1
Карл не хотел просыпаться. Он чувствовал это отчаянное нежелание даже во сне, который состоял лишь из одной тьмы. Карл надеялся заблудиться, потеряться в ней навсегда — сделать это так же, как остатки его надежды в тот момент, когда сильный удар по голове настиг его в том месте, где Карл за бесконечно долгое время наконец почувствовал себя в безопасности. И, падая на землю у крыльца родного дома, Карл совершенно точно понял: когда наступит пробуждение, он больше не сможет подняться, поэтому Карлу очень хотелось, чтобы это пробуждение не наступало и вовсе. Карла даже не удивлял тот факт, что его мучитель, решив сыграть с ним такую штуку — свою очередную психологическую игру — не побоялся привезти его прямо к дому. Видимо, знал, что дом в это время пуст? Или просто рассчитывал на удачу? Карлу было всё равно, он давно уже бросил попытки разобраться и понять этого человека. Потому что никакого человека и не было, ведь так? Единственное, что Карла удивило, прежде чем его сознание погрузилось во тьму — он был готов поклясться, что на мгновение увидел ангела рядом с собой. Наверное, именно это и вызывало уже другое удивление, граничащее со страшным разочарованием, стоило Карлу начать приходить в себя: он не умер. Он до сих пор жив. Но эти мысли и чувства были настолько малодушными на фоне всех данных себе обещаний не сдаваться, что Карл от злости на себя всё же распахнул глаза. Сделал это так резко, что тут же вынужден был сомкнуть их снова: слишком много света, слишком много белого, слишком много… свободы и совершенно не давящей тишины подвала. И, стоило Карлу об этом подумать, как место, где он находился, тут же наполнилось шумом приближающихся ног, взволнованных голосов… И всё это был не просто шум. Это были звуки самой настоящей надежды, самого настоящего спасения.2
— Я очень плохо поступила, офицер. Небольшой, но обжигающий глоток кофе застрял у офицера Дженсена в горле и вынудил начать кашлять. Хорошо — не смеяться, потому что это был первый позыв, возникший в тот момент, когда дочь Рика Граймса, обычно весёлая и болтливая, сперва молчала всю дорогу до участка, а теперь заговорила настолько серьёзно, будто подвела весь мир и готова была сейчас в этом сознаться. — О чём это ты, Джуд? — Это я виновата в том, что случилось с папиным сыном, с моим братом, с Карлом. Офицер видел проявляющееся нетерпение на лице этой девочки, вынужденной объяснять, кого именно она имеет в виду. Ведь на какое-то мгновение он действительно ухватился за произнесенные слова, как за новую возможную зацепку. Рик Граймс этого не знал, но, наверное, каждый в участке — из тех, кто работал здесь семь лет назад — невольно, работая над тем или иным делом, выезжая на те или иные места преступлений, тоже искал его сына. Искал зацепки, кусочки пазла к той головоломке, которая полностью увлекла за собой их товарища, Рика Граймса. Да, его горе и мания поисков в какой-то мере охватила и каждого из них. Пусть они и не отрицали вину того, кто сидел теперь в тюрьме за убийство мальчишки, но тело… Как минимум, тело своего сына Рик Граймс заслуживал найти и похоронить. Сделать это по-настоящему. Пусть и причины убийства этого ребёнка сукин сын никогда бы не озвучил. Джеред пытался помочь и здесь… Даже несколько раз обращался к своим не самым приятным связям, что имелись у него в тюрьме — всё тщетно. Хотя офицер был уверен, люди в том месте имеют достаточное количество опыта и нездорового воображения, чтобы выпытать у кого угодно что угодно. Но этот ублюдок на протяжении стольких лет не желал ничего говорить — напротив, он даже в какой-то момент начал отрицать свою вину!... Этот ублюдок… — Чёрт возьми!.. — поставив на стол кофе, чуть было не опрокинув его содержимое на заваленный бумагами стол, офицер бросился к служебному телефону. — Подожди, малышка, мне надо сделать очень важный звонок!.. Скушай пока пончик!.. — Нельзя есть столько углеводов натощак. — Да-да, папе мы ничего не скажем!.. «Твоему папе будет не до углеводов, когда вместе с радостью от того, что его сын нашёлся, на него упадёт куча исков от человека, который, похоже, просидел в тюрьме семь лет просто так, будучи действительно невиновным», — добавил про себя офицер Джеред, торопливо набирая номер своего человека из окружной тюрьмы...* * *
