1
Семь лет назад Я стоял посреди огромного сарая, в котором прежние жильцы на кой-то чёрт содержали идеальный порядок. И теперь, перенеся почти все свои коробки, оборудование и прочие вещи, которые должны были обеспечивать теперь меня доходом, сюда, я, стоя посреди всего этого, ощущал себя незваным гостем, чужаком, захватившим не принадлежавшее ему пространство. Сделав это будто бы лишь с одной целью: заполнить собою всё, отравить всё своим присутствием и привести к хаосу, где даже чёрт ногу сломит. А именно это и представляло из себя моё нынешнее положение: чёрт ногу сломит. Я больше не мог вернуться к преподаванию в школе или любом другом учебном заведении — к делу, которым я занимался почти целое десятилетие. Не скажу, что меня слишком печалила перспектива больше не иметь дел с детьми, которые в большинстве своём совершенно невыносимы. Но уход от некой закономерности, опоры, стабильности… Порой мне казалось, что уход от этого всего вот-вот собьёт меня если не с ног, то с некого правильного пути, о котором я ещё даже не подозреваю. — Брось, чувак! Именно преподавание в школе и общение со всеми этими малолетними балбесами и привело тебя сюда. Именно вся эта хренова стабильность и опора заставили теперь стоять тебя посреди завалов коробок и думать о том, как же раньше всё было хорошо. Хрена с два! Ничего хорошего!.. Прежде у меня не было привычки разговаривать с самим собой, тем более вслух. Раньше мне хватало добровольно-принудительного общения с коллегами, друзьями жены, женой, не говоря уже о непосредственном общении с детьми. Раньше я просто ловил минуты, когда мог побыть один, избавленный от необходимости открывать рот (делать это если только для того, чтобы опустошить очередной стакан чего-нибудь определённо спиртного). Но теперь… Всё моё общение с людьми, не считая переговоров по электронке с заказчиками, ограничивалось несколькими фразами, брошенными продавцам в алкогольном и продуктовых лавках, да в прачечной — ответным приветствием, принятым в маленьких городках, людям, которых я совершенно не знал. Но которые (и я ненавидел эту необоснованную мысль) прекрасно, как они думали, знали меня: как минимум, причину, по которой меня «выперли» с предыдущего места жительства и работы. Да, как бы мне не хотелось этого признавать, но мне не хватало того, от чего я всегда стремился прежде сбежать — чёртового живого общения. Как не хватало теперь и смысла жить дальше, но это, как мне тогда казалось, была уже совершенно другая история. Через несколько лет я не раз буду вспоминать эти моменты, положившие начало произошедшей со мной катастрофе, и винить во всём именно чёртово одиночество и желание с кем-нибудь поговорить. Пусть даже этот кто-то — соседский ребёнок. Я едва приступил к распаковке ближайшей ко мне коробки с надписью «осторожно, здесь чёртово стекло», когда услышал крик. А потом ещё один, после которого наступила тишина, и я было снова вернулся к делам, игнорируя порыв пойти и проверить: я приподнял коробку всего сантиметров на десять, но этого хватило, чтобы, когда раздался новый крик громче прежнего, она, выпав из моих рук, издала звук, говорящий о том, что «чёртово стекло» стало битым. Но в тот момент, я даже не обратил на это внимание, полностью отдавшись порыву уже не просто пойти и проверить, а прийти на помощь, если потребуется. И непрекращающийся крик говорил о том, что в этой помощи кто-то действительно нуждался. Я выбежал на свою подъездную дорожку как раз, чтоб увидеть соседского мальчишку, имя которого я сейчас не смог бы вспомнить, даже если бы захотел — кричал именно он. И в следующую секунду я понял почему: огромное чёрное нечто — зверь! — сбив его с ног, повалило на землю. После чего раздался ещё один крик. Реагируя так быстро, как только мог, я подбежал к машине и через открытое стекло достал с переднего сиденья биту, которую по счастливой случайности забыл занести утром в дом вместе с пакетами из супермаркета. Лишь подбежав ближе, я сумел разглядеть, что огромное чёрное нечто было просто очень большой овчаркой, на которую удар битой мог и вовсе не возыметь никакого эффекта; и которую, признаться честно, мне совершенно не хотелось бить, даже учитывая тот факт, что она угрожала жизни ребёнка. В отличие от многих людей, я не особо выделял эту возрастную категорию. А всем, кто