Он навсегда запомнит ночь, когда стал мужчиной.
Чарльза разбудило ощущение приятной тяжести и тепла рядом, почти вплотную, за спиной. Проснувшись и осмотревшись в приглушенном сомкнутыми шторами свете позднего утра, он улыбнулся. Во сне Эрик привлек его к себе, обнимая со спины столь уверенно и естественно, словно они всегда спали так — прильнув друг к другу столь идеально, как совпадают детали одного механизма — составляя единое целое. Ведь это было правильно: ощущать спиной широкую грудь, чувствовать сильные и теплые руки, обнимающие за пояс, тяжесть ноги, заброшенной на бедро. Но проснувшееся тело намекало, что было бы неплохо все же сменить положение, даже не покидая столь приятных объятий. Улыбнувшись этой мысли, Чарльз осторожно перевернулся, устраиваясь в тут же сомкнувшихся вновь руках поудобнее. Спать уже не хотелось, а значит, можно было вдоволь понежиться в даримом тепле, любуясь тем, кто дарил его и с кем рядом так сладко спалось.
И не только спалось, о чем намекала приятная усталость и легкий дискомфорт. Конечно, Эрик был аккуратен и осторожен, но Чарльз, следуя привычке изучить все сначала в теории, знал и был готов, что в первый раз это неизбежно.
«Значит, нужно еще, — довольно мелькнуло в мыслях, — разумеется, не сразу и не сегодня, но, может, чуть позже…»
В это утро так хотелось верить, что у них может быть это самое «позже».
Чтобы отвлечься от грустных мыслей о неизбежности расставания (все же стоило быть честным, рано или поздно заканчиваются все сказки), Ксавье решил просто любоваться спящим Эриком, тем более, любоваться было чем.
Во сне резкие, кажущиеся хищными, скульптурные черты смягчились, будто давая проступить той части натуры Эрика, что вчера занималась с ним любовью в первый раз — нежной и чуткой, заботливой и трепетной. Взъерошенные во сне темно-медные пряди все еще вились после вчерашнего, обрамляя эту умиротворенную и расслабленную красоту, говорящую о том, что даже хищники бывают ласковыми. Настолько, что с ними можно и хочется играть.
И он не мог удержаться от того, чтобы не последовать этому желанию.
Чарльз мягко провел кончиками пальцев по щеке Эрика, обвел линию скулы и подбородка. Осторожно провел по небольшому шраму на нем (интересно, откуда такой необычный?). Поправил челку, наслаждаясь непослушной шелковистостью скользящих между пальцами прядей. Коснулся губ невесомым поцелуем и, вспоминая, как его вчера ласкал Эрик, легко коснулся губами основания шеи, скользнул ими к крепкому плечу, которое, не удержавшись, игриво куснул.
Эрик спал крепко. Видимо, вчерашние день и ночь все же вымотали и его. В ответ на все соблазнительные манипуляции он лишь что-то бормотал сквозь сон, довольно урчал и только ближе привлекал Чарльза к себе, тем самым безмолвно говоря об утренних желаниях — пусть исключительно подсознательно и без ведома разума, но все же.
Ощутив бедрами жар полувозбужденной плоти, Чарльз невольно облизнул губы, пересохшие при воспоминании о том, как откровенно и жарко его ласкал Эрик. Интересно, почему из необъятного моря журналов, что он выписывал в Глазго, он не нашел ни одной статьи о сексе? Будь Ксавье писакой в одном из них, он определенно возвел бы эту тему в ранг передовой. Ему кричать хотелось от непередаваемых ощущений и бушевавших, сменяя одна другую, эмоций… И никогда, никогда, — никогда! — не считать их неправильными.
Внутри все отозвалось причудливой смесью смущения и возбуждения с легкой крупицей стыда. А еще шальной мыслью: «а может…?» Вчерашняя ночь наглядно показала, что в этом нет ничего постыдного, если делается добровольно и к удовольствию, и особенно если делается так, что одно воспоминание вызывает жаркую волну внутри. А Чарльз не привык отступать там, где хочется продолжать свой путь, даже вопреки всему. Так что…
Шаловливо улыбнувшись спящему Эрику, Чарльз плавно скользнул под одеяло.
Окутавшая его жаркая темнота была наполнена запахом вишневого мыла с миндалем, легким флером их близости и неповторимым, горько-терпким запахом Эрика, тихо застонавшего сквозь сон в ответ на первое, осторожное прикосновение руки. Осмелев, Чарльз легко коснулся горячей, чуть солоноватой кожи губами, провел по ней языком, пробуя на вкус. А затем, окончательно расхрабрившись, обхватил головку, вспоминая, как это делал тот, кого он решил одарить той же лаской, какой Эрик сводил его с ума вчера.
Непривычные к подобному губы отозвались тянущей болью, горло на миг сжал спазм, и поэтому пришлось чуть убавить энтузиазм, методом проб находя вариант, устраивающий их обоих, пусть второй и был в неведении, участвуя исключительно пассивно.
Впрочем, последовавший после успешного нахождения положения и ритма стон, а также разведенные шире бедра говорили, что участие Эрика в происходящем определенно пассивным не назовешь.
