1
— Помнишь меня? Это я тебя убил. Эта фраза прозвучала ещё несколько раз, прежде чем Карл смог проснуться. В палате было сейчас пусто, и Карла радовала возможность не контактировать с врачами и полицией (последней, как успел понять Карл, всё ещё были нужны результаты анализа ДНК), но, проснувшись, Карл ощутил и разочарование: в обрывках его сновидений он видел маму. Поэтому отчего-то был уверен, что, как только откроет глаза, первое, что увидит у своей постели, будет именно она. Отец сказал, что мама сейчас в Австралии; что у неё свой бизнес, и она обязательно прилетит на ближайшем рейсе. О том же, почему мама не может хотя бы позвонить и поговорить с ним, своим сыном, Карл предпочитал не думать и не спрашивать, словно боялся, что отец ему врёт, и на самом деле случилось нечто ужасное… Желая поскорее избавиться от неприятных, тошнотворных мыслей, Карл выбрался из постели, и, выглянув в коридор, увидел, как стоявший недалеко от его палаты полицейский, закончив говорить по телефону, направился в сторону выхода. Карл не знал, что заставило его выйти в коридор (хотя и отец, и врач просили его этого не делать в одиночку). Карл не знал, что вело его, но, преодолев расстояние в десяток метров, он толкнул дверь, в которую перед тем, как уйти, заглянул напоследок полицейский. И увидев того, кто лежал на больничной койке, Карл замер на пороге: о том, что буквально в соседней палате лежит Ниган, Карлу никто не сказал. Хотя (и Карл тут же ощутил острейший укол совести) он и сам ни разу не спросил ни у кого об этом человеке; не потребовал немедленного его освобождения. Да, Карл знал, что именно Нигана обвинили в его похищении: мучитель Карла однажды сообщил ему эту новость, а через несколько дней, будто в подтверждение своих слов, принёс и газету с большой фотографией Нигана. Там же была и информация о его, Карла, похоронах. Его похититель явно желал, чтобы Карл в тот день раз и навсегда потерял надежду и желание сопротивляться. Вот только именно этой статьёй, где на одном фото Нигана вели в наручниках, а на другом — мама плакала, а отец был сам на себя не похож… Карл жил ради них. Жил ради момента однажды сбежать и сделать так, чтобы никто больше из-за него не страдал, чтобы жизнь каждого на тех фотографиях наладилась с его возвращением. Вспоминая сейчас начало своего пребывания в аду, Карл и не заметил, как подошёл к постели, на которой лежал Ниган. И от вида этого человека Карл с трудом удержал испуганный резкий вздох: помимо ссадин на лице, этот некогда человек казался даже во сне невероятно уставшим, некогда чёрные волосы частично поседели, морщин на лице стало больше, а само лицо было невероятно худым... Карл одновременно испытал тошноту и жгучее желание прикоснуться к этому лицу, улыбка на котором вечность назад так часто радовала и самого Карла. За всеми этими размышлениями Карл и не заметил, что от воспоминаний с каждой секундой к нему начала подкатывала волна паники, страха; как сердце начало биться, словно сумасшедшее. Карл начал задыхаться. Ведь ощущение, что вот он моргнёт — и снова вмиг окажется рядом со своим похитителем, отчего-то стало настолько сильным, что Карл едва преодолел желание опуститься на пол и забиться в угол, прижаться к стене и ждать, пока отец найдет его. Но вместо этого Карл схватился за поручень кровати и лишь сейчас заметил металлический браслет наручников, второй «конец» которого был пристёгнут к перебинтованному запястью Нигана. И от вида этого «устройства», которое Карл был вынужден надевать снова и снова, когда его мучитель спускался к нему в подвал… Карлу на мгновение показалось, что он даже слышит его шаги, его дыхание. При этом, Карл никак не мог заставить себя уйти или хотя бы оторвать от лица Нигана свой взгляд. — Карл? Что ты здесь делаешь? — раздавшийся позади голос заставил вздрогнуть и обернуться на до боли знакомый и родной голос. — Шейн!.. — Привет, дружок!* * *