— Это правда, что этот взрослый мальчик — твой сын? Тот самый, которого ты всегда уезжал искать? Карл? Это он, да, пап? Вопрос сидящей рядом дочери не сразу сумел пробиться в сознание Рика. «Приезжай быстрее, Рик… Он ещё не приходил в сознание… Мы сразу отправили его в больницу… Анализ ДНК уже делают, но клянусь Господом, Рик… Это он, это твой мальчик». Рик не знал, благодарить ли судьбу за столь дружный и сплочённый коллектив, который, хоть и не участвовал после похорон в поисках Карла, но ни разу никто из его ребят в участке не сказал и слова против его частых просьб проверить ту или иную зацепку, провести те или иные анализы. И вот сегодня в голосе звонившего офицера Рик отчётливо слышал радость, будто Рик всё это время был игроком, участвующим в сложном и почти невыполнимом испытании, и вот сегодня не только он мог получить долгожданный «приз», но и те немногие зрители, столько лет следившие за его, казалось бы, бессмысленным забегом. Вот только Рик не чувствовал себя победителем, не чувствовал, что забег окончен. И не только потому, что его сын нашёл дорогу домой сам. В голове всё ещё звучали слова офицера: «Он в плохом состоянии, множественные кровоподтеки, и это только на видимых местах…» Рик не хотел пока об этом думать: единственное, что сейчас ему было нужно — это убедиться наверняка, собственными глазами увидеть своего ребёнка; убедиться в том, что всё это не очередная надежда, которая с грохотом разобьётся на куски, как делала это уже столько раз и столько лет подряд. Да, сейчас Рику нужно было именно это — подтверждение. — Да, милая, я очень хочу, чтобы офицер Дженсен оказался прав. — Это значит, что теперь всё будет хорошо? Рик тогда не понял, что именно имела в виду его семилетняя дочь под словом «хорошо»: тот факт ли, что он больше не будет внезапно уезжать, когда мама должна привезти её на выходные? Или что он перестанет просыпаться среди ночи и почти до утра сидеть над делом на кухне? Или что они внезапно смогут стать одной большой семьёй и жить вместе? Рик не знал, что Джудит имеет в виду, потому что сейчас всё сильнее чувствовал одну единственную вещь, одну истину, которая растекалась по всему его существу: ублюдок, отнявший у него сына на целых семь лет, не останется безнаказанным. Рика даже испугало, насколько тёмным, насколько кровожадным было это ощущение, но, посмотрев на дочь и приободряюще ей улыбнувшись, Рик сказал ей то, что она хотела сейчас услышать, какой бы подтекст у её вопроса ни был: — Да, милая, теперь всё будет хорошо.3
— Шериф! Нужно поговорить!.. — Если только это важнее моего найденного сына, а, если нет — позже! — Но результаты ещё не готовы!.. — Мне не нужны результаты какого-то анализа ДНК, чтобы понять, мой это ребёнок или нет! — Вот именно, если он действительно ваш, шериф, то вам нужно выслушать меня прежде, чем вламываться к нему в палату, тем более с маленькой дочерью! — Хорошо, наверное, вы правы. — Рик опустил на пол Джудит. — Милая, составишь ненадолго доктору компанию? Рик не знал, как у него получалось держать себя в руках, ведь единственное, чего ему сейчас по-настоящему хотелось сделать — это найти нужную палату и незамедлительно оказаться внутри. Но доктор Хенрикс был прав: брать с собой Джудит — не самая лучшая идея. И не только потому, что Джудит может испугаться (хотя, надо признать, эта девочка растёт исключительно бесстрашной) или потому, что Карла может поставить в тупик или, ещё хуже — расстроить, тот