Семья

1

      — Я знаю, кто похитил вашего сына!       Я был дураком. Я был слеп. В своих попытках помочь отыскать мальчишку я не заметил очевидных вещей: семья Карла Граймса тоже была слепа в тех же самых попытках.       И это можно было бы считать нормальным, естественным, если бы только двое людей из этой семьи не являлись теми, кто должен мыслить здраво — полицейскими. Но они оба: и шериф-отец мальчишки, и его крёстный офицер-Шейн, от беспокойства и собственного бессилия никак не желали открыть глаза и оценить ситуацию здраво.       И, быть может, я непременно им посочувствовал. Сделал это в том случае, если бы не был тем единственным, кого они видели в окутавшей их тьме. Вот только я был не “светом в конце тоннеля”, а тем, кто, по их мнению, мог дать ответ на вопросы: где Карл Граймс? Жив ли он?       Да, на тот момент, стоя на пороге их большого дома, я ещё не подозревал, насколько эти люди были не только слепы, но и насколько безумным решениям они готовы поддаться, ради спасения мальчишки.       Я рассказал им про свои воспоминания, рассказал про свою уверенность, что за Карлом изначально и уже давно, велась слежка.       — Почему вы не упоминали об этом прежде?       — Я не обратил на это внимания прежде, потому что был уверен, что…       — Уверены в чём?       — Что это за мной наблюдают. Из-за моего прошлого я не могу избавиться от ощущения, будто на мне клеймо... Как бы это объяснить... Это словно быть обвинённым в краже в супермаркете: потом невольно будешь чувствовать на себе пристальные взгляды охранников, даже зная, что ты невиновен.       — А вы считаете себя невиновным?       Но даже в тот момент я не осознал до конца всю бессмысленность своих попыток помочь им. “Охранники из супермаркета" до сих пор были уверены, что инстинкт "воровать товары с полок" никуда у меня не делся.       Как и не осознавал я той опасности, которой подверг себя, придя к ним в дом. Не знаю, отчего я решил, будто бы во второй раз такой поступок приведёт к чему-то иному, а не к негативным последствиям. Наверное, некоторым людям, вроде меня, судьба будет преподавать один и тот же урок снова и снова, пока он не будет усвоен. Вот только суть своего нравоучения я смогу понять лишь через десяток долгих лет.       Два года назад       — Вы…       — Тебе не кажется, что нам надо поговорить, Тейлор?       — Вас не должно здесь быть!..       — О, тогда мы квиты, Тейлор, потому что, не поверишь, но и полицейских, что так любезно оказались сегодня на моём крыльце, тоже не должно было на нём быть.       — Милый, кто там?       — О, прекрасно, и твои родители дома? Ты сам напросился, Тейлор: родительское собрание так родительское собрание!       Но едва я вошёл в дом своего студента, как вдруг от внезапного удара у меня потемнело в глазах.       — Какого чёрта…       — Как ты смеешь, ублюдок! Как ты смеешь приходить в наш дом и приближаться к нашему мальчику?       — Ваш мальчик… — с трудом удерживая себя от того, чтобы не отобрать биту у хлипкого папаши Дина Тейлора и не показать этому придурку настоящий удар, я попытался успокоиться и донести суть дела до родителей этого проходимца, — Этот паршивец подал на меня иск! Что даёт мне право подать встречный: за клевету и за… какого чёрта вы вообще меня ударили? Я — преподаватель в школе у вашего сына и…       — Мы знаем кто ты! И это не Дин, а я подала на тебя в суд, мерзкий ты ублюдок!       Я смотрел на Тейлора, стоящего за спиной своей внушительных размеров матери, и отчётливо видел ужас в его глазах от понимания того, какая каша её стараниями заварилась.       — Тейлор… — но помимо этого я увидел и то, что этот мальчишка (уже к моему собственному ужасу) не собирается исправлять ситуацию. Что он, как и его мать, проглотившая вместе с отцом, эту наглую и отвратительную ложь, пойдёт до конца.

***

      — В этом что-то есть, — внезапно прозвучавший голос стоящего у стены крёстного мальчишки оторвал меня от раздумий о бессмысленности своего поступка, равно как и о бессмысленности своего желания помочь родным Карла его найти, — Лори, может, приготовишь нам всем пока кофе, а ты, Рик, пока покажешь альбом с фотографиями с разных городских праздников? Быть может, он кого-то узнает?       Тогда я не успел понять причин внезапного энтузиазма офицера Шейна Уолша, как и того, что с обработкой моих показаний этот энтузиазм никак не связан.       — Шейн, ты уверен, что это…       — А я пока я свяжусь по рации с участком, спрошу, в городе ли сейчас художник-криминалист. Мы должны обработать все версии, ведь так?       Я уже говорил о том, что я дурак? Так вот это определение не вполне ясно даёт понимание всей моей глупости, совершённой в тот поздний вечер. Говорят, утро вечера мудренее? Наверное, это верное выражение, ведь лишь на следующее утро я понял, куда привели меня попытки помочь.       Да, на следующее утро мне было официально предъявлено обвинение в похищении Карла Граймса. Улики прилагались.

2

      Казалось, я должен был быть готов. К офицерам на моём пороге с их “вы имеете право хранить молчание…” (что, к слову, мне и следовало бы делать несмотря ни на что!), к допросам, которые полностью сменили свою эмоциональную окраску, к адвокату, по лицу которого я видел, что он вынес мне приговор “виновен” прежде, чем это сделали бы присяжные…       Вот только если раньше, мысленно сравнивая эти оба “инцидента”, я испытывал чувство дежавю, то теперь, заняв место не просто подозреваемого, а обвиняемого в этом деле, я понял насколько ошибался, проводя аналогии двух этих катастроф.       Единственным по-настоящему похожим было лишь то, что в обоих случаях я знал, кем я являюсь — невиновным. Хотя и этому заявлению предстоит быть уничтожено теми волнами, который принёс с собой этот шторм.       Да, казалось, я должен был быть ко всему этому готов, вот только единственное, что я сделал, когда ни горизонта, ни окончания этого шторма не было видно... когда отчаяние захлёстывало такими волнами, что мне, даже ещё будучи на свободе, даже будучи человеком, на котором не висел приговор в страшном преступлении… Оказалось, что единственное, к чему я действительно был готов — это выполнить любые требования, пойти на любые условия, которые из удавки будто бы превратились в тот самый спасательный круг, который был способен удержать меня на плаву, а после — вытащить наружу.       Тогда ни я, ни мои обвинители, ни мой адвокат не знали, что давая мне возможность ухватиться за такое “спасение” как признание вины, я раз и навсегда отобрал у Карла Граймса не только е-г-о чёртов “спасательный круг”, но и даже саму надежду на то, что однажды хоть кто-то догадается всмотреться в синеву волн и увидеть, что “человек по-прежнему за бортом”. Что человек, которого действительно нужно спасать, всё ещё тонет, утягиваемый на дно тем, кто должен был занять моё место — настоящим преступником.

3

      — Убийца!       — Чёртов псих!       — Мудак!       — Верни ребёнка родителям!..       Наверное, именно Люсиль когда-то привила мне любовь к маленьким пригородам огромных мегаполисов, с их самобытностью, сплочённостью и, как она сама говорила, уютностью. Она называла такие места большими семьями со своими традициями и правилами. Семьями, в которых чья-то радость была одна на всех (хотя это я считал лицемерием), как и чьё-то горе всегда было одно на всех.       Люсиль умиляло соседское общение и гостеприимство и тот факт, что почти каждому есть дело до личной жизни другого. Да, Люсиль обожала крошечные городки. Говорила, что это самое лучшее в здешней жизни: случись что-то — все тут же об этом знают.       А знаете, что самое ужасное в жизни в таком городе? Да, верно, случись что-то — все тут же об этом знают.       Едва дверь машины, в которой меня везли к зданию суда, распахнулась, все мои мысли относительно последних дней, наполненных бесконечными допросами, попытками моего адвоката выстроить линию защиты и моими собственными мыслями о судьбе мальчишки, который всё ещё не был найден… Это всё в одно мгновение вытеснил гул собравшейся толпы, состоявшей по большей части из всевозможных репортёров и жителей города — людей же, которым необходимо было сдерживать эту толпу, было в разы меньше.       Реши в тот день хоть кто-то свершить надо мной самосуд, у него бы вышло провернуть всё это без особых проблем.       Два года назад       — Как часто и как много детей вы заставляли делать то, что описал в своём личном дневнике Дин Тейлор?       — Вы пережили в детстве нечто подобное? Кто подвергал Вас насилию? Отец? Тренер из школы? Ваш психотерапевт?       — Зачем в юности вы проходили курс психотерапии? У вас были наклонности к насилию уже в подростковом возрасте??       Но гул репортёрских вопросов, сыплющихся на меня со всех сторон, внезапно сперва перекрыл возглас:       — Мерзкий насильник!       После которого последовал оглушающих выстрел. Только вот меня лишил слуха и понимания того, что происходит, вовсе не он, а внезапная, разливающаяся по всему телу боль, от которой я не сразу обнаружил, что успел оказаться на земле, и что она уже, словно подношение или жертву, принимала мою льющуюся из раны кровь.       Стреляла мать одноклассника Дина Тейлора. Как выяснилось, она обнаружила, что её сын уже несколько лет подвергается сексуальному насилию. Вот только не сразу смогла понять и принять, что его мучителем на протяжении всех этих лет был не я, а его собственный отец...

***

      Да, реши в тот день хоть кто-то свершить самосуд надо мной, у него бы вышло провернуть всё это без особых проблем. Уже в последующие годы заключения в аду, я буду не раз прокручивать этот день в своей памяти, сетуя на то, что никто так и не решился меня убить или покалечить — сделать со мной что угодно, лишь бы я не находился з д е с ь.       И первый, кому бы я предоставил шанс “бросить камень”, был бы я сам.       Есть такое выражение “благими намерениями вымощена дорога в ад”. Сейчас я бы взял все свои благие намерения, что наполнили меня в тот день, и запихнул бы их кому-нибудь… Хотя, живя в постоянном напряжении и страхе долгие годы, я могу понять свой поступок, который и привёл меня сюда, в этот ад. Страх способен делать с людьми немыслимые вещи. Жаль, наверное, только, что в тот день страх за мальчишку оказался сильнее страха за собственную жизнь.       — Вы точно уверены?.. — мой адвокат смотрел на меня с большим сомнением, когда я шепотом сообщил ему, что мне нужно сделать заявление, — Ваша очередь ещё не настала… Мы же репетировали…       — Да, мне нужно кое-что сказать.       — Дамы и господа, ваша честь, у моего подзащитного есть желание высказаться прежде, чем мы начнём допрос свидетелей.       — Принимается.       Бывают в жизни моменты, когда время замедляется. Моменты, когда ты внезапно отчётливо можешь видеть происходящее со стороны, видеть со стороны себя. Быть может, это наши призраки из будущего? Те самые мы, которые раз за разом вспоминают один и тот же момент, который привёл всю жизнь к катастрофе? А ведь именно это я тогда и делал. Я видел, как я поднялся со скамьи, как зашевелились мои губы, как мои слова одно за другим и секунда за секундой вызывали у всех присутствующих шок.       Да, я видел, как собственноручно разрушал свою жизнь, но тогда мне это казалось единственно верным решением.       — Я виновен. Двадцать шестого декабря я похитил Карла Граймса и нанёс ему травмы несовместимые с жизнью.

4

      — Вот бы было здорово, да, мам?       — Если ты сейчас о том, что было бы здорово не делать уроки, то даже не начинай, милый: каникулы вовсе не означают, что нужно целыми днями прохлаждаться…       — Да, нет же, уроки я уже сделал… Я про карту Мародеров! Было бы здорово иметь такую же!       — Что за карта мародеров??       — Ты, что, пап, с необитаемого острова?       — С острова под названием “работа-работа-работа”, да, Рик?       — И я несомненно буду возвращаться с него чаще, когда кое-кто не будет днями напролёт мечтать об довольно-таки обитаемых островах с одним общим названием “отпуск-отпуск-отпуск”... Так что за карта и почему её было бы здорово иметь?       — Она показывает местоположение любого человека! Например, ты бы мог запросто находить с помощью неё преступников!..       — Знал бы всегда, где твоя мама! А что отличная штука! Но самое главное, я всегда бы знал, где ты.       — Может, попросить Нигана сделать такую карту?       — Нигана?       — Это наш сосед, Рик. Карл на днях разговаривал с ним.       — Раньше он собирал модели кораблей в бутылках, а теперь делает всякие карты, потому что любому кораблю нужны координаты для путешествия…       — Это он так сказал? Как… по-философски. Знаешь, думаю… Думаю, тебе не стоит больше с ним общаться, хорошо?       — Почему?       — Ну, мы его пока не знаем, он человек новый…       — Но как же мы его узнаем, если не будем с ним общаться?..       — Вот знаешь… Для того, чтобы общаться с человеком, к нему нужно тоже иметь… карту. Чтобы знать, о чем говорить, что может его расстроить. Давай, сделаем так. Я на своей работе составлю такую карту на этого… Нигана, а уже с помощью неё мы с ним и познакомимся, идёт?       — Ладно…       — Ну, тогда иди, делай уроки…       — Но я… Хорошо.       — Ты что-то знаешь о нём? Об этом Нигане?       — Нет, просто видел его и… Он не особо вызывает доверия. Завтра проверю его, если будет время.       — Завтра же ровно год, как пропал сын Питерсенов?..       — Да... В таком случае, как у них действительно понадобилась бы эта карта разбойников.       — Мародеров.       — Ага, она самая...       — Ты сделал всё, что мог, Рик.       — Да. Но... Но, будь это Карл... Я бы не сдался. А значит, что и в их случае, Лори, я сделал недостаточно.

***

      — Сегодня мы собрались здесь с вами, чтобы проститься с сыном достопочтенной семьи Граймс, Карлом Джереми Граймсом. Особо горько, когда из жизни уходят столь молодые, уходят не по своему желанию...       Все, кто бывал на похоронах, знает: на самом деле, слушая всю эту чушь про небеса, мир, с которым должна упокоиться душа... на самом деле люди, которых ты раньше едва знал, притворяются — вынуждены это делать — что они понимают твое горе, что они, в случае чего, готовы несомненно прийти к тебе на помощь и разделить твою ношу. Не знаю, где больше звучит лживых слов: на праздниках или поминальных службах?       Нельзя сказать, что служба была такой уж особенной, или угощения — после. Поверь, я бывал на многих, и это не верх изящества. Драка над гробом тоже не украсила это мероприятие. Хотя зевакам будет что рассказать по возвращении домой. Но всё же похороны были... имели свою изюминку. Учитывая, что каждый знал, что гроб, на который они кладут цветы, а после — швыряют комья земли — пуст. Звук от удара был особенно жутким. Бам, бам, бам! В какой-то момент я даже поморщился — уж слишком оглушающе.       Но в этот холодный и ветряный день всё же был закопан в землю не пустой гроб.       — Знаешь, что там было, а? Вместо твоего маленького тельца? Надежда, друг мой. Запомни этот день. Ведь сегодня умерла твоя надежда. Поэтому, будь добр: прекрати орать и хныкать, что твой дорогой отец тебя найдет! Я принес ещё одно одеяло. Ведь, как я и сказал: на улице сегодня холодно.