— Привет... Карл сидел в палате в ожидании, когда уже официально к нему придёт его крёстный Шейн, которого, как тот сказал, и назначили искать похитителя. Карл не был против. Более того, его даже несколько смущала необходимость говорить обо всём случившемся с отцом. Который в данный момент был занят уговорами «лучшего в городе» (как сказал папа) детского психотерапевта вести терапию. Карл слышал о таких врачах только в кино и от мамы, которая порой то и дело уповала на то, что «ей срочно нужен психолог!» Поэтому Карла немного пугала необходимость несколько раз в неделю проводить по часу с незнакомым человеком. Но эти размышления были прерваны прозвучавшим тонким голосом, обернувшись на который Карл увидел, как в приоткрытую дверь заглядывает девочка лет семи на вид. У Карла как-то была такая подружка из соседского дома. Карлу было тогда шесть с половиной, и он жутко комплексовал по этому поводу. Кому понравится быть малявкой в компании? — Привет... — так же робко произнёс Карл, пытаясь понять, где он уже видел эту девочку. Как и пытаясь привыкнуть к тому, что, несмотря бесконечную протяжённость ада в плену, он теперь почти что взрослый. Эта девочка, наверняка, видит его таковым. — Я Джудит. — А я… — Да, знаю, ты Карл. Ты здесь, вроде как, из-за меня. — Из-за тебя? — Ну-у-у… На самом деле об этом никто не знает... — О чём? — Я никому не сказала, потому что поступила неправильно и боялась, что папа разозлится... — Так. Стоп-стоп-стоп, — Карл попытался прервать поток слов девочки, которая с каждым словом, казалась, всё больше и больше нервничала (если не готова была расплакаться). — Давай по порядку, хорошо? — Это я ударила тебя, когда ты сидел на крыльце. Я не знала, что это… Ты. Ну, может, я бы и догадалась, я, знаешь ли, очень не глупая и лучшая ученица в любой школе! Но твои волосы… Они слишком длинные, а одежда — слишком грязная, и ты... Ты был не такой большой на тех фотографиях, что стоят у тебя в комнате на полке… И… И вот теперь Карл понял, почему эта девочка показалась ему знакомой. Её лицо он видел прежде, чем потерять сознание у дома! Вот только Карл не мог сейчас понять уже другую вещь: — А что ты вообще делала у меня дома? — Ой! — Ой? — Папа меня убьёт!.. — Ты — моя сестра, — вырвалось у Карла прежде, чем он успел обдумать эту мысль и отсечь её. — Ты сильно расстроен? Клянусь, я ничего не трогала в твоей комнате... Совершенно не понимая, как ему реагировать на эту новость, но отчего-то не желая расстраивать эту девочку... свою сестру какой-либо негативной реакцией, Карл увидел на её запястье браслет, и хотя ему не было особенно интересно, он спросил: — Что это у тебя? Лишь бы не молчать. Ведь в тишине в его голове непременно начали бы появляться нежеланные, приносящие возможную боль мысли. — Я ходила на айкидо для детей. Хотя мне не нравится, что если говорится «для детей», то это что-то не серьёзное. Ведь это очень серьезно: уметь постоять за себя. — Не представляешь как... — произнёс Карл, слыша в коридоре приближающиеся к палате голоса и готовясь к последствиям того, что когда-то он сам не сумел за себя постоять. Карл не был уверен, что готов к расспросам полиции, к воскрешению всех тех воспоминаний и событий, о которых он мечтал забыть так же сильно, как и вернуться к родителям. Но, наверное, нельзя получить всё, да?2