Если бы Чарльз мог, он бы точно улыбнулся, но вместо этого продолжил свои ласки, чувствуя, как стоны становятся громче, а бедра подаются навстречу… Отлично, значит, он все делает правильно, и можно продолжать.
Эрик чувствовал, как в утреннюю сонную негу вплетается что-то еще. Что-то чертовски, восхитительно приятное и горячее, заставляющее все тело будто покалывать иголочками от желания потянуться с довольным стоном, податься бедрами вперед, навстречу источнику разливающегося в паху жара. Застонав сквозь сон, он невольно последовал этому желанию, потянувшись, разводя ноги шире, выгибаясь навстречу ласке. Эротический сон? Странно, с чего бы, когда рядом с ним наяву — воплощенная греза, которая наверняка спит так сладко, что грешно будить даже поцелуем, не говоря уже о том, чтобы…
Рука полубессознательно потянулась под одеяло, к источнику наслаждения и легла на взъерошенные, чуть вьющиеся волосы, лениво поглаживая, почесывая подушечками пальцев, поощряя. Бедра, поначалу удерживающие плавный, размеренный ритм, толкнулись резче, стремясь глубже проникнуть в тесный, горячий рот, послушно принимающий его с глухими вздохами-всхлипами, возбуждающими все сильнее…
Подхваченный омывшей его жаркой волной, Эрик проснулся, с хриплым стоном покидая такую сладкую утреннюю дрему. Неужели это ему не снилось? Первое же, что он увидел, открыв глаза — искристый и довольный взгляд выскальзывающего из-под одеяла Чарльза, облизывающегося с видом сытого кота, не обращая внимания на оставшиеся на подбородке и груди капли, кажущиеся жемчужными в утреннем свете.
— Доброе утро, — все еще ошеломленный, Эрик ощутил, как губ коснулся горячий шепот и, не удержавшись, впился в эти распухшие от подаренной ему ласки влажные губы поцелуем, чувствуя собственный вкус, жадно припадая к ним вновь и вновь, подминая под себя радостно смеющегося любителя играть с огнем, и только тогда, отстранившись, улыбнулся в ответ:
— Вот теперь — определенно доброе, — он скользнул ладонью по напрягшемуся животу вниз и коснулся возбужденной плоти, подхватывая довольный стон новым поцелуем.
Чарльз крепче прижался бедрами, жадно подавшись навстречу ласкающей его ладони, только сейчас осознав, как то, что он только что творил, завело и его самого. И продолжил прижиматься крепче, стремясь к мягко, но уверенно двигающейся руке, позволяя решившему вновь лечь на спину Эрику увлечь себя за собой, невольно ложась на него, получая больший простор в движениях.
— Эрик! — жарко выдохнул он между поцелуями, изливаясь на и без этого влажные живот и бедра. Устало упав на крепкую грудь, он уткнулся в нее лбом, выравнивая дыхание, дразнящей лаской касающееся кожи.
— Все хорошо? — теплая ладонь поглаживает по спине, не давая отстраниться, да и Чарльзу не хочется этого делать. Кажется, он готов провести так вечность — в теплой постели, рядом с Эриком, отгородившись от всего мира, поэтому он урчит, устраиваясь поудобнее:
— Все просто замечательно, только, кажется, чертовски хочется есть.
— И, пожалуй, в ванную, пока мы не склеились.
— Это точно. Вдвоем?
— Конечно, — легкий поцелуй в макушку, — как пожелаешь, Чарли. Я ведь обещал тебе совместный душ.
Утро было настолько естественным и простым, будто в произошедшем вчера не было ничего, что должно было вызвать смущение или стыд. Чарльз не чувствовал ни первого, ни второго — ему было слишком хорошо. И хорошо именно с Эриком, а значит, все правильно.
Эрик же втайне боялся, что, получив желаемое, Чарльз разом потеряет к нему интерес, но начало утра доказывало то, что до этого, если таковое суждено, явно далеко.
Обещанное совместное купание было искушением, но они и так проснулись поздно, и дальнейшая задержка могла вызвать подозрение, пусть они и заплатили за несколько дней, поэтому от него пришлось отказаться. В качестве утешения и компромисса, Эрик предложил раздосадованному этим обстоятельствам Чарльзу обязательно принять ванну вместе вечером.
Они позавтракали в кафе рядом, а затем Эрик вызвался показать Чарльзу город, предложив потом заглянуть на продолжающийся праздник.
— А мы попробуем домашний шнапс? — предвкушающе сверкнул глазами Чарльз, когда они вошли в уже оживленный праздничной атмосферой парк. Эрик, рассмеявшись, покачал головой:
— Ну уж нет. Каждый привозит свой, отчего его много разных видов. Тебе непременно захочется попробовать весь, и плакали наши планы на вечер. А утром тебе будет плохо. Знаешь, похмелье — это та часть взрослой жизни, с которой лучше быть не знакомым как можно дольше.
— И все же? Если выбрать один, самый лучший?
Эрик вздохнул, понимая, что ничего не может противопоставить этому взгляду синих глаз:
— Хорошо. Но одну порцию — одну на двоих. Не хватало еще, чтобы меня обвинили в спаивании ребенка.
