1
Говорят, любая катастрофа, любая трагедия всегда имеет предпосылки, будь то мистические предзнаменования в виде повсюду мерещащихся знаков или череда реальных мельчайших действий, каждое из которых в конечном итоге и сформировало тот самый взрыв, именуемый к а т а с т р о ф о й. Два года назад — Тейлор, Главацких! Не на меня надо сейчас смотреть — страница четыреста семьдесят шесть — изучаем схему! Живо, живо! Я сегодня не собираюсь торчать тут с вами до полуночи! — У вас какие-то планы на вечер, сэр? — Если не начнёшь работать, Тейлор, планы на вечер будут у тебя: уверен, ведро и швабра в спортзале успели соскучиться за каникулы. — А вы, сэр?.. Вы успели соскучиться по мне за каникулы? Я потом часто пытался вспомнить цепь этих предпосылок, знаков, которые, наверное, должны были заставить меня насторожиться или держать дистанцию, или поговорить с директором или с родителями этого мальчишки. Да, наверное, именно так я и должен был поступить, вот только ничего из происходящего на моих занятиях и вне них ни разу меня не насторожило. Ни разу не заставило подумать о возможных последствиях. Было ли мне просто немыслимо т а к о е развитие событий? Считал ли я это настолько нереальным, что именно поэтому и не заметил угрозы? Или же, напротив (и эта мысль мне неприятна настолько, что прожигает всё моё существо, добираясь до самых костей), мне всё это нравилось, и я знал о некой запретности и неправильности каждого из мельчайших событий... и именно поэтому не желал это прекращать? Если бы меня судили за кражу, драку или даже рукоприкладство по отношению к ребёнку (пусть даже грозящее мне наказание было бы в разы больше и страшнее), я бы всё равно не чувствовал себя т-а-к. Мерзко. Уязвимо. Отвратительно. Так, каким было и то, в чём меня обвиняли. Сексуальное домогательство до несовершеннолетнего. Да, после всего я часто пытался вспомнить. Но не только знаки и предпосылки, но и своё отношение ко всему, что происходило (как не раз говорили в суде) между мной и Дином Тейлором. Говорят, ты непременно почувствуешь приближение того, что способно если и не уничтожить тебя, то превратить всю твою жизнь в настоящий ад. Вот только сидя на скамье подсудимых два года назад, я снова и снова перебирал события и мельчайшие детали, которые привели меня в место, где даже мой собственный адвокат смотрел на меня с неприязнью, и не мог отыскать начало этой цепочки событий. Так было и накануне той роковой даты — двадцать шестого декабря: я тоже ничего не почувствовал. Кроме раздражения, граничащего со злобой, когда в мою дверь постучали так, словно давали понять: не открой я её сейчас же — она будет снесена с петель. Я с трудом поднялся из-за стола, чуть было не опрокинув бутылку бурбона, остатки которого мне ещё сегодня были необходимы. Ведь Карл Граймс не всё успел обо мне узнать: у меня всё же были рождественские традиции. И одна из них — напиться. Сделать это как следует, чтобы ни одно из воспоминаний из старой жизни, со старыми и самыми настоящими традициями не способно было проникнуть в мой опьянённый мозг: ни запахи рождественского ужина, ни голоса гостей, ни образ той, ради которой я и терпел каждого из них. Ради Люсиль я готов был мириться со многими вещами. Вот только она этого сделать не смогла. Не смогла быть той, чьего мужа обвиняют в сексуальном посягательстве на ребёнка. Не смогла. И не вернулась даже после того, как после долгих разбирательств Дин Тейлор признался, что я с ним ничего не делал. — Отвечай, где он! Не успел щёлкнуть замок, как в прихожую вместе с холодным воздухом ворвался крепкосложенный и бритый почти налысо верзила и, схватив меня за ворот рубашки, пригвоздил к стене. — Какого... Но