— А это… Это точно он? Ведь прошло… Господи, ведь прошло столько лет… Ты уверен, что этот мальчик действительно..? Этот вопрос до сих пор звучал у Лори в ушах — та интонация, которой он был произнесён: она словно надеялась услышать отрицательный ответ на том конце провода. Она словно надеялась, что Рик хлопнет себя по лбу, извинится и скажет, что ошибся номером, ошибся делом, работая допоздна. Лори словно надеялась, что всё произнесённое им никак не повлияет на её жизнь. Вот только смогла бы Лори положить трубку и вернуться к своим делам? Действительно было легче, получи она отрицательный ответ на вопрос: «это правда, что найденный парнишка мой сын»? Да, утренний разговор преследовал Лори с самого утра, не отступая ни на секунду, потому что в глубине души Лори боялась того факта, что она действительно смогла бы вернуться к своим делам и забыть этот чёртов разговор; что снова смогла бы жить дальше, как и сделала семь лет назад. Семь лет назад... — Ты не можешь, Лори… Ты не можешь просто вот так взять и уехать. — Нет, это ты не можешь, Рик! Не можешь и не имеешь права заставлять меня тонуть вместе с тобой! Я задыхаюсь от этой скорби, от этой потери, мне кажется, ещё чуть чуть, и я начну сходить от неё с ума, Рик! — Так тебе и не нужно, Лори! Тебе не нужно тонуть в скорби, потому что наш сын жив! И я найду, я найду его, обещаю, мне просто нужно, чтобы ты была рядом и верила… — Верила? Цеплялась за соломинки? Вздрагивала от каждого телефонного звонка, от каждой появившейся надежды, а потом снова и снова умирала вместе с ней? Так ты хочешь жить дальше, Рик? — Я просто… Я просто не хочу жить дальше без нашего сына, делая вид, что его и не существовало и вовсе. Рик никогда не поднимал на неё руку. Но в тот момент сказанные им слова были той самой болезненной пощёчиной, след от которой Лори на протяжении семи лет ежедневно видела в зеркале. Но именно это первое «рукоприкладство» со стороны некогда такого любимого человека и стало причиной, по которой Лори Граймс поклялась себе больше никогда не возвращаться в этот город, в этот дом, видеть этого человека. Переступая в тот вечер порог их дома, в котором некогда жила самая обычная семья, Лори ещё не знала, что судьба подарила ей второй шанс. А может, Джудит была наказанием в виде вечного напоминания о первом ребёнке, которого она так спешно хотела забыть?***
Уже битый час Лори ехала по шоссе в аэропорт, но делала это не так быстро, как могла бы. Рик всегда делал ей замечания, но чаще всего — не пускал за руль и вовсе: он знал, Лори вполне может пренебречь парой знаков, а то и вовсе проскочить на красный. И Лори не знала, было ли дело в том, что Рик — коп, или этот человек просто родился святым? Наверное, поэтому Лори и не находила в себе сил спешить: давить на газ сильнее, не притормаживать на безлюдных участках дороги... Она словно ехала туда, где совершенно недостойна была находиться. Лори боялась позволить себе радоваться, не давала почувствовать себе лёгкость на сердце от мысли, что её ребёнок нашёлся, что он жив… Лори даже не заметила, как в какой-то момент остановила машину на обочине, как перед глазами весь пейзаж размылся так, если бы за окном шёл ливень, а её тело начало содрогаться от рыданий, через которые будто пыталось прорваться абсолютно всё. Всё, что Лори накопила и заперла глубоко внутри за эти долгие годы. И особенно остро, будто желая вспороть её грудную клетку, наружу рвалось огромное, неукротимое и совершенно имеющее на то право чувство. И этим чувством была вина.3
— Я ничего не менял здесь… Только вот не знаю, что делать с кроватью: её доставят только послезавтра. Медленно и осторожно Карл вошёл в комнату следом за отцом. Но, переступив порог, замер в нерешительности. Карл будто находился не в своей комнате, а в музее, где каждый экспонат был слишком хрупким, чтобы позволить себе даже громко говорить здесь, не то что прикасаться к чему-то, бегать или раскидывать вещи — чем и занимался Карл, когда был маленьким: эта комната была вечным местом погрома, за который мама не раз лишала его поездки в любимый магазин игрушек или десерта. Лишь к десяти годам в Карле внезапно проснулась любовь в порядку и некой организованности. Быть может потому, что открыв для себя мир чтения, устраивать погромы было уже некогда. Да и книги нужно было вовремя успевать сдавать в библиотеку, а для этого ни