых пор, пока черпать стало нечего. Она взмахнула рукой, и тела исчезли, не оставив за собой ни следа. — Забавляет то, что они не считали себя виноватыми, — она рассмеялась, холодно и жестоко. — Они продолжили приносить жертвы, преподносить кости проклятию. Только вместо собственных — для того и зачарованных — тел, они перешли на городскую Нежить. И тем самым лишь вскармливали проклятие. Плодили безумие. Дочь Короля опустила голову на руки. — Я никогда не питала к ним особой любви — это люди, жаждавшие власти ценой малых жертв. Но иного выбора не оставалось. — Можно было не обращать всех в королевстве в Нежить, — предложил Леон. — Можно было не строить Стены. Она засмеялась гулко и пусто. — Ох, нет, нет, нет. Это было неизбежно. Так же неизбежно, как и твоё появление здесь. — Своим появлением я обязан Мерлину, а не очередному ведьмовскому пророчеству, — ответил Леон. Он явно не имел в виду ничего плохого, но Чародей всё равно вздрогнул. В конце концов, все они оказались здесь частично по вине Мерлина. Птица в недрах походной сумки Леона жалобно пропищала, и Дочь Короля рассмеялась — и теперь это, действительно, был самый обычный человеческий смех — или каким Чародей его запомнил из её уст. Так Моргана смеялась, когда он вытворял что-то уморительное, но в то же время милое — по её меркам. — Ты был тысячелетие заперт в клетке из сплётшихся сущностей, — сказала она мягко, — а теперь играешь роль курицы-наседки для проклятого птенца, будто бы ничего этого не было. О, сэр Леон, я ожидала бы такого от Мерлина, но уж никак не от тебя. — Многих вещей я не ожидал и от вас, леди Моргана. Она фыркнула в ответ. — Побереги эти речи до тех времён, когда от моей помощи не будет зависеть судьба всего королевства. — Врата замка вам всё равно не открыть, — ответил Леон. — Разумеется, — она усмехнулась и развела руки в стороны, отчего её окровавленные рукава расчертили линии по каменным ступеням. — Ни один маг не будет верен Утеру. И даже ты не станешь спорить, заслуженно ли. Вот только, сэр Леон, отчего же тебе не открыть для нас дверь? Леон поморщился. — Я был верен королю до самой смерти. Но больше нет, — его голос подрагивал от злости. — Он может сгинуть вместе с этими треклятыми Стенами и сторожащими их чудищами, а я и пальцем не шевельну, чтобы это предотвратить. — Так и будет, Леон, — спокойно произнесла Моргана. — Так и будет. А сейчас тебе стоит отправиться на поиски остальных рыцарей. В конце концов, когда Солнце взойдёт, кому-то нужно будет поднимать королевство с колен… И где-нибудь придётся пристроить эту драконову птицу. Леон почему-то ничего ей не возразил, лишь бросил за спину Чародею короткий взгляд и покачал головой. — В таком случае я оставлю вас. Удачи, Чародей, — и в самом деле ушёл, не дождавшись ответа. Чародей ощутил себя крайне неуютно наедине с Морганой. А она будто бы успокоилась с тех пор, как увидела, что он восстановил маску, и лишь пристроила подбородок на сгибе локтя. — Если никому из нас не открыть эти ворота, то что делать дальше? — спросил он, наконец. — Вам не открыть, — произнёс знакомый голос за его спиной. — Но это могу сделать я.