1
Ниган Очередная блядская ошибка. Огромная, необъятная ошибка. И более точно назвать её не хватит даже тех слов, которых я нахватался за семь лет в тюрьме. А ведь именно весь этот набор ругательств и понадобился бы мне, реши я заменить слово «ошибка». Под котором я подразумевал сразу несколько вещей, но все они неуклонно крутились вокруг одного единственного человека, и звали его, разумеется, Карл Граймс. Начать можно с того, что мне вообще не стоило ходить именно в тот чёртов лес за домом Граймсов. Не стоило идти на звуки, которые оказались постаныванием мальчишки, находящегося в каком-то припадке. И уж тем более не стоило соглашаться с мольбой — а именно так и звучали его слова — не говорить о случившемся его отцу. Понятия не имею, почему в тот момент эта просьба показалась мне такой важной и заслуживающей исполнения, но то, что это было ошибкой, я полностью осознал, когда, словно страшившийся попасться хоть одной живой душе преступник, проводив Карла до крыльца на их заднем дворе, поспешил тем же путём — через лес — к себе домой. Последний раз мне доводилось вот так, скрываясь, пробираться к машине целую вечность назад: из комнаты дочки нашего преподобного пастора Джеффа Чейза; тогда мне не было и двадцати. Вот только теперь всё было намного серьёзнее. На кону стояло нечто гораздо большее, нежели мифическая невинность Беверли Чейз. Сейчас дело касалось физического и, что важнее, психического здоровья Карла Граймса, в серьёзном нарушении которого я теперь был более чем уверен. Но дело, чёрт возьми, сделано: я был на «месте преступления» и промолчал об этом. Я согласился лгать. Снова. Наверное, именно поэтому ощущение слежки, это поганое чувство, будто за мной наблюдают, преследовало до самой двери моего дома. И лишь уже стоя в душе, ощущая горячие струи воды — такие сильные, будто желающие пробить мою кожу насквозь или, как минимум, оставить синяки — я понял, что терзала меня не только совершённая ошибка. К этому чувству мало-помалу прибавлялось нечто иное. Нечто, чему даже через несколько лет у меня не получится дать точное название. Образы лежащего на земле, а после прижимающегося ко мне мальчишки вызывали во мне отнюдь не жалость, нет, это больше походило на... я не знаю. Но потерянность, исходящая от тела этого ребёнка, хватающегося за мою руку... У меня было ощущение, будто, сам того не подозревая, этот мальчишка протянул свою руку мне. Сам того не зная, начал поднимать и меня. Хотя ежедневно я изо всех сил старался себя убеждать, что ни на какой даже теоретической земле я не валялся в беспомощности и жгучей бессмысленности бытия. Да, в тот вечер, ругая себя за очередное неверно принятое решение, я ещё не знал, что оно лишь одно из первых в длинной череде последующих... Выйдя из душа, я не сразу обратил внимание на мерцающий сигнал на моём мобильном: находясь столько лет в тюрьме, отвыкаешь от таких вещей как телефон. Я не помнил, чтобы кому-то давал свой новый номер: адвокат или полиция звонили, как правило, на домашний. Но первое, что я увидел в ещё не открытом входящем сообщении — его начало: «Привет…» Поэтому всезнающий провайдер, страховой агент или жена, начавшая в связи с моим освобождением меня периодически преследовать, мигом исключались. Но додумать полный список всех возможных людей, пожелавших мне написать на ночь глядя, я не успел, потому что заметил, что сообщений было два. И именно последнее заставило меня против воли улыбнуться: своё имя мальчишка — а я был уверен теперь, что это он — додумался написать лишь спустя полчаса. Покачав головой, я отложил телефон и пошёл готовить поздний ужин. В моих планах не было отвечать ему. «Спасибо…» Ну и что тут можно ответить? «Пожалуйста! Обращайся, если нужно будет сделать твою жизнь ещё хуже, пацан!»