в коем случае нельзя было их терять. — Но это ничего, — продолжал отец, не замечая его ступора, — мы что-нибудь придумаем. Ты мог бы спать пока во второй комнате для гостей, а потом… — Когда вы с мамой развелись? — Карл… Пока Карл лежал в больнице, он уже успел принять этот очевидный факт. И Карл никак не мог понять, что именно он чувствует по этому поводу. Но одно Карл ощущал точно: его возвращение ничего не изменит. И новоявленная младшая сестра будто являла собой живое доказательство того, что после его пропажи жизнь родителей пошла своим чередом, включив в этот черёд и развод. И даже когда мама приедет (и Карлу с трудом получилось проигнорировать «если»), и они все окажутся под одной крышей — это больше не будет ничего значить. Так же было с его комнатой. Всё действительно было на своих предполагаемых местах, всё застыло во времени, но это было, кажется, единственным, что осталось прежним. И Карл не знал, была ли эта часть дома, равно как и он сам, неким музейным экспонатом, который надо оберегать (и все несомненно так и будут делать, словно не веря своему счастью в обретении такой важной, и, казалось бы, навсегда потерянной части их семьи) или же напротив: эта часть дома, как и он сам, были той самой частью, которая, несмотря на всю свою ценность, начала тянуть весь остальной дом, с его новым ремонтом, правилами и обитателями на глубочайшее дно — вниз? — Может, ты сперва отдохнёшь, переоденешься и осознаешь, что ты, наконец, дома, как думаешь? А потом мы обо всём поговорим, хорошо? Скоро снова приедут из полиции, мне надо ещё кое-что... — Я всё понимаю. Правда. Вы с мамой развелись из-за меня. И полицейские сюда тоже приедут из-за меня. Карл постарался говорить так, чтобы его слова не сделали сказанное жалким и предсказуемым: «Может, вы теперь сойдётесь обратно, сделав это тоже из-за меня?» — Но ты прав, пап. Я пока осмотрюсь здесь… Всё кажется таким маленьким. Помнишь, я не доставал до тех книг на верхней полке? И мы поставили их туда специально, зная, что я всё равно не захочу их читать. Но когда мне некому было помочь их достать, я всегда хотел именно их. А теперь… Раз! И вот, читай — не хочу. Ощущение, будто... Будто я перенёсся во времени или спал в специальной временной капсуле. Раз — и вот мне уже никаких не одиннадцать лет и я могу достать книги с верхней полки!.. Карл обернулся на отца, который, казалось, совершенно не находил слов и, как и сам Карл, мечтал о том, чтобы здесь сейчас была и мама, ведь она всегда знала, что сказать, как утешить. — Отдыхай… — скомкано произнёс отец, выходя из комнаты, но Карл, сам не зная зачем, добавил: — Вот только я не спал. И это всё, что со мной случилось, было по-настоящему. Отец ушёл, и Карл не мог его винить в этом. Не мог винить отца за его вид, который ясно давал понять: отцу нужна эта короткая передышка. Ведь Карл и сам был ей рад. И это казалось таким странным. Столько лет мечтать вернуться домой, увидеть родителей, засыпать в своей постели (а желательно, вообще проснуться с осознанием, что всё с ним случившееся — просто кошмар, просто сон, о котором можно легко забыть, и который совершенно ни на что не способен повлиять). Вот только, как Карл и сам успел сказать: это не было сном. И всё, случившееся с ним, повлияло на огромное число вещей и судеб. Семь лет назад — Ты видишь? Видишь? Смотри! — на пол упала газета, но Карл демонстративно отвернулся от неё, как и старался отворачиваться от всего, что приносил и «даровал» ему человек, зачем-то похитивший и заперший его в этом жутком месте. Как, например, от еды и воды. Пусть Карла и «не хватало» надолго, но он, тем не менее, каждый раз делал вид, что совершенно не заинтересован и даже оскорблен подачками этого человека. Карл будто надеялся, что это такая игра, и его похититель, скоро поняв, какой Карл упёртый и несговорчивый, непременно отпустит его или, как