Способный ученик

Увы, в связи с Октоберфестом все двухместные номера были заняты, и взять таковой, чтобы не вызывать подозрений, возможности не было. Успокоенный тем, что они братья, а может закрывший глаза на пару молодых людей за приятно лишнюю купюру, которую Чарльз, оплачивая номер, подложил на стойку не моргнув глазом, администратор предложил один оставшийся свободным номер, но с двуспальной кроватью, и они с радостью согласились, стараясь не думать о том, что может произойти сегодня ночью на этой самой кровати. Заскочив в номер первым, Чарльз тут же первым и занял ванную комнату, оставив Эрика, севшего на край широкой, действительно двуспальной кровати, маяться без дела, дав ему передышку или, напротив, заставляя изнывать от ожидания… чего? Правильно ли он понимает, к чему ведет усиливающееся между ним и Чарльзом напряжение? Или же он просто накручивает сам себя, хотя поведение Ксавье говорит об обратном: отчаянно желающий казаться взрослым и уверенным в себе мальчишка, но при этом смущенный и соблазнительно невинный. Но даже если все действительно так, и они проведут эту ночь вдвоём, то что дальше? Двое парней, которым волею случая оказалось негде ночевать, вполне могут весело провести вместе какое-то время, а после… Эрик изо всех сил старался гнать от себя дурные, опережающие события мысли. Есть только здесь и сейчас, и впервые за столько лет рядом с ним человек, чье общество действительно ему приятно и желанно, а не старик Дюссандер с его до печенок осточертевшим «мальчик мой». А значит, он просто не имеет право портить эти драгоценные мгновения его призраком. Появление Чарльза из ванной в который раз напомнило — легко не будет. По какой-то эксцентричной прихоти богатенького повесы он решил отказаться от брюк, выйдя к нему в одной пижамной рубашке, едва прикрывающей крепкие мальчишеские бедра и молочные, в веснушках колени — тонкие и хрупкие, словно у только вставшего на ноги олененка. Чарльз босо прошлепал по полу, оставляя мокрые следы по всему номеру. Эрик уставился на эти шустрые лапки, тщетно пытаясь себе напоминать, что вообще-то не на девичьи ножки таращится. Зажмурился, потирая глаза, уговаривая себя перестать пьянеть от одного только вида хорошенького мальчишки, а также от того, как одуряюще сладко тот пахнет клубникой (видимо, из-за отельного мыла), резко вскочил, разозлившись сам на себя, и стремительно прошел мимо Чарльза в ванную. Проводив его задумчивым взглядом, Чарльз вздохнул. Ну да, ну да. Это же Эрик… Чарльз так и не понял до конца, какой Эрик на самом деле. Действительно ли столь жесткий, почти агрессивный, как говорит ему что-то тёмное и бездонное, мелькающее в глубине его глаз, или же все это обман, игра для зрителя? Некая привычная, призванная держать на расстоянии, маска? Которая, впрочем, будто постепенно, кусочек за кусочком, опадала, открывая Чарльзу нечто иное — прекрасное и притягательное, светлое. Он ведь видел, как сквозь нарочитую небрежность и грубоватость в жестах Эрика проскальзывала нежность. Такая, словно Эрик стыдится ее или не привык выражать — плевать, пусть, — но она была! Чарльз не мог этого не понять. Чарльз никогда не ошибается. Значит, он знает, как стоит поступить. Он же знает, правда? Чарльза бросало от предвкушения к страху и обратно, с одной стороны, он ощущал себя готовым к тому, что должно произойти, а с другой — все еще внутренне боялся нового чувственного опыта. Впрочем, боязнь нового — это нормально, но эта мысль успокаивала слабо. Ведь он решил, что готов провести свою первую ночь с Эриком, будучи знакомым с ним всего один день. Он понятия не имеет, какой он любовник и как обходится с теми, кто делит с ним постель. В любом случае, отступать уже поздно, а бежать — некуда. К тому же, Чарльз давно заметил, что порою его инстинктивно тянет к тем людям, что нужны ему и которым, как оказывается впоследствии, он может доверять. Так он познакомился в школе с Генри Маккоем, Хэнком, так он всегда чувствовал себя рядом с Рэйвен. И именно так он провел весь день с Эриком, вышедшим сейчас из ванной в тяжелом на вид махровом темно-вишневом халате, оказавшемся слишком большим самому Чарльзу, вьющимися от влаги волосами и окутанным запахом выбранного им мыла с вишней и миндалем. Нет, Чарльз Ксавье не может ошибиться. И он знает, что поступает правильно. Войдя в комнату, Эрик подошел к кровати и с довольным стоном упал на нее спиной, с наслаждением вытянувшись рядом со смотрящим в потолок, непривычно молчаливым новым другом. — Расскажешь? — ощутив его близость рядом с ним, Чарльз повернулся на бок и приподнялся на локте. — Что тебе рассказать? — Эрик повернул голову, встречая пристальный, полный теплого внимания и сочувствия взгляд. — Не знаю, — Ксавье неопределенно махнул рукой, — что-нибудь. Например, что тебя беспокоит? Отчего не ночуешь дома? Дай угадаю — это жестокий отец? Тебя избил отец. Он был пьян и сорвался на тебе? Я угадал? — Откуда ты такой умный взялся, — раздосадованно пробормотал