договорить я не успел: моё возмущение прервал голос ворвавшегося в комнату шерифа. — Шейн, отпусти его! — Ах, Шейн! Ну, как же я мог не узнать любимого крёстного Карла Граймса! Моё почтение... Новый удар о стену заставил меня замолчать, хотя алкоголь в крови уже налил каждую клетку моего тела желанием не только показать свой сарказм, но дать волю кулакам. И, наверное, лишь какой-то подсознательный страх перед «людьми в форме» помогал мне держать себя в руках даже теперь, даже в таком состоянии. — У нас нет никаких доказательств, что это он! Чувство дежавю снова прокралось в мой мозг и заставило сердце начать биться чаще. Но страха пока не было. Хотя я точно видел его сейчас в глазах шерифа, стоящего позади своего друга-копа и пытающегося его образумить, чтобы начать свой самый первый — в череде, как мне будет казаться после, бесконечных — допрос. — Пока нет, — тихо проговорил крёстный мальчишки, нехотя отпуская меня из своих рук, но не из своих мыслей, в которых я был уже стопроцентно виновен и должен был понести наказание... Да, я ничего не почувствовал. Хотя катастроф случилось целых две. Карл Граймс угодил в лапы психопата, а в его похищении и последующем убийстве осудили меня.2
Лори — Мне всегда казалось, что мы с твоим отцом похожи, что мы, как это принято называть — два сапога-пара. Наверное, нам просто легко было быть такими в семье, на которую ни разу не обрушивался шторм. Мне казалось, наша семья — лучшее олицетворение того маленького города, где мы жили. Тихая гавань, не иначе. В тот вечер, ощущая за поясом прохладу револьвера, который я взяла из стола твоего отца, я наблюдала. Выжидала, ловя каждый шорох, каждый запах возле логова монстра, который украл тебя у меня. И увидев меня, ты едва ли узнал бы в очертаниях и движениях свою мать. В тот вечер изнурённая переполняющим меня отчаянием я поддалась своей ненависти и желанию вернуть тебя любыми способами. Наверное, именно в тот вечер я окончательно осознала, насколько мы с твоим отцом не похожи. Насколько по разному мы относимся к нашей семье и её защите. Рик готов был ждать, готов был тщательно изучать улики, хотя главный подозреваемый — преступник! — был нашим соседом. Рик следовал давно выверенным маршрутам и ориентирам. Несмотря на то, что дело касалось тебя. Несмотря на то, что твоя жизнь была под угрозой. Рик просто снова и снова хватался за самые разные нити этого, как он называл, расследования (словно, игнорируя тот факт, что он ищет не украденную сумочку, которую вечно теряла миссис Адамс, а собственного сына!)... Шторм расколол, разорвал тот остров идиллии, что был нашей семьёй, разорвал в клочья нашу тихую гавань. Да, мы оба тебя лишились, но у нас были совершенно разные маршруты, разные ориентиры, способные помочь отыскать самое дорогое сокровище в этих послештормовых развалинах — тебя. В тот вечер я видела его, я говорила с ним — с твоим похитителем. Я смотрела на него, и даже боялась представить, что человек с его прошлым способен сделать с самым дорогим, что было в моей жизни — с тобой. И чем больше он отрицал свою причастность, глядя мне в глаза, тем сильнее было моё желание сделать это — выстрелить, ранить его так же сильно, как своим молчанием и поступком он рвал на части меня: мои сердце и душу. Твой крёстный уберёг тогда меня от этого поступка. Но при этом он не сказал нечто банальное и лишённое смысла, как это делал твой отец. Шейн не сказал: всё будет хорошо. Нет. Шейн поклялся, что этот подонок признается во всём. Поклялся, что сделает для этого что угодно. В тот вечер я впервые почувствовала себя не одинокой на своём пути. В тот вечер я увидела в твоём крёстном то, что не замечала прежде — это с ним мы действительно были похожи. У нас был один и тот же ориентир. И лишь долгие годы спустя я с ужасом пойму, насколько он был неверным...3
— Вам доставляет это удовольствие? Я возвращался домой поздно вечером, ощущая, как многочисленные часы допросов (благо, как возможного свидетеля), наконец, остались позади. Я был вымотан, но по какой-то причине силы для беспокойства за мальчишку, которого я знал всего пару месяцев, у меня были. Как и силы для собственных попыток понять: кому потребовалось похищать этого ребёнка, но при этом не выказывать его семье совершенно никаких требований. Я смотрел на шерифа и его дружка-офицера, а по совместительству — крёстного мальчишки, и не только понимал их беспокойство, но и невольно желал разделить с ними своё собственное. Вот только в глазах этих двоих, несмотря на отсутствие каких-либо улик, я, казалось, был подозреваемым номер один. И женский голос, прозвучавший сейчас за моей спиной, говорил о том, что точно такого же мнения придерживается и мать Карла Граймса. Почти дойдя до крыльца, я с трудом подавил в себе желание проигнорировать незванную гостью и остаться, наконец, в одиночестве. Но вместо это я повернулся к ней лицом, отметив при этом её совершенно безумный вид и, что самое настораживающее — топорщащуюся сбоку майку, под которой, несомненно, было оружие. Охота на зверя началась. Но снова посмотрев в её глаза, я лишь вопросительно вскинул бровь: «Что должно доставлять мне удовольствие? Часы допросов в участке её мужа-шерифа?..» Но её вопрос невольно всколыхнул воспоминания, которые, как мне казалось, я сумел похоронить довольно глубоко. Два года назад — Я просил учителя остановиться, но он лишь смеялся, а потом заткнул меня, запихав свой огромный член мне в рот! — голос миссис Тейлор раздался внезапно и буквально пригвоздил меня к месту, не дав дойти до своей машины и убраться отсюда. — Кто бы мог подумать, что глотать член — такая тяжёлая и опасная работа!.. — Миссис Тейлор… — Не смей говорить со мной!.. Я давно почувствовала, что что-то не так, когда мой дорогой Дин начал постоянно задерживаться после занятий! Когда оправдывал того, кто вынуждал его оставаться в этой чёртовой школе допоздна!.. Что было бы, не найди я на ноутбуке моего мальчика эти ужасные откровения, которыми ему не с кем было поделиться!..* * *
— Вам доставляет удовольствие держать в ужасе родителей ребёнка? Видеть, как они страдают, как они на грани, как они сходят с ума от собственного бессилия? Вам доставляет удовольствие наблюдать за страданиями моей семьи? — Я уже сказал вашему мужу, миссис Граймс… — Лори. Меня зовут Лори, чёртов ты ублюдок, прекрати со мной любезничать, прекрати делать вид, будто ты не понимаешь, что происходит и в чём тебя обвиняют! Я-то знаю, в чём тебя обвиняли! Знаю… — Тогда вы, наверное, должны знать и то, что меня отпустили... Лори. И сделали это потому, что мальчишка одумался и забрал обратно свои обвинения. — О, конечно, я это знаю. Как и то, что твоя жена тогда предложила этому так называемому мальчишке деньги за это! Я был поражён её осведомлённостью, что мог вымолвить лишь одно слово: — Откуда?.. Я был поражён так же, как и в тот момент, когда услышал слова о взятке от своей собственной жены. Два года назад — Что ты сделала, Люсиль?? Она сидела напротив меня и смотрела перед собой в металлическую поверхность стола, стоявшего посреди комнаты для свиданий. Произнеся свою короткую речь, она молчала, чем выводила меня из себя. Мне хотелось коснуться её, мне нужно было, чтобы она подняла на меня взгляд и повторила сказанное. Но мои руки в наручниках были пристёгнуты к креплению на чёртовом столе. — Люсиль?.. — А что