— По рукам! — Чарльз кивнул с довольной улыбкой. — И вообще-то я уже не ребенок, если ты вдруг забыл, — добавил он с лукавыми искорками во взгляде.
— Не забыл, — улыбнулся Эрик, — но тебе все равно еще нельзя покупать алкоголь — раз, и другим не стоит знать о том, что ты уже почти взрослый — два. Оставь мне хотя бы немного чувства ответственности, а не заставляй ощущать себя совратителем невинных душ.
Чарльз рассмеялся и, воровато осмотревшись, нет ли кого поблизости, быстро коснулся губ Эрика легким, почти невесомым поцелуем, прошептав:
— Если то, что между нами происходит называется так, то я чертовски рад быть совращенным именно тобой.
Эрик не нашелся, что ответить. Лишь, последовав примеру Чарльза и оглядевшись, подарить столь же легкий поцелуй.
Это был второй день их пьянящей свободы. Они гуляли по городу, пока ноги будто сами не привели их в парк, где они позволили празднику увлечь себя. Эрик выполнил свое обещание, выбрав самый лучший шнапс, опираясь, впрочем, на свой опыт знакомства с этим крепким напитком, и разделил свою порцию с Чарльзом. Тот на миг скривился от крепости, но потом потянулся к порции фальшивого зайца, заметив:
— Крепко, но определенно лучше вашего пива.
Эрик лишь рассмеялся:
— Интересно, что ты скажешь про «Егермейстер»?
— А что это? — глаза Чарльза тут же загорелись любопытством. Эрик покачал головой:
— Крепкий травяной ликер. Но с ним я познакомлю тебя как-нибудь в другой раз.
В гостиницу они вернулись полные радости и звенящей, наполнившей тело и разум легкости. Словно у них есть только они, и никакого груза забот и тревог: ни семьи Чарли, которая однажды его хватится, ни грозящего вот-вот вернуться в Мюнхен Дюссандера.
Едва за ними захлопнулась дверь номера, Чарльз потянулся к нему, целуя сам: уверенно и требовательно. Разомкнув поцелуй, Эрик подтолкнул его в сторону ванной:
— Ты забыл о наших планах?
«И как я мог чуть не забыть об этом?» — думал Чарльз позже, млея под руками то ли моющего, то ли ласкающего его Эрика, нежась в теплой воде, покрытой источающей запах молока и меда пеной, наслаждаясь возможностью наконец-то сделать то, что хотелось сделать весь день: прильнуть к горячему и сильному телу, украдкой поцеловать в плечо, куснуть у основания шеи, чтобы быть мягко и явно неохотно отстраненным с ласковым:
— Чарли, потерпи, скоро я буду весь в твоих руках.
— Но я не хочу терпеть, — непосредственно и простодушно выпалило его счастье, восхищенно, горящими от страсти глазами любуясь им, вышедшим из воды, и направившимся за полотенцем — я хочу тебя! Обнимать, целовать, заниматься любовью… — на припухших от поцелуев, ярко алеющих губах расцвела мечтательная улыбка: — Да! Бесконечно, не переставая, не останавливаясь заниматься с тобой любовью. Быть безнравственными и сумасшедшими! Прилепиться навсегда…
Развернув для него большое полотенце, Эрик бросил на парня неопределенный, долгий, странно предостерегающий взгляд, заставивший Чарльза вмиг присмиреть, тоже покинув тепло воды, и молча разрешить себя укутать и обтереть.
Раскрасневшийся и искренний, тяжело дышащий рвущимися наружу эмоциями и желанием продолжать высказывать решительно все, что он думает на их счет, Чарли походил на юного хищника — узнавшего радость первой охоты и первой победы в ней, ощутившему плоть своей первой добычи на своих клыках и испробовавшего первой крови. Он уже познал наслаждение — и не откажется от него ни за что. Стоило ли дарить ему ложную надежду?
Но он уже сделал это. Не так ли?
Чарли же с видимым трудом, но послушно отступил, готовый выполнить любое его желание. Терпеть и ждать казалось мучением, слишком был хорош обнаженный Эрик — прекрасный, как античное божество. Хотелось вжаться в него, обхватывая руками за шею, а ногами — за пояс, и вновь ощутить тяжелый жар внутри себя. Но в темнеющем, теплом, как летнее небо, взгляде была просьба подождать и не спешить, и Чарльз повиновался ей, стоя смирно, позволяя вытереть себя махровым мягким полотенцем и подхватить себя на руки, чтобы отнести в постель.
— Сегодня дадим тебе отдохнуть, — заметил Эрик, вытянувшись рядом и, подхватив разочарованный вздох поцелуем, продолжил, — но не расстраивайся. У меня есть идея получше.
— И какая же? — с готовностью обернулся к нему Чарльз.
Эрик улыбнулся:
— Раз уж утром кое-кто был так смел, — палец обвел губы, и замер, поглаживая подушечкой нижнюю губу, — то ему стоит тщательно изучить не только отдельные части.
До Чарльза начало доходить. Изумленный, он сел на постели:
— Ты имеешь в виду…
Эрик кивнул:
— То, что я весь твоих руках — не фигура речи.