Эрик, ибо слова мальчишки недалеко ушли от истины. Во всяком случае, касательно жестокости его «отца». — Но, в самом деле, не мог бы ты сменить тему? — попросил он, тоже повернувшись и приподнявшись на локте. — Давай не будем об этом, это не то, о чем хочется говорить на ночь глядя. — Хорошо, прости, — покладисто кивнул Чарльз. — Хотя я тебе почти все о себе рассказал, — хрустально звякнула в голосе обиженная нотка, словно сейчас Чарльз позволил себе предстать и немного капризным. Эрик покачал головой: — И ты думаешь, так поступают взрослые? — уцепился он за возможность самому вести в разговоре, чтобы избежать продолжения неприятной темы и поражаясь проницательности юноши, — выкладывают все о себе первому встречному? А если я опасен? Для тебя. И ты сам, светя своими деньгами и самоуверенностью, захлопнул сейчас за собой эту мышеловку. Чарльз заинтересованно подобрался и подвинулся ближе, пытливо прищурился, касаясь плеча Эрика. В синих глазах впервые появилась некая тяжесть во взгляде, и мелькнула, затаившись, легкая тень подозрительности. — А ты опасен? — тихо спросил Чарльз, оказываясь почти вплотную. Снова легший на спину, Эрик уловил кожей его теплое дыхание, пахнущее сладкой мятой зубной пасты, жадно вдыхая запах клубники, причудливо смешивающийся с воздушно-легким, зефирным флером невинности. Этот особенный аромат, кружащий голову и дурманящий похлеще опиумного дыма или хорошего табака, самый желанный и восхитительный, пробуждающий самое светлое и самое темное, горько напомнил Эрику о том, что когда-то он тоже был столь же чист душой и телом, как Чарльз, и тоже был невинен. Кажется, много лет назад, а всего прошло три года с тех пор, как похожую на ту, что все еще живет в прильнувшем к нему, как котенок, мальчишке, невинность, у него забрали. Без его на то воли или желания, всего лишь решив, что ее пора и можно взять. Украсть, смяв, используя, после чего выбросив за ненадобностью. Избавившись, как от чего-то ненужного ему больше, даже не спросив, хочет ли этого сам Эрик, готов ли… Наверное, Эрик ему даже немного завидовал. И радовался — хмельно, беспечно, безумно — что первый раз Чарльза будет красивым. Нежным, томным, жарким… И будет принадлежать ему. — Ты взрослеешь, мальчик мой, — в голосе Дюссандера — почти отцовская гордость, но вот только перед отцами не лежат обнаженными, глядя на то, как те жадно смотрят на все еще подростково нескладное, но уже наливающееся силой и мужественностью, вытянувшееся, прибавляя в росте, жилистое тело, — тебе исполнилось шестнадцать, Эрик. Самое идеальное время, чтобы стать мужчиной. И, сегодня, в день твоего шестнадцатилетия, я сделаю тебе этот подарок. И этот «подарок» не обошелся без ожогов от сигареты, танцующей в худых паучьих пальцах, на молочно-белой, с поблекшими созвездиями веснушек, коже. Без отчаянных попыток сопротивления и ожесточенных криков, сжатых стальной хваткой до синяков запястий, звонких пощечин с оттяжкой и жестко сжавшей вьющиеся медно-рыжие волосы руки, резким движением поставившей его на колени. Разница была лишь в том, что тогда все уже не ограничилось этим, прибавив звон наручников, приковавших руки к спинке кровати, удерживая их над головой, властно раздвинувшее ноги колено, холод смазанных пальцев — разминающих, растягивающих напряженные, неподатливые мышцы, и привкус слез и крови на губах — вкус унижения, когда его, «усвоившего урок, не так ли?» отпустили, ставя на колени, заставляя прогнуться и опереться на локти, после чего заставляя гореть и кричать от боли, входя в окаменевшее тело уже не пальцами… Эрик смотрел во все глаза на картинно прелестного, невыносимо, до бешеного жара в паху притягательного мальчишку рядом, чувствуя, что просто не может не пожирать его жадным взглядом и не представлять мысленно сладко кричащим и изгибающимся под собой, и с какой-то непроницаемо черной тоской думал о том, а не забирает ли он сам сейчас без спроса и должного трепета эту же сладостную невинность, а вместе с ней и беззаботность, и саму жизнь — ту, которая могла быть у Чарльза, не повстречай он его сегодня… С одной стороны, ему было до боли жаль присваивать ее себе. С другой… остановиться он уже не мог. Единственное, что он пообещал себе наверняка, это две вещи. Первая: если Чарльз скажет, что боится и не готов, он все же попытается остановиться. Дюссандера еще долго не будет, и у них с Чарльзом еще достаточно времени. Второе: если всему суждено произойти сегодня, то ночь, что он подарит Чарльзу, будет в корне отличаться от той, что когда-то была у него. Единственная она у них будет, или нет, первой и последней ли будет эта их встреча, или нет — неважно. Эрик сделает все — возможное и невозможное, чтобы Чарльз запомнил эту ночь в Мюнхене. Ночь с ним, Эриком, и запомнит он ее удовольствием, а не болью. Нежностью и сладостью. Всем, чего был лишен сам Эрик, но что готов найти в себе и отдать с лихвой. — Ну, допустим, у меня с собой холодное оружие, — поколебавшись, ответил он. Выудил