Способный ученик

На следующий день Эрик был, как всегда, собран, сосредоточен и хладнокровен, одним своим видом являя воплощенный страх всех врагов рейха. Единственное, что омрачало этот день еще больше, чем воспоминания о вчерашнем срыве — это неожиданный «подарок» от Дюссандера в виде «ненавязчиво» приставленной к нему помощницы. Конечно, иногда Эрик не отказался бы от таковой — хотя бы в решении всех вопросов с документами, канцелярией и прочей бюрократией, но он предпочел бы сам выбрать человека, с которым ему предстоит работать. Он и так не особенно доверял окружающим, а то, что помощницу ему выбрал лично Курт, и вовсе настораживало. Впрочем, насколько он понял, эта будто сошедшая с агитационных плакатов невысокая, но крепкая и фигуристая девушка истинно арийского типажа, вообще новый человек в их отделении, а значит, не факт, что она уже «обработана» Дюссандером. Спешить с подозрениями не стоит, но и расслабляться — тоже. Пока же лучший вариант — присмотреться, а уже потом делать выводы. — Юная фройляйн желает закалить свой дух, прежде чем вновь попытать счастья в Кригсхельферин, — заметил директор после обмена приветствиями и знакомства, — думаю, куратора идеальнее, чем ты, я здесь не найду. Считай это отличной практикой: я не вечен, и хотел бы, чтобы кто-то после меня умел наставлять молодежь. Курт Дюссандер любил иногда пожаловаться на свои годы, но, вместе с этим, с завидным постоянством навещал в больницах и посещал похороны тех, кто буквально считанные месяцы или недели назад сочувствовал и поддакивал ему в этом. Так что Эрик сделал вид, что верит и понимает, хотя, на самом деле, думал, что старый козел наверняка еще доживет и переживет тот миг, когда однажды (ибо, сколь крамольно бы это ни было, но режимы не вечны), рейх падет. «Поскорее бы». Приближение же чего именно он так зло торопит, Леншерр предпочел не уточнять. Вместо этого он коротко кивнул: — В таком случае, позвольте приступить прямо сейчас. — Можете идти, — Дюссандер благодушно кивнул, явно довольный покладистостью своего протеже. Или же его вчерашним послушанием — об этом Эрик тоже предпочитал не думать. «Подарок» звали Равена Шварцхельм, и в целом против нее лично Леншерр ничего не имел. Возможно, наличие помощницы и не будет лишним. Сдержанная, не привлекающая к себе внимания, обращающаяся к нему исключительно по делу или в случае возникновения вопросов, коих, надо отметить, был минимум, и подобная быстрота усвоения всех объяснений, правил и требований тоже была плюсом. Она сразу ненавязчиво взяла на себя скопившиеся бумаги, уточнила пару вопросов по их содержанию и дальнейшим действиям, и больше без возникшей на то необходимости Эрик ее не видел. Хотя, следовало быть честным, смотреть на нее тоже было приятно. Пусть Равена не позволяла себе такие вольности во внешнем виде, как Бригитта, но ухоженные руки с короткими чистыми ногтями без лака, минимум макияжа и аккуратная прическа полностью соответствовали ожиданиям Эрика к внешности своего гипотетического, а теперь уже реального, секретаря. Мотивы же юной фройляйн он выяснит позже. Карьера в тюрьме сильно отличается от возможностей на полевой работе или в лагере — слава «достойнейших из женщин», вроде фрау Кох, складывалась из их способностей к исключительной массовой жестокости. В ограниченных условиях тюрьмы фройляйн Шварцхельм вряд ли сможет проявить их как следует. Что же тогда движет этой молодой и, очевидно, умной девушкой? Об этом следует узнать аккуратно, но быстро. Впрочем, к серьезной работе, призванной, как сказал Дюссандер, «закалить» ее, фройляйн все же допускать пока рано. Пусть осмотрится, освоится, а там Эрик понаблюдает, как она себя зарекомендует и поставит среди остальных подобных помощников и помощниц, свято уверенных, что их начальники не в курсе царящих между ними борьбы за внимание, которое может быть шансом шагнуть на ступеньку повыше. Нет, все