минимум, поскорее уже обменяет на выкуп. Ведь похитители в фильмах и книжках обычно хотят только этого — денег. Тогда Карл ещё не знал, что его похитителю именно такие и нравились; не знал, что этот человек давно планировал свою долговременную игру, правила которой известны были лишь ему одному. Только ближе к вечеру Карл прикоснулся к разбухшей (видимо, её несли под дождём) газете, и, осторожно развернув её на первой полосе, увидел большое фото ведомого к залу суда Нигана... Уже внутри были фото поменьше, главное из которых то, где Ниган сидит на скамье подсудимых. «Убийца сына шерифа получает пожизненное!» — было написано крупным шрифтом. «Дата панихиды по сыну семьи Граймс будет объявлена позже».***
Карл провёл руками по мягким спортивным штанам, которые ему «выдали» в больнице, делая это будто в каком-то привычном жесте, но не обнаружив карманов, Карл вспомнил, что он больше не в своих вещах, в которых провел столько времени. На лице Карла тут же отразилось подобие сожаления. Словно он только что обнаружил какую-то важную потерю. Да, наверное, это было глупо, но Карл ощутил желание при случае обязательно узнать о местонахождении своих вещей, ведь обрывок газеты, что всегда лежал в кармане, был Карлу уж слишком дорог... На улице начинало смеркаться, и Карл уже хотел было щёлкнуть выключателем, до которого также раньше едва дотягивался, как вдруг в доме напротив внезапно загорелся свет. А в сердце Карла в это же мгновение — отчего-то вспыхнул страх. Мысль, что скоро он неизбежно сможет увидеть этого человека лицом к лицу, сейчас пугала. И этот страх был настолько неуместным, настолько лишним, настолько... осточертел! Что Карл, лишь сейчас ощутив его, понял, как же он действительно устал от этого чувства. И насколько сильно не желает быть им окутан в собственном доме! Прекрасно понимая, что если он спустился вниз и выйдет через входную дверь, отец тут же последует за ним или не выпустит из дома вообще: тем более туда, куда он хотел идти. Поэтому Карл распахнул окно. Он уже и в детстве пользовался им несколько раз для «побега». Вот только поводы у Карла прежде были до боли смешные: сбегать до библиотеки, чтобы взять или отнести книгу или очередной комикс про супергероев. Сейчас же Карл планировал искоренить свой страх, связанный с грядущей встречей с Ниганом, раз и навсегда. Потому что Карл не хотел его испытывать. И не только в собственном доме, но и к этому человеку, который был его другом, был тем, кто… Спуститься во двор оказалось ещё легче, чем раньше: то ли виной тому был высокий рост Карла, то ли тот факт, что, по сравнению со всем произошедшим, возможное неудачное падение явно больше не входило в список опасных предприятий. Быстро преодолев расстояние до дома напротив, Карл зашёл во двор и увидел, что входная дверь немного приоткрыта. Поднявшись по ступенькам и сделав глубокий вдох, словно собирался прыгнуть с обрыва в бурлящую реку, Карл открыл дверь и переступив порог, оказался внутри. Вот только к тому, что его ожидало в этом доме, никакой глубокий вдох или намерение покончить со страхом подготовить не сумели. — Кхм… Ниган? Карл медленно продвигался в глубь дома, шагая осторожно, снова будто оказавшись в музее. Интересно, сколько Ниган пробыл здесь после того, как его, Карла, похитили? Обводя глазами стены, пыльную мебель, телевизор, Карл в конечном итоге наткнулся в самом углу большой комнаты с диваном, на котором они так часто сидели и смотрели какие-нибудь передачи, пару раз даже фильмы из проката про супергероев… Карл замер, глядя на искусственное дерево, которое семь лет назад казалось Карлу таким огромным, и которое они оба одним морозным вечером наряжали. Карл помнил тот вечер. Внезапный хруст под ногами вырвал Карла из воспоминаний, заставив вздрогнуть. Но, опустив взгляд, Карл увидел лишь россыпь осколков: многие игрушки небрежно валялись