Улыбнувшись, Ксавье тут же устроился на крепких бедрах, задумчиво глядя на представшую перед ним восхитительную картину: расслабленный Эрик, лежащий под ним, раскинув руки, не сводя с него полного спокойного ожидания и сдерживаемого желания взгляда.
— И с чего же мне тогда начать? — с игривой задумчивостью проурчал Чарльз, облизнувшись и разом чувствуя, как напрягся Эрик при взгляде на его губы, перед тем, как ответить:
— С чего пожелаешь, mein Schatz.
Чарльз кивнул и наклонился, припадая к твердым, кажущимся жесткими, губам в поцелуе…
Эрик был совершенным — жилистый и крепкий, твердостью форм и гармоничностью линий он напоминал Чарльзу обнаженную мужскую натуру, что ему доводилось встречать в музеях. Широкие плечи и сильные руки, в объятиях которых спалось так тепло и сладко, сейчас мягко удерживающие его за бедра. Длинные ноги с крепкими бедрами. Литые мышцы груди, рельефный живот с похожей на огненную дорожкой волос, ведущую от пупка к налившейся желанием плоти, которую Чарльзу наконец-то довелось увидеть на свету, однако, как и вчера Эрик, он не спешил. Скользил губами по плечам, игриво покусывал шею, чувствуя как под губами вибрирует горло от довольного урчания. Поглаживал грудь, прежде, чем обвести языком напряженный сосок, лукаво глядя на не сводящего с него взгляда Эрика, а затем легко куснуть, слыша шипящий тихий стон.
И лишь проводя языком влажную дорожку от груди к пупку, Чарльз увидел их. Еле заметные белые точки и тонкие, как нити, линии. Следы от сошедших ожогов и зажившие шрамы. Присмотревшись, Чарльз внутренне похолодел, увидев, сколько их, представив себе, какая боль и горечь стоит за ними. Будто ощутив его изменившееся настроение, Эрик легко коснулся его плеча:
— Все хорошо, Чарльз? Если что-то не так или тебе не хочется, ты всегда можешь сказать об этом и остановиться, я не обижусь.
— Все в порядке, Эрик, — как можно беззаботнее улыбнулся Ксавье, подняв на него взгляд, — со мной все хорошо, и сейчас будет хорошо и тебе, я обещаю, — надеясь, что сумел прозвучать достаточно игриво, Чарльз подмигнул и…
Коснулся губами первого увиденного им шрама — бледной нити в области сердца.
Эрик замер. Еще когда Чарльз внезапно остановился, он подумал, что это была дурацкая идея. Следовало продолжать вести самому — нежить Чарльза в поцелуях, ласкать до изнеможения, снова и снова возносить его к звездам, забыв о собственном удовольствии. Ему не стоило этого видеть, не стоило касаться истории его боли.
Но было поздно. Чарльз увидел. И Эрик был внутренне готов к тому, что он ухватится за возможность прекратить это, остановиться, а там бы Эрик нашел способ отвлечь его, но он не был готов к тому, что будет делать Ксавье.
— Их так много, — его горький от разделенной с ним боли шепот ложился на кожу следом за очередным прикосновением губ к новому, обнаруженному поблекшему следу от сигаретных меток Дюссандера, — мне страшно представить, не говоря уже о том, чтобы спрашивать, откуда они.
— Это было давно, — сдержанно бросил Эрик, чувствуя, как горло перехватывает от той искренней чистой нежности, с которой Чарльз осторожно и чутко изучал его тело.
— И мне больно при мысли, что тебе пришлось выдержать, и сколько за этим стоит боли, — следующее касание губ колет вложенной в эти слова горечью, — и если бы я мог стереть все это, избавить от этого тебя…
— Ты уже это делаешь, — улыбнулся Эрик, думая о том, что Чарльзу действительно не стоит знать, сколько боли и унижения стоит за каждым следом, оставленным на его коже, сколько слез и крови.
— Тогда хорошо, — улыбнувшись в ответ, Чарльз вновь припал к его коже поцелуем.
Эрик не ожидал, что его шрамов и ожогов будут касаться теплые и нежные губы. Что это оставленное на нем Куртом клеймо напоминания о принадлежности ему не оттолкнет, не испугает, не вызовет жалость, но сочувствие и сострадание, которые не ранят гордость, а смягчат, поддерживая ее.
И будто ощутив его неверие, сомнение и стеснение себя самого, Чарльз вдруг остановился и навис над ним, прижавшись лбом к его лбу:
— Ты прекрасен, — выдохнул он, — каким бы ты ни был, ты прекрасен. Я вижу тебя таким, и знаю тебя таким, и запомню тоже таким, — и словно давая ему клятву, он поцеловал его — властно и жарко, чтобы, скользнув по его телу своим, оказаться между инстинктивно разведенных шире бедер.
Узор вен на бархатистой коже, который так приятно обвести пальцами, чувствительная шелковистость головки, так необычно и странно отличающейся от его.