это они видели прекрасно, и внимательно наблюдали, предпочитая не вмешиваться, и отмечать тех, кто избрал своим оружием в этой борьбе четкий, своевременный и упорный труд, а не плетение интриг, тем самым не только халатно относясь к своей работе, но и мешая работать остальным. К тому же это было отличным испытанием на выдержку — в механизме машины гестапо деталям из мягкого алюминия места не было. Только литая закаленная сталь — твердость, несгибаемость, крепкость. Поэтому первая задача Равены — выдержать и проявить себя в этом серпентарии, а он пока сосредоточится на порученных ему делах. Тишина вокруг его кабинета способствовала концентрации. Время двигалось к началу шестого, скоро в подвалах начнутся допросы, но пока еще можно поразмышлять. Эрик поудобнее расположился на своем кожаном стуле, и принялся за изучение порученного ему дела. Итак, Чарльз Фрэнсис Ксавье, шотландец. Родился в 1918 году в Глазго. До 1932 года проживал в Глазго, Шотландия… Неприятный холодок ошпарил загривок. Чарльз. Фрэнсис. Ксавье. Шотландец. Эрик жадно вгляделся в первые строки. Невероятное совпадение с именем и происхождением человека, которого когда-то знал… Однако быстро посчитав в уме, следователь немного успокоился — не совпадал год рождения. Тому парнишке, он точно был уверен, было шестнадцать, сейчас ему должно быть полных двадцать шесть. А этому молодому арестанту — полных двадцать пять лет. Ну, конечно. Всего лишь невезучий тезка. Мало ли таких Чарльзов Ксавье в Шотландии? Да и Ксавье ли он был? Ведь и Эрик был с ним нечестен, лишив возможности узнать себя получше, и видит бог, никогда об этом не жалел. В период с 1933 по 1936 годы местонахождение неизвестно. В 1936-м принят в Институт генетических исследований — по направлению «медицинское обоснование вариативности отклонений в сексуальном поведении»… Работал под руководством объявленного в 1938 году «английским шпионом» и «пропагандистом лженаучной, развращающей и враждебной немецкой культуре идеологии» лишенного всех званий бывшего профессора Магнуса Хиршфельда (р. 1890, Штуттгард). В отношении последнего с начала 1934 года было возбуждено несколько уголовных дел, в том числе по знаменитому «параграфу 175». Вот это уже интересно. Столь юный молодой человек — и уже сотрудник научного учреждения? Да еще со столь сомнительной репутацией. Эрик помнил, как начались облавы на объявленных вне закона «граждан с антисоциальной ориентацией» в Берлине и Мюнхене. День за днем штурмовики выводили из укрытий и притонов этих несчастных и больных людей, и довольно быстро доводили их до потери человеческого облика, передавая на руки коллегам Дюссандера и Эрика. Один такой случай навсегда запомнился Леншерру: на конспиративной квартире взяли известного писателя и его младшего друга, по-видимому, редактора. После допроса, длившегося около пяти дней, редактор в обмен на свободу оговорил любовника, и оба уехали с ветерком в Заксенхаузен. Знакомый помощник коменданта рассказал Эрику, что было дальше. Узнав, по чьему доносу в лагерь приехал писатель, узники не пустили в барак предавшего его товарища, и тому пришлось ночевать в холерном изоляторе. Через двое суток он был обречен… Очевидно, именно таких особей защищал этот Чарльз Фрэнсис Ксавье? В 1938-м уволен из Института в связи с его ликвидацией, в 1939 году выступал с публичными докладами в Мюнхенском университете, откуда был изгнан по доносу в результате конфликта с неким герром Траском на пару со своим коллегой, доктором Генри Маккоем… В последующие два года область деятельности неизвестна. На данный момент является медицинским работником акушерского отделения городской больницы Мюнхена. Не женат, детей нет, в национал-социалистической партии никогда не состоял. Прочитав досье до конца, Эрик еще раз прошелся по тексту, внимательно изучив каждую следующую строчку. Ну, надо же. Столько лет ведомство Гейдриха