1
Увидев маму, Джудит сразу бросилась на улицу. Оставшись на кухне, в окно Карл видел, как, подбежав, Джудит крепко обняла его маму, как та во встречном объятии подняла Джудит над землёй, закружив, а потом поставив на землю, опустившись на колени, тоже крепко обняла. Уже намного позже Карл, вспоминая это, поймёт, что в тот момент и мама, и Джудит — они обе — искали опору в объятии друг друга. Будто бы внезапно объявившийся погибший сын угрожал разрушить всю идиллию, которая была без него выстроена. Но в тот момент Карл, наконец избавившись от оцепенения, предвкушая радость, встал из-за стола и пошёл в прихожую с трепетным чувством, что вот-вот всё встанет на свои места; что все пазлы станут единым целым — станут, наконец, той самой семьёй, о возвращении в которую Карл мечтал все эти бесконечно долгие годы, будучи в плену. Секунды шли, но дверь так и не спешила открываться. И тогда Карл, затаив дыхание, сам вышел на террасу, по ступеням которой уже поднималась мама в обнимку с Джудит. Карл часто представлял себе этот момент. Представлял, что, сбежав (мечты о самых разных, в том числе и волшебных, способах побега занимали огромную нишу в его воображении), первым, кого он увидит, оказавшись на подъездной дорожке дома — будет мама. Она же могла увидеть его, например, из окна кухни или, быть может, делая уборку в его комнате: оба окна выходили на дорогу. Мама бы увидела его, замерла на секунду, а в следующую — она бы уже, торопясь изо всех сил, выбежала на террасу. Ещё секунду они бы с мамой просто смотрели друг на друга, словно желая убедиться, что перед ними не мираж, нарисованный их воображением, или сон, который исчезнет, стоит лишь только оказаться к желанному слишком близко. Но, вот прошло бы мгновение, второе и, убедившись, что увиденное не мираж (а быть может, наплевав на этот факт), они оба бы бросились навстречу друг другу, чтобы заключить в самые крепкие и долгие объятия на свете. Мама бы плакала, а Карл — просил её этого не делать, сам при этом не сдерживая потоки слёз счастья и понимания, что он больше никогда не разлучиться со своей семьёй. А мама бы клялась, что ни одна сила больше не способна будет отнять её любимого сына. Иногда, вместо мамы Карл представлял отца. Но «иногда» лишь по той причине, что чаще всего в воображении Карла, которое спасало его от падения в бездну безумия и отчаяния, отец не встречал его у дома. Отец находил и спасал Карла от монстра. Сейчас же места между Карлом и мамой было недостаточно для того, чтобы с разбегу заключить друг друга в объятия. К тому же Карл очень переживал, что будет, когда мама его обнимет, как он отреагирует? Карлу очень хотелось верить, что именно объятия мамы непременно снимут с него «чары оцепенения», как это бывает в сказках; Карлу хотелось верить, что эти объятия излечат, заставят его думать, будто ничего не происходило и вовсе, будто он никуда не исчезал. Но вот прошла уже секунда, вторая, третья, а мама так и стояла напротив, больше не делая ни единого шага навстречу. И если в его воображении подобная заминка объяснялась простым проявлением страха потерять то, что ты так давно желал найти, то сейчас… Карл не знал, в чём причина. Но он не успел больше ни о чём подумать, потому что, будто придя наконец в себя, мама поднялась по ступеням и, подойдя к Карлу, осторожно прикоснулась пальцами к свисающим почти до плеч волосам и прошептала: — Я рада, что ты вернулся, милый... Рада, что теперь ты с нами... Идём в дом, а то здесь прохладно. В глазах мамы стояли слёзы, но Карл не был уверен, что они вызваны счастьем от его возвращения. Что в тот момент Карл знал наверняка, так это то, что сам он едва сдерживает горячие слёзы. Слёзы разочарования.* * *
