Способный ученик

В отельном ресторане было практически безлюдно, поэтому можно было выбрать столик по душе, что Эрик и сделал, предложив занять самый дальний, надежно укрытый от посторонних глаз украшающими зал цветами и растениями. — Ты похож на нимфу, — заметил Эрик, когда они сделали заказ, и теперь можно было смело любоваться Чарльзом, невольно оказавшимся в окружении цветов. — Почему же именно на нимфу, а не на дриаду? — выгнул бровь Чарльз. Эрик подался вперед, понижая голос: — У дриад нет такого восхитительного румянца, и у них в глазах не горит огонек страсти, что есть у тебя. Дриада скована корнями и корой, пусть это и не делает ее менее прекрасной, нимфа же свободна. Она — само порыв и движение, она открыта чувствам и не скрывает желаний. Как ты. Украдкой осмотревшись, Чарльз накрыл его ладонь своей, со смущенной и польщенной улыбкой ответив: — В таком случае ты — загадочный сатир, кажущийся кому-то пугающим, но на деле заботливый и нежный. А еще — страстный, пусть и сдерживающий себя, хотя зачем? Разве можно удержать стихию? — Предлагаешь мне не сдерживаться? — при мысли о том, что Чарльз сам жаждет больше огня и готов принять всю его, Эрика, силу и страсть, внутри все отозвалось жаркой волной, свернувшейся где-то внизу живота, отчего хотелось послать этот ужин к чертям, увести сводящего его с ума мальчишку в номер и дать ему то, чего он так желает. — Предлагаю тебе отпустить себя и быть собой, — пальцы сплелись в замок. — Я не боюсь твоей силы, Эрик. Я доверяю тебе, и знаю, что ты не навредишь мне и не сделаешь больно. В конце концов, — и Чарльз лукаво улыбнулся: — Нимфы и сатиры были неразлучны, разве нет? Вряд ли Чарльз сказал об этом специально — но Эрик не мог не почувствовать, как сердце укололо кольнуло вспышкой затаенной, сдерживаемой боли. К счастью, пауза оборвалась — принесли их заказ, и тема разговора сменилась сама собой. Этот ужин действительно можно было назвать романтическим, пусть со стороны никто бы так и не сказал — если бы у них вдруг спросили, что-то заподозрив, Эрик не моргнув глазом сказал бы, что показывает «брату», на личном, так сказать, примере, как вести себя на свидании. Брать за руку, пускать в ход обольщение, чувствовать себя взрослым. Свободным. Живым… Настоящим. Ибо у них действительно было свидание. Эрик шутил, говорил комплименты, понижая голос, зная, как Чарльзу это нравится, обменивался с ним легкими шпильками, скорее призванными придать беседе немного веселой остроты, нежели уколоть, говорил обо всем и ни о чем… Все, все что угодно, чтобы отвлечь, отвести подозрение от того, что что-то не так, чтобы Чарльз запомнил этот вечер и предстоящую ночь как самое прекрасное из всего, что было между ними. «И самое горькое» — безжалостно добавлял разум, и Эрику хотелось взвыть от боли, ведь вновь поднимало голову искушение сбежать с Чарльзом и будь, что будет. Но разум столь же безжалостно напоминал, что Чарльзу всего шестнадцать, что его семья вряд ли примет его чувства к парню, тем более старше него самого, и что самого Эрика Дюссандер при желании достанет даже в Антарктиде. Поэтому единственное, что ему оставалось — продолжать начатое и осуществить задуманное. «Так будет лучше всего, — говорил он себе, — Чарльз окажется в безопасности». Но это было слабым утешением, особенно при взгляде на него: разрумянившегося от выпитого вина, с искорками в потемневших глазах и алеющими от частых покусываний, сделавших их еще ярче, губами. Тело отзывалось волнующей дрожью при воспоминании об их поцелуях и о том, что они могли творить с ним. Чарльз не знал, от чего все-таки он пьянел больше: от предложенного Эриком вина или же от него самого? Его не оставляло ощущение, что до сегодняшнего вечера тот будто сдерживался, лишь на миг отпустив себя вчера, когда набросился на него в ванной — сильный, неистовый, властный… Это кружило голову тогда, а сейчас и вовсе сводило с ума. Безумно хотелось узнать, каково это — не контролирующий себя, дающий своей страсти волю любовник? Причем не какой-то абстрактный, а именно Эрик. Ксавье действительно доверял ему и верил, что тот не причинит ему вреда и боли. И хотелось верить, что Эрик правильно поймет разговор, начавшийся перед тем, как им подали их заказ. Или же… можно намекнуть более явно и тонко. Глядя на то, как Чарльз облизывает ложечку от шоколадного мороженого, выбранного им в качестве десерта, Эрик только порадовался, что обилие цветов скрывает их даже от малого количества посторонних глаз, потому что он безрассудно выдавал этим их отнюдь не братские взаимоотношения. Хотя… В эту игру могут играть и двое. — Позволишь? — он мягко перехватил его руку с уже зачерпнувшей новую порцию десерта ложечкой. — Хочешь попробовать? — лукавые искорки в глазах, и протянутая рука: — Конечно! Бережно взять за изящное запястье, поддерживая руку. Обхватить ложечку губами, глядя в поблескивающие от нетерпения и желания глаза, медленно собирая с нее мороженое, без слов говоря о том, какой именно десерт он предпочел бы сейчас, ненавязчиво поглаживая местечко у основания ладони, зная, сколь оно у Чарльза чувствительно. В ответ на этот «удар» по его лодыжке скользнула изящная щиколотка, медленно дразня ощущением кожа к коже. При этом Ксавье сохранял самый невинный вид из всех возможных, продолжая наслаждаться мороженым, а потом точно так же, как и Эрик, нанеся новый удар просьбой поделиться выбранным Эриком клубничным мороженым, приглушенно и довольно застонав, тоже прекрасно зная, как это возбуждающе звучит. Черт, быстро же он изучил и запомнил все то, что понравилось Эрику и способно разжечь его за считанные мгновенья! — Что-нибудь еще? — невозмутимо поинтересовался Эрик, когда с мороженым было покончено. Чарльз лишь подался вперед, еле слышно прошептав: — Ты. Самообладания Эрика хватило на то, чтобы кивнуть и жестом подозвать официанта, а затем оплатить счет и неспеша покинуть ресторан. Не сговариваясь, они ускорили шаг еще на лестнице, а на нужном этаже едва не перешли на бег, буквально ворвавшись в номер. Эрик только чудом успел запереть за ними дверь, потому что Чарльз, нетерпеливо отбросив в сторону снятый пиджак, тут же прильнул, вжался в него — порывисто, жадно. Припав к его губам в поцелуе, Эрик подхватил его под бедра, прижимая к стене, чувствуя, как его крепко обхватили ногами за талию. — Идеально, — выдохнул он такому воплощению своих сегодняшних идей и снова бросился целовать Чарльза, торопливо расстегивая его рубашку, рыча от того, что не может позволить себе испортить вещь Ксавье. — Да разорви ты ее в конце концов! — нетерпеливо прошипел Чарли, притираясь и ерзая, тем самым распаляя Эрика еще сильнее. — Сам разрешил, — фыркнул он, резким движением распахивая ее, где-то в отдалении слыша стук падающих пуговиц, после чего стянул с округлых плеч бесполезную тряпку и понес Чарльза к трюмо, перед которым, не так давно тот одевался к ужину. — Взгляни на себя, — шептал он, поставив его лицом к зеркалу и помогая ему избавляться от остатков одежды, но не спеша отстраняться и раздеваться сам, — как настоящая нимфа прекрасна и первозданна, так и ты прекрасен в своей страсти. Своем желании. — Так сделай же что-нибудь, чтобы разделить их со мной и утолить, о мой сатир, — глядя в глаза отражению Эрика, Чарльз оперся одной рукой о край трюмо и прижался спиной к широкой груди, бесстыдно потираясь об ее обладателя. Заводясь еще больше от соприкосновения кажущейся сейчас грубой ткани и предельно чувствительной кожи, кажется, горящей от малейшего касания. Эрик, ответно глядя в глаза Чарльза через зеркало, провел языком по нежному местечку за ушком, куснул мочку и поднес ладонь к губам Чарльза — обводя, поглаживая их, позволяя поймать пальцы, а горячему языку — ласкать их. Поддразнивать подушечки, игриво покусывая, щекоча касанием языка. Проводить по всей длине, обволакивать, словно ласковому огоньку. — Вот так, а теперь, — взяв свободную руку Чарльза в свою, Эрик провел ею по груди Чарльза, уделив внимание чувствительно-нежным соскам, по животу и ниже, — смотри, как прекрасно утоление желания, — он коснулся губами мягкого плеча, смыкая их с Чарльзом пальцы вокруг напряженного члена и уже сам подаваясь навстречу так нетерпеливо потирающимся об его пах ягодицам. Это было… хотелось бы сказать порочно, но Чарльз не считал таковым ничего из их близости. Пожалуй, это было завораживающе: контраст жара обнаженной кожи и ткани костюма, под которой все сильнее ощущается чужое желание. Руки — его и Эрика, мягко ласкающие член так, что он может видеть в зеркале, насколько это эротичное и возбуждающее зрелище. Облизывать и игриво покусывать пальцы Эрика, ласкающие его рот в каком-то едином с даримой лаской ритме. Пока их не отнимают ото рта, и Чарльз не чувствует, как они скользят между ягодиц, аккуратно и осторожно проникая внутрь: лаская, подготавливая… — М-м-м-м… Эрик… — Да, Чарли? — прихватить губами кожу у основания шеи и провести языком вверх, чтобы поцеловать чувствительное местечко за ухом. — Пожалуйста… Я хочу тебя, хочу в себе, — заскулил Чарльз. Так сладко и протяжно, что Эрик не может не улыбаться, пока жарко, усилив напор, без остановки зацеловывает, кусает шею и порыкивает от желания немедленно овладеть. — Я уже здесь, — крепкий шлепок свободной рукой, от которого Чарльз еще слаще вздрагивает, пальцы ласкают, дразнят, распаляют, заставляя нетерпеливо подаваться им навстречу, прижимаясь еще теснее, только сильнее сходя с ума от соприкосновения ткани с чувствительной до предела кожей, — и ты давно получил меня — я весь твой, — горячо выдыхают куда-то в шею, поверх горящих на коже алыми цветами меток, — но мне нравится, когда ты просишь… Scheiße! Как же мне это нравится… — Но… м-м-м…а-ах!.. не во мне… Возьми меня! Сейчас же! Это, черт возьми, уже не просьба, Эр-рик! — А я сказал, проси еще, капризный мальчишка! — и вновь звонкий шлепок под загадочное хлесткое «Scheiße!». Наконец-то отпустивший себя Эрик, похоже, несколько подрастерял галантные манеры и теперь очаровывал любопытного Чарльза шальной и хулиганской гранью своей личности. — Э-это что, немецкое ругательство? — Чарльз, дрожа, аж заикаться начал. — Т-теперь я знаю, чему еще ты должен меня научить! — Трахаться как немец? — развязно ухмыльнулся Эрик. — Видишь ли, Чарли, я как раз собираюсь приступить к первому уроку. — Ругаться как немец! А… а… можно и то, и то? Ответ — шлепок посильнее и бархатистый чувственный смех, отзывающийся в возбужденном теле дразнящим резонансом, и пальцы покидают тело. Шелест ткани, мягкий нажим ладони, просящей наклониться, чтобы устроиться удобнее, обжигающий похотью шепот на ухо «а знаешь, что бывает, когда капризная нимфа просит у меня слишком многого?», от которого волоски на сверхчувствительном теле Чарльза встали дыбом, и наконец-то заполнивший тело жар. Сжав край трюмо до побелевших костяшек, с тихим стоном он подался навстречу, чувствуя поцелуй в плечо. — Ее наказывают, взяв перед зеркалом, чтобы она видела все, как на ладони… Это было… пожалуй, странно — заниматься любовью перед зеркалом. Да, Чарльз должен был увидеть, сколь он прекрасен в мгновенья своей страсти. Но Эрик не ожидал, сколь гармонично и чувственно они будут смотреться рядом. Чарльз — раскрасневшийся, кому-то наверняка показавшийся бы порочным и бесстыдным, а в его глазах — искренний и страстный, подающийся ему навстречу, кажущийся хрупким в его руках — хищного, жадного, с голодным огнем в глазах кусающего округлое плечо, заставляя короткой вспышкой чувственной боли сжать его внутри сильнее. Нежность и грубость, мягкость и сила — они казались как никогда разными, и как никогда подходящими друг другу. Идеально совпавшими. В том, как Чарльз чутко подхватывает его ритм, беззаветно отдавая ему всего себя. В том, как Эрик принимает это, отдавая всю свою силу и страсть лишь ему. Впервые давая ей волю. Впервые открывая ее кому-либо. Впервые отпуская себя. Идеально. Словно они созданы друг для друга, были предназначены друг другу, и наконец-то встретились. И тем больнее мысль, что им придется расстаться, и что эта ночь — последняя. «Нет!» Чарльз вскрикивает громче, когда в порыве на миг прорвавшейся злости Эрик входит сильнее, но не отстраняется, с готовностью подхватывая следующее его движение, лишь кивнув в ответ на перехваченный в зеркале внимательный взгляд и легкий поцелуй в шею, безмолвно прося продолжать, и он с радостью исполняет эту просьбу, вновь и вновь погружаясь в шелковисто-мягкий жаркий плен… — О-о-ох, Эрик! Напряженно замерший в его руках Чарльз обмяк с протяжным низким стоном, и спустя мгновенье Эрик последовал за ним, увлекаемый окатившей его тягуче-сладкой волной… Чарльз все еще держался за трюмо, а Эрик аккуратно поддерживал его за талию, хотя его самого ноги держали слабо. Но тут Ксавье обернулся в его объятиях и, коснувшись его губ дразнящим поцелуем, заметил: — У тебя получается исполнять мои капризы лучше всех, о мой неистовый сатир. Теперь осталось осуществить первое мое желание. — И какое же, моя натрахавшаяся нимфа? — озорно подмигнул ему Эрик. Чарльз улыбнулся, сверкнув темной от страсти синевой глаз: — Снять с тебя этот костюм. Эрика еще никогда так не раздевали. Вернее, его вообще никогда не раздевали. Дюссандер мог в порыве злости сорвать с него рубашку, а потом заставить его зашивать ее, но в основном он требовал, чтобы Эрик раздевался сам или уже был обнажен к его приходу, создавая тем самым иллюзию добровольности. Именно поэтому он и представить себе не мог, что процесс снятия одежды может быть столь… чувственным, а скольжение ткани по коже — возбуждающим и дразнящим. Чарльз — обнаженный, с оставленными им, Эриком, метками на шее и плечах, влажно блестящими губами сейчас походил на юного наложника, прислуживающего своему господину и превратившего разоблачение в ласку. — Натрахавшаяся? Ты и правда так думаешь?.. Томительно-медленно расстегнутые пуговицы — скользнувшие по торсу нежные ладони, оглаживающие уверенно, безмолвно говоря о том, что не только Чарльз — Эрика, но и Эрик — его. Прикосновение губ к разгоряченной недавней близостью коже и одновременно с этим мягкость ткани стекает с плеч, повинуясь движению рук, чтобы отправиться на пол к остальной одежде. — Так хороша, когда получила свое и хочет еще… — вздохнул Эрик, вызывая ответную улыбку и вспыхнувший ярче румянец. — Ненасытная. Продолжая оставлять короткие прикосновения губ и дразнящие укусы, Чарльз опустился на колени, развязывая шнурки на ботинках, чтобы, с нажимом проводя по ногам вверх, стянуть оставшиеся после игр у зеркала расстегнутыми брюки вместе с бельем, после чего подняться текуче-плавным движением и сделать шаг к постели. Призывно улыбнувшись, он раскинул руки и упал на ее поверхность с тихим: — Иди ко мне, Эрик… Эрик хищно улыбнулся — первозданный и прекрасный в своей наготе, завораживающий своей силой и мощью в каждой линии атлетичной фигуры, похожий на древнее божество или же героя античного эпоса, и, сбросив одежду до конца, шагнул к постели. Текуче-плавным движением оказавшись над Чарльзом, он не приник, а будто впился яростным, жадным поцелуем в с готовностью приоткрывшиеся губы, нетерпеливо скользя ладонями по влажной белоснежной коже, чтобы, обманчиво-мягко огладив, сжать наливающуюся возбуждением плоть, одновременно с этим прихватывая зубами нежно-вишневый сосок, будто в отдалении слыша стон выгнувшегося навстречу прикосновениям Чарльза. Время нежности прошло, — возбужденно думал Эрик, подавляя голодную и предвкушающую улыбку тем, что одаривал лаской второй сосок, сегодня пробил час страсти. Голодно оскалившись застонавшему от скольжения ладони по члену Чарльзу, Эрик осыпал короткими укусами невольно напрягшийся живот, после чего властным движением забросил тонкую ногу себе на плечо, протянув руку к податливо-влажному колечку мышц… …Чарльз судорожно сжимал решетку в изголовье кровати, почти до крови прикусывая губу, чтобы не стонать в голос, выдавая их, хотя больше всего хотелось именно этого — стонать и кричать, потому что Эрик действительно отпустил себя, и это… Было потрясающе. Волнующе. Головокружительно. Он жадно выгибался, ловя каждое уверенное, прочувствованное и властное движение внутри себя. Колени скользили по сбившимся простыням, но Эрик крепко держал его за бедра, и Ксавье приготовился к тому, что завтра увидит на месте прикосновений новую порцию синяков. Как и к тому, что такими темпами на его плечах и шее живого места не останется от поцелуев и укусов. Ну и плевать — оно того стоит. — Э-э-р-рик… — повлажневшие ладони соскользнули с решетки, и Чарльз почти упал на грудь, прогибаясь и безмолвно позволяя Эрику творить все, что тот пожелает. Такой отзывчивый, такой податливый и такой… его, Эрика. Весь — от вьющихся от влаги мягких волос до кончиков пальцев ног. Только его — жадно принимающий его страсть, бесстыдно прося еще и будто тоже отпустивший себя следом за ним. Чарльз сводил с ума своей открытостью, тем, как самозабвенно и искренне отдавал себя в его власть, и от того им невозможно было насытиться. В этом сладостно-жарком мареве Эрик уже не помнил, сколько раз Чарльз кричал от наслаждения под ним. Он помнил только, как сначала брал его, глядя в темные, завораживающие горящим в них чувственным голодом, глаза, и всеми силами стремился этот голод утолить. Помнил, как забросил тонкие ноги себе на плечи, вновь и вновь входя в шелковистый жар. Помнил, как Чарльз схватился за решетку над головой, позволяя Эрику удерживать его так, как тот пожелает. Помнил… Чарльза. Весь мир сузился до этой комнаты и исчез вместе со всеми, а Чарльз остался с ним. Выгибающийся в его объятиях. Так идеально принимающий его, сладко сжимающийся вокруг него. Целующий его и отвечающий на поцелуи с не меньшим пылом, чем с которым отдавал себя ему. Раз за разом кричащий от наслаждения. Его. Его Чарльз. Его… — Чарли… — Эрик выдыхает его имя между влажных лопаток, оставляя на них невесомые поцелуи, прежде, чем перевернуть Чарльза на спину и поцеловать распухшие от поцелуев и покусываний, порочно алеющие губы. Тот обнимает его за шею, позволяя привлечь ближе и коснуться губами виска. — Как ты? — Боюсь, что мне не помешает ванна, — улыбнулся Чарльз, — и до жути хочется пить. — Я еще не утомил тебя, Liebling? — Эрик ласково провел по взъерошенным, влажным волосам, скользнул ладонью по щеке, с улыбкой глядя на то, как Ксавье тут же прижался к ней, ластясь, как кот. — Нет, — теплые губы коснулись запястья. — Все хорошо, Эрик, мне очень хорошо с тобой. — Значит, в таком случае, пить и ванна? — Именно так! И… продолжим? — он бы поверил смущению в голосе, если бы не выжидающе-предвкушающий огонек в томных, затуманенных глазах. Что же, в этом и есть его Чарли — темпераментный, чувственный, не боящийся ни своей, ни его, Эрика, страсти. Эрик отнес Чарльза в ванную, после чего принес ему стакан воды, который тот осушил быстро и с жадностью. Что же, хорошо, что кувшин достаточно полон, подумал Эрик, забирая стакан. По возвращении в ванную он застал картину, разом заставившую успокоившуюся было кровь разгореться вновь. Он успел привыкнуть к тому, сколь горячи и эротичны были их совместные купания, но решивший не набирать ванну, а просто ополоснуться Чарльз оказался вдвойне притягателен. Вода, струящаяся по коже, ладонь, сжимающая губку, стирая кружево пены с нее, украшенной теперь не только кракелюрным узором веснушек, но и оставленными им метками, прерывистый вздох, когда он касается рукою чувствительного после их игр местечка между ягодиц, а затем и члена… Не удержавшись, Эрик шагнул в ванну. Чарльз подался навстречу, протягивая губку, и он кивнул, позволяя помочь смыть следы недавних безумств, получая свидетельства того, что они еще не предел. — Не знаю почему, но я все время тебя хочу, — тихо говорил со вздохом Чарльз, охотно продолжая свою маленькую игру в прекрасного наложника, на сей раз старательно намыливая смирно стоящего Эрика. — Даже когда не хочу, то есть, нужно бы отдохнуть и все такое… все равно хочу. — Это непременное свойство юности, мой дорогой, — негромко посмеивался Эрик. — Лет через десять ты бы остыл ко мне. — Я так не думаю. Все дело в тебе. Это ты. Ты сам делаешь со мной что-то катастрофическое… Я схожу по тебе с ума все часы, что есть в сутках… Десять лет — ничто в сравнении с тем, в каком масштабе я сошел по тебе с ума. — Ты у нас умный, Чарльз Ксавье. — Неловко отшутился Эрик, горячо целуя его в середину макушки. — А что мне остается? Только довериться. Мягко льнущий к нему, Чарльз то ласково целовал его над лопатками, украшенными веснушками, но не столь частыми, как у него самого, то с довольным урчанием прихватывал зубами крепкое рельефное плечо, на котором красиво мерцали капли воды, тут же зализывая укус неуловимо-мягким движением языка и закрепляя все прикосновением губ, до дразнил чувствительное место за ухом… И все это не могло не остаться безнаказанным. — Эрик! — усадить его на бортик ванной, подхватывая вскрик поцелуем. Прикусить нижнюю губу и тут же скользнуть вниз, одаривая дразнящей лаской все еще ужасно чувствительные после недавних игр соски, одновременно с этим поглаживая нежную внутреннюю поверхность бедер, безмолвно прося раскрыться, впустить, чтобы сместившись ниже, украсить молочно-белую кожу россыпью коротких поцелуев-укусов, ярко алеющих и обещающих остаться надолго. Как уже наливающиеся темно-красным метки на шее Чарльза. Улыбнувшись этому наблюдению, Эрик уверенным движением обхватил губами начавшую наливаться возбуждением плоть, с удовлетворением слыша прерывистый вздох, заметив, как крепко тонкие пальцы сжали края ванной. Конечно, это было не очень удобно, но желание подарить его мальчику ласку, вновь вознести его к звездам и заставить кричать от восторга было сильнее любого дискомфорта… — Эрик… м-м-м… — Чарльз изо всех сил держался слабеющими от накатывающей истомы пальцами, невольно запрокидывая голову, задыхаясь от покалывающего тело иголочками грядущего наслаждения, подаваясь навстречу ласкающим его губам, не соскальзывая с края ванной только чудом. Эрик был неистов и страстен даже в столь бесстыдной ласке — сначала томительно-медленной, а сейчас будто нашедшей тот самый идеальный ритм, который призван свести его, Чарльза, с ума, доводя до головокружения и сладкой судороги, сжавшей бедра и низ живота, усиливающейся с каждым движением губ, омывая его, словно волны прилива, — Я… постой, пожалуйста, я… Но, на миг остановившись, Эрик лишь отрицательно качает головой, чтобы продолжить ласкать с новой силой и пылом, пока Чарльз с коротким всхлипывающим вскриком не выгибается, все же соскользнув в ванную, тут же оказываясь в удержавших его сильных руках. — Похоже, теперь нам снова нужна ванна, — улыбнулся Эрик, облизнув ноющие губы, хранящие терпко-соленый, морской вкус Чарльза. Тот лишь разморенно кивнул: — Похоже, что так. Коротко поцеловав округлое колено, Эрик потянулся к вентилю крана, включая воду. На сей раз купание действительно было купанием — заботливым и мягким, чутким. Наскоро вытершись сам, Эрик набросил полотенце на плечи Чарльза и, вытерев его, подхватил на руки, относя обратно в спальню. — Еще или пощады? — мурлыкнул он, опустив Чарльза на постель. Тот с сытой улыбкой потянулся: — Прошу передышку. — Принимается, — с ответной улыбкой Эрик вытянулся рядом, тут же привлекая Ксавье к себе. В этом было что-то умиротворяющее — чувствовать тепло Чарльза рядом, перебирать влажные волосы, ощущать его дыхание на коже. Все же как быстро человек привыкает к хорошему, как мало времени потребовалось, чтобы сжиться с этой неожиданно посланной ему сказкой, поверить в чудо — в то, что и ему суждено счастье, в то, что он свободен. И тем больнее было вновь ощутить, как только раскрывшиеся крылья вновь опутывает упавшая на них сеть, и слышать шелест затачиваемого ножа, что отрубит их. Готов ли был к этому Эрик? Нет. Принимал ли он это как цену того, чтобы Чарльз был в безопасности от внимания Дюссандера? Да. Стоило ли все то, что произошло в эти несколько безмятежных дней того, что ему предстоит испытать? Да. Есть ли у Эрика выбор? Нет. И поэтому невесомо поглаживающая Чарльза по спине ладонь властно и уверенно скользнула вниз, к ягодицам, а Чарльз лишь прильнул сильнее, легко целуя шрам на подбородке, прежде, чем прошептать в губы: — Еще? — Да, — выдохнул Эрик прежде, чем припасть к алеющим губам поцелуем, в котором подмял жадно отвечающего Ксавье под себя… Однако тот извернулся, оказываясь сверху: — Моя очередь, — торжествующе объявил он, скользнув ладонями по крепкой груди, прежде, чем с тихим рычанием сомкнуть зубы у основания шеи Эрика, пуская по телу разряд сладкой возбуждающей боли. Затем длинно провел языком по месту укуса, и, оставив цепочку коротких поцелуев, сместился ниже, к крепкой и литой груди. Да, это определенно был черед Чарльза властвовать. Эрик мог лишь хрипло стонать, выгибаясь навстречу неожиданно игриво-хищным ласкам. Сжимать простынь в кулаке от того, как он покусывает чувствительные соски, и тут же обводит их языком, обхватывает губами, будто стирая (или усиливая контрастом?) те чувственные разряды, идущие от прикосновения к ним, как ток от подключенных к источнику клемм. Подаваться навстречу и чувствовать, как плавится под горячими ладонями, огладившими грудь, скользнув вниз, к бокам перед тем, как этот же путь повторят губы. Чарльз осыпал крепкое тело дразнящими коротким поцелуями, прихватывая губами кожу, покусывая ее до остающихся следов — не все же только ему ходить с метками! К тому же реакция Эрика была восхитительна и еще более возбуждающа, чем все то, что он творил с ним прежде: учащающееся дыхание, сильное тело, то замирающее на миг под особо чувствительным прикосновением, то нетерпеливо подающееся навстречу, тихие стоны… Эрик понял — он способен не только отдавать, но и принимать. И он заберет всё — всё, чем захочет одарить его Чарли. И столько, насколько будет способен. Понял это и Чарльз. Считывая с его лица счастье, он сам неизменно наполнялся им. Улыбнувшись этим мыслям, Ксавье оставил ряд дразнящих покусываний на крепких боках, коротко поцеловал чувствительное местечко у пупка и с нажимом провел ладонями по внутренней поверхности бедер, игриво подув на ведущую к паху огненно-рыжую дорожку волос. Эрик с готовностью развел бедра, позволяя Чарльзу творить все, что он захочет. Тот же, по всей видимости, с радостью пользовался этой властью, с низким грудным рычанием оставляя метки на чувствительной коже: поцелуи, чередующиеся с укусами, стирающая их влажная лента языка, вновь невесомые прикосновения губ и хищный укус, отчего Эрик мог только шипяще выдыхать сквозь зубы, чувствуя, как дыхание становится прерывистым, и крепче сжимать в кулаке простынь. — Чарли… — выдохнул он, чувствуя, что больше не выдержит, — пожалуйста… — Пощады? — довольная улыбка на алеющих губах, пьяные от желания и страсти, темные и смеющиеся синие глаза, осветивший щеки румянец предвкушения — Чарльз был прекрасен, как никогда, и Эрик жадно запоминал его таким — устроившимся между его бедер, с его членом у щеки с невольно проступившими ярче веснушками. — Да, — невольно улыбнулся он, любуясь им, — как же ты прекрасен, mein Herzchen. Чарльз лишь улыбнулся, потершись о налившуюся желанием плоть щекой, после чего коснулся ее губами… Эрик выгибался на постели, сжимая простынь, кусал губы, сдерживая стоны, и с причудливой смесью восторга, гордости и капельки досады думал о том, что Чарльз действительно оказался созданным для него, раз прекрасно чувствовал, как можно свести его с ума. Горячие жадные губы двигались в идеальном ритме — неторопливом, но властном, и это кружило голову резким контрастом с тем, каким податливым и мягким был его пылкий мальчик всего пару мгновений назад, а сейчас превратившийся в дорвавшегося страстного любовника, сейчас так увлеченно ласкающего его, с ударяющими по чувствительной плоти вибрацией, короткими протяжными стонами, заводящими еще больше, чем даримая ласка. Не выдержав, Эрик погрузил пальцы в вновь сбившиеся мягкие локоны, легонько потянув. без слов призывая остановиться. Прекрасно понимая его столь же без слов, Чарльз медленно выпустил член из горячей влажности рта, напоследок проведя языком по всей длине, прежде, чем потянуться к Эрику: — Как ты этого хочешь? — дразнящий шепот в самые губы — приглашение к поцелую, провокация на поцелуй, который он тут же получает, чувствуя, как его усаживают на бедра. — Ты ведь наверняка умеешь кататься верхом, Чарли, — разомкнув поцелуй, соблазнительно протянул Эрик, отвечая на заданный вопрос и расслабленно вытягиваясь на постели, словно змей-искуситель, не стесняясь своих желаний столь же, как и Чарльз — спрашивать его о них. Ксавье улыбнулся, принимая вызов. Приподнявшись, он позволил подхватить себя под бедра, помогая опуститься на возбужденную, ждущую погружения во влажный жар, плоть. Эрик не сдержал стона от того, как Чарльз, приняв его в себя, на пробу покачнулся, ища подходящий, комфортный им обоим, угол. — Вот так? — улыбнулся Чарльз в ответ, осторожно приподнимаясь и опускаясь вновь, жадно наблюдая за реакцией Эрика. — Да, — с новым стоном выдохнул тот, устраивая ладони на его бедрах, — вот так. — Хорошо, — кивнули ему в ответ, приподнимаясь вновь — уже увереннее, опустив руки ему на плечи в качестве опоры. — М-м-м… Потрясающе, правда? — мерцающий, потемневший от страсти взгляд и лукавая улыбка, на которую Эрик может ответить только еще одним стоном от очередного движения своего очаровательного наездника.… — …Это определенно… самое лучшее катание верхом… что у меня когда-либо было… — Рад, что могу подарить тебе таковое, Liebling, — Эрик не удержался от сочного шлепка, чтобы обострить ощущения, и Чарльз тут же запросил еще. Это было прекрасно и завораживающе: Чарльз, поднимающийся и опускающийся на нем в размеренном, уверенном и неторопливом, идеально подобранном ритме, поддерживаемый за бедра, крепко держащийся за плечи Эрика. Раскрасневшиеся щеки со ставшими ярче веснушками, довольная улыбка припухших от поцелуев и даримой им всего пару мгновений назад ласки губ, молочно-медовая кожа, украшенная оставленными Эриком метками… Эрик не спешил, удерживая от спешки и Чарльза, подаваясь навстречу, пока не привлек Ксавье для поцелуя, в котором сел на постели, опираясь спиной о решетку, заставляя Чарльза обхватить его ногами за пояс, поддерживая под бедра, и уже сам задавая ритм, чувствуя, как по обе стороны от головы в решетку судорожно вцепились изящные руки, и как Чарльз изгибается в его руках, потираясь возбужденным членом о его живот. На миг по душе полоснуло какой-то детской горькой обидой при мысли, что больше у него не будет всего этого. Ни безмятежных теплых дней, ни жарких ночей в объятиях друг друга, ни томных пробуждений, нежного утра и еще одного дня, проведенного вместе. Ни просто тепла и света, что он успел познать за это столь преступно короткое время, ни взаимной, обоюдной близости телесной и духовной, что дарит радость и приносит счастье. В его жизни не будет Чарльза Ксавье. Его ждет возвращение к вечному мраку, полному унижения и ломки, призванной перековать его, превращая в подобие его палача. Его ждет боль и бессилие. Наказания и мучительные ночи под человеком, считающим его своей собственностью. В его жизни останется только Курт Дюссандер. Эрик понял, что плачет только когда Чарльз внезапно замер в его объятиях и провел ладонями по его щекам, стирая влажные соленые дорожки: — Эрик, ты… ты плачешь? — в синих глазах — удивление и тревога, а взгляд неожиданно серьезен и пристален для ситуации, в которой они сейчас находятся, — Что-то не так? «Все! Все не так!» — хотелось кричать в отчаянном бессилии и тоске по грядущему, но вместо ответа он забросил руки Чарльза себе на плечи, безмолвно прося обнять себя за шею и, коснувшись полыхающих алым губ легким поцелуем, улыбнулся: — Все хорошо, Чарли, это от того, как я счастлив, что встретил тебя, что ты сейчас здесь, со мной. — Ох, Эрик… — но прежде, чем Ксавье успевает сказать что-либо, Эрик припадает к губам поцелуем, вновь начиная двигаться, позволяя Чарльзу двигаться самому, скользнув ладонью к напряженной плоти, подхватывая новым поцелуем гортанный стон от желанного прикосновения. А то, что у поцелуя привкус соли не так уж и важно, ведь солоны же не только слезы, верно? Тем более, когда им на смену приходит злость, смешанная с каким-то звериным собственничеством, будто он уже заранее ревновал Чарльза к тем, кто будет с ним рядом после него, Эрика. Но даже если они и будут, то они уже опоздали — первым был он. И поэтому Чарльз… — Мой… — шепот он в поцелуе. — Мой… — с цепочкой поцелуев-меток на шее. — Мой! — пробирающий до дрожи рык, с которым Эрик отпускает себя, позволяя наслаждению накрыть с головой, оставляя в его сладком мареве болезненный собственнический укус у основания шеи, и будто сквозь туман, в отдалении слыша стон Чарльза, чувствуя, как расслабляется замершее натянутой тетивой тело в его руках, и скорее ощущая, чем слыша мягкое: — Твой… …В кои-то веки мягкое тепло воды не подталкивает к шалостям и очередным безумствам — их сегодня хватило с лихвой. Оглядываясь назад, Эрик задавался вопросом: сколько же раз они в стонах выдыхали имена друг друга? Сколько раз за эту бесконечно долгую ночь Чарльз замирал в его руках, крича от удовольствия? Сколько раз сам он растворялся во взгляде синих глаз, растекался под даримыми ему ласками — нежностью губ и мягкостью рук? И так ли это все важно, когда есть эта ночь, этот номер и этот момент, когда они испили страсть до дна и даже больше, разделяя сейчас послевкусие истомы и нежности? Имеет ли это значение, потому что сколько бы ни было — этого безбожно, преступно мало? Нет. Потому что важно просто то, что есть здесь и сейчас. Чарльз. Чарльз почти дремал, прижавшись к нему, сонно мурча от того, как длинные чуткие пальцы перебирали его волосы, легко поглаживая за ухом, словно пригревшегося кота. Впрочем, им он себя сейчас и чувствовал. Во всяком случае, в желании свернуться, прижавшись теснее, и уснуть под колыбель мерного биения сердца и тихого дыхания Эрика. — Не засыпай, Чарли, — касающийся уха шепот и легкий поцелуй в местечко за ним, — потерпи до постели, хорошо? — Угу, — кивнув, он потерся щекой о крепкую грудь, оставил расслабленный поцелуй в области сердца. Эрик лишь покачал головой: — Все же я утомил тебя, Schatz, — заметил он, виновато коснувшись губами его виска, — прости. — Не за что прощать, — Ксавье потянулся, насколько позволяла ванна, устраиваясь в кольце сильных рук поудобнее, — я же сам этого пожелал, помнишь? — Да, помню. Но я не хотел бы, чтобы это обернулось исполнением мудрости «бойтесь своих желаний». Ты точно в порядке? — Со мной все хорошо, — умиротворенно протянул Чарльз, млея от поглаживающих его рук, — и мне хорошо. Ты очень ласковый и нежный зверь, даже в своей страсти, и ты не причинил мне вреда. А в случае меток мы с тобою квиты. — Это точно, — невольно улыбнулся Эрик, опираясь подбородком о макушку Чарльза, и чувствуя, как мягкость дремы постепенно охватывает и его. Никуда не хотелось идти, да и вообще двигаться, но вода мало-помалу остывала, а в сон начинало клонить все сильнее. Сонный, почти засыпающий на ходу, Чарльз позволил помочь ему встать, выйти из воды и вытереть себя теплым полотенцем, после чего облечь в мягкость пижамы и отнести в постель. Его упрямства хватило на то, чтобы дождаться возвращения из ванной Эрика, чтобы, стоило тому лечь рядом, тут же обнять его, прижаться и, коснувшись его щеки невесомым поцелуем, прошептать: — Спокойной ночи, Эрик. И получить в ответ столь же невесомый поцелуй и нежное: — Guten Nächt, Charles.

***

Когда утренние сумерки окрасили номер во все оттенки серого и черного, Эрик уже не спал. Он стоял у постели с безмятежно и крепко спящим Чарльзом, и не мог заставить себя взять стоящую рядом сумку и сделать шаг в сторону двери. Всего шаг. Так просто и так сложно. Больно. Как от осознания того, что он больше не увидит Чарльза, не коснется его, не проведет с ним еще один день, так и при мысли о том, что его ждет по возвращении. Эрик буквально наяву чувствовал, как Дюссандер, размахнувшись, бьет его по щеке — раз, по второй — два, затем достает из портупеи сложенный в несколько слоев тонкий хлыст и, развернув его на всю длину, приказывает опуститься на колени и обнажить спину. Эрик уже чувствовал, как горят от пока еще фантомной боли пока еще ожидаемые багровые полосы. Расплата за бегство в свободу будет страшной — он будет не просто избит, к этому ему не привыкать. Он станет послушной домашней куклой Дюссандера, будет беспрекословно исполнять все его прихоти, даже самые грязные и мерзкие, какие только придут ему в голову. Но чем больше Эрик осознавал последствия своего бунта, тем сильнее понимал: дни и ночи, проведенные с Чарли, того стоили. Наверное, впервые Эрик чувствовал, что поступает осознанно и по-мужски. Так, как должен поступить. Вернуться и посмотреть своему страху в лицо, преодолеть его тем, что выстоит под тем натиском наказаний и злости, что обрушится на него. Видит небо, он принял решение, осознает целиком и полностью, что то принесет ему, а потому вынесет все, что взбередет в голову Дюссандеру — если не больше. Может, он будет лишь истерически смеяться в ответ на все удары и просить еще, чтобы довести того до бешенства, свести с ума, убедиться, что Курт всего лишь облеченный властью злобный старик, получивший его, Эрика, обманом, и, уверенный, что тот будет принадлежать ему вечно. И, быть может, чтобы отрешиться от того, как тот зло будет вбиваться в его тело своим ненавистным мерзким членом, он будет думать о том, как прекрасны были их чувственные и страстные, нежные игры с Чарли… Нет. Эрик хорошо знает Курта. И уже давно изучил все его излюбленные методы получения правды, когда у него есть подозрение, что ему что-то недоговаривают. Равно как и знает о том, на что он может пойти, если захочет выпытать у Эрика как все было на самом деле — действительно ли он просто сбежал на Октоберфест и снял там какого-нибудь смазливого парнишку, которого с радостью трахал все эти дни, как ему тот рассказывает, или же «его мальчик» все же что-то скрывает, а то и вовсе лжет. А значит, Эрику нужно не просто уйти от Чарльза — вот так, практически трусливо сбежав, оставив лишь письмо вместо того, чтобы объясниться глаза в глаза, как подобает. Но как быть, если душу жжет стыд за то, что он застрял в паучьих липких лапах Курта Дюссандера настолько, что даже не может дать ему достойный отпор? Что повиновение ему вбито в него во всех смыслах столь сильно, что он уверен в том, что тот найдет его, куда бы он ни сбежал? Что он…сломан, сдавшись и предав себя, а потому определенно не заслуживает ничего большего, чем подаренное ему синеглазым ангелом мгновенье счастья? Увы, в том скудном островке света, что все еще оставался в той тьме, в которую погружалась его душа, не было достаточно сил и смелости на то, чтобы дать этим страхам и стыду бой. Поэтому Эрик запомнит все это время, что подарил ему Чарльз: от того мига, когда очаровательный незнакомец врезался в него, расплескав пиво до спящего, укутавшись в одеяло, Чарльза, пребывающего во власти самого сладкого и крепкого сна — трогательно-нежного, обманчиво-хрупкого и самого прекрасного, что он когда-либо встречал в своей жизни. Запомнит… И тут же забудет о том, что такие воспоминания есть, потому что это единственный верный шанс спасти Чарльза от внимания Дюссандера. Забыть о нем как можно больше, в идеале — все. И его самого. Вычеркнуть из памяти факт, что Чарльз Фрэнсис Ксавье вообще существует. Потому что Эрик давно усвоил — всякий, чья тень хотя бы отдаленно возникнет рядом с ним, будет обречен. Поэтому Чарльз должен исчезнуть из его памяти. Навсегда. Грустно улыбнувшись, Эрик невесомо коснулся губами лба Чарльза, оставляя конверт на подушке рядом, после чего быстро, пока хватало решимости, подхватил сумку и вышел из номера, беззвучно закрыв за собой дверь. «Прости, сердце мое, но это для твоего же блага. Я обещал, что найду тебя, но это будет не сейчас. Однажды мы обязательно встретимся вновь, и я больше не покину тебя». В дом Дюссандера Эрик входил спокойным как внешне, так и внутренне. Побои? Не в первый раз. Заставит взять в рот или нагнет, решив трахнуть на сухую? Тоже. Изобьет и трахнет? Уже проходили. Придумает что-то более оригинальное или вообще новое? Пусть будет так. Он справится со всем и выдержит все. Хватит бояться. Довольно играть по чужим правилам. Пора придумывать свои. — Здравствуй, мой мальчик. С возвращением. Обернувшись к вышедшему встретить его, будто ожидавшему (хотя почему «будто? Эрик был готов спорить, что так оно и было!) его прихода, Эрик послушно не поднимает взгляд, всем своим видом показывая, что вину осознает и готов принять наказание. — Что же, наконец-то ты дома, — в голосе Курта звучало одобрение от такого послушания, — ступай в свою комнату, Эрик. Встать на колени, рубашку снять. За возвращение даю тебе возможность выбора: стек, хлыст или ремень. Отвечать можно. Это была ловушка — Эрик прекрасно это знал, поэтому он тихо заметил: — У меня нет права указывать, каким должно быть наказание. — Хорошо. Иди. У тебя пять минут. Все так же не поднимая глаз Эрик направился в свою комнату. Получилось, подумал он, стягивая рубашку и аккуратно складывая ее, мне удалось его провести. Значит, получится и все остальное. Получилось. Наказание было минимальным — видимо, Курту понравилась его покорность. Всего лишь двадцать ударов обычным, а не тяжелым офицерским, ремнем — по пять за каждый день вне дома. Не легкий стек, но и не хлыст — умеренный вариант. Впору радоваться, что относительно легко отделался, но Эрик слишком хорошо знал Дюссандера — тот явно не оставит без внимания факт, что «его мальчик», его собственность, взбунтовался и спал с кем-то другим. Только что он получил наказание за побег. А вот за секс на стороне и не с ним ему еще предстоит быть наказанным. — Встанешь с колен, когда я выйду из комнаты, — объявил Курт под звук складываемого ремня. — Можешь помыться и переодеться. От тебя несет чужой постелью. А потом спускайся в библиотеку и расскажи мне, с кем ты так хорошо трахался, что весь в отметинах? Эрик мысленно усмехнулся. Он был готов к этому вопросу, и все, собственно было так, как он и думал. Вторую часть наказания еще предстояло получить. Но и к этому он тоже будет готов. Лишь бы Чарльз был в безопасности…