факт, что у него есть сестра; что родители продолжили жить без него дальше. Это, конечно, были весомые причины, но на самом деле всё было в том, что Рик хотел увидеть этого найденного ребёнка первым. Ведь больше всего Рик боялся травмировать самого себя, как бы эгоистично это не звучало. Рик боялся, что этот мальчик может оказаться обычным бродяжкой, каких порою заносит с трассы в их тихий город. Рик боялся, что крушение очередной надежды сломит его настолько сильно, что он не сможет держать себя в руках при своей дочери, которой он и так уже слишком задолжал «нормального» папу. Но Рик и представить себе не мог, что он сам способен послужить причиной крушения не просто чьих-то надежд и ожиданий, а надежд и ожиданий своего собственного сына. — Стойте... А что здесь делают?.. — Рик только сейчас заметил в коридоре нескольких офицеров, но не из его участка. — Ох, нет, к мальчику полиция ещё не приезжала. Как я уже сказал, мы ждём результаты анализов... — Тогда что здесь делают эти парни? — Охраняют заключённого, которого привезли несколько часов назад. — Насколько мне известно, при тюрьме есть госпиталь. — Что я мог им сказать? — Я разберусь. Здесь не место заключённым. — А вот на вашем месте, шериф, я бы не торопился и с этим: как я уже сказал, надо дождаться результатов анализов. Возможно, заключённый в той палате таковым и не окажется. — Я не пон... Ниган? В той палате Ниган? — Попытка самоубийства.* * *
Это было похоже на сон. Именно так Карл и воспринимал происходящее вокруг него. Словно со стороны он наблюдал за людьми в светлых одеждах. Словно через плотное стекло слышал их голоса, звуки приборов и собственные ответы на их тщательно формулируемые вопросы. Карл был словно в коконе, словно в одной из тех бутылок с кораблями, куда с таким трудом себя однажды поместил — иначе происходящее с ним все эти годы непременно бы его уничтожило. Но теперь этот кокон лишь мешал. Был преградой между ним и тем миром, о котором Карл мечтал все эти годы — миром свободы, миром, где он живёт с родителями в их уютном доме; миром, где через дорогу… Мысль оборвалась, стоило только громким голосам из коридора проникнуть в палату. Карл резко сел на постели и, даже не поморщившись, выдернул тонкие трубки стоящих рядом капельниц. Карл просто не мог больше оставаться на месте, ведь один из этих звучащих в коридоре голосов он мечтал услышать целых семь лет. Мечтал снова услышать сказки на ночь, рассказанные этим голосом. Мечтал, что обладатель этого голоса и этих историй о героически раскрытых преступлениях и поимках злодеев обязательно, пусть не сегодня, но завтра, непременно его найдёт и уничтожит монстра, державшего его в плену. Карл мечтал быть частью одной из сказок, где есть тот самый счастливый конец, какой был в каждой из папиных историй на ночь. А лучше всего — частью той истории, где с ним ничего такого не происходило и вовсе… Но Карл больше не позволял мыслям на тему «если бы да кабы» снова поглотить его. Прикоснувшись к ручке двери и потянув её на себя, Карл полностью отдался другому чувству — ожиданию. Ожиданию, что его «кокон», что его давно уже ставшее тесным убежище исчезнет. Потому что Карл не хотел видеть встречу с родителями со стороны — Карл всем сердцем желал быть полноценной её частью. И, оказавшись в коридоре, Карл застыл на месте, совершенно не чувствуя в себе сил пошевелиться: его отец стоял меньше чем в десяти метрах от него… Рядом с отцом был кто-то ещё, но всё внимание Карла было приковано лишь к лицу отца, и лишь где-то на фоне — к отсутствию рядом с ним мамы. — Пап... Карл видел, как отец приложил к губам руку, как задрожали его плечи, как он переступил с ноги на ногу, словно так же, как и сам Карл, пытаясь избавиться от оцепенения, чтобы дать себе поверить, что всё это происходит на самом деле. А уже в следующую секунду отец бежал навстречу. Карл видел, как руки