— Не представляете, что сейчас творится в Австралии с погодой! Столько дней провести в ожидании своего рейса! — Да, папа сказал, что поэтому ты и не смогла приехать сразу. — Это была какая-то пытка! Ну, хоть не пришлось отменять свои тренинги, иначе надо было бы потом платить агентствам неустойку! У всего есть своя хорошая сторона! Карла так и подмывало спросить, в чём хорошая сторона его истории, но решив не создавать неловкость, царившую на кухне, Карл решил поддерживать разговор, давая маме привыкнуть. Хотя сама мысль о том, что его маме, что его любимой маме, требуется какое-то там время, чтобы привыкнуть к нему, своему сыну, которому она каждый день читала на ночь сказки, с которым спорила о пользе и вреде комиксов… Эта мысль неприятно давила на грудь. — Так… Так чем ты сейчас занимаешься? «Раз не живёшь теперь с папой», — но и эти слова Карл опустил. — О, знаешь, милый, то тем, то этим, после того, как я прошла курс поддержки родителей, потерявших своего ребёнка, я поняла, что мне бы подошла такая работа, тем более, ты же знаешь, я хорошо лажу с людьми... Глядя на то, как мама раскладывает из пакетов продукты, как зажигает духовку, чтобы готовить ужин, как рассказывает о своей жизни, Карл ощущал двоякое ощущение. С одной стороны, мама вела себя так, как делала бы это и прежде, до того, как всё случилось. Но именно это в то же время и вызывало какое-то неприятное чувство. Ведь его исчезновение и возвращение не были выдумкой, с их семьей это действительно случилось. И Карл не понимал, как он должен воспринимать сейчас тот факт, что мама, кажется, старается делать вид, будто он ненадолго уезжал в гости или в летний лагерь, или в колледж. — Но, конечно, никто не стал бы приглашать проводить свои семинары и тренинги какую-то домохозяйку из маленького городка. Поэтому тут и пригодилось то, что ваш отец так любит называть «нечестными играми» — связи. У Шейна были кое-какие знакомства, и вот у твоей мамы уже своё собственное дело! — Но теперь… Ты больше не будешь этим заниматься? Карл поймал мамин вопросительный взгляд. — Ну... теперь ты же вроде как больше не мать, потерявшая сына, а значит… — Тук-тук, кто дома? Почему нас никто не встречает? Но от необходимости отвечать маму избавили приехавшие отец и Шейн. Семья была в сборе. Только вот Карл ещё больше чувствовал себя так, словно с каждым днём всё лишь стремительнее разваливалось на куски. Да, все части пазла были в сборе, только не было ничего, способного эти части соединить навсегда, склеить. И Карл всё больше ощущал, что его «чудесное» возвращение на эту роль совершенно не годится.* * *
Ужин был ещё в самом начале, когда Карл, сославшись на усталость и на то, что рано утром у него назначен сеанс терапии (о расписании которых обычно беспокоился всю эту неделю отец), отправился в свою комнату, попутно отказавшись от намерения отца его «уложить». Карл не знал, что именно заставило его солгать и уйти. Ведь больше всего на свете ему хотелось продолжить находиться среди близких, нежели одному. И этот ужин был первый, когда наконец все были в сборе, даже ещё бо́льшим составом, чем обычно. Но Джудит и Шейн точно не были причиной того, что Карлу захотелось уйти. Шейн и раньше часто приезжал к ним в гости, и всегда был членом их семьи, а Джудит… Карл всё ещё помнил, как уговаривал родителей «завести» ему брата или сестру, потому что однажды провёл весь день с соседскими детьми и насмотрелся на то, как бывает интересно, если ты можешь не играть во дворе с воображаемыми людьми, а иметь вполне себе настоящего «союзника». Конечно, их с Джудит разница в возрасте и тот факт, что после всего случившегося Карл был не особо настроен играть в игры, и делали их связь с сестрой практически невозможной... Но Карл не чувствовал в себе каких-либо