? А именно так я и расценивал данное обещание ничего не говорить Рику Граймсу. Я всё лишь делал хуже. Чёртова огромная ошибка. Как и было ошибкой пить в этот вечер. Потому что содержимое бутылки должно было помочь мне немного забыться, но вместо этого оказало другую помощь, напомнив о том проклятом ощущении «протянутой мне руки». Схватившись за которую я чувствовал себя лучше; чувствовал, что я больше не был один в своей тьме, в своих кошмарах. В тот вечер, перешедший в ночь, сетуя на ошибочность принятия большинства своих решений, именно это я и сделал, запустив целую их череду, растянувшуюся на много дней, недель, месяцев, быстрыми движениями зачем-то набрав: «Не за что» и нажав «отправить». Карл Все эти несколько дней, незаметно переходящих в недели, Карл пытался понять, почему кусочек «пазла» из его прошлого, «пазла», составляющего его детство, «кусочек» по имени Ниган никак не желает подходить к общей картине. Будто он изначально был в этой картине лишним, будто был «кусочком», случайно оказавшимся не в том месте, но которому лишь время смогло показать эту нестыковку. Да, Карл много размышлял на тему, почему его «настоящий друг Ниган» теперь перестал им быть; почему его слова «Нам надо перестать общаться» отозвались в тот день в сердце чем-то иным, каким-то другим чувством, нежели уже знакомым чувством потери друга. Карл вспомнил, как однажды помогал Нигану делать одну головоломку на заказ, и в этой головоломке весь фокус заключался именно в том, чтобы суметь правильно подобрать стороны совмещения двух с виду совершенно несовместимых деталей. Когда знаешь об этом «фокусе» — не чувствуешь себя расстроенным, не злишься на то, что не можешь разгадать эту головоломку: ты просто знаешь, что решение есть и, зная это, ни за что не сдашься, не бросишь попыток собрать то, что, кажется, собрать совершенно нереально. Карл не знал, почему именно это воспоминание пришло ему в голову, и каким образом оно связано с раздумьями о Нигане, но уходя в тот день домой после слов Нигана о том, что им не стоит больше общаться после всего случившегося, Карл просто ощущал, что это не конец — а не отчаяние, злость или обиду. И события сегодняшнего вечера лишь добавили Карлу почвы для раздумий, и горящее на экране телефона сообщение — одно из многих последующих — от «самого настоящего друга Нигана» лишь подкрепляло ту самую уверенность в успешном поиске решения этой сложной головоломки. Да, целой головоломки, в которую из небольшого кусочка пазла превратился в какой-то момент для Карла человек, живущий в доме напротив.2
— У каждого из нас есть множество (пусть и очень скудных) представлений о самых разных вещах и местах. И именно эти стереотипы помогают заполнять нам пробелы. Только вот стереотипы это или чёртовы страхи — не известно, что хуже. У меня были некоторые представления о правосудии, тюрьмах. Ведь даже проверка домашних заданий поздними вечерами на идеально чистой кухне не мешала мне попутно пялиться в какое-нибудь телешоу по кабельному. Поэтому в первый раз сидя на скамье подсудимых, я имел именно такие знания обо всём этом процессе; знания, которыми был напичкан благодаря телевидению. Тогда мне ещё казалось, что я сам — герой какого-то написанного впопыхах дешёвого телешоу. И лишь спустя время страх начал вытеснять стереотипы, начал выстраивать новые образы. Не знаю, когда это точно случилось: когда прокурор снова и снова в пух и прах разбивал выстроенную моим адвокатом защиту? Адвокатом, на лице которого я так часто ловил: «Дело — дрянь»? Или когда от меня один за другим отвернулись мои друзья? Когда собственная жена так прямо и сказала, что не верит мне? Да, я не знаю, когда именно страх начал формировать в голове образы того будущего, что неизбежно наступит с вынесением приговора. Знаю лишь, что все эти образы, это представление себя