из кармана халата, куда он переложил его из брюк, короткий кортик в отделанных кожей ножнах с подвесом в виде кожаного ремешка с кнопочной застежкой, и продемонстрировал Чарльзу, достав за черную рукоятку с гравировкой-орлом, расправившим крылья. В свете настольной лампы эффектно блеснул серебристый клинок. Огромные глаза расширились от восхищения и изумления, отразившись в гладкой стальной поверхности с вытравленным на ней девизом. — «Alles fur Deutschland», — старательно прочитал Чарльз и наморщил нос, переводя: — «Все для Германии?» Ух ты, офицерский кортик! Настоящий? — он тут же перехватил занятную вещицу и принялся крутить так и эдак в руках, беспечно пропустив мимо ушей замечание «острый, порежешься». Губы Эрика разошлись в широкой, возбужденной ухмылке. Кажется, его нового знакомого не пугало в нем решительно ничего. Скорее, восхищало решительно все. И это пугало уже его, Эрика. А еще сильнейшим образом волновало и с каждой минутой все невыносимей заставляло скапливаться это волнение внизу живота, наливаясь приятной сладкой тяжестью в паху. — Любишь оружие? — выдохнул он, крепко сжав бедра. Похоже, даже думать о Чарльзе, смотреть на него нельзя было без того, чтобы тело не реагировало столь бурно и откровенно. — Не особенно, — Ксавье дернул плечом, — когда оно причиняет кому-то боль. Но именно этот такой красивый… — Красивый… — охотно повторил за ним Эрик, любуясь совсем не клинком, а изящными руками, такими тонкими запястьями в слишком широких им рукавах большой рубашки, хрупкими ключицами и тем, как все еще влажные волосы льнут к молочно-медовой коже. — Великолепная, искусная работа! Откуда он у тебя? Твой отец — военный? И снова этот прищур пронзительных умных глаз, неугомонное любопытство, которое Эрик был не в состоянии укротить, не выдав о себе лишнего, а потому лавировал, уходя от ответов скользкими тропами полуправды. — Не имеет разницы, откуда он, если ты можешь заполучить такой же, и даже лучше, с твоими деньгами. — Уклончиво ответил он, заработав очередной взгляд, полный укоризны. Ничего. Совсем необязательно было его новому другу знать, при каких обстоятельствах Эрик заслужил этот замечательный подарок. — Мне и покупать его нет нужды, на стенах нашего имения этого фамильного добра на несколько музеев военной истории наберется. — В отместку с легким вызовом прихвастнул Чарльз. — Причем самых различных эпох, начиная, как мне порою кажется, со времен Вильгельма Завоевателя. — Вот видишь. Похоже, Чарльз смирился с его неразговорчивостью, раз благоразумно не стал больше настаивать на ответе, вместо этого решив сменить тему разговора. — Хотел бы я, чтобы у меня был такой брат, как ты, — мечтательно вздохнул он. — Хоть ты и немного задница. Ну ладно, не так чтобы совсем немного, но определенно не такой говнюк, как мой сводный брат, на месте которого было бы здорово видеть кого-то, похожего на тебя. Даже скажу прямо — я рад был бы видеть в этом качестве тебя. — Я бы, пожалуй, хорошенько подумал насчет этого… — сжав зубы, категорично покачал головой Эрик. — И почему же? — Чарльз с веселым удивлением выгнул бровь. — Будь я твоим сводным братом, я бы не смог сделать с тобой так… — приподнявшись, Эрик поймал неумолкающие губы, действительно пожелав заткнуть мальчишку хоть ненадолго, чтобы больше не пришлось чувствовать себя беззащитной мишенью под обстрелами его вопросов, и наконец-то делая то, что он так хотел. Целуя — осторожно и ненавязчиво, смутно подозревая, что здесь и сейчас дарит первый настоящий поцелуй: взрослый и жаркий, а потому не желая пугать пробуждающимся в теле голодом и страстью, желанием продолжать целовать эти податливые мягкие губы — все голоднее и жарче, укладывая его, одурманенного этими поцелуями на постель и… Он мягко остановился, давая им передышку, любуясь лицом Чарльза: изумленно распахнутыми глазами и хрупким румянцем смущения, окрасившим нежные щеки, ставшими ярче от прикосновения к ним губами. Настоящее искушение, воплощенная мечта и соблазн, призывающие продолжать, и нельзя не откликнуться на этот призыв. — И так тоже, — выдохнул Эрик в маняще приоткрытые губы, скользнув ладонями по обнаженным бедрам вверх, чтобы привлечь ближе, прижать к себе, с удивлением чувствуя, как его обнимают за шею, стремясь навстречу. А еще — что его желание нашло свой отклик. — Будь ты моим сводным братом, я бы все равно захотел заняться с тобой любовью, — с пылким упрямством признался Чарльз ему в губы, когда Эрик решил, что пора перейти к французским поцелуям и приступил к наглядному уроку, лаская юркий и любопытный, исследующий его горячий язычок своим. — Ведь это ты… я бы не выдержал, находясь рядом, и не смог бы проходить мимо и не хотеть увидеть тебя без одежды — заглянуть в ванную, когда ты там, или в комнату, зная, что ты переодеваешься, коснуться тебя отнюдь не по-братски, и однажды пробраться в твою постель не за сказкой на ночь… — Да я уж вижу, что моралью юный, явно избалованный сверх меры, господин не