отлавливало мужеложцев, но столь интересного экземпляра ни у Эрика, ни у его коллег ещё не было. В его руках сейчас находился самородок — тщательно шифрующийся гомосексуалист, и не просто гомосексуалист, а настоящий идейный борец. Или же, сочувствующий им. Так или иначе, ломать его будет не только непросто, но еще и интересно… Помнится, когда Эрик изучал программы партии («чтобы хотя бы сойти за идеологически подкованного и случайно не опозорить меня», как говорил Дюссандер), он невольно зацепился за интересную цитату из программы двадцать восьмого года. Те, кто допускает любовь между мужчинами или между женщинами, — наши враги, потому что такое поведение ослабляет нацию и лишает её мужества. Зацепился, невольно задаваясь вопросом, как следование идеологии, принадлежность к партии, считающей подобные связи неправильными и омерзительными, уживается в Дюссандере с… наличием у него той самой, «вражеской» связи с ним, Эриком? Однажды он задал этот вопрос, внутренне ожидая очередное наказание за дерзость, но в тот день у Дюссандера было хорошее настроение, раз он лишь рассмеялся, отметив, что, видимо, его мальчика еще не покинула наивность. Когда ты по другую сторону власти и влияния — позволено все, и даже больше. Главное — не наглеть и не светиться. А с этим у меня проблем нет. В этом, на взгляд Эрика, был весь Рейх — двуличие. Изучение ранних программ и истории не содержало ни единого упоминания гомосексуализма, однако сразу чувствовалось, что партия категорически против подобного. Об этом буквально вопило одно то, что еще в конце двадцатых машина партийной пропаганды виртуозно связывала все гомосексуальные организации с евреями (обычно при мысли об этом Эрик горько усмехался, ощущая иронию при мысли о том, что он — буквально воплощение обоих врагов партии разом), призывая к защите от «развращённой еврейской сексуальной морали», коей считали учения Хиршфельда, а затем и вовсе сложила все яйца в одну корзину, вопя о связи между марксизмом, педерастией и систематической немецкой заразой, а также необходимости защиты подрастающего поколения от литературы для «педерастов и лесбиянок». Гомосексуалы — враги государства, и с ними нужно как с таковыми и обращаться. Речь идет об оздоровлении тела и о сохранении и укреплении силы немецкого народа, — объявил Герман Геринг, и это стало началом конца, наглядно показав, что гомосексуалистам не место в идеологии чистой «арийской расы», и их существование — угроза идее воспроизводства здорового, «арийского» народа, не допускающей никаких дефектов. А значит, их требовалось устранить тем или иным способом: «перевоспитанием», «лечением» или же уничтожением. Женщинам в этом плане было немного проще — причиной их влечения к своему полу считали их «омужичивание», вызванное данной им прежде свободой выбора образа жизни, и их путь «исправления» был проще — активная пропаганда партии традиционных устоев и ценностей, сужающая отведенный женщинам предел до семьи, материнства и кухни. Лесбиянок не воспринимали столь серьезной угрозой будущего нации, как мужчин-гомосексуалистов, и как остающихся «пригодными для продолжения рода» не подвергали столь яростным преследованиям и уничтожению, как мужчин. Для партии и идеологии женщины были главным ресурсом воспроизводства, и его следовало беречь, пряча в тень отведенной им роли жен и матерей, усиленно возводимой Гиммлером. Лишь сейчас, когда военная и карательные машины разогнались во всю свою мощь, верхушка поняла, что им нужна помощь, и женщинам дали возможность послужить на благо Рейха не только залогом его будущего. Эрик даже, кажется, помнил, когда и как все началось перед облавами — постепенное искоренение так пугающих и отвращающих рейх связей. В конце зимы того кажущегося сейчас таким далеким тысяча девятьсот тридцать третьего, когда фюрер издал указ о закрытии «безнравственных» заведений — почасовых отелей, большинства