приступов ревности или злости за то, что родители, потеряв его, решили завести еще ребёнка. Нет, дело было не в этом. Но в чём именно, Карл не знал. И чтобы об этом не думать (особенно потому, что Карл боялся, что мысли снова приведут его к маме, встреча с которой прошла совершенно не так, как он того ожидал), Карл взял первый попавшийся выпуск комикса в надежде, что чтение склонит его в сон. Так и вышло, спустя какое-то время Карл действительно уснул, вот только внезапно проснувшись и посмотрев на часы, понял, что сон его длился недолго: было совсем немного заполночь. И в ту ночь это снова началось: будто лишь ожидающие своего часа злые духи, к Карлу один за другим начали возвращаться все страхи и воспоминания заключения в подвале. Было ли это причиной того, что он позволил себе на время убрать «кокон», когда приехала мама, и который помогал ему на протяжении стольких лет не сойти с ума? Или же причина была в том, что в возвращении мамы Карл видел свой некий щит? Мама была словно недостающим звеном для того, чтобы их дом стал настоящей крепостью. Но мама этим щитом не только не стала, но лишь добавила в сердце Карла тяжести. Да, Карл не знал, что послужило причиной его паники, от которой он проснулся в поту; от которой ему хотелось кричать, хотелось забиться как можно сильнее в угол... Но, проснувшись, Карл увидел за окнами свет. Этот свет проникал в его комнату, только неизвестно: был ли это луч надежды или же продолжение кошмара Карла, где под его окнами рыскал «зверь»? Карл заставил себя выбраться из постели. По плечи закутавшись в одеяло, он подошёл к окну и увидел, как из припаркованной машины через дорогу вышел и направился к своему дому их сосед... И «пазл»... Карл почувствовал, что растерянный, разбитый, изуродованный за семь лет он теперь был собран полностью. Потому что вернулась одна из некогда важных его частей: Ниган. Ниган теперь тоже был здесь.2
Семь лет назад Мне не нравилось, что прачечная находится рядом со школой, и что у людей, приходящих сюда, выбор времяпрепровождения весьма ограничен: сидеть внутри, слушая шуршание крутящегося белья и вдыхая всю гамму запахов стиральных порошков, или ожидать на террасе, в кафе по-соседству, лицезрея школьную парковку напротив, а в обеденные и вечерние часы «наслаждаясь» обществом спешащих набить животы фастфудом и побездельничать подростков, у которых закончились последние уроки. Всё это не могло не наводить меня на парочку мыслей: тот, кто построил здесь прачечную, либо был (а может, и до сих пор являлся) родителем, наделённым гипер-опекой. Ведь это удобно: следить за ребёнком, не отходя от кассы. Или же это место построил человек (хотя в данном контексте мне трудно так его называть), который тоже был обеспокоен желанием наблюдать за детьми. Удобно: следить за ребёнком (за любым из них), не отходя от кассы. Теперь я часто думал подобным образом, и эти мысли снова и снова вызывали во мне неприятный голос, который каждый раз звучал по-разному и принадлежал разным людям из моего прошлого и возможного будущего, но который твердил всегда одно и то же. Одно и то же. «Ты уверен, что не так уж и не виновен, Ниган? Да, тебя оправдали, но хорошим ли это было решением?» На меня очень сильно давило осознание того, что люди задавались подобным вопросом каждый раз, когда слышали мою историю. От этого я не переставал смотреть их глазами не только на себя, на свой образ мышления. Я даже не заметил, в какой момент начал действительно самостоятельно мыслить подобным образом: теперь я на многое смотрел через призму человека, которым меня однажды посчитали — через призму того, кто способен захотеть ребёнка. Другие обвинения в каких-либо преступных делах не несут такого отпечатка, не оставляют такой след на