отца раскрывают для него такие родные объятия, от желания снова ощутить которые Карл даже не почувствовал, как по его щекам начали катиться слёзы, и как его так долго и тщательно выстраиваемый за эти годы «кокон» разбивается на тысячи осколков, отпуская наконец Карла в ту реальность, которую он столько лет и так отчаянно желал. Отцовские объятия сомкнулись, делая это точно так же, как делали в детстве, и от которых Карл так часто смеялся. Карл чувствовал, как отец уткнулся ему в шею, как пальцы зарылись в его волосы, а после Карл услышал собственный крик. Вот только уже не со стороны. Потому что никакой иной стороны и никакого плотного стекла, разделяющего эти стороны, не было. Карл был в той реальности, где хотел быть, которую хотел чувствовать. Его «кокон» действительно разбился. Вот только вместе с ним разбились и все защитные уловки и механизмы. Остались только страх и память о страшных событиях. Страх прикосновений и память о том, что каждое из них непременно приносит с собой боль.* * *
— Папа… — эхом отдавалось внутри. Сделало это настолько гулко, что заставило плечи Рика не единожды содрогнуться. Что заставило только сейчас осознать, насколько пусто было внутри все эти бесконечные годы. «Папа…» Голос сына стучал в висках, разносился по всему телу, занял собою всё пространство, время и расстояние, которое сокращалось, как казалось Рику, недостаточно быстро. «Папа…» Голос Карла согревал, окутывал Рика объятиями надежды. Так же крепко, как и он сам сейчас обнимал своего сына. Вот только уже в следующее мгновение такое долгожданное и возвращающее на свои места «папа» погрязло, потонуло, разлетелось вдребезги в крике, который вырвался из его сына. Так внезапно, что Рик даже не сразу сумел понять, что этот звук действительно принадлежит Карлу. Но он принадлежал. Потому что вслед за ним последовали внезапные попытки вырваться из объятий, в ходе которых его сын оказался на полу, оказался сидеть у стены, прижимая колени к груди, часто дыша и глядя так… Взгляд Карла был таким, словно он не только впервые видит его, а словно в любой момент Карл ожидает нападения от каждого из присутствующих здесь. Даже со стороны собственного отца.4
— Афенфосмофобия? — Паническая боязнь прикосновений… По долгу службы Рику приходилось несколько раз сталкиваться с таким явлением. Рик помнил, как вели себя жертвы тех или иных происшествий: будь то пребывание в заложниках у преступников или в заложниках у самых разных обстоятельств. Помнил, как однажды с напарником освобождал этих людей от их мучителей, но эти жертвы реагировали агрессивно, никак не могли понять, что их спасают, и что всё, наконец, закончилось. Да, Рику приходилось сталкиваться с подобным явлением, но он никогда, даже в самом страшном сне, не мог представить, что когда-нибудь его сын проявит такую же реакцию и на него самого. Хотя то, что дальше рассказал ему лечащий врач о состоянии Карла: о том, какие у него травы, и через что его сын теоретически (ещё не были готовы все результаты) прошёл… В эту секунду Рик понял одну страшную вещь: всё это время у него было очень плохое представление о ночных кошмарах.* * *
Карл сидел на постели и совершенно не понимал, что с ним происходит. Откуда внезапно появилось столько чувств, столько мыслей и столько болезненных ощущений. Почему всё это накрыло его именно сейчас, когда почти всё, о чём он мечтал, исполнилось? Дверь едва различимо скрипнула, но этого вполне хватило, чтобы вздрогнуть. — Карл… — Отец зашёл в палату, и Карл едва сумел подавить в себе желание одновременно и извиниться, и сильнее вжаться в спинку кровати. — Ты только что к нам вернулся… Ты многое перенёс… — При этих словах Карл увидел, как отец на секунду отвёл взгляд в сторону, словно пытаясь что-то спрятать. — Но я… Сейчас сюда приедет детектив из округа... Но я должен знать уже сейчас… Просто скажи, ты знаешь того, кто… Ты хорошо его запомнил? Кто похитил тебя в тот день? Даже проведя столько лет вне цивилизации, Карл знал, что миру его спокойствия (о своих приступах и панических состояниях Карл старался думать как можно меньше) очень скоро предстоит новое испытание. И Карл не знал, сможет ли он выдержать его, сможет ли снова вернуться в каждый из проведённых взаперти дней. Карл понимал: ему придётся отвечать на вопросы о случившемся. Но ответа, который Карл сейчас собирался дать отцу, им явно будет недостаточно. — Я не знаю, пап. Прости...* * *
Рик говорил по телефону, когда двери лифта открылись, и к ним тут же бросилась Джудит, заставив Рика невольно ощутить укол совести: его дочь никогда не проявляла подобной сентиментальности, и тот факт, что, едва завидев человека, вышедшего из лифта, она побежала ему навстречу, говорил лишь о том, насколько сильно Джудит чувствовала сейчас себя… потерянной. О том же, что она может чувствовать себя ещё и лишней, Рику думать не хотелось. Не хотелось добавлять ещё один пазл к общей картине — тот самый, что причинял ему боль. — Редж… Подожди минутку. — Рик отнял от уха телефон. — Привет, дружище. Это было странно, но, казалось, будто между ними ничего и никогда не менялось. А может, как и Джудит, Рик чувствовал себя настолько потерянным, что готов был напрочь забыть прошлые обиды, лишь бы его с Шейном некогда крепкая дружба помогла перенести всё происходящее сейчас. И Рик протянул Шейну ладонь, а после — был заключён другом в крепкое объятие, которое сейчас словно разделяло между ними это состояние радости, неверия и злости за причинённую Карлу боль на двоих. От этого действительно было легче. — Это он, Рик? Это действительно наш Карл? — Как раз пытаюсь уговорить Реджа поставить анализ ДНК Карла вне очереди. Но это он, Шейн, это он. — Ты говорил с ним? Уже известно, кто это сделал? Как он сбежал? — Сегодня должны прислать детектива. Но Карл не сам пришёл к нашему дому, его сюда привезли. Его отпустили. — Отпустили… — повторил Шейн, словно это слово казалось ему незнакомым. — Я не могу вести это дело из-за… — Из-за собственного интереса. «И не могу слышать всё то, что может рассказать мне мой ребёнок, который меня, ко всему прочему, ещё и боится». Рик всё понимал, но при этом был уверен, что взгляд, которым на него смотрел его сын… Этот взгляд будет ещё долго преследовать его во снах. И в этих же снах к страху в этом взгляде, Рик был уверен, добавится ещё и обвинение. Ведь Рик был отцом, который так и не смог отыскать своего сына. — А насчёт детектива... Я приехал не только из-за Карла. То есть, не только потому, что он — мой любимый крестник. Меня назначили вести это дело, Рик. Мы поймаем этого, гада! И в эту секунду Рик окончательно убедился в том, что прошедшие годы и всё произошедшее ничего не значит. Их с Шейном дружба сейчас казалась не просто непобедимой и способной помочь Рику устоять во всём этом безумии — их дружба была тем самым необходимым пазлом, который составлял уже совсем иную картину — грядущую месть. Да, они найдут и прищучат этого гада!* * *
Пребывая в раздумьях и ожидании новых допросов, Карл так устал, что даже не заметил, как уснул... Он стоял у дороги, возле своего дома и смотрел на человека напротив: Ниган вынимал из почтового ящика какие-то письма, бумаги. Карл смотрел на него и не мог проронить ни слова. Поэтому первым заговорил сам Ниган, когда увидел его: — Привет! — махнул он стопкой корреспонденции. — Привет... — неуверенно произнёс Карл, глядя на Нигана так, словно одновременно пытался найти в нём своего старого друга и понять, что именно за человек стоит перед ним. — Помнишь меня? Карл хотел было что-то сказать, хотел вложить в свой голос нечто такое, что дало бы Нигану понять: ничего не изменилось. Ведь Карлу этого очень хотелось. Но Ниган его опередил: — Это я тебя убил, пацан. Слышишь? Это я тебя убил.