на полу, и Карл только теперь заметил, что помимо запылённости, ёлка выглядит так, словно её не то роняли, не то небрежно отодвигали, совершенно не заботясь о том, что многие украшения осыпались, или о том, чтобы вернуть ей после прежний вид. Карл подумал, что, наверное, выглядит сейчас так же в глазах отца. Вроде бы, это всё тот же он, но в то же время с него будто стряхнули все красивые украшения, весь блеск, и теперь Карл просто был запылён, был окровавлен, был в грязи, словно его, как и эту ёлку, роняли бесчисленное количество раз и вернули уже тогда, когда она мало стала походить на себя прежнюю, отдали в момент, когда в ней уже не было больше необходимости, в момент, когда ёлка, прежде приносившая столько радости, теперь больше не нужна. Карлу не хотелось так думать. Он был уверен, что родители (даже ещё не приехавшая мама) рады его возвращению, что семь лет разлуки не изменили того факта, что он остался их сыном, а они его родителями. Вот только с каждым мгновением Карл всё больше понимал: как прежде, уже не будет. Он сам не будет прежним, как бы того не хотел. Но его родители любили и знали совершенно другого человека. И Карл не был уверен, что ему хватит той любви, к другому себе; не был уверен, что любовь его родителей сможет однажды видоизмениться в любовь к незнакомцу, возникшему на пороге их дома, в то время, как у него даже есть собственная могила в этом мире. В их мире. — Ниган? — снова позвал Карл, останавливаясь перед лестницей в неуверенности, стоит ли ему подниматься на второй этаж, где прежде бывать ни разу не приходилось. Карл помнил своё ощущение семилетней давности: ему всегда казалось, что второй этаж подобен родительской спальне — запретная территория, доступ на которую можно никогда и не получить, отчего желание там побывать возрастает в разы. Ведь там наверняка можно найти нечто не то удивительное, не то запретное, а если не запретное, то просто интересное. Сейчас же к старым воспоминаниям примешивалось новое неприятное и с каждой секундой усиливающееся чувство: ведущая наверх лестница в полумраке дома уж слишком напоминала ту, на которую Карл смотрел одновременно со страхом и надеждой. Надеждой когда-нибудь подняться по ней на запретную территорию — свободу. И со страхом, переходящим в отчаяние, когда по ступеням к нему спускался человек, который сейчас хоть и отпустил его, но точно до конца жизни теперь будет являться во снах, что сделает Карла до конца жизни теперь заложником ночи. Карл и не заметил, как под тяжестью всей этой смеси из чувств и воспоминаний сделал несколько шагов назад, а уже через несколько мгновений оказался в тёмном дворе (фонарь у дома Нигана почему-то не работал). Карл часто дышал, идя обратно к своему дому, не оглядываясь, но отчётливо ощущая, как чей-то взгляд прожигает ему спину. И от этого взгляда почему-то хотелось перейти на бег, поскорее спрятаться. Поэтому, наплевав на своё желание не беспокоить отца своей прогулкой до соседнего дома, вбежав на крыльцо, Карл что есть силы начал стучать в дверь. — Карл? Когда ты успел уйти? Что случилось? Где ты был? Встреченный шквалом вопросов, переступая через порог своего дома и чувствуя облегчение, словно стены этого жилища были заговорены от любых бед и незваных гостей, Карл обернулся и заметил, что свет в доме напротив не горит. — Я... Прости, надо было тебе сказать, куда я пошёл… Я хотел поговорить с Ниганом. — Что? С Ниганом? Ты ходил к его дому? — Да, я увидел в его доме свет, и решил сходить, потому что… — Но, Карл… — Что? Я видел… — Ниган... Он не мог быть там. Этот человек всё ещё в больнице. Карл ещё раз обернулся на дом через дорогу, погружённый сейчас во тьму, и ощутил, как такая же тьма начала пробираться в него самого, такая же тьма, какая была в стенах подвала, где Карл провёл целых семь лет. И эта тьма носила одно единственное название — страх.