мне ещё оставалось, скажи? — И в тот момент, когда она всё же посмотрела на меня, мне захотелось вернуть своё желание назад: столько злости? обиды? презрения? было в её взгляде. — Ты хоть знаешь, каково мне приходится, пока ты сидишь здесь? Ты хоть знаешь, как теперь относятся ко мне соседи? И даже чертова недалёкая Бекки из мясной лавки и то смотрит на меня как на… прокажённую! — Но это же была взятка, Люсиль! Это была чёртова взятка!.. Ты только всё усугубила… — Я всё усугубила? А что я должна была делать? — Ну, не знаю… — Как бы сильно я не пытался держать себя в руках, сарказм держать в узде никак не получалось. — Возможно, ждать пока твоего мужа оправдают? Верить в его невиновность!? — Я… И тут до меня дошло. — Ты..? Ты мне не веришь. Люсиль молчала. — Ты мне не веришь. А эта взятка… — Она не ради тебя, Ниган. У меня своё дело, ты же знаешь, и я… Я не могу быть той, чей муж…* * *
— Да, не ты один вынюхивал о моей семье, живя по-соседству!.. Отвечай, где ты держишь моего сына, ублюдок! Я видел, как рука этой женщины, у которой нервы сдали быстрее, чем я мог предположить, потянулась, чтобы изъять то, что было так явно спрятано у неё под футболкой — в том, что это был пистолет, я уже не сомневался. — Лори, что ты здесь делаешь?.. Но внезапно раздался громкий голос крёстного мальчишки, помешав ей — закончить начатое, а мне... Понятия не имею, что бы я стал делать, приставь она действительно пушку к моему лицу. Хотя годы спустя именно об этом я и буду сожалеть: что она этого не сделала. Возможно, я сумел бы использовать это в качестве защиты? Или, что лучше, она бы не справилась со своими чувствами и пристрелила меня к чертям собачьим?.. — Отойди от неё. — На минуточку, это всё ещё мой чёртов двор. Но, едва бросив на меня свой взгляд, «офицер Шейн», как его называли в участке, подошёл к матери Карла и, развернув её к себе, посмотрел ей в лицо взглядом, в котором я тут же уловил его желание быть в этой семье не только крёстным мальчишки. — Идём домой, — произнёс он негромко и повёл Лори Граймс, вмиг будто растерявшую весь свой запал и силы. Оставшись в своём дворе один, я тогда ещё не понимал, что, кроме опоры, эта женщина нашла в лице этого «друга семьи» ещё и того, кто способен был пойти ради неё на преступление...4
Наконец, зайдя в дом и, как и того хотел, оставшись наедине с собой, я почти сразу почувствовал внезапное и отчаянное желание оказаться среди людей. Таких, кто, как и в первый раз подобного судилища, верил бы в меня. Пусть эта вера длилась и не долго. « — Ниган, мы на твоей стороне, дружище! Что бы там не выдумала мамаша того паршивца, мы знаем, что ты ничего подобного никогда бы не совершил! Это же бред какой-то!» Я до сих пор помню (а, может быть, только теперь вспомнил это во всех деталях), в каком недоумении пребывал, когда впервые услышал то, в чём меня обвиняли. И только поддержка и такое же недоумение людей, с кем я общался, работал, кого любил — точно такая же реакция и вера в мою невиновность — всё это тогда помогло мне выстоять, вынести первую волну того шторма, что принёс с собой этот казавшийся мне тогда нелепым иск. Жаль только, что последующие волны — одну сильнее другой — я уже встречал один. Здесь же, в этой новой жизни, которую я так стремился начать вдали от мест, каждое из которых напоминало мне об унижении, через которое пришлось пройти… Здесь, как бы иронично это не звучало, был лишь один человек, который бы сумел поддержать меня. И я даже не знаю, что действительно более иронично из этого: что тот, чья вера мне была так нужна — всего лишь ребёнок? Или то, что этот ребёнок кем-то похищен, и в этом преступлении обвиняют именно меня? Открыв