«Неужели тот, кто мучил тебя, не пожалел ничего и причинил тебе боль даже здесь?» — невольно мелькнуло в мыслях прежде, чем Чарльз коснулся губами напряженного члена, примечательного гладкой, почему-то лишенной крайней плоти, чувствительной головкой, действуя уже увереннее, чем утром, будто в отдалении слыша довольный низкий стон, резонирующей дрожью отозвавшийся в возбужденном теле, заставляя невольно сжать бедра, чтобы отложить приятное мгновение собственного удовольствия.
Сейчас все было гораздо, гораздо интереснее, чем в первый раз. Ведь теперь Чарльз мог наблюдать, как Эрик запрокидывает голову, прикусив губу, чтобы приглушить стоны, любуясь очертившими шею жилами. Видеть, как напрягается живот, чувствовать, как каменеют бедра — все сильнее с каждым уверенным ритмичным движением и лаской, пока длинные пальцы неожиданно не погружаются в волосы, безмолвно прося остановиться с хриплым:
— Чарльз…
— Да, Эрик? — неохотно остановившись, Чарльз вопросительно посмотрел на него, — Я делаю что-то не так?
— Нет, все так, даже очень, — Эрик с улыбкой протягивает руку, привлекая Чарльза к себе и придерживая за поясницу, — просто я хочу, чтобы было хорошо не только мне, — и прежде, чем Ксавье успевает что-либо возразить, Эрик целует его — голодно и жадно. Приподнявшись на постели, он гладит щеки Чарльза, плотно обхватившего коленями его бедра, прижавшегося тесно и жарко — идеально, именно так, как нужно. Подушечки пальцев то и дело задевают и ласкают припухшие от поцелуев губы, и Чарльз понятливо принимает его ласки за приглашение, целует и горячо лижет подставленную раскрытую ладонь, урча, словно кот, встречая довольную улыбку лукаво поблескивающим взглядом.
— Доверишься мне, Lieb? — выдыхает Эрик, убирая ладонь.
Вместо ответа Чарльз, ухватившись обеими руками за изголовье кровати, со стоном запрокидывает голову, и Эрик скользит тыльной стороной ладони от горла вниз, попутно дразня напряженные соски, любуясь молочной кожей в созвездиях веснушек, безупречной красотой возбужденного юноши, дрожащего в его объятиях, прежде чем крепко обхватить влажной рукой их изнывающие члены.
— Что же ты со мной делаешь, Schatz?.. — на выдохе, между поцелуями и мягкими, неторопливыми движениями. — Меня же просто срывает от тебя.
— Хотел бы я задать этот же вопрос и тебе… — возбужденная и довольная улыбка, с которой срываются на стон, прильнув сильнее.
И дальнейшее уже не имеет значения, потому что все правильно и просто: сплетение ног и крепко прильнувшие друг к другу бедра, плоть прижатая к плоти столь естественно, словно так и должно быть, горячий шепот, разделенный в поцелуях:
— Эрик… Эрик, пожалуйста, еще… Сильнее… Да-а-ах.! Да, еще… — и нетерпеливое скольжение плоти о плоть — жаркое, с остро-сладким привкусом от того, как хаотично двигается Чарльз, действуя интуитивно, ведомый желанием получить еще больше.
— Т-ш-ш, тише, — горячо шепчет ему на ухо Эрик, мягким нажимом на поясницу останавливая его, чтобы, подавшись навстречу, наконец-то найти идеальный для них двоих ритм, — вот так… Да, Чарльз, чуть медленнее, не жадничай…
В ответ на эту просьбу, Чарльз опускает руку между ними, и спустя миг Эрика прошило жгучей волной от уверенного прикосновения изящной ладони:
— Ох, да… Идеально, сделай так еще раз…
И все продолжилось с новой силой: сцепленные в замок пальцы, поцелуи, разделяемые в стонах, ритм — один на двоих, словно танец — древний и чувственный, под слышимую только им мелодию. Музыку их душ и тел, завершающим аккордом в которой звучит стон Чарльза, прижавшегося столь тесно, так сладко сжав зубы на его плече, что Эрик невольно последовал за ним с глухим низким стоном…
… — И ты действительно не будешь ничего спрашивать? — по телу разливалась приятная истома, и если они хотели продолжить, следовало отдохнуть. Но лежать в тишине, пусть даже такой уютной, не хотелось, и, помедлив, Эрик все же решился задать тут же охвативший его вопрос, стоило только Чарльзу, с всхлипывающим стоном обмякнуть в его руках, и, прильнув к нему, выровнять сбившееся дыхание.
— Если ты хочешь рассказать о них, то я слушаю, — Чарльз поднял на него все еще затуманенный негой взгляд, — но заставлять тебя делать это я не стану, потому что за ними наверняка стоит не та история, которую хочется рассказать. Хотя вот про этот шрам, — он провел пальцем по шраму на подбородке Эрика, — мне хотелось бы узнать.
— Это мензурное фехтование, — улыбнулся Эрик, — старая традиция немецких университетов — поединки между студентами, длящиеся до первой отметины.
— Надеюсь, ты одержал в нем верх? — лукаво поинтересовался Чарльз.