считал иначе, мне так и хотелось сказать: жизнь дерьмо в любом возрасте, ничего не поделаешь, надо привыкать. Тогда я ещё не знал, что есть вещи, к которым привыкнуть просто невозможно. Перехватив биту поудобнее, я подбежал, наконец, к месту, где на земле лежал соседский мальчишка, а огромный пёс нависал над ним. Я замахнулся как раз в тот момент, когда этот ребёнок снова подал голос. Только на этот раз это больше был не крик — мальчишка заливался смехом, потому что этот огромный зверь лизал его лицо. — Он такой классный!.. — заявил этот ребёнок, увидев меня, улыбаясь и таким тоном, словно это вовсе не он кричал, будто его убивают, ещё минуту назад. — Классный, ведь правда? — Да-да, умереть-не встать, — проговорил я саркастичным голосом, дожидаясь, когда перестанет бешено колотиться сердце, и удивляясь, что мальчишка, ещё минуту назад кричавший от страха, теперь выглядит счастливее всех на свете. Я протянул руку к псу, чтоб отогнать его и дать мальчишке подняться на ноги, как вдруг позади раздался приглушенный расстоянием почти в сотню метров голос: — Петти! Петти, ко мне! И услышав, очевидно, своё имя, собака мигом бросилась к хозяйке, быстрым шагом направляющейся в нашу сторону. Мальчишка продолжал лежать на земле, облокотившись на локти, и смотрел этому зверь вслед: не то с сожалением, не то с радостью от пережитого «приключения» — я не мог точно понять. Как и не мог больше тратить время на это всё. — Так и будешь тут лежать? Давай, поднимайся, парень. — Я протянул мальчишке руку, но он, едва посмотрев на неё, перевёл взгляд на меня, не по-детски приподняв одну бровь: — Вы уже забыли как меня зовут? Я Карл. Помните? Карл Граймс. — Да-да, прекрасно, как скажешь: Карл так Карл. Граймс, так Граймс, — я наклонился и в нетерпеливом жесте взял мальчишку под локоть и поставил на ноги. Я видел возмущение на его лице, но от возможного гнева этого ребёнка меня «спас» голос владелицы собаки, которой оказалась молодая девушка в полицейской форме. — С вашим сыном всё в порядке? — Он мне не сын. Оказавшись рядом, она то и дело переводила внимательный взгляд с меня на мальчишку, вероятно, пытаясь визуально оценить возможный ущерб. — Понятия не имею, что с ней случилось! Она просто выскочила из окна машины, когда я затормозила на том светофоре! — Всё в порядке, я просто испугался, когда он… она побежала прямо на меня! — Хорошо… А то, знаете, я только ещё прохожу стажировку в полиции, не хочется неприятностей! — Да, неприятности — это отстой. Я не знаю, зачем сказал это. Но, будто бы внезапно вспомнив о том, что она — страж закона, девушка перевела подозрительный взгляд с биты в моих руках на моё лицо. И я не мог отделаться от мысли, что этим взглядом она пытается вспомнить, не видела ли она меня среди фотографий из папок под названием «Внимание, разыскивается». — Она точно не кусается? — спросил мальчишка, начав гладить собаку, которая даже сейчас, когда он был на ногах, а не лежал на земле, казалась рядом с ним просто огромной. Самый настоящий дикий зверь. — Нет-нет, в полиции все собаки, как правило, дрессированные и добрые… — Даже если внешне по ним не скажешь. Представительница закона снова пристально на меня посмотрела, но к моему облегчению, больше не стала меня «сканировать». — Не всегда то, что сперва кажется чудовищем, такое и есть. Как и наоборот. Девушка погладила собаку и, потянув за поводок, распрощалась с нами. При этом мне всё казалось, что она борется с желанием поинтересоваться, кем я прихожусь этому ребёнку, но она этого не сделала. То ли потому, что ещё не вполне ощущала себя всемогущим стражем закона, то ли просто решив действовать согласно своим же словам: не все, кто выглядит как чудовища, являются такими на деле. — Вы уже разобрали вещи? Может, нужна помощь? Да, вопрос: было бы всё иначе, оттолкни я Карла Граймса от себя сразу же, не раз будет возникать в моей голове в будущем. Но тогда, стоя посреди амбара в окружении коробок с вещами для строительства новой жизни, я ещё не знал обо всех последствиях моего не «Катись отсюда к чёрту!», а… — Если я скажу «нет», ты пойдёшь домой? Молчание этого ребёнка было с долей обиды, но утешать его не было в моих планах. Поэтому я просто пошёл обратно во двор, к захламленному амбару, слыша, как подобрав с земли рюкзак, Карл Граймс последовал за мной.2