судьбе обвиняемого. Если бы меня обвинили в убийстве или ограблении банка, а потом признали невиновным, что бы было? Ничего. Эту историю рассказывали бы словно интересную, нелепую байку во время любого сбора за накрытым столом! Но вот дело, в котором замешан ребёнок… В ожидании камня в спину вы будете оглядываться всю жизнь, не сомневайтесь. Конечно, камня приходится ожидать лишь от тех, кто точно знает, «кто я», а судя по тому, как меня каждый раз разглядывали здешние молодые и не очень женщины — они не знали. Для них я пока оставался недавно приехавшим в город мужчиной — тем самым, которых одиноким женщинам всегда не хватает в таких маленьких городках. И тогда, коротко и не особо обнадёживающе возвращая им дарованные мне улыбки, я ещё не знал, что уже скоро, а после — на протяжении долгих лет они будут приходить сюда и вспоминать меня не в самых лучших выражениях. Все как одна будут твердить, что они, конечно, подозревали, они догадывались, что такому, как я, определённо нравилось приходить сюда, ведь я делал это не ради пресловутой стирки одежды, а чтобы наблюдать за ничего не подозревающими невинными душами через дорогу. — Ох, доброе утро! Неужели, вы уже уходите… — Уж, простите, мэм, не успел накопить достаточно грязных вещей, чтобы задержаться тут подольше! Сарказм был пропущен мимо ушей. — Ну… Если с этим снова возникнут проблемы… Уверена, я смогу подыскать для вас парочку новых и интересных способов испачкать бельё… — Новые способы, говорите? Да, тогда всё было иначе: меня устраивали их неумелые игры в обольстительниц и попытки разузнать обо мне побольше. И мне хотелось, чтобы такое положение дел оставалось как можно дольше. Но стоило мне только об этом подумать, как мой взгляд зацепил маленькую и чертовски знакомую фигурку, переходящую дорогу и направляющуюся в мою сторону. Не знаю, в какой именно момент моей первой реакцией на контакты с детьми стала паника. Будто каждого такого случайного и не очень ребёнка кто-то нарочито подсовывал мне, будто проводя какой-то эксперимент. И самое смешное, что испытывать это отвратительно паническое чувство я начал именно в тот момент, когда вышел из зала суда полностью оправданным. Будто всё это дело приоткрыло мне завесу в другой мир, которому я никогда не принадлежал, но мог бы. И именно это «мог» и заставляло меня каждый раз испытывать страх: вдруг я действительно... мог бы? — Сегодня был просто отвратительный день! — Как я и боялся, мальчишка подошёл ближе и с чувством швырнул свой рюкзак на капот моей машины, за что непременно бы получил от меня парочку нелестных слов о своих манерах, но сейчас ситуация к такому общению не располагала. Делала это ещё и потому, что под падающей на глаза мальчишки чёлкой мне удалось заметить начавший синеть фингал. — Это ваш ребёнок? А возможно, по той причине, что теоретическая разносчица сплетен стояла сейчас со мной рядом, всем своим видом одновременно выражая и любопытство, и растущее разочарование. Множество ответов пронеслись тогда в моей голове, ни одним из которых я не мог в полной мере объяснить, почему чужой ребёнок ведёт себя со мной так, будто… Домысливать это мне не хотелось, потому что вместе с очевидными «будто мы друзья», «будто я его родственник» и чем-то подобным, в голове начали формироваться и другие тёмные, отвратительные и совершенно неприемлемые выводы, которые, я был уверен, могли возникнуть в голове этой и других сидящих на террасе кафе дамочек. Но прежде, чем я успел выдать хоть что-то вразумительное, Карл поднял голову на голос стоявшей рядом со мной женщины, имя которой я забыл ещё после первой нашей встречи в этом заведении, и внезапно выдал: — Ой! Извините… — поспешно схватив свой рюкзак и опустив голову, быстрым шагом он направился в сторону дома. До которого, к слову, было не так близко, но поездка на школьном автобусе по какой-то причине явно не входила сегодня в список дел этого маленького паршивца. И что-то мне подсказывало, что синеющий фингал под его глазом — одна из причин этого нежелания. — Эти детишки такие невнимательные и невоспитанные! Куда только смотрят их родители... — Да-да… Казалось бы, всё сложилось удачнейшим образом: в глазах окружающих я снова был «чист», холост и не имел к детям ни малейшего отношения. Поэтому мои действия, которые последовали дальше, заставили меня возненавидеть себя. Быстро распрощавшись с озадаченной мадам, я закинул пакет с вещами на заднее сидение машины. Мальчишка не успел далеко уйти, поэтому я совершенно не понимал, зачем вместо того, чтобы посильнее нажать на педаль газа и проехать мимо, я начал сбавлять скорость. Не знаю, что в большей степени толкнуло меня на этот поступок: тот факт, что мальчишка явно сегодня попал в беду (но какое мне было до этого дело? — твердил игнорируемый мной внутренний голос), или тот факт, что мальчишка будто понимал своё нежелательное присутствие рядом со мной при посторонних. Последнее отчего-то меня даже пугало. Будто он действительно был вынужден делить со мной какую-то страшную тайну, будто между нами действительно происходило нечто такое, что непременно стоило бояться демонстрировать на людях. Тогда я не знал, какая из возможных причин подействовала как на меня, так и на поведение мальчишки, но уже через несколько мгновений я сбавил ход почти до нуля и опустил стекло: — Не то, что бы мне надо было сейчас в сторону дома, но, так и быть, я тебя довезу, пацан: вот такой я сегодня добрый! Ноль внимания. Это было что-то новенькое. Опустив голову и глядя лишь себе под ноги, мальчишка медленно продолжал идти по тротуару, прижимая к груди рюкзак. На всей моей памяти ещё не было случая, чтобы этот ребёнок меня игнорировал, поэтому я сделал ещё одну попытку привлечь его внимание: — Рискну предположить, что отвратительный день как-то связан с твоим новым образом? Все эти фиолетово-алые оттенки так и подмигивают из-под твоей чёлки, так и желают рассказать свою чёртову крутую историю! Или я не прав, пацан? Да, я определённо был не прав. Даже людям, не имеющим мою репутацию, не стоит вот так тормозить рядом с идущим по улице ребёнком и кричать ему что-то из окна. Поверьте, ни в одном из случаев ваше поведение не будет выглядеть безобидно. И я понятия не имею, почему мне в моём положении было плевать на то, что обо мне подумают. В тот конкретный момент меня интересовало лишь то, чем расстроен ребёнок, обычно до раздражения пышущий позитивом и весельем. И как только после продинамленной моей второй попытки привлечь его внимание, я решил попытаться снова, Карл вскинул голову, соизволив, наконец, мне ответить, но внезапно споткнулся и растянулся на тротуаре, выронив из рук рюкзак, из которого тут же, словно в завершении этой картины, посыпались учебные принадлежности. Тяжело выдохнув, я остановился и вышел из машины. Подойдя к мальчишке, я посмотрел на его тельце сверху вниз, ожидая и одновременно боясь этого — увидеть в его глазах слёзы или нечто подобное: уж роль няньки меня точно никак не устраивала. Не вместе с тем контекстом, который приплетёт его папаша (уже несомненно знакомый с моим делом). — У меня есть имя. Карл, — продолжая лежать на земле, мальчишка смотрел на меня так серьёзно, что я даже не знал: рассмеяться мне или поспешить исправить своё положение, произнеся вслух его имя, которое мне никогда не нравилось. — И если тебе не нравится твоё, это не значит, что у всех с этим проблемы... Ниган! Надо же было придумать такую кличку! Не зная, в какой момент я разрешил (хотя это громко сказано) этому мальчишке обращаться ко мне без всей этой псевдо уважительной чепухи, которая уж слишком сильно напоминала мне о преподавании и о том, какой катастрофой это для меня закончилось... Но сейчас тон этого паршивца так и подстёгивал меня выдать нечто вроде: «Начнём с того, что для тебя, маленький паршивец, я мистер…» Но вот губы этого ребёнка задрожали, показывая тем самым, что день у него действительно, похоже, выдался паршивым; а щенячья агрессия, проявленная в мою сторону, похоже, расстроила мальчишку лишь ещё сильнее. Ведь он был не такой. — Поехали домой… Карл.***
— Я не хочу домой. Стоило мне только подумать, что слёзы этого мальчишки были последним испытанием за сегодняшний день, как вдруг обрушилось новое: этот ребёнок не хочет домой! Отлично, ведь я как раз сегодня запланировал ещё утром провести день в качестве няньки! Помогая собрать ему вывалившиеся из рюкзака учебники и прочие принадлежности, я увидел причину, по которой они выпали: его рюкзак был знатно порван, и именно по этой же причине мальчишка нёс его в руках, а не на плече. Но что бы там ни случилось в школе, я не понимал, какое я имею к этому всему отношение. И это было странно. Учитывая, что ещё менее пяти минут назад я сам бросился за этим расстроенным ребёнком следом. — Прости, пацан, но у меня на сегодня другие планы. — С той кудрявой леди? — С кем, с кем? Леди? Это тебя таким словечкам отец научил? — Нет, папа бы заработал от мамы подгорелый завтрак, если бы говорил так о других женщинах. Это Шейн. — Шейн? — Мой крёстный. Они с папой лучшие друзья, но им пришлось расстаться, когда должен был появиться я: папа захотел уехать в город поменьше Бостона. Но Шейн приезжает к нам на все праздники, а иногда даже на выходные. — Круто. — Так что насчёт той леди? С ней у тебя планы? — Чёрт возьми, нет. Но даже если и так, не уверен, что стал бы делиться ими с тобой, пацан. — У тебя нет с ней планов из-за меня? Но я же успел сделать вид, что ошибся и что не знаю тебя. — Тоже мне сводник. — А что? Никто не любит родителей одиночек. — У тебя устаревшие данные: отцы-одиночки снова котируются, особенно в таких маленьких городах, как этот. — Слухи тоже это делают… как ты сказал? Котируются? Надо запомнить. — И… что же насчёт слухов? — Папа не смог найти того мальчика. Джексон говорит, что мой папа просто не умеет искать, что он плохой полицейский. — И поэтому у тебя порван рюкзак и фингал под глазом? — Я сказал, что это дело вообще не папина работа, его вызвали помочь! И... — Притормози-ка, парень. — И чтоб ты знал: у Джексона порвана куртка и его тетрадь со списанной домашкой! — Ну, хоть так. Поздравляю, ты не безнадёжен.***
— Я выйду здесь… Несмотря на то, что я сам, оказавшись в нашем районе, начал ощущать это отвратительное чувство, имя которому было «а что подумают люди?», и сам надеялся придумать отговорку, объясняющую, почему я не могу высадить этого мальчишку рядом с его или своим домом… Несмотря на всё это, по какой-то причине я не испытал облегчения, а почувствовал нечто такое… Глупость, конечно, но слова этого ребёнка звучали сейчас так, словно он всё понимал. Как понимали некогда мои подружки, которых я подбирал и высаживал в паре кварталов от дома, чтобы их грозные отцы не снесли с плеч мою недальновидную голову. — Здесь, так здесь. У меня были вопросы, но прежде чем я решился хоть один из них задать, чтобы не показаться если не подозрительным, то тем, кому не всё равно (а с этим ребёнком такое было демонстрировать опасно: кто-кто, а этот мальчишка непременно после найдёт способ тебе это припомнить, если не сделает это прямо сейчас, подколов чем-то вроде «я знал, что нравлюсь тебе!», а дальше пошло-поехало). Но прежде, чем любой из моих вопросов сорвался с языка, Карл, открывая дверь, как-то неуверенно заговорил сам: — Мне нужно сходить и проведать миссис Кэмбел. Мама думала, что наказывает меня, перекладывая просьбу своей подруги, которая уехала по делам, проведывать её старенькую маму, но мне не трудно, поэтому это никакое вовсе и не наказание. — Наверное, нет… — негромко повторил я, закрывая за мальчишкой дверь. Я не помнил, как доехал до дома. Совершенно не заметил этого по той причине, что наказание мальчишки — выдуманное оно или нет, не важно — напомнило мне о доме и людях, к которым мне и самому довелось ходить несколько недель, пока мать была в командировке (хотя теперь я всё больше склоняюсь к тому, что она была с очередным претендентом на роль моего отца). И это были не самые приятные воспоминания. Лишь выйдя из машины, я снова оказался в реальности, которую в большей степени олицетворял собою полирующий машину у гаража отец мальчишки. И мысли, как бы отреагировал сейчас шериф, выйди его сын из моей машины на его глазах… Эта картина и облегчение тут же затмили вырвавшиеся из потаённых углов моего подсознания воспоминания об ужасном детстве.3
Семь лет назад — Долгое время всё было тихо и спокойно. Ничего страшного больше не происходило, и Дороти позволила себе выбраться из укрытия… — И, конечно, сейчас случится что-то плохое, да? — А об этом, милый, ты узнаешь только завтра. — Да здесь и гадать нечего: стоит только любому герою подумать, что всё хорошо, как появляется самый главный монстр и убивает кого-нибудь!.. — Напомни мне, почему я разрешаю тебе читать комиксы? — Потому что ты меня любишь? — увидев недобрый прищур мамы, Карл тут же улыбнулся самой лучшей из своих «убийственно милых» (как называл их Шейн) улыбок. — Согласно этой теории, мне бы надо их все конфисковать. Ещё попытка. — Чтобы я не болтался с дурной компанией, а лучше бы читал, пусть даже и комиксы, где полно убийств? Мама вздохнула и, закрыв книгу, положила её на прикроватный стол рядом со светильником-молнией. — Потому что я надеюсь, что в этих историях ты видишь не только плохое, а черпаешь и хорошее: мораль, например. Вот в чём мораль… вот в этом выпуске? — подняв из стопки на полу самый верхний комикс, мама поднесла его ближе к свету и нахмурилась, разглядывая обложку. — Ну... Вот конкретно здесь о том, что некоторые события нельзя исправить, даже если ты можешь перемещаться в прошлое. Можно сделать даже хуже. Мама снова прищурилась, но на этот раз Карл понял, что ответ её вполне устроил. — Поздравляю, молодой человек, лицензия на прочтение комиксов продлена. Мама вышла, оставив дверь приоткрытой, а светильник-молнию — включёным, а Карл же задумался и о другой морали этой истории о любимом супергерое: бывает, и у злодеев есть причины делать то, что они делают, потому что иначе нельзя. Карл сел на постели, прислушиваясь к голосам: мама была на кухне и говорила с кем-то (наверное, ругала отца за задержку на работе) по телефону. Карл опустил руку и поднял с пола много раз уже прочитанный комикс. И только он подумал, что надо бы взять в кровать фонарик или ближе пододвинуть тумбочку со светильником, чтобы ещё раз просмотреть хотя бы рисунки, как вдруг в комнату проник свет фар подъехавшей машины. Карл выронил комикс из рук, подумав, что это приехал папа, и значит, он сейчас непременно зайдет пожелать ему спокойной ночи, а может, даже расскажет какую-нибудь захватывающую историю о погоне за преступниками! Но, судя по звуку, машина остановилась не там, где обычно (за столько лет Карл успел изучить звук паркующейся отцовской машины). Карл выбрался из подоткнутого мамой одеяла и подошёл к окну, чтобы, уткнувшись носом в стекло, увидеть, как там, в свете фар, выгружая из машины коробки и пакеты, в дом напротив заселялся их новый сосед...