1
Вот скажите мне, что любой нормальный человек делает с мусором и хламом, особенно с чужим? Правильно: избавляется от него. Исключения, конечно, составляют всякие психи, двинутые на накопительстве, но сейчас речь не о них. Речь обо мне. Потому что это не они, а именно я́ блуждаю сейчас в лесу, ведь именно мне́ на ночь глядя понадобился чёртов кусок бересты для очередной самодельной штуковины. Мне больше не требовалось работать: выплаченная компенсация лишила меня этой необходимости, поэтому, шарахаясь сейчас меж деревьев, в зарослях, в поисках мусора (как часто называла такие вещи Люсиль), я кажусь себе ещё бо́льшим психом. Не знаю, зачем я списался с каждым из бывших заказчиков в желании извиниться за своё внезапное исчезновение на семь лет, как и тем более не знаю, зачем с некоторыми из них согласился работать дальше... Я уже возвращался домой с запасом найденной бересты, как услышал неясный шум со стороны поляны, практически прилегающей к дому Граймсов. Мне хотелось проигнорировать услышанное, но ноги уже несли меня к источнику звука. И спустя меньше минуты я увидел в траве нечто, заставившее меня замереть на месте, но лишь на несколько секунд. После чего я бросился к Карлу — а это был именно он — лежащему среди сухой травы, посреди поляны, за собственным домом. Словно он сам был мусором, от которого вот так небрежно избавились. Я опустился на колени рядом с ним: — Эй! Пацан! Какого чёрта ты здесь?.. — но поняв, что мальчишка находится в каком-то странном припадке, я приподнял его за плечи и позвал уже по имени: — Хей, Карл! Не знаю, какие именно из моих действий помогли, но очнувшись, он с секунду смотрел на меня, явно не узнавая и не понимая, где он находится, а после — и к моей полной неожиданности — он прижался ко мне. Не оставляя мне никакого другого выбора, кроме как обнять его в ответ. В тот поздний вечер, пытаясь угомонить свои мысли и сердцебиение, а также придумать оправдание для шерифа (будто это действительно было нужно, будто мне требовалось некое алиби), я никак не мог отделаться от неприятного ощущения, будто прямо сейчас за нами кто-то наблюдает.2
Семь лет назад — И помни, Ниган, я за тобой наблюдаю. Тогда директор Уоррен предстал передо мною тем, кого обычно в нём видели все без исключения ученики; тем, от кого были самые настоящие мурашки по коже. Ловя на себе его недоверчивый, прожигающий взгляд, мне сложно было поверить, что этот человек ещё совсем недавно (хотя сейчас казалось, что целую жизнь назад) прибегал ко мне в кабинет, спортзал или раздевалку (да и в целом преследовал меня по школе) перед последней и самой важной игрой сезона. Уоррену победа всегда нужна была до такой степени, что в его словах и взглядах я не раз улавливал отчётливый подтекст, который значил или стопроцентное повышение жалования в случае победы, или — «Я сожру тебя живьём, если наша команда проиграет». Чтоб вы знали, мы выиграли этот решающий матч. Вот только вместо повышения и почестей, я пришёл в школу лишь для того, чтобы забрать свои вещи; делая это под бдительным взглядом директора, который будто желал осуществить угрозу, которая раньше касалась только игры между школьными командами. Моя же победа в суде для него ничего не значила. Ведь само слово «суд» бросало огромную тень на его школу, за «непорочность» которой Уоррен, мне всегда казалось, вполне был способен убить. — Не обращай на него внимания, ты же знаешь, каким он становится, когда дело касается репутации школы... Бреди Формак мне никогда особо не нравился. Поэтому возникнувшее во мне чувство благодарности за эту поддержку, разозлив меня, вынудило закрыть дверцу шкафа громче, чем следовало бы. Этим грохотом я будто желал поставить точку в потоке начавшейся жалости, которая отражалась в его взгляде. Да, меня «попросили» освободить занимаемую должность, да, ситуация полное дерьмо, но с кем не бывает, а? И тут же в моей голове пронеслась мысль, которая возникала уже не раз и грозила стать навязчивой: «А много ли ты знаешь людей, Ниган, судимых за растление несовершеннолетних? Нет, это дерьмо приключилось именно с тобой, Ниган. Именно с тобой». — Так… Что думаешь теперь делать? Куда подашься? Я слышал, вы с Люсиль расстались, мне очень жаль. Но зато теперь… Ты свободен ехать куда угодно! — изумлённый его энтузиазмом, я не сразу смог понять куда он клонит. — Да я в общем-то не планировал… — Но ты же понимаешь, что будет лучше, если ты переедешь куда-нибудь?.. — Само собой, как ты тактично подметил: с Люсиль я больше не живу. — Я вообще-то имел в виду другой город… И если я сперва решил, что это шутка, или я и вовсе ослышался, как в глазах других уже бывших коллег, внимательно прислушивающихся к нашему разговору, и в глазах Формака, к которому ещё минуту назад я испытал проклятую благодарность, я увидел вину, смешанную с трусливым негодованием: «Как это ты не планируешь уехать и очистить наш город от своего грязного присутствия?» Я увидел в каждом из присутствующих то, что было присуще и нашему директору: желание любыми способами «защитить честь». Школы или целого города — не важно. Важно было лишь то, что именно я сейчас был препятствием на их священном пути, был тем мусором, от которого принято избавляться. Я едва сдержался, чтоб не выругаться вслух. И мне не было дело до того, что подумают эти люди, они слышали от меня слова и покрепче. Ругань была предназначена мне одному. Ведь как бы мне не было смешно от мысли, что эти люди имеют настолько закостенелые представления о чести и жизни вообще, тем не менее, сейчас я снова это сделал: усомнился в собственной достойности находиться здесь. Нежелание этих людей видеть таких, как я, — замешанных в грязных разбирательствах, навело меня на мысль: а что, если они все — все, кто был в курсе этого скандала — думали о том, что твердил мне снова и снова внутренний проклятый голос? «Нет дыма без огня»? — Не переживайте за меня. И за Люсиль. И чтоб вы знали: если я, чёрт возьми, того захочу, то куплю себе дом через дорогу от школы, и вам придётся видеть мою рожу каждый чёртов день. Не сказав больше ни слова, пинком ноги я распахнул перед собой дверь в коридор и, держа в руках коробку со всяким барахлом, среди которого были и многочисленные награды за заслуги перед школой, я направился в спортзал, в свой кабинет, где мне предстояло забрать и другие свои вещи. Подумать только: как незаметно, но крепко мы прирастаем к тем или иным местам, даже не замечая этого. Цепляемся россыпью своих пожитков, словно корнями... Желание отправить обе коробки в ближайшую мусорку было огромным. Но сильнее него было лишь желание выбросить туда и себя самого. Как сделали это все те, кого я знал всю жизнь. Я шагал тогда по коридорам, знакомым мне до трещин и надписей студентов, сожалея (не хочу говорить «жалея себя», хотя это было бы ближе к правде) о роковом случае, превратившем мою жизнь в хлам, совершенно ещё не подозревая о том, что ждёт меня в будущем. Том ужасном, что таится за поворотом...3
— Эй!.. Эй, Карл! — Звук собственного имени смог вернуть Карла к реальности не сразу; но, наконец, сделав это, сперва вызвал страх. Ведь прежде с ним ещё не случалось столько глубоких «уходов в себя». Даже из его снов, из этих колодцев-кошмаров, получалось выбираться, выкарабкиваться почти сразу. Поэтому открыв глаза и увидев перед собой Нигана, Карл не сразу понял, что этот человек, как и его прикосновения, настоящие. Ведь это было так странно: думать о своём мучителе, прийти на место, где всё началось и закончилось, желать по какой-то немыслимой причине, чтоб этот человек забрал его обратно, а, открыв глаза, видеть перед собой Нигана. Да, это было странно, было будто продолжением видений. Наверное, именно поэтому, не задумываясь, что он делает и почему прикосновения Нигана не приводят его в ужас, Карл просто обнял этого человека так крепко, насколько хватило сил; будто изголодавшийся по такому проявлению заботы, Карл желал теперь восполнить эту нехватку. Карл чувствовал, как Ниган обнял его в ответ, делая это скорее всего по растерянности, а не из-за искреннего желания (Карл даже сейчас прекрасно помнил, что этот человек не из тех, кто проявляет свои чувства подобным образом). А ещё Карл тут же вспомнил последние его слова и отчего-то именно сейчас осознал, что знает, что хотел бы на них действительно ответить. — Ты сказал, что нам с тобой лучше больше не общаться. Хорошо. Но только… Не уезжай.* * *