— Я хочу вернуться в школу, — прервав не самый содержательный разговор родителей за завтраком, произнёс Карл. Минула уже пара дней с тех пор, как, собираясь ложиться спать, Карл увидел из окна Нигана. Нигана, вернувшегося из тюрьмы, где он провел целых семь лет. Из-за него. Нет, Карл понимал, что не имеет прямого отношения к случившемуся с Ниганом, более того, понимал, что он сам не просто «подставил» Нигана под удар, а и сам все семь лет находился под этим ударом… Да, Карл всё это понимал — всю глупость и бессмысленность винить в случившемся с Ниганом себя, но… По какой-то причине вина, беспокойство за этого человека, обдумывание всей несправедливости, что с ним случилась — всё это помогало Карлу не думать о том, через что прошёл он сам. Но и у этого всего был свой минус: терзаться чувством вины означало постоянно думать о Нигане. А Карл и без этого слишком часто прокручивал в мыслях то, как они, наконец, встретятся, что скажут друг другу. Ведь Ниган был частью его детства, к которому Карл если и не хотел вернуться, то хотел хотя бы эмоционально иметь возможность вспомнить то время, когда его главной проблемой было придумать отговорку для родителей, чтобы провести время с Ниганом. Думая об этом, Карл ни разу не предположил, что, быть может, проблемой был сам Ниган? — Что ты сказал, милый? С каждым днём у мамы всё лучше получалось вести себя не так отчужденно, как это было, когда она только приехала. Но Карла по-прежнему не отпускала неприятная мысль, что она не просто, как это называется «приходит в себя», а что мама с каждым днём просто притворяется всё лучше; всё лучше играет давно позабытую роль матери единственного сына. А может быть, и не позабытую? Ведь он уже не тот десятилетий мальчик — он чужой для каждого в этом доме. И несмотря на то, что (ведь это его родители!) скорее всего это не так, Карл по какой-то причине именно чужаком себя и чувствовал: чувствовал себя посторонним, тем, к кому нужно постараться найти подход; сделать это, даже если не хочется. — В школу. Как думаете, это возможно? — Ну… наверное, это неплохое решение... — Ты так думаешь? — Конечно. Учеба это возвращение к нормальной жизни, а нормальные вещи, проблемы, которые есть у каждого подростка. Но… Возвращение именно в школу… Это хорошо. — Правда, я пропустил все классы, и будет странно, если я вдруг сразу приду в выпускной и присоединюсь к одноклассникам… Да и наверное я всё равно буду отставать, несмотря на… — На что? — Ну... я вроде как занимался сам все эти годы, я учился и делал домашние задания. По учебникам. Которые он мне приносил.***
Уже через пол часа после произнесённых слов Карл в сопровождении взволнованного отца прибыл в участок. Сперва отец хотел попросить Шейна самого приехать к ним домой, но крёстного ещё не было в городе; ожидание непременно свело бы отца с ума, поэтому в конечном итоге решено было ехать в участок, чтобы встреться с Шейном там. А заодно и со специалистами, участвующими в расследовании этого дела. Карл не был против: в детстве он приходил в это место настолько часто, что оно не вызывало дискомфорта. В том, что Карл обучался по учебникам, которые приносил ему его похититель, отец увидел новую возможность отыскать какую-нибудь зацепку. Отец не стал самостоятельно допрашивать его ни дома, ни в машине. То ли желая соблюдать правила, то ли… Карлу показалось, что помимо надежды найти преступника, отец был шокирован? обескуражен? тем фактом, что человек, по всем пунктам являющийся монстром, способен на такой жест, как беспокоиться об образовании своей жертвы. — Почему ты не говорил этого раньше? — Я не думал, что это важно...Он просто приносил мне книги и задания, наверное, чтобы я не скучал. На самом деле Карл отчасти соврал: это были важные (лично для него) воспоминания. Ведь это были моменты, когда с помощью принесённых книг Карл мог оказываться в иных местах. Пусть даже основным таким местом и была школа. Карл помнил, как по началу бросал эти книги и тетради в стены, как некоторые разрывал на части (испытывая после огромное чувство вины). Но спустя некоторое время самостоятельные занятия начали помогать Карлу мысленно уноситься прочь из этого страшного места.***