обременен, — пожурил его Эрик. — А я бы в конце концов устал пресекать твои попытки и сдался тебе, чувствуя себя очень плохим и безответственным старшим братом. Тем лучше для нас наше нынешнее положение, я считаю… Так что ты смело можешь не подглядывать за мной в душе, а составить мне там приятную нам обоим компанию, — ладонь с намеком погладила крепкое бедро с такой нежной и мягкой кожей. — Идет! Погоди-ка… — шепнул Чарльз и зачем-то потянулся через него к прикроватной тумбочке. — Кортик хочу положить, — пояснил он, слишком озорно блеснув глазами в ответ на удивленный взгляд. Вода с влажных волос попала прямо на нос и губы Эрика, он слизнул прохладные капли и крепко перехватил мальчишеское запястье, чтобы только почувствовать одновременно его силу и хрупкость. Не давая Чарльзу совершить задуманное — почему-то было особенно приятно немного удерживать его вот так, под контролем, чувствуя тяжесть его тела и легкое сопротивление. Чарльзу пришлось перекинуть через него ногу, чтобы затем оседлать и крепко сжать коленями чужие бедра, прижимаясь откровенно и жарко, явно не стесняясь своего желания и реакций тела. — Боже, Чарльз… какого черта? Эрик, не сдержавшись, тихо застонал, запрокидывая голову и вцепившись свободной рукой в обнаженное горячее бедро, сминая, задирая рубашку, пробираясь под нее, оглаживая бархатистую ягодицу, скользнув выше, к охотно подставившейся под ладонь спине, и вынуждая шаловливого всадника проехаться по складками халата еще раз. — Может, отпустишь? — смеющиеся искорки в потемневших синих глазах завораживали, отчего ему казалось, что он держит в своих объятиях действительно неземное волшебное создание. — Никогда… — выдохнул он, касаясь шепотом ставших еще ярче от недавних поцелуев губ, — ни за что на свете. — Что же, тогда защищайся… Преодолевая его сопротивление, рука Чарльза сменила направление. Сильной шеи коснулось холодное лезвие острого клинка. — Хм. Интересно, — усмехнулся Эрик. Приоткрыв глаза, он осторожно отпустил запястье и наконец-то — контроль над ситуацией. Намеренно открыл беззащитное горло еще больше, отчаянно желая продемонстрировать абсолютное доверие. Словно кот, подставляющий любимому хозяину для ласки мягкий живот, он наслаждался видом восхитительного, возбужденного юноши, одержавшего над ним безоговорочную победу, обуздав его за считанные секунды, и пребывал в сладостном, каком-то нетерпеливо-лихорадочном предвкушении. — И кто же теперь опасен, друг мой? — торжествующе улыбнулся над ним Чарльз. — Ты победил, — Эрик развел руками, всем своим видом признавая свое поражение, — я готов даже умереть под тобой, но, бога ради, будь осторожен, не порежься сам, лезвие действительно заточено на совесть, ведь это боевое оружие. — Извини, — неожиданно смутившись, Ксавье отнял лезвие от горла Эрика, чуть отстранившись и протягивая ему клинок рукоятью вперед. — Не знаю, что на меня нашло, — продолжил он, глядя на то, как Эрик убирает кортик в ножны и небрежно бросает на поверхность тумбочки, — честно говоря, я весь сегодняшний день говорю и делаю не совсем то, что мне обычно свойственно. В ярко-синих глазах, всего мгновение назад насмешливо-торжествующих, искрящихся желанием, блеснули растерянность и паника, сказавшие Эрику все без всяких слов. Эрик его первый мужчина. Первый во всем — тот, кто подарил ему первый поцелуй, тот, кому будет позволено пойти дальше и взять больше. Взять все. И вполне логично, что Чарльз, несмотря на свои желания, боится и нервничает. Поэтому, пусть внутренне неохотно, он отпустил его, лишь только ощутив, что тот хочет слезть с него. — Так, значит, возмутительно юный вид? — заметил он, продолжив прерванный приходом в гостиницу разговор, с удовольствием наблюдая за мелькнувшей крепкой округлостью ягодиц, когда Ксавье слез с постели и направился к окну, чтобы плотнее сдвинуть занавески. — И кого это он возмущает, позволь узнать? Уж точно не меня. — Но в первую очередь меня! — обернулся Чарльз, проверив, заперта ли дверь в номер. Вернувшись в постель, он вновь удобно оседлал бедра Эрика. Так просто и естественно, словно так и должно быть. Словно они предназначены для того, чтобы держать на себе эту теплую дразнящую сладость, обладатель которой вновь ласково и доверчиво льнул к нему, смело скользнув ладонями под халат, чтобы огладить крепкие плечи, стягивая с них ткань. — Стремишься быстрее повзрослеть? — чуть помрачнел Эрик, с удовольствием позволяя Чарльзу эту игривую вольность. — Поверь мне, не стоит. — Я родился взрослым, — серьезно, хотя и, на взгляд Эрика, слегка напыщенно, заявил Чарльз, хотя при этом в его взгляде мелькнуло что-то такое, что заставляло верить, что это не преувеличение. — Выходит, тебе остался один только шаг, чтобы стать взрослым окончательно, верно? — уточнил Эрик, не отказав себе в тонкой улыбке на грани хищной. Сдерживать свою страсть больше не было нужды. — Выходит, что так, — кивнул Ксавье, развязывая пояс халата Эрика, мешающий ему стянуть вещь до конца. Он уже приготовился