кафе и баров. В основном это затронуло Берлин, но и здесь, в Мюнхене, Дюссандер, еще не будучи тогда директором, лично провел рейд, избавивший город от «мест встреч людей, предающихся противоестественному разврату и проституции». Иногда Леншерр подозревал, что именно за вот этот лицемерный фарс Курт и получил повышение. Язвительная колкость не раз и не два вертелась у него на языке, но он предпочитал молчать, держа ее при себе для подходящего случая. Разумеется, не обошлось и без чистки среди литературы. В том же году вышел запрет распространения «грязных журналов», к которым отнесли не только порнографию, но и определенного рода художественную литературу, научные журналы и статьи. — И в первую очередь, работы Хиршфельда… — задумчиво отметил Эрик, просматривая протоколы обыска в квартире арестованных, — пожар из-за короткого замыкания, значит? Какая… своевременная неприятность, особенно в квартире работавших с ним. Конечно, осматривать пожарище уже, наверное, поздно, но на всякий случай, стоит. Практика показывает, что обычно требуемого к уничтожению материала всегда, как назло, слишком много, чтобы избавиться от всего разом. Особенно, когда нужно сделать это быстро. Каково же будет его удивление, когда он узнает, что старший оберштурмфюрер Берг, арестовав подозреваемых, не нашел ни единого намека на антигерманскую деятельность Чарльза Ксавье. Обыски у соседей на предмет присвоенного себе из квартиры погорельцев также ничего не даст. Либо его информаторы врали, принимая Ксавье за кого-то другого, либо этот малый и правда не дурак. Впрочем, со всем этим Эрик разберется немного позже. Пока на этажах было тихо, он мог позволить себе поразмышлять. Итак, окончательно гайки закрутились осенью все того тысяча девятьсот тридцать третьего… В ноябре был принят «Закон против опасных рецидивистов», вводивший изменения в уголовный кодекс путем добавления нового параграфа «20а». После его введения любой, кто неоднократно задерживался в связи с повторным совершением преступления, считался «опасным рецидивистом», а значит, в его отношении могли применяться более жесткие меры наказания. Для гомосексуалистов таким «повторным преступлением» являлся повторный приговор по все тому же параграфу 175. А этот же Чарльз Ксавье либо действительно не попадался прежде, либо ловко скрывался все это время. Более того, он выступал публично и даже числился в Мюнхенском университете, что теперь, естественно, выглядит как провокация. Маловато они все-таки почистили эти ряды интеллигентов! Конечно, есть вероятность, что Ксавье всего лишь из сочувствующих, но даже если нет, Эрик обязательно найдет что-то, что выдаст его. Усмехнувшись этим мыслям, Леншерр продолжил читать досье. Так. Дальше. Профессор и собрание в Берлине. Студенты. Симпозиумы, лекции, разговоры о генетике. В партиях не состоял, к уголовной ответственности не привлекался. Политические взгляды — либеральные… Так, значит, он еще и пацифист. Досадное упущение. Подобный экземпляр должен был сгнить в лечебнице еще несколько лет назад. Значит, кто-то помогал герру Ксавье оставаться на свободе столь долгое время? И еще этот своевременный пожар…. Даже слишком своевременный, чтобы быть просто совпадением. Хмыкнув, Эрик открыл блокнот и сделал пометку: Проверить ближайшее окружение и все контакты заключенного Ксавье. Еще раз осмотреть квартиру арестованных после пожара — вполне вероятно, что это результат целенаправленного поджога и сокрытия улик. В 1937 году выступил против закрытия Института. В 1938 году — всего через два года после поступления, — начал работу над диссертацией на тему генетического обоснования различий в сексуальном поведении. Черно-белая фотография, сделанная при аресте — держащий табличку стройный, до субтильности, молодой мужчина с заросшими щетиной щеками, поджатыми губами, глаза из-под полуопущенных ресниц недовольно смотрят в сторону… какой бездарный