Эрик кивнул:
— Шрам моего тогдашнего противника гораздо больше и заметнее, так что можно сказать, что я победил. И шпагу мне больше в руках держать не придется — в этом году этот вид фехтования отменили.
— И хорошо, — потянувшись к нему, Чарльз легко коснулся этого шрама поцелуем, — он, конечно, придает тебе мрачного обаяния и харизмы, но я бы не хотел, чтобы у него появились компаньоны.
— Поверь, я тоже. Подожди… — деланно насторожился Эрик, — ты сказал, мрачного обаяния?
— Ну, да… — синие глаза сверкнули предвкушающей насмешкой. — Знаешь, такой замкнутый герой из этих кажущихся леденящими душу любовных романов с уклоном в готику про старые замки и все такое.
— Боже, Чарльз, ты такое читаешь?
— Грешен… Стащил пару у сестры исключительно из любопытства, чтобы узнать, что ей в них не понравилось.
— Так ты еще и воришка? — шутливо-грозно зарычал Эрик. — Ну, теперь держись… — ухмыльнулся он, нависая над смеющимся Чарльзом.
— Еще какой… — вернул довольную ухмылку тот. — И что ты сделаешь?
Смеющиеся, горящие желанием синие глаза, лукавая улыбка, с готовностью обнявшие за шею руки. Наверное, поэтому сорвавшееся слово не приносило тех ассоциаций, что хранила в себе его память, будучи частью беспечной любовной игры.
— Накажу, — улыбнулся Эрик и припал к губам Чарльза в требовательном поцелуе, с радостью чувствуя, как получает столь же голодный ответ, после чего скользнул вниз, с удовольствием слыша прерывисто-предвкушающий вздох…
***
Это были счастливые дни — светлые и беззаботные, принадлежащие только им одним. Наполненные долгими разговорами друг с другом, прогулками по городу. Чарльз уговорил Эрика дать ему фехтовальный бой, и, как оказалось, сам тоже был неплохим фехтовальщиком. Вернее, очень даже неплохим — Эрик свел их поединок к ничьей лишь чудом, потому что Чарльз в фехтовальном костюме был настоящим соблазном. Быстрый и гибкий, стремительно атакующий и ловко сплетающий защиту, он точно бы не допустил, чтобы на его лице остался шрам. Они убедились в этом, когда Ксавье уговорил его показать ему, что такое мензурное фехтование — на свой страх и риск даже при условии использования защитных наконечников на шпагах. Правда, для всего этого пришлось украдкой козырнуть именем Дюссандера, чтобы их пустили в студенческий спортивный зал.
Дюссандера…
Эрик почувствовал, как падает глубоко вниз, стоило лишь вспомнить его имя. С Чарльзом Эрик потерял счет времени, напрочь забыв об обязательных ежевечерних звонках. Теперь он со всей ясностью ощутил эту безумную удавку на шее — теперь, когда Эрик узнал,
какой может быть его другая, нормальная, жизнь без Курта, возвращаться к нему даже в мыслях становилось все сложнее.
Беззаботность — главный подарок, что оставит ему Чарльз, не считая собственной невинности. Эрик уже сейчас понимал, как сильно будет по ней скучать.
Помня о благоразумии, он все же нашел силы набрать ненавистный номер. Вернувшись ненадолго домой, чтобы взять немного одежды и вообще появиться там, он улучил момент, с болью оторвав время от Чарльза, и намеренно исказил голос, делая его слегка пьяным; а на полушутливый, но с предупреждающими звоночками в голосе, вопрос, уж не добрался ли он до его коллекции элитного алкоголя, Эрик лишь возмущенно заявил, что сейчас, вообще-то Октоберфест. Курт тогда лишь хмыкнул и заметил, что о самовольном уходе на праздник они поговорят по его возвращении, но раз он так им проникся, то так и быть, пусть продолжает веселиться, но меру знает. И будет готовым, что без внимания такое непослушание он не оставит.
— Для твоего же блага, мальчик мой. Очевидно, тебе нужно напомнить о важности дисциплины.
«Черта с два, козел», — с ненавистью выплюнул про себя Эрик. Удавка сжалась на его горле так узко, что захотелось перестать дышать.
Для своего блага Эрику нужно было либо попытаться сбежать либо уничтожить Дюссандера. Но ни первое, ни второе пока не были ему доступны. Значит, оставалось только терпеть и ждать, набираясь сил и выжидая.
А еще — упиваться каждым мгновением, проведенным рядом с Чарльзом.
Эрик знал — у них ещё есть время…
***
…— М-м-м… Эрик… О-ох…
Колени ныли от твердости дна ванной, как минимум треть воды уже точно была на полу, но их это не останавливало. Впрочем, нельзя было отрицать, что Чарльз просто доигрался с огнем — не стоило дразнить Эрика, когда они вновь, как уже незаметно повелось, решили принять ванну вместе. И теперь, вместо того, чтобы наслаждаться близостью в постели, явно более подходящей для этой цели, Чарльз судорожно держался накрывшего его ладони своими, сплетая их пальцы, невольно поддерживая, пока брал, за края ванной, чувствуя спиной и ягодицами силу и жар нависшего над ним Эрика, его размеренными, неторопливыми движениями, давая им обоим сполна насладиться близостью.