Взгляды, шёпот за спиной, кто-то кивал ему в знак приветствия, а Карл тем временем пытался вспомнить имя этого человека, хотя раньше знал каждого, кто работал вместе с отцом. Но сейчас... Карл даже не был уверен, что он что-то чувствует. Нет, посторонние люди: здесь или в магазинах, в больнице или где-то ещё не пугали его (пока не намеревались коснуться) — Карла больше беспокоило то, что он просто будто бы не знает, как должен себя чувствовать себя среди тех или иных людей. Вернувшись домой, он стал вообще очень плохо понимать свои ощущения. В подвале это, как оказалось, было куда легче: ты всегда либо голоден, либо испуган, либо дрожишь от холода, либо от звуков снаружи, означающих одновременно и надежду, и панику. Все эти эмоции вызывал один и тот же человек. Порою — даже радость. Как бы безумно это ни звучало, но были дни, когда одиночество настолько поглощало собой каждый сантиметр подвала, что Карл был несказанно рад, когда после звуков открывающихся дверей следовали звуки ботинок по лестнице. Это означало, что с ним поговорят, что ему принесли горячую еду, одежду, может, даже что-то новое почитать. Да, Карл испытывал и радость, когда его мучитель приходил к нему. А ещё надежду. На то, что этот визит не закончится так же, как случалось это всегда. Это несомненно была странная смесь из чувств, но всякий раз Карл хотя бы был уверен в том, ч т о именно он чувствует. В отличие от времени, которое наступило сейчас, с его возвращением домой. Всё спуталось, перемешалось. И вот теперь Карл стоял у кофейного автомата в участке, где работал его отец, размышляя о том, почему всё стало так сложно и неопределённо. Раньше Карлу часто доводилось бывать здесь. С тех пор тут мало что изменилось. Быть может, только ремонт и несколько компьютеров стали поновее. Кофейный аппарат, в котором раньше Карл покупал себе горячий шоколад или сладости, был тот же. Только теперь, чтобы забрать свою сдачу, Карлу пришлось присесть на корточки: так низко теперь было, в сравнении с его ростом, окошко для мелочи. И именно в этот момент Карл что-то почувствовал. И это что-то очень напоминало страх, приближение опасности. Под шум перемалываемых зёрен, под запах готовящегося кофе, выгребая мелочь из отсека для сдачи, Карл чётко ощутил е г о присутствие. Так чётко, словно он и сейчас был в подвале, а всё происходящее с ним за эту неделю — было лишь миражом. Карл готов был поклясться, что слышал именно е г о шаги. От этого ощущения у Карла закружилась голова, но внимание на него обратили лишь, когда он окончательно сел на пол, прислонившись плечом к кофейному аппарату и прикрыл глаза, чтобы успокоиться. — Эй, парень! И в этот момент главные двери участка распахнулись: расслабленно шагая и стуча тяжёлыми каблуками сапог — казалось, эти звуки Карл и помнил — в эти двери вошёл Ниган. Вот только Карл не видел его лица, потому что всё его внимание было сосредоточено лишь на его сапогах, лишь на звуке, который они издавали. — Что с ним? — Голоса доносились будто из другой реальности. С Карлом нередко такое происходило: мир словно замедлялся, делая это так, что Карл мог разглядеть каждую мелочь — то, на что обычно не обращаешь внимания. Иногда его похититель бил его за проступки, особенно за попытки сбежать. С тех пор и появилось ощущение «замедленного мира». Карл видел руку, занесённую для удара, или медленно расстегиваемый ремень. Казалось, время будто издевалось над ним. Или желало помочь, совершенно не беря в толк, что и сам Карл в эти моменты уклонялся или пытался убежать, делая это слишком медленно... И вот теперь Карл хотел бы подняться с пола, на который рухнул и теперь прижимался к стене; хотел оторвать, наконец, взгляд от приближающихся пары ковбойских сапог. Но не мог. Лишь краем глаза Карл мог видеть, как кто-то из сослуживцев отца поднимается со своего места; мог слышать, как другой офицер зовёт его, Карла, по имени, зовёт отца; а кофейный автомат издает последнюю замедленную мелодию, означающую, что напиток готов, а «Осторожно, горячо!» загорается на маленьком экране. Подняв взгляд выше, Карл видел, как рука, облаченная в кожаную перчатку, тянется к нему; как пальцы расходятся в стороны в жесте, совершенно ничего не имеющего с агрессией. И наконец добравшись взглядом до лица человека, подошедшего к нему, Карл выдохнул и ухватился за протянутую руку. И в момент, когда чужие пальцы сжали его собственные, время в одно мгновение вернулось к