олух делал этот снимок? Невнятное, плохого качества фото слушателя Чарльза Ксавье в 1936 году и его научного руководителя. На мгновение взгляд Эрика задержался на снимке. Слишком близко. Хиршфельд стоит сзади и практически обнимает своего студента — где такое вообще видано? Лица нечеткие, будто бы в окуляр попала вода, но и без того ясно, что двое изображенных на снимке находятся в близких, доверительных отношениях. Сейчас это неважно, но следует запомнить все вплоть до мелочей: может пригодиться на допросе. В 1939-м — попытка покинуть Германию вслед за Хиршфельдом… Задержан в Берлине при попытке выехать из страны. Вернулся в Мюнхен, где прошел обучающие курсы на медицинского работника, и устроился в больницу для гражданских. Его непосредственный руководитель, фрау Эмма Фрост отзывается о нем, как о старательном и исполнительном работнике. Коллеги Ксавье подтверждают ее слова. Значит, больница… Что же, это многое объясняет. Еще и под началом фрау Фрост! Эрик покопался в мыслях, вспоминая имя и фамилию Эммы Фрост. Они уже определенно фигурировали в его делах — возможно, в качестве свидетельских показаний, но чутье подсказывало, они уже встречались Леншерру. Что касается Ксавье, то тот в очередной раз проявил себя, как хитрый и осторожный человек — не сидел, смирившись с обстоятельствами, а адаптировал их под себя. Сучонок! Стоит как следует изучить работу Ксавье в больнице на предмет саботажа, диверсий и пропажи медикаментов. Пусть больница гражданская, но специальные корпуса для военных и других, связанных со службой рейху, есть в каждой таковой. Отказ работать там может вызывать подозрения, а значит, есть риск, что лечение кого-то из офицеров могло быть либо неправильным, либо саботированным. Хотя в последнее время новостей о смертях военных в больницах вроде не было… Пожалуй, стоит проверить. Новые пометки в блокноте: Поручить подготовить досье и пригласить для беседы фрау Фрост. Запросить список смен арестованного Ксавье с днями, когда он мог работать в военном корпусе больницы. Проверить, каким было его обхождение с пациентами и качество его работы. Опросить работавший с ним персонал больницы. Затребовать списки умерших в военном корпусе больницы, изучить причины смерти на предмет внешнего вмешательства или неправильного лечения. Снимает небольшую квартиру почти у окраин, на пару с коллегой, вместе с которым оказался запертым здесь — Генри Маккой, тоже шотландец, биохимик. Отказался от приглашения работать в Берлине с ведущими учеными Германии, и также был лишен всех полагающихся ему здесь дотаций и привилегий. Живут вместе. Любовники? Следует проверить — еще одна запись каллиграфическим тонким почерком. Также вместе с ними была некая Мойра Мактаггерт. По официальным данным — секретарь Чарльза, но на территории Германии ее уже нет. По все тем же данным, ей удалось каким-то чудом покинуть страну после начала войны. Но почему же, в таком случае, вместе с ней не уехали Ксавье и Маккой, пока еще была возможность? Особенно, учитывая, что именно в этот момент стало очевидно, к чему все идет? Можно было бы в качестве рабочей теории рассмотреть версию шпионажа в пользу Британии, но в таком случае они должны были бы согласиться работать на благо науки и рейха. Но, если верить досье, оба сотрудничать с режимом отказались. Или же как раз-таки быстрое согласие и вызвало бы больше подозрений, и сейчас они следуют плану? Проникнуться и пойти на сотрудничество после испытания заключением здесь? Несколько притянуто за уши, но не лишено своеобразной логики. В любом случае, скоро Эрик сам все узнает. Из первых рук. Пожалуй, герр Ксавье прождал достаточно, чтобы как следует обо всем подумать и понять, что ему стоит быть предельно честным и открытым. — Фройляйн Шварцхельм, заключенного Ксавье из камеры два в первую допросную. Будьте в смежном помещении — необходимо вести протокол. — Есть, герр Леншерр!