пиво, я уселся в кресло напротив рождественской ёлки, которую заставил меня установить и украсить Карл Граймс. Больше всего в этом деле мне не нравилось (помимо того, что я являлся подозреваемым) то, что похититель не связался с родителями мальчишки. Сам из дома этот ребёнок бы не ушёл: несмотря на недостаток внимания, он, как я успел понять, не принадлежал к типу бунтарей, готовых подобными выходками доказывать что-то своим родным. Нет, Карл Граймс нашёл, где восполнить недостаток желаемого внимания. Пускай я до сих пор и не понимал: почему я? Почему этот мальчишка для общения выбрал самого неподходящего человека? Уже много лет спустя я непрестанно буду думать о том, спасло бы Карла отсутствие нашего общения? Спасло бы этого ребёнка моё отсутствие в этом городе? Ведь, как мне станет понятнее позже, похититель не случайно остановил своё внимание на Граймсе: уж слишком хорошее прикрытие своего преступления он увидел — моё прошлое и моё общение с мальчишкой. Но даже поняв всё это, даже потеряв столько лет жизни, я с прискорбием осознаю и другое: вернись я назад, я бы выбрал этот же город, выбрал бы в очередной раз общение с соседским мальчиком. Потому что по какой-то неведомой причине и несмотря ни на что, Карл Граймс — лучшее, что случилось в моей жизни. Но такие мысли посетят меня лишь десятилетие спустя. Нехилый срок, как считаете? В тот же вечер, сидя в любимом кресле, я тешил себя надеждами не только на то, что Карл Граймс скоро найдётся, но и на то, что именно моя помощь и содействие помогут отыскать этого мальчишку. Я смог выстоять каждую из волн прошлого шторма, поэтому, наверное, и был уверен в таком же исходе теперь. Я почему-то забыл важную вещь: если даже друзья и близкие утратили ко мне своё доверие тогда, то какая надежда на это доверие со стороны родных Карла, двое из которых были копами, была у меня сейчас?.. « — Я… Ниган, я и ребята уже не знаем, чему верить… Ты же слышал показания это мальчишки и его матери? Зачем ему врать о таком? Зачем публично себя унижать себя в глазах окружающих? Он же не какой-то там… педик!» Вот только этот факт и не был никем учтён на том суде: на самом деле Дин Тейлор и был самым настоящим… геем. И, возможно, изначально сам не понимая, что делает, этот мальчишка устроил в итоге самый громкий камин-аут за всю историю если не штата, то целого города... Желая избавиться от вороха неприятных воспоминаний, я резко поднялся, и мой взгляд оказался напротив большого стеклянного ёлочного шара, в котором отразилось моё искаженное лицо и часть комнаты позади меня… Раньше я слабо верил, будто человек способен вспомнить что-либо, на что не обратил внимания прежде, стоит только какой-то мелочи попасться ему на глаза. Я не верил в такое до этого момента. Ведь смотря сейчас на своё отражение в ёлочном шаре, я вспомнил, как несколько недель назад моё внимание привлёк человек, замеченный мной на парковке. И готов поклясться, этого же человека я видел в отражении магазинных угловых зеркал, которые позволяют продавцам следить за покупателями. Которые позволили в тот день этому человеку тоже вести свою слежку. И в обоих случаях со мной рядом был Карл Граймс. Я и сам не заметил, как уже стоял в наспех надетой куртке на пороге семьи Граймс и настойчиво стучал в дверь, игнорируя кнопку звонка. И едва на пороге появился шериф Граймс, которого я надеялся не увидеть до следующего вызова на очередной допрос, я выпалил то, что готово было разорвать меня изнутри. Так бывает, когда находишь нечто важное, или когда делаешь гениальное открытие — ты скорее спешишь поделиться этим открытием с теми, кто по достоинству может это оценить. — Я знаю, кто похитил вашего сына!..