прежнему ритму, а сам Карл был одним рывком снова поставлен на ноги. Ниган стоял к нему так близко, что Карл просто не мог не изумиться тому, что он достаёт этому человеку почти до подбородка. — Воух! Ну, ты и вымахал, пацан! — Этот же факт подметил и сам Ниган, но Карл с трудом различал сказанное, потому что этот родной хрипловатый голос, казалось, полностью отнял способность к восприятию реальности. Карл понятия не имел, что сказать, как продолжить этот диалог, который случился совершенно не так, как он себе представлял. Прошло несколько секунд (а может быть, вечность), прежде чем Карл понял, что продолжает держать Нигана за руку. И сам Ниган по какой-то причине совершенно не торопился его отпускать. Но возникшая неловкость была разрушена Шейном, вошедшим почти сразу за Ниганом, но лишь сейчас почему-то пришедшему в себя: будто вся эта сцена заворожила его не меньше, чем самого Карла. — Отпусти его сейчас же! Эй, ты, слышишь меня! — Я ничего не… — Всё в порядке, — буквально из ниоткуда рядом возник отец. — Спасибо. Просто у Карла непереносимость чужих прикосновений, поэтому… — Отец с укором посмотрел на Шейна, но Ниган перебил его. — Я как раз собирался… — Но осекшись, будто лишь сейчас поняв, что ему не за что оправдываться, Ниган скомкано произнёс. — Я просто пойду. Испытывая разочарование от этой странной первой встречи и глядя вслед Нигану, который с ним даже не попрощался, Карл лишь сейчас понял: прикосновения этого человека не были для него неприятны или пугающи, не были «чужими». — Карл, с тобой всё в порядке?? — Карл, Карл! Посмотри на меня! Что случилось? Может, нам перенести допрос? — Нет-нет… Я в порядке… И несмотря на эту скомканную встречу с важным пазлом своего детства, Карл чувствовал, что отчасти это действительно так. Он действительно будет в порядке.3
— Карл, ты как? В норме? Что он сказал тебе? — Со мной всё нормально! Не успев отойти достаточно далеко, я услышал в голосе мальчишки отчётливые нотки если не злости, то раздражения. И сам не знаю почему, но этот факт почти сразу охладил мою собственную злость и гнев, которые вызвало поведение дружка шерифа тире крёстного мальчишки. Этого человека будто совершенно не волновал тот факт, что я не только не являлся виновным, но ещё и отсидел частично по его вине семь лет в тюрьме строгого режима. Хотя мне порой хотелось думать, что вина полностью лежит на этих людях: этом Шейне и отце мальчишки. Последний, к слову, никак не шел у меня из головы уже второй день: его слова, похожие на мольбу, снова и снова звучали в сознании. «Настоящий преступник всё еще на свободе». И хоть я частенько утверждал, ещё работая в школе, что у меня нет симпатии к детям, выводы, что напрашивались из слов шерифа, вызывали во мне чувство гнева и тошноты: этот ублюдок может (и скорее всего, непременно сделает это) искалечить ещё какого-нибудь ребёнка. Не обходилось и без личной злости на этого подонка, а желание возмездия было велико настолько, что шерифу удалось, заявившись пару дней назад ко мне домой поздним вечером, убедить меня сотрудничать, убедить меня не уезжать из города, пока идёт это расследование. Да, в тот вечер именно желание отомстить тому, кто должен был сидеть в тюрьме вместо меня, и заставило согласиться, несмотря на мое огромное желание уехать из этого города, из этого штата и, быть может, страны как можно дальше. Но теперь… увидев, что этот монстр сделал с одним единственным не безразличным мне ребёнком… То, как Карл упал на пол, как прижался к стене… Я не спрашивал у шерифа подробностей пребывания Карла в плену у этого чудовища, но поведение мальчишки наводило меня на мысли, от которых к горлу подкрадывался ужас. — Надеюсь, ты не передумал? — Голос шерифа вывел меня из размышлений, заполонивших голову, пока я ожидал нужного мне сотрудника. — Я не передумал, если ты об этом, шериф. Просто мой адвокат посоветовал мне уладить кое-какие бумажные вопросы. Ну, знаешь, в связи с моим охрененно внезапным освобождением. По лицу Рика Граймса я видел, что от моих слов он испытал облегчение. И это означало, что именно так он обо мне и думал: в его глазах я по-прежнему оставался человеком, который может подвести, человеком недостойным, ненадёжным. Хорошо, что мне не было до этого больше дела: компания его сына никак не входила в мои дальнейшие планы...