***

— Заключенный Ксавье. На выход. Что же, видимо, ожидание закончилось, и сейчас предстоит самое трудное — первый допрос. В том, что он явно не будет единственным, Чарльз не сомневался. Поэтому спокойно кивнул и, не желая раздражать охранников медлительностью, поднялся и направился к ним под ободряющий и сочувственный взгляд Хэнка. «Удачи, — безмолвно говорил он, — держись, Чарльз!» Ксавье украдкой чуть нервно улыбнулся. Вряд ли его начнут бить и пытать сразу. Ведь, для начала, следует услышать ответы, данные добровольно, и вот если они будут вызывать сомнения… Чарльзу хотелось верить, что в его ответах сомневаться не будут. Но стоило смотреть правде в глаза и быть честным с самим собой. Он — отказавшийся работать на Германию ученый из Британии. С которой Германия ведет войну. Все его ответы будут вызывать сомнения. Сколь бы откровенными и честными они не были, им все равно не поверят. Каждое слово, каждая его реакция будут тщательно препарироваваны и с истинно немецкой дотошностью рассмотрены под микроскопом. Значит, следует быть готовым ко всему. Первая допросная выглядела как самая стандартная допросная в самом обычном полицейском участке: небольшая комната, оформленная в приглушенных тонах, маленькое окно с решеткой почти под потолком, квадратный стол и два стула по обе стороны от него. Честно сказать, даже оксфордская каталажка, куда его в годы бурного студенческого веселья угораздило попасть, и та выглядела веселее. Одно слово — немцы. Практичность, порядок и дисциплина даже в такой малости. А сейчас, на волне милитаристских настроений это еще и умножено эдак вдвое. Чарльз хмыкнул. К его удивлению, на нем не было наручников, и к стулу приковывать его тоже не спешили. Значит, пока предстоит просто знакомство. Его будут изучать, прощупывать на предмет слабых мест, наблюдать, чтобы выбрать наиболее подходящую тактику допроса. К тому же, явно идет расчет на то, что наименее пугающая обстановка расслабит и расположит допрашиваемого к себе. Ну что же, это может работать и в обе стороны. Будучи от природы наблюдательным, а также после пребывания в клинике, Чарльз заинтересовался психологией, тем более, она косвенно затрагивала специфику его исследований, и теперь хотелось надеяться, что его, пусть не профессионально углубленные, знания в ней помогут понять, с кем его столкнула судьба. От размышлений его отвлек звук открывающейся и закрывающейся двери. Чарльз поднял взгляд, с вежливым интересом глядя на вошедшего мужчину, и застыл на месте, не в силах отвести от него глаз. Строгая черная форма подчеркивала высокий рост и атлетичную фигуру. Вошедший был без фуражки, и среди серости допросной темно-рыжие, с медным отливом, безупречно-уложенные волосы казались жгуче-яркими. Скульптурные скулы, волевой, гладко выбритый подбородок, ровный профиль. Жесткая линия чувственных губ, выдающая властную, привыкшую подчинять и добиваться своего натуру. Увы, заключение не смогло подавить в Чарльзе привычку замечать красоту, а незнакомец был красив. Первозданной, темной, и завораживающей красотой, которую даже не портила тонкая, еле заметная нить шрама — по-своему изящный росчерк от уголка губ к подбородку. Или же все дело было в некоем непонятном природном магнетизме и грации, что обычно присущ прекрасным хищникам: леопардам, тиграм, снежным барсам, но сейчас, по прихоти богов, доставшемся и человеку? Однажды Чарльз уже встречал подобные черты. И лучше бы сейчас это был не он. Впрочем, ответ на этот вопрос перестал быть важным, когда Чарльз посмотрел мужчине в глаза. Прозрачно-голубые, арктически льдистого оттенка, они завораживали яркостью и чистотой цвета, и одновременно пугали своим холодом. Чужой, непроницаемый взгляд. Глядя в них, Ксавье и без своей проницательности и основ психологии, на каком-то инстинктивно-подсознательном уровне, наверно, оставшимся человечеству с первобытных времен, позволяя чувствовать присутствие рядом хищника, понял одно. Тогда Эрик пощадил его — не стал добивать, дав шанс уйти. И если это он, Чарльз так просто не отделается. Легко и просто больше не будет, и выберется отсюда он только в двух случаях: либо чудом, либо… В деревянном ящике вперед ногами.