— Чар-рли, — проурчали над ухом прежде, чем куснуть и потянуть за мочку, посылая по телу дополнительный разряд удовольствия вместе с очередным прочувствованным сильным движением, — значит, любишь играть с огнем?
— Да, — выдохнул он, обернувшись и встречая довольный потемневший взгляд, — да, Эрик, да! С твоим огнем, чертов Эрик… Хочу его, еще… noch immer! — добавил он, в безмолвной жажде глядя на его губы.
— Думаешь, если говорить со мной на моем языке, я возьму тебя пожестче?.. Впрочем… — хищно улыбнувшись, Эрик потянулся к нему, даря яростный поцелуй, крепко прижал к себе, положив ладонь на влажный лобок, сжал член и толкнулся внутри мощнее, раз за разом ловя губами короткие, резкие стоны Чарльза.
А ведь все начиналось так легко и почти невинно: с легких игривых поцелуев, уютного кольца сильных рук, в котором так здорово и удобно прижаться к груди, чтобы украдкой оставлять невесомые касания губ, предвкушая вечер не менее страстный, чем утро, когда Чарльза разбудило ощущение горячей возбужденной плоти, прижимающейся к ягодицам. Улыбнувшись, он в полусонной неге крепче свел бедра и прижался теснее, безмолвно предлагая более интересный вариант пробуждения, получая в награду невесомый поцелуй в плечо и скользнувшую к низу живота ладонь. В этот раз Эрик игрался с ним излишне жестоко, по мнению Чарльза, дразняще потираясь между ягодиц, напористо лаская смоченными в слюне пальцами и влажной головкой члена чувствительный вход, нажимая и будто почти вторгаясь. Так и не овладев Чарльзом, который уже прогибался в его объятиях, нетерпеливо терся, ерзал по стволу, был разогрет и готов, Эрик кончил ему между бедер и одновременно довел рукой до оргазма и самого Чарльза.
— Доброе утро, — спустя несколько томительно-сладких мгновений хрипло выдохнул Эрик, неохотно размыкая объятия. Улыбнувшись, разомлевший от разлившейся по телу неги Чарльз повернулся к нему, целуя, и только тогда ответил:
— Вот теперь — доброе. Хотя кое-кто мог бы быть и смелее.
— Отыграешься вечером, mein Lieb, — ухмыльнулся Эрик, привычно пробуя его на вкус прежде, чем отстраниться и подняться с постели. Чарльз передразнил его, скопировав добродушно-насмешливое выражение:
— Поймал на слове, mein Lieb.
Еще один день вместе прошел не менее чудесно, чем предыдущие, пусть Октоберфест и шел на спад, он уже был не так важен. Важнее всего было провести бок о бок как можно больше времени, ведь счастье так быстротечно и мимолетно, пусть Чарльз старался не думать об этом.
Как и о том, что он чувствует к Эрику. Ведь разве это возможно: влюбиться за три дня? Это ведь страсть, верно? Эйфория от открытия мира чувственных наслаждений, обретения в нем опыта, осознание собственной страстности и чувственности с примесью удивления от того, насколько он, Чарльз, темпераментен. Или же причина в том, кто открыл для него этот мир, став его первым мужчиной?
Чарльз не знал. И, честно сказать, не хотел знать, желая просто наслаждаться проведенными с Эриком днями, собирая их, как жемчужины, чтобы спрятать в памяти и хранить до конца своих дней как нечто столь же прекрасное и изумительное.
Ближе к вечеру погода испортилась, и они попали под дождь. Вернувшись в гостиницу, они попросили небольшой кувшин глинтвейна, и перед тем, как отправились греться в ванную, Эрик плотно закрыл его и завернул в одеяло, чтобы тот не остыл.
Во всяком случае, Чарльз надеялся, что все же не остыл, потому что в ванной они задержались по его милости, когда, прижавшись теснее, он игриво куснул Эрика за подбородок, заметив, что есть более быстрый и приятный способ согреться.
Так он разжег огонь без спичек, зажигалки и дров. Этот огонь разгорелся в крови от подаренного в ответ глубокого и жаркого поцелуя, от того, как властно, но в то же время бережно его устроили на коленях, невольно заставив опереться о бортики ванной, чтобы потом осыпать спину короткими поцелуями-укусами, оставить языком перечеркивающую их влажную ленту вдоль позвоночника, спускаясь вниз, к ягодицам, заставляя коротко вскрикнуть от игривого укуса, а затем замереть от того, как язык скользит по их краю, очерчивая разделяющую их линию прежде, чем между ними скользнут влажные пальцы…
…Это было безумием, но перед Чарльзом, прильнувшим к нему с зовущим «Согрей меня, Эрик…» и лукавыми искорками в темнеющих от желания глазах, устоять было невозможно, особенно при мысли, что однажды эта идиллия закончится. День, когда их пути разойдутся, рано или поздно неумолимо настанет, и они вряд ли встретятся вновь, а значит нужно сполна насладиться временем, что им отмерено, и близостью друг друга.
Именно поэтому сейчас Эрик покусывал плечи, влажный загривок и основание шеи, сходя с ума от тесного жара, обволакивающего его, лаская член вновь вцепившегося в бортики Чарльза и слушая его стоны, как самую совершенную музыку, не сводя взгляда с украшенной узорами его поцелуев, спины. Пока Чарльз с грудным низким стоном не замер в его руках, оросив ласкающую его ладонь горячей влагой, и, спустя мгновение, растворившееся в торопливо-порывистом движении, Эрик последовал за ним, выдыхая его имя…
Ванна опустела где-то на треть, вода постепенно остывала, но шевелиться сил не было, хотя, пожалуй, следовало их все же найти.
— Черт, — взглянув на пол, Чарльз хмыкнул, — мы залили почти весь пол. И как теперь прикажешь выбираться?
— Не надо было меня дразнить, — лениво и сыто улыбнувшись, Эрик легонько щелкнул Чарльза по носу. Тот лишь смешно сморщил его, фыркнув:
— Надо было быть терпеливее и идти в постель.
— Что же, зато мы идем туда сейчас, — неохотно разомкнув объятия, Эрик поднялся и вышел из ванной (Чарльз тут же с удовольствием скользнул взглядом по ладной статной фигуре) и, взяв одно из теплых полотенец, шагнул к Ксавье, — сможешь подняться или тебе помочь?
— Пожалуй, попробую сам, — ухватившись за бортик, Чарльз осторожно поднялся, чувствуя, как на плечи тут же набросили полотенце, начиная вытирать его.
А потом его подхватили на руки и понесли в спальню, закутанного в халат. Переодев разморенного Чарльза в пижамную рубашку, Эрик уложил его в постель, и, прежде, чем укрыть его одеялом, коснулся покрасневших от игр в ванной колен губами. И, пока Чарльз устраивался поудобнее, налил в кружку все же оставшийся теплым глинтвейн:
— Чтобы закрепить успешное согревание и не подхватить простуду, — подмигнул он. Ксавье лишь хихикнул и пригубил приятно-пряный напиток:
— Спасибо. А ты…?
— Пойду попытаюсь привести все в относительный порядок, — Эрик легко поцеловал Чарльза в лоб, — если почувствуешь, что хочешь спать — засыпай, я скоро вернусь.
— А если я хочу продолжить? — выгнул бровь Чарльз.
— У тебя еще есть силы? — ответно выгнул бровь Эрик.
Ответом послужил зевок Ксавье, тут же фыркнувшего в ответ на смеющийся взгляд:
— Но это не означает, что я не могу хотеть продолжить и вообще… хотеть тебя.
Эрик улыбнулся:
— Мое самолюбие радо это слышать, поверь, но если тело решило «сон», то пусть так и будет.
— Хорошо, — немного ворчливо заметил Чарльз, но в сонно мерцающих глазах были искорки смеха. Улыбнувшись в ответ, Эрик скрылся в ванной.
Когда он вышел оттуда, на тумбочке стояла пустая кружка, а Чарльз спал, укутавшись в одеяло. Эрик выключил ночник и вытянулся рядом, чувствуя, как к нему тут же прильнули, обнимая в ответ, и прося у неба еще один день с Чарльзом.
Хотя бы еще один день счастья, которого у него больше не будет.
В это же время
— Вот, значит, как… — выслушав приставленного следить за своим бывшим подопечным человека, Курт раскрыл портсигар, доставая сигарету. Благодарно кивнув в ответ на протянутую зажигалку, он затянулся и задумчиво протянул: — Что же, мне стоило учесть, что мальчику захочется порезвиться и попробовать всех возможных удовольствий. Но урок важности дисциплины и доверия ему преподнести стоит. Так в какой, говоришь, он гостинице?..
Закончив беседу, Курт с еле сдерживаемым раздражением махнул рукой, давая понять, что разговор окончен. Кивнув, подчиненный бесшумно, максимально не привлекая к себе внимания, покинул кабинет, оставив на столе лишь лист бумаги с короткой фразой.
Отель «Торброй»
Дюссандер задумчиво смотрел на лежащий перед ним лист. Не следовало ему полагаться на разумность Эрика в столь раннем его, полном соблазнов, возрасте. Что же, теперь, похоже, настал черед и самого Дюссандера усвоить преподанный ему урок.
Вероятно, само наитие подтолкнуло офицера вернуться в Мюнхен раньше запланированного. Дом в качестве приветствия-сюрприза встретил его непривычной — и очень неприятной — пустотой. А узнать, что подопечный, вовсю отдавшийся празднованию Октоберфеста, появляется лишь набегами, чтобы посмотреть, все ли в порядке и взять что-то из вещей, было неприятно вдвойне. Но он не будет спешить и рубить с горяча, а для начала разберется: действительно ли это просто жажда развлечений и нужно всего лишь напомнить о правилах, или же это что-то серьезнее, требующее принятия столь же серьезных мер? Будучи опытным военным, Курт Дюссандер знал, как порою важна максимальная полнота информации для разработки верной стратегии и соответствующего плана действий.
Дисциплина — основа строя, порядка и бытия. И если между ними вдруг возникла помеха, Курт Дюссандер найдет способ её устранить.