— Карл! Где ты был? — Выходил подышать перед сном во двор, ну знаешь, помогает быстрее уснуть… — прикрыв за собой дверь, произнёс Карл, радуясь, что его голос не дрожит и не выдаёт того, что он плакал. Хотя, возможно, это сделал его внешний вид, потому что отец тут же спросил, не давая Карлу возможности поскорее подняться к себе в комнату. — С тобой всё в порядке? Карл обернулся, надеясь, что ему хватит сил соврать, а может, даже рассказать, что случилось, но по виду отца Карл понял, что этот вопрос был, что называется, риторическим. — Я просто поднимался к тебе в комнату, хотел отдать тебе это прежде, чем ехать на дежурство… — договорив, отец протянул Карлу небольшую коробку, но Карл на неё даже не взглянул. — Ты сегодня в ночную смену? Я думал, ты ещё... — Да… Мой так называемый «вынужденный отпуск» закончился, и настало время снова появляться в участке чаще, чем когда мне самому это нужно. Но… Хей, посмотри на меня. Шейн останется сегодня с вами, слышишь? Ты будешь в безопасности. Хорошо? — Да… Да, отлично, — чересчур бодрым голосом согласился Карл, думая, когда же уехавшая несколько дней назад в Бостон мама закончит там свои дела, чтобы, наконец, быть здесь, рядом с ним. Карлу хотелось, чтобы их семья как можно скорее снова стала единым целым. Но не желая беспокоить расспросами о маме отца, Карл перевёл взгляд на коробку, которую тот положил на столешницу. — А что это? — Открой. Хотел купить его раньше, но как-то… Не до этого было. И вот теперь, раз я вышел на работу, а мама пока в Бостоне.... Поддерживать связь постоянно будет весьма кстати. — О… — только и смог выдохнуть Карл, взяв коробку в руки и увидев, что именно на ней изображено. — Телефон… Помню, как я строил планы, чтобы выпросить себе похожий на день рождения, на одиннадцатилетие, но не был уверен, что вы с мамой вообще захотите меня слушать… — Да, твоя мама тогда не особенно приветствовала такие вещи. — Покажешь, как тут что работает? — Извини... Мне уже действительно пора, но Шейн уже едет домой из супермаркета, поэтому, если ты будешь в настроении, то можешь попросить его, сам знаешь, он тебе ни в чём не откажет. — Да, — улыбнулся Карл. — Знаю. Тогда… до завтра? Карлу не хотелось прощаться и отпускать отца в таком состоянии: он видел, что отец бы всё отдал, лишь бы каждую минуту проводить теперь с ним; Карл видел в глазах отца понимание того, сколь многого ещё не знает его сын об этом изменившемся за семь лет мире; Карл видел желание помочь разобраться во всём и изучить всё вокруг. Но, как и семь лет назад, он не мог. — До завтра. Я вернусь рано утром, вы ещё будете с Джудит спать. — Кстати, где она? — Надеюсь, именно сейчас это и делает: спит. А если это не так, твоя мама снова прочитает мне лекцию на тему того, что у Джудит сбит режим, что у неё насыщенная программа обучения, и я не даю ей как следует заниматься. — А зачем ей это? Она же ещё совсем маленькая. Сколько ей, семь лет? — Так-так, эти вопросы мы обязательно зададим маме, когда она вернётся, а пока… Мне правда уже пора. Не засиживайся допоздна, пусть у тебя пока и нет никакой учебной программы. — Хорошо, пап, не буду.* * *
Инструкция помогла Карлу понять, как включить телефон, узнать технические особенности, вставить сим-карту, узнать свой номер, который Карл заучил наизусть, но, выполняя все эти механические действия, Карл почти не ощущал того восторга, который он представлял и лелеял в своих мыслях в детстве: например, как когда уговаривал родителей купить ему телефон, с которыми разгуливали уже многие одноклассники. Сейчас Карл едва ли мог вспомнить каждую из причин, по которой он семь лет назад хотел заполучить его себе, и каждую из которых готов был убедительным тоном озвучить перед родителями. Все, кроме одной… — О-о-о! Папа купил тебе телефон! Круто! Скажи мне свой номер! — войдя в комнату, Джудит вприпрыжку добралась до кресла и залезла на него с ногами, вытаскивая из кармашка-чехла на шее свой собственный телефон и оправдывая опасения отца несоблюдением режима. При этом Карл не мог не заметить (теперь он только и делал, что подмечал такие вещи), что первым порывом Джудит было сесть рядом с ним рядом. Но, видимо, наставления отца, мамы и Шейна, а может, и собственный страх сделать что-то не так: расстроить чем-то того, о ком, наверняка, много слышала; расстроить брата, с возвращением которого всё должно было стать нормально; о ком все так сильно сейчас пеклись... Но только долгожданное «нормально» так почему-то и не желало наступать. Эти навязчивые мысли не были приятными, поэтому Карл поспешил назвать Джудит заученный телефонный номер, который она сразу подписав как «старший брат Карл». — Давай теперь сохраним мой номер тебе… От Джудит исходил такой энтузиазм, что Карл не смел ей отказать, хотя больше всего на свете ему хотелось побыть одному: произошедшее час назад требовало тщательного обдумывания. Его жуткие мысли, которым не было объяснения, его приступ, его желание оказаться поздним вечером на том же месте, где всё случилось; Карлу хотелось подумать о том, почему на него так сильно повлияли слова Шейна; хотелось подумать о Нигане, появление которого помогло избавиться от страшного наваждения. Нигана, который по просьбе Карла пообещал ничего не рассказывать об этом случае отцу. И о причинах этой своей просьбы Карлу также хотелось поразмышлять: о том, почему случившееся так хотелось оставить в тайне, будто нечто сокровенное? И поэтому сейчас Карл просто безмолвно кивал на все вопросы Джудит: «Давай, я сохраню тебе номера папы и мамы?», «Хорошо», «И Шейна?», «И Шейна»... — Как у тебя это получается? — не выдержав, спросил Карл. Даже несмотря на свою частичную отрешенность, в присутствии Джудит он часто начинал вести сравнение того, каким он сам был в возрасте сестры. Карл знал, что из-за работы мамы, Джудит часто меняла школу, часто вынуждена была обучаться на дому. И он не был уверен, что справился бы с таким огромным потоком перемен. Но Джудит… Казалось, её такой образ жизни нисколько не расстраивал. — Я бы точно расклеился, если б мне пришлось так часто менять школу. Не сказать, что у меня были друзья и в одной единственной, но… Нет, были приятели, но, понимаешь, не было настоящих. — У меня сейчас тоже таких нет. Хотя, наверное, теперь я смогу пойти в ту же школу, куда и ты, и попробую побить твой рекорд по друзьям! — Хей! Один настоящий друг у меня всё же был, хоть и не из школы. — Ниган? — Ниган. — Так! Я сейчас вернусь!.. — и словно застигнутая внезапным озарением, Джудит выбежала из комнаты и вернулась лишь минут через пять. Бесцеремонно взяв в руки телефон Карла, она быстрыми движениями пальцев (Карлу на поиск каждой буквы требовалось по нескольку секунд) что-то напечатала, после чего с довольным видом заявила, что вообще-то у неё режим, и вышла из комнаты, вернув Карлу его телефон, на экране которого среди весьма короткого списка контактов теперь значился номер, названный как «Самый настоящий друг Ниган». Карл хотел было пойти узнать, где его семилетняя сестра раздобыла этот номер, но сравнение с собой и память о том, как отец хранит рабочие документы (в полной уверенности, что его устного запрета достаточно, чтобы никто не пытался забраться к нему в постоянно незапертый кабинет) — проведенная аналогия между собой и сестрой быстро сняла с повестки этот вопрос. И на место любопытства пришло другое чувство. Это было какое-то странное волнение. Сродни тому, когда распаковываешь большой подарок, не представляя, обрадует ли тебя его содержимое или нет — тебя волнует сам процесс, сам факт этой громадины в блестящей обёртке. Карл не сразу нашёл значок, обозначающий «сообщения», и не так быстро (уж точно не как Джудит) набрал: «Привет. Ещё раз спасибо за помощь». Но лишь нажав «отправить» и просидев с телефоном, сам не зная в ожидании чего, около десяти минут, Карл понял, что забыл оставить подпись! Странно, но мысль «Чёрт! Ниган просто не знает, кто ему написал!» вызвала облегчение и напряжение этих минут тут же улетучилось. Ведь, наверняка, поэтому ответа (а всё-таки его Карл невольно и ждал) от Нигана и не последовало. «Или он сразу понял, от кого сообщение, и именно поэтому не отвечает», — внутренний голос был тут как тут, но Карл всё ещё пребывал в состоянии волнения, поэтому легко смог его проигнорировать. И отправить ещё одно сообщение: «Это, кстати, Карл». Решив не повторять ошибку и не ждать ответа, давая тем самым своему внутреннему «Я» привести много причин тому, почему не стоило вообще беспокоить Нигана ни одним из этих сообщений, Карл пошёл умываться и готовиться ко сну, совершенно позабыв о том, что хотел провести часы перед сном в попытках разобраться со множеством не самых приятных вещей; разложить их, как говорила в детстве мама, приучая его к порядку в своей комнате, по полочкам. Которые, как станет понятно намного позже, окажутся вовсе никакими не полочками, а самыми настоящими ступенями, каждая из которых вела в одно единственное место — в тот самый подвал, где Карла ждал человек, укравший у него семь лет. А возможно, и целую жизнь?* * *
Выйдя из ванной и поправив самодельный полог над кроватью, которая был ему мала, но которую Карл пока категорически отказывался менять на новую (ту самую, где бы он «помещался без проблем»), Карл погасил свет и лёг в постель, плотно задёрнув одеяло, служившее этим самым пологом. Вот только сегодня сжатое пространство не давало чувства защищённости, как делало это всё то время, что Карл провёл дома с момента своего возвращения. Сегодня страшные образы, переходящие в кошмары, всё же смогли найти лазейку для того, чтобы в итоге заполнить собою всё... Карл не знал, сколько он пребывал среди этих страшных картин, образов, воспоминаний, от которых ему хотелось кричать, звать на помощь... Пока их не прервал странный звук... странная мелодия, проникнувшая в самую сердцевину сновидений; сделав это подобно лучу света. И теперь этот луч света бил Карлу прямиком в лицо, в глаза, не давая возможности понять, откуда именно он исходит. В какой-то миг Карл даже подумал, что всё ещё спит, а этот свет — часть его сна. Та его часть, которая была спасительной и способной подарить покой. И лишь начав угасать, этот свет наконец дал Карлу возможность увидеть его источник: это был телефон, который Карл положил рядом с собой, ложась спать. Телефон, на экране которого мерцала надпись: «у вас одно непрочитанное сообщение».4
Не без труда, но я успел заметить удаляющуюся от территории дома фигурку. И повинуясь своим нечеловеческим инстинктам, я отправился следом, ощущая, как от этого подобия охоты нарастает давно позабытое возбуждение. С которым, я сейчас бесшумно крался за Карлом, наблюдая за тем, как он замер на месте, как лёг на землю и забился в истерике… И глядя на всё это, мне совершенно не хотелось бороться с наполняющим меня чувством... Единственное, что мне всё-таки удалось подавить в себе — это желание подойти к нему и сделать с ним всё, что я так привык делать на протяжении всех семи лет. Да, мне хотелось сделать это сейчас и в каких-то паре сотен метров от его дома... Но в тот вечер мне всё же хватило и образов. Как и хватило сил удержаться от каких-либо звуков из своего укрытия. Но моё блаженство длилось не долго. С другой стороны поляны появилась ещё одна фигура, и когда она заговорила, я ощутил дикую ярость. Не только от того, что этот здоровяк испортил мне весь кайф, а потому что он мог прикасаться к этому ребёнку; потому что Карл позволял ему делать это.