распахнуть его, когда Эрик вновь перехватил его руки, внимательно и серьезно глядя ему в глаза: — У тебя никогда не… — уточнил Эрик. — Никого? — Нет… — выдохнул-простонал Чарльз. — Так и думал… Ты уверен? — тихо, без намека на улыбку спросил Эрик. — Ты действительно хочешь этого? — Да, — спустя несколько томительно-долгих ударов сердца шепнул Чарльз ему в губы, — иначе меня бы тут не было. И этого дня — тоже. Я не знаю, правильно ли это и нормально ли — так желать кого-то, кого ты знаешь всего только день, в который вы встретились, но тем не менее, я скажу это, и это чистая правда. Я хочу тебя, Эрик. Хочу, чтобы моим первым любовником был ты. Эта откровенность была сродни удару поддых, сродни попытке потушить костер маслом или бензином. Первым порывом было схватить это посланное ему чудо, сжать в объятиях и целовать, осыпать поцелуями, смеясь от ликования и облегчения, что он не одинок в своем неожиданном притяжении, что оно взаимно. Но вместо этого Эрик лишь ободряюще и радостно улыбнулся: — Пусть будет так. Только прошу тебя, — улыбка покинула его лицо, и он вновь стал серьезным, — если тебе что-то не нравится, что-то неприятно или больно — не терпи и не молчи. Если почувствуешь, что все же не готов дойти до конца — не ломай себя, скажи мне. — Почему ты просишь об этом? — удивился Чарльз, впрочем, тоже, будто уловив настроение Эрика, внимательный и серьезный. — Потому что хочу, чтобы тебе было хорошо. И сейчас, — окончательно сняв ненужный уже халат, Эрик отбросил его в сторону, после чего потянулся к пуговицам пижамной рубашки Чарльза, — мы вместе будем узнавать, как это сделать лучше всего. — А что тогда нужно сделать, чтобы хорошо было тебе? — изящные ладони замерли у него на груди. Эрик покачал головой, продолжая расстегивать рубашку: — Сначала — ты. Но мне будет очень хорошо, если ты поцелуешь меня. Чарльз с готовностью прильнул к его губам: все еще неловко и неумело, но так пылко, что это было в разы слаще самого искусного и страстного поцелуя. Тихонько рассмеявшись, Эрик подхватил это порывистое прикосновение, постепенно целуя сам, безмолвно прося открыться, уча отвечать… Чувствуя, что довольно урчащий в поцелуях Ксавье — способный, быстро схватывающий на лету, ученик. — А теперь, — шепнул он в повлажневшие, припухшие губы, стягивая тонкую ткань пижамной рубашки с хрупких плеч, — позволь мне взглянуть на тебя, mein Liebling. Чарльз лишь кивнул, позволяя снять с себя рубашку и уложить на спину. Стоя на коленях над ним, Эрик смотрел на него и не мог налюбоваться: обманчиво-хрупкий, но эта хрупкость однажды нальется силой. Чарльз был строен и изящен, как танцор или фехтовальщик, весь состоял из плавных и гармоничных линий: округлые плечи, неширокая, но крепкая грудь с нежно-розовыми бусинами напряженных сосков, так и манящих коснуться их губами, узнавая их сладость, плоский живот с аккуратным пупком, длинные ноги, которыми он уже успел полюбоваться перед этим, и… Эрик удивленно коснулся гладкой кожи внизу пупка. Чарльз смущенно отвел взгляд: — Думал, что так будет лучше, — еле слышно заметил он. Эрик наклонился и коснулся места прикосновения пальцев поцелуем, слыша прерывистый вздох, чувствуя, как вздрогнул от неожиданной ласки Чарльз. — Если тебе комфортнее так, то кто я, чтобы быть чем-то недовольным? — заметил Эрик, нависая над вконец смутившимся парнем, — но я уверен, что ты — прекрасен и таким, каким создан природой, — и прежде, чем Ксавье успел что-либо ответить, вновь припал к его губам в поцелуе, после чего мягко скользнул к тут же доверчиво подставленной под прикосновения шее… Чарльзу было трудно описать, что он чувствовал. То, что делал Эрик было… Непривычным? Пугающим? Новым? Потрясающим? Возбуждающим еще больше, чем сама мысль о нем с ним в постели? Пожалуй, все сразу. Эрик был нетороплив, внимательно и чутко улавливая отклик на каждое свое прикосновение. Словно для него происходящее тоже было первым разом. Хотя, раз он сказал «узнавать», то, похоже, это и происходило. Он узнавал его — невесомо-дразнящими поцелуями с легким касанием языка, словно он думал, что веснушки на коже Чарльза — карамельная крошка, которую можно и нужно с него собрать. Нежным обхватом губ и игривыми покусываниями затвердевших сосков — от разливающейся по телу с каждым таким прикосновением чувственной волны, Чарльз с тихим стоном подавался навстречу. Узором поцелуев на животе, то невесомо-легких, то дразняще прихватывающих кожу, оставляя на ней свою метку. Мягким скольжением ладоней — успокаивающими поглаживаниями по бокам, с каждым движением спускающимися ниже, пока руки не замерли на бедрах, будто их обладатель над чем-то раздумывал, а потом… — Тише, доверься мне, — шепнули Чарльзу на ухо, когда он удивленно-настороженно замер, аккуратно уложенный на живот. Легкий поцелуй за ухом, на шее, теплое дыхание на загривке и… Ксавье почувствовал, что «плывет» под окутывающей его, даримой ему со всей искренностью, нежности. Его действительно хотелось нежить. Зацеловать всего, с головы до ног, пробуя на вкус, слизывая медовые созвездия веснушек, пьянея от запаха клубники на нежной коже. Эрик целовал и покусывал мягкие плечи, бросил узор поцелуев на трогательно выступающие лопатки, оставил языком ведущую вниз, к манящим округлостям ягодиц, ленту вдоль позвоночника. Легонько подул на нее, любуясь тем, как Чарльз замирает, а потом так соблазнительно выгибается, стремясь навстречу новому, невесомому ощущению. Улыбнулся и скользнул языком вверх, чтобы снова повторить трюк с дыханием прежде, чем коснуться губами соблазнительной ямочки на ягодице. Куснуть место поцелуя, слыша тихий, приглушенный подушкой, вскрик и лишь улыбнуться в ответ на брошенный из-за плеча взгляд потемневших синих глаз из-под взлохмаченной влажной челки. Эрик не хотел думать о том, откуда он знает, что делает. Он просто прибавлял к своим горьким знаниями то, что, он надеялся, было приятно Чарльзу. Пока тот не пытался остановить его, не говорил, что ему что-то не нравится… И это вселяло надежду, что ему хорошо с ним. Чарльзу было хорошо. Пусть это было местами и странно, даже неловко, но все же… Укус уже на второй ягодице заставил его невольно хихикнуть, тут же сорвавшись на прерывистый вздох, когда места укуса коснулись поцелуем, будто стирая его. Осторожные, но становящиеся все более напористыми губы и язык скользнули между ягодиц, хозяйничая уже там, обжигающе горячо целуя и вылизывая нежное колечко мышц и промежность, и Чарльз неловко заерзал возбужденным членом по простыни, пряча горящее смущенным румянцем лицо в подушку. На ягодицу, напоминая легкий игривый шлепок, легла уверенная ладонь, удерживая его на месте. — Чарли? Мне остановиться? — мурлыкнул сзади Эрик. — Одно только твое слово, Liebling. — Ох, нет, что ты… я просто… это странно… я не знал, что мы так можем… ох, да я просто кретин, прости, Эрик… — Чарльз, глубоко вздохнул и изо всех сил постарался расслабиться, доверяясь, позволяя любые манипуляции с собой. В ответ его на миг накрыло теплой тяжестью нависшего над ним Эрика, коснувшегося успокаивающим поцелуем влажного загривка — будто хищник свою занервничавшую пару, и ласково прошептавшего: — Все хорошо, мальчик мой, не надо так говорить, — горячие губы смазанно-мягким движением сместились от основания шеи к округлому плечу, — все хорошо, — продолжил шептать Эрик, постепенно вновь спускаясь все ниже, чередуя свои слова с поцелуями, — ты самый умный, самый рассудительный парнишка из всех, кого я знаю, да ты дашь фору всем моим однокурсникам! — жаркое дыхание и бархат поцелуев оплели спину, укрывая своим покрывалом нежно порозовевшие от прерванной ласки, ягодицы. — Я понимаю, Schatz, — Эрик потерся щекой о бархатистую округлость, коснулся соблазнительной ямочки на ней поцелуем, — как это ново и непривычно для тебя, но поверь, в том, что я не хочу сейчас и никогда в последующем оставлять без внимания ни дюйма твоего тела, нет ничего постыдного, ведь ты удивительно совершенный, желанный, и я так хочу тебе это доказывать вновь и вновь… Bitte, Herzchen, позволь, впусти меня… Разомлев и осмелев под его размеренным, чуть хриплым от возбуждения голосом, Чарльз наконец-то расслабился, а вскоре и сам начал подставляться под бесстыдные ласки, узнавая о себе и своем теле много нового, покачиваясь на волнах удовольствия, чувствуя, что еще немного и он, кажется… Но вот Эрик сжалился над ним, чуть умерил пыл, спустился ниже, к крепким веснушчатым бедрам. А от них добрался до выемок аккуратных оленьих коленок, что свели его с ума, отчего Чарльз не удержал вызванный щекотным для чувствительной кожи касанием губ тихий игривый смешок, под который губы скользнули ниже, к тонким икрам и воздушно-изящным щиколоткам, изящным ступням. Подкрепляя свои слова действиями, последовательно собирая с них поцелуями все веснушки. Он и правда не оставил без внимания ни дюйма тела Чарльза… А потом Чарльз и вовсе замер, ощущая собою, всем своим естеством, жар и мощь прижавшегося к ему Эрика, легко прихватившего губами кожу у основания шеи: — Сладкий… — проурчал он ему на ухо, сводя с ума ставшим ниже голосом, охрипшим от сдерживаемого желания, силу которого Чарльз чувствовал своим телом. — Весь. От макушки до пяточек. Так и хочется съесть, — зубы легонько куснули ухо, срывая с губ Чарльза тихий стон, с которым его уложили на спину, чтобы властно скользнув по чувствительной коже, развести бедра, устроиться между ними, прихватывая губами мягкость их внутренней поверхности. — Эрик, ты… — при мысли о том, что он собирается делать, щеки снова опалило жаром. Это было волнующе, и в то же время казалось неправильным. Хотя… С другой стороны, все, что происходит сейчас, кажется неправильным. Но почему тогда красота подобной близости нашла свое отражение в эпосах, мифах и литературе? Значит ли это прямо противоположное? Что то, что они с Эриком сейчас делают — правильно и прекрасно? — Всего лишь хочу попробовать тебя на вкус, — Эрик подмигнул, — но если ты против, я… — Я доверяю тебе, — перебил его Чарльз, — ты сам просил остановить тебя, если мне будет неприятно. А мне хорошо с тобой. Пожалуйста, продолжай. Кивнув, Эрик сместился ниже, опуская голову… Это в корне отличалось от того, что его заставлял делать Курт. Может, дело было в том, что у его виска не было пистолета? Или его горло не сжимал ошейник, ровно настолько, чтобы можно было дышать без члена во рту, но почти задыхаясь, когда он был там, отчего горло судорожно сжималось, доставляя Дюссандеру больше удовольствия? Или его рот и горло просто впервые не трахали, не думая, что с ним? А может, дело было в том, что он сам добровольно и охотно дарил эту ласку? Пожалуй, да. И это впервые казалось естественным и правильным — провести языком по всей длине, дразняще скользнуть кончиками пальцев, пока губы обхватывают головку, слушая сдерживаемые, приглушаемые стоны, как лучшую музыку. Медленно вобрать в себя напряженную плоть, доходя до гладковыбритой кожи паха, а затем обратно, постепенно находя ритм, заставляющий Чарльза прерывисто дышать, все чаще и чаще срываясь на короткие, сдерживаемые стоны, сжимать простынь, выгибаться, подаваясь бедрами навстречу все увереннее ласкающему его рту. И нет ничего удивительного в том, что столь юного и пылкого создания не хватило надолго. — Эрик… Эрик, я… — Чарльз только успел прикусить ладонь, срываясь на громкий стон и вздрагивая, прежде, чем упасть на кровать, тяжело дыша. Облизнувшись, чувствуя горячие капли на груди, Эрик поднялся с колен, глядя на заласканного, разморенного оргазмом Чарльза, не сводящего с него затуманенного удовольствием и одновременно виноватого взгляда. — Прости… — смущенная улыбка припухших губ, не поцеловать которые было невозможно. — Не за что просить прощения. Ты вкусный. — Но… как же… — Чарльз смущенно указал взглядом вниз, безмолвно говоря о том, что Эрик прекрасно чувствовал и так — жар возбуждения сводил низ живота и сковывал напряжением бедра, но собственное удовольствие не было важным. Только Чарльз. — Не волнуйся за меня и не спеши, — кончик пальца нежно провел по спинке носа и лег на губы, призывая молчать, — все идет так, как надо. Отогнав от себя воспоминания о том, как его самого «учили» выдержке и сдерживанию, Эрик поспешил в ванную. Желание жгло кровь, тело было охвачено сладким нетерпением получить свое, но именно сейчас вбитые уроки контроля впервые шли на пользу, потому что было не время думать о себе. Нужно было найти что-то, хоть что-нибудь, что может подойти, может помочь ему сделать так, чтобы первый раз Чарльза прошел хорошо и максимально безболезненно. Найдя аптечку, Эрик с надеждой открыл небольшой сундучок. Хоть бы там было то, что точно поможет разрешить ему поставленную им самим себе задачу! Иначе придется импровизировать на ходу, а этого ему не особо хотелось. «Пожалуйста!» Дежурный флакон с косметическим маслом свалился Эрику прямо в руки. Если бы Эрик вернулся к вере, он определенно, поблагодарил бы небеса за столь желанный сейчас и важный подарок. Он улыбнулся и, подхватив флакон, поспешил в спальню. К Чарльзу. Вскоре тот уже лежал перед ним — беззащитно открытый, с подложенной под живот подушкой, расслабленный и доверяющий ему. — Поначалу может быть неприятно, — Эрик осторожно скользнул влажными пальцами между ягодиц, находя пока еще напряженное колечко мышц, мягко поглаживая его. Обернувшийся к нему Чарльз лишь кивнул, вздрогнув от нового ощущения. Он был неподатливым и тугим. Тесным. Жарким. Но осенние ночи длинны, а Эрик был терпелив, пусть порою украдкой и приходилось сжимать себя, чтобы не излиться раньше времени от одного только взгляда на такого Чарльза. Он поглаживал, расслабляя — сначала введя один палец. Отвлекал узорами поцелуев на спине и плечах, пока, выждав, ввел еще один. Игриво покусывал ягодицы, пока постепенно растягивал напряженные мышцы, входя пальцами дальше, неторопливо двигая ими внутри, почти на грани подготовки и ласки, пока не услышал приглушенный стон. — Чарльз? — Эрик замер, но тут Ксавье подался навстречу с тихим: — Еще… Можешь сделать так еще раз? — Конечно, — улыбнулся Эрик, повторяя недавнее движение и снова слыша стон подавшегося навстречу Чарльза. Это было… Ослепительно. Сначала от болезненности ощущений — кто же знал, что все это так сложно? А потом… потом от движения пальцев внутри по телу прошел такой разряд удовольствия, что Чарльз закусил угол подушки, чтобы не вскрикнуть, но не смог сдержать насторожившего Эрика стона. И теперь Чарльз сам подавался навстречу пальцам, желая вернуть это удивительное ощущение, повторить его, чувствуя, как тело расслабляется, как мышцы становятся мягче и податливее, а значит… — Эрик, — позвал он. — Да, Чарли? — Эрик тут же остановился, но обернувшийся Чарльз лишь покачал головой, безмолвно прося продолжать, вслух же озвучив другое свое желание: — Хочу видеть тебя. — Как пожелаешь, — поняв все без слов, он вытащил пальцы, мягко укладывая Чарльза на спину, устраивая так, чтобы вновь продолжить томительную ласку, когда его неожиданно схватили за скользнувшую вниз руку. — Хватит, — синие глаза горели нетерпением и жаждой, Ксавье облизнул пересохшие искусанные губы и продолжил, — хочу тебя. Сейчас. Как он мог не повиноваться? Эрик входил не спеша, замирая на каждый болезненный стон, но ему тут же ободряюще улыбались, и он продолжал, пока не оказался в тесном, восхитительно обволакивающем жаре, нависая над Чарльзом на вытянутых руках, видя в его глазах свое отражение: взлохмаченный, с лихорадочно горящим на щеках румянцем и распухшими от поцелуев, пересохшими от нетерпения губами. Сильный и хищный — на месте Чарльза он определенно испугался бы себя такого. Да и любой, наверное, испугался бы. Но только не Чарльз, смотрящий на него с восторгом и чистейшим, искренним желанием, любуясь, словно чем-то божественно прекрасным. — Красивый, — теплая ладонь провела по щеке, кончики пальцев коснулись губ, прежде, чем тонкие руки обняли его за плечи, а ноги — обхватили его за пояс, — иди же ко мне, Эрик…. Хрипло застонав, Эрик приник к его губам в поцелуе, начиная двигаться — медленно, прислушиваясь и к Чарльзу, и к себе. Чарльз зашипел сквозь поцелуй, но спустя несколько движений синие глаза изумленно расширились, а с губ сорвался торопливо подхваченный поцелуем стон… Это было… правильно. Льнуть друг к другу, чувствовать себя частью единого целого. Отчаянно цепляться за сильные плечи, прижимаясь к крепкой груди своей, чувствуя, как напряженные соски задевают друг друга, посылая по телу дополнительный чувственный разряд. Впиваться зубами в плечо, приглушая особо громкий стон от того, как идеально горячая ладонь ласкает тебя, сливаясь с жарким страстным ритмом вашей близости. Погружать пальцы в жесткие, вьющиеся от пота и испарины темно-рыжие пряди, припадая в новом поцелуе. Это было… прекрасно. Темнеющие от удовольствия синие глаза. Скользящие по спине, цепляющиеся за плечи изящные ладони и податливо откликающееся на каждое движение тело. Обжигающий волной удовольствия укус в плечо, доверчиво подставленное под легкие поцелуи-укусы горло… Двигаться в обволакивающем жаре под музыку заглушаемых сдерживаемых стонов, прерывистого дыхания и всхлипывающего шепота: — Эрик… Да, еще, еще, пожалуйста, Эрик, да, да, вот так… Разве мог он продержаться долго? С хриплым рычащим стоном он излился на молочно-белые, украшенные следами его поцелуев бедра, продолжая ласкать ладонью бьющегося под ним в жажде удовольствия Чарльза, голодно отвечающего на поцелуи, прильнувшего жарко и влажно. Пока тот, с жалобным всхлипом затрепетав в его руках, не упал на постель, оросив свой живот и живот Эрика горячей россыпью перламутровых капель…. Какое-то время тишину номера нарушало прерывистое, постепенно выравнивающееся дыхание. Говорить не только не хотелось, говорить просто не было сил, да и мыслей, чтобы начать разговор, тоже не было, потому что в голове была звенящая пустота и легкость, а все было будто сквозь призму эйфории. — Что же, если кто и умер сегодня под кем-то, то это я, — первым нарушил тишину Чарльз, глядя в потолок, — кажется, теперь я понимаю, почему французы зовут оргазм «маленькой смертью». — А я — почему они считают, что красота, присущая юности, сродни дьявольской, — удовлетворенно улыбнулся Эрик, рефлекторно поглаживая Чарльза по внутренней поверхности бедра, невольно размазывая свою подсыхающую сперму по нему, будто желая пометить собой, — потому что видел бы ты себя сейчас — настоящий юный сытый инкуб. — Не удержавшись, он легко куснул округлое плечо, и тут же подобрался, приподнимаясь и глядя ему в глаза. — Как ты? Ты… в порядке? — видит бог, он понятия не имел, как тактичнее и осторожнее спросить, не навредил ли он ему, не причинил ли боли и вообще, как он себя чувствует, впервые познав физическую близость с парнем. Но он должен был знать, что с Чарльзом все хорошо. Потому что это будет правильно. Так он, Эрик, будет спокоен и уверен во всем, что было и что будет с ними дальше. Хвала небу, Чарльз верно понял его вопрос. — Думаю, что… — Ксавье выдержал паузу, прислушавшись к себе, — хорошо. Да, я в порядке, Эрик. — Найдя его руку, он успокаивающе сжал ладонь: — Со мной все хорошо. Разве что, боюсь, что до ванной я уже сам не дойду, — повернувшись к нему, он лукаво улыбнулся, — отнесешь меня? — Если не уснешь прежде, чем я приготовлю ее для тебя, — улыбнулся Эрик, неохотно покидая постель. Разумеется, Чарльз уснул, скорее всего, еще до того, как Эрик вошел в ванную комнату. Слишком много впечатлений для одного дня и слишком много удовольствия для столь юного создания. С улыбкой покачав головой, Эрик обтер его влажным полотенцем, заботливо укрыв после, наскоро смыл следы близости с себя, и, вернувшись в спальню и погасив свет, лег рядом, обняв тут же прильнувшего к нему во сне Чарльза, и проваливаясь в сон вслед за ним. Он уже украл у него невинность, взял, не в силах отказаться — так пусть за ней последует и вся ночь. Пока ещё можно. Ещё можно…