в качестве заключённого не шли ни в какое сравнение с тем ужасом, что действительно происходил с… такими, как я, за стенами тюрьмы. Я замолчал и сосредоточил всё внимание на пачке сигарет, которую зачем-то держал в руках, крутил её меж пальцев, будто верующий — чётки. — Вы продолжаете это чувствовать? — Голос сидящего напротив психотерапевта заставил меня поднять взгляд и мысленно выругаться: говорить о чувствах — полное дерьмо. — Страх или ощущение тюрьмы вокруг себя? — Но я сохранял спокойствие, играл в лечение, ожидая, когда очередной час подойдёт к концу. — Нет, я говорю о чувстве вины. Ведь, как мы выяснили на прошлых сеансах, именно она главным образом не даёт вам отпустить случившееся. Вы словно считаете, что отсиженного срока не только недостаточно, но, хуже того, вы считаете себя действительно виновным. Так… Это правда? Вы действительно считаете себя таковым до сих пор? Сперва мне захотелось фыркнуть. Чувство вины? Он серьёзно? И чтобы не слушать об этом снова, я решил было признаться, что в прошлый раз согласился с этим утверждением («Мы выяснили на прошлых сеансах», как же!), лишь бы перебирание моих чувств, словно потасканных чёток, наконец, закончилось. Но последние его слова... От них я по какой-то причине ощутил ком в горле, из-за которого мой голос показался мне совсем чужим. — Это трудно, но… да, наверное... Я не знаю, док. Но... — Но... Причина в том, что случилось с соседским мальчиком? Или есть что-то ещё? Что-то, позволяющее вам допускать мысль, будто вы должны находиться в изоляции? Будто вы изгой. Доктор Вадс откинулся на высокую спинку своего стула, делая в нашей беседе паузу, давая мне возможность делать то, чего я так не люблю и всегда терпеть не мог: открыться себе и ему. «Вы считаете, что должны находиться в изоляции ото всех?» Хотя бы от одного — точно. И стоило только мне подумать об этом, как телефон в кармане издал короткую вибрацию, уведомляя о новом сообщении, напоминая о конкретном человеке, от которого я и должен был всеми силами отгородиться; изолировать его от своего влияния, общения... ...которое прервать оказалось сложнее, чем я мог представить. А мальчишка будто чувствовал моё желание прекратить всё это; будто предугадывал его. После чего сообщения на моём телефоне представляли собой нечто, вроде этого: «Карл: Если ты хочешь, я могу делать вид, будто тебя не знаю (на людях) Карл: это, чтоб люди не думали, будто ты со мной общаешься Я: Отличная мысль! Тогда, может, мне стоит нечаянно сбить тебя на своём джипе? Тогда уж точно все поймут, что ты для меня — пустое место! Карл: А это так?» А это так, Ниган? Да, именно так мой психотерапевт непременно бы продублировал этот вопрос, расскажи я ему, как из всех путей, которые могли бы привести меня к светлому будущему и помочь забыть о прошлом, я снова выбрал именно тот, который семь лет назад и привёл меня в ад. Который привёл туда же и Карла Граймса. — Наверное, дело лишь в этом городе, док. Вы же знаете, что я должен до сих пор оставаться здесь, потому что… — Помощь следствию. А вы бы хотели уехать? — Да… Да, потому что, ну, знаете, тяжело оставаться там, где большинство жителей (та часть, которой не наплевать на эту историю) хотят, чтобы я горел в аду. — Вас держит здесь только это, только помощь следствию? — Я просто хочу... чтобы ублюдок, сделавший всё это с мальчишкой, был найден и наказан. Я не знал, какие мысли и выводы были в голове у Вадса, но мог лишь надеяться, что, записывая сейчас их в свой блокнот, он, как и я сам, не считал мои причины оставаться в этом городе — отмазкой. Не считал это попыткой отгородиться и от него, и от самого себя; или попыткой игнорировать ту свою часть, от которой и исходило нежелание послать соседского мальчишку куда подальше, плюнуть на следствие, которое вовсе не обязывало меня оставаться здесь... Да, я был волен уехать куда угодно из этого города, штата, страны. Наверное, поэтому мне и не хотелось откапывать ту часть себя, у которой совершенно были сбиты ориентиры, перепутаны все представления о том, что, чёрт возьми, правильно, а что нет. Особенно, когда дело касалось мальчишки. От которого (я мог бы поклясться, что от него), я почувствовал, пришло очередное сообщение…3
Однажды это случилось. Однажды мысли, вроде «Нужно перестать сопротивляться», «Нужно отпустить себя и свои страхи», «Нужно просто оплакать себя и проститься с собой», «Пора прекратить борьбу за жизнь и перейти к существованию, потому что так, возможно, будет проще»... Да, однажды эти мысли начали казаться слишком здравыми и правильными; они словно превратились в ложный маяк на поприщах бесконечно расстилающегося передо мной ада. И намного проще было бы стать ничем. Возможно, тогда эхо шагов, оповещающее о приближении каждого из ублюдков, не заставляло бы сердце желать вырываться из груди, взлетая чуть ли не до самой глотки, затопленной ужасом и отчаянием при мысли о грядущем кошмаре. Да, мысль сдаться и прекратить борьбу, не приносящую ничего, кроме боли и чувства унижения, действительно какое-то время казалась маяком. «Отдай тело, береги душу», — какое-то время это звучало в голове как некий идеальный план. Вот только изъян был даже в нём. И был он обусловлен совершенно тогда лишним и только всё усложняющим желанием жить. Хотя годы, проведённые в заточении, казалось бы, стёрли любую из причин, оставив лишь одну единственную и самую важную, имевшую связь с мальчишкой, о судьбе которого я ничего не знал. Наверное, именно по этой причине моё состояние было таким же: ни жив, ни мёртв. И лишь однажды, лишь под конец сделало опасный наклон в сторону смерти. От которой меня этот мальчишка и спас: его «возвращение». Наверное, я никогда не разгадаю вселенский замысел этой истории, но, даже не существуй его, я в любом случае был рад, ведь впервые за долгие семь лет смог, наконец, увидеть свет настоящего маяка, а перед собой — не пучину ада, а вполне обычную, со всеми её трудностями и дарами жизнь.* * *
— Ты мне так и не ответил. Голос мальчишки прозвучал за моей спиной, едва я успел покинуть кабинет и повернуть за угол к кофейным аппаратам, наверное, единственным во всём этом городе действительно готовящим кофе, а не тёмную жижу. Не знай я, что Карл Граймс также посещает в этой клинике врача, я бы мог поклясться, что, не получив ответа на свои сообщения, он решил выследить меня и спросить лично. — Это действительно так: я для тебя пустое место? Женщина за стойкой регистрации бросила в нашу сторону внимательный взгляд из-под круглых и совершенно не подходящих ей по размеру очков. — Знаешь, я пожалуй, приму твоё предложение. Как ты там сказал? Будешь игнорировать меня на людях? — У каждого предложения свои сроки годности, и конкретно на это они закончились, — явно кого-то пародируя, произнёс мальчишка, а увидев моё недоумение, добавил уже «своим голосом». — Что? Я слышал, как ты отшивал тогда какого-то из своих заказчиков или поставщиков… Я невольно поразился тому, что он помнит мой разговор по телефону семилетней давности, который был словно в какой-то совершенно другой жизни, вечность назад. Мальчишка сейчас улыбался, будто читая мои мысли. И я вдруг понял, что впервые вижу на его лице настоящую, безболезненную улыбку; не ту, которую приходится надевать, когда хочешь кого-то обмануть. Хотя всё же было в этой улыбке, в его взгляде нечто такое, отчего мне стало не по себе; и от чего в моей груди что-то ожило, будто это нечто точно знало, что именно означали и эта улыбка, и взгляд мальчишки. — Карл? Ах, вот ты где! — Из-за угла вышла женщина в белом халате, а лицо показалось мне отчасти знакомым. Уже позднее я вспомню, что она напомнила мне одну из тех соцработниц, которые ходят по домам и проверяют, живы ли ещё дети в неблагополучных семьях. Обычно на этом их работа и заканчивалась. — Можешь проходить в кабинет… — Её взгляд остановился на мне и вмиг сделался оценивающим. Таким, будто она только что кое-что для себя поняла. Кое-что, о чём сейчас непременно спросит у Карла, как и все подобные ей доктора (Вадс бы точно это сделал), не беря в расчёт, хочется ли ему говорить об этом — что бы это ни было — или нет. А ещё позже я пойму и другое: как нужно было ответить на вопрос этого мальчишки. Жаль только, нужные слова и осознание истинных чувств приходят к нам непозволительно, бесконечно поздно. А всего-то надо было сказать: «Мой ответ «нет», пацан. Ты для меня не пустое место. И именно поэтому я должен был ещё семь лет назад поступить правильно ради тебя. И именно поэтому я поступаю неверно теперь. Тоже ради тебя. Потому что ты не пустое место. Только не для меня». Хотя, возможно, именно так мальчишка и трактовал моё сообщение, которое я написал, сев в машину с ощущением жгучего желания не оставлять без ответа его слова. Даже не желание — необходимость ни в коем случае не делать этого. Пусть в этом сообщении не было той самой истины, которая не даёт уже семь лет мне спать по ночам. «Как видишь, я всё ещё не переехал тебя на своём джипе. Надеюсь, выводы ты делать умеешь».* * *
— Ты сегодня какой-то… особенный. У тебя хорошее настроение, я права? Прежде, чем начался сеанс, а вместе с ним и пришла необходимость поставить телефон на режим «без звука», Карл успел прочесть новое сообщение от Нигана. И теперь, сидя напротив миссис Баум, он никак не мог сдержать улыбку. — Мне кажется, я начинаю понимать важность таких вот разговоров… Ну, знаете, иногда действительно лучше спросить о чём-то напрямую, поговорить, делая это не только в своём воображении. — Вот как? Это хорошо. — А ещё я понял, что хочу больше участвовать в помощи следствию. Я сумею потерпеть неприятные воспоминания и разговоры. Я хочу, чтобы его поймали. — А так было не всегда? — Я… Я не знаю… Но просто я понял, что он тоже мне больше не нужен. — Тоже? — Я… Не знаю, можно ли это говорить… — Обещаю, всё, сказанное тобою здесь, останется в стенах этой комнаты. — Просто я слышал разговор папы и Шейна (моего крёстного, который приехал из Бостона, чтобы помочь с расследованием)... Не знаю, знакомы ли вы с ним… — Да, я о нём слышала, но даже живя в таком маленьком городе, как этот, лично увидеть твоего крёстного мне так ни разу и не удалось за все эти годы. — В общем… Шейн предположил, что этот человек, похититель, вернул меня обратно потому, что я перестал быть нужен ему… И я ему, вроде как, надоел. — Тебя это расстроило? — Я… Это больше не важно. — Почему это не важно, Карл? — Просто… Вы же сами хотели, чтобы я попытался оставить это в прошлом? Ну, вот теперь это там и осталось: в прошлом. И я просто хочу, чтобы он получил по заслугам. И мне вовсе не важно, почему он выбрал меня и почему решил попробовать… это всё. — Попробовать? Что ты имеешь в виду? Ты думаешь, что был для него пер… Был его первой жертвой такого рода? Он тебе что-то говорил? — Это сложно… Но во время допросов, во время разговоров с вами я начал всё это вспоминать. И… Нет, он мне ничего такого не говорил, но, знаете, теперь я понимаю, что он иногда (мне так казалось) боялся меня больше, чем я его. Он не знал, с чего начать… Что со мной делать. Помню, как старшеклассник Трэвер Колман как-то рассказывал на перемене, что не понимал, что ему делать с Элизабет Фэлмор из группы поддержки. Не знаю, почему я это запомнил, учитывая, что я не понимал толком, о чём речь… Но, вспоминая наш первый раз с ним… Теперь я вспоминаю и слова Трэвера. — Зачем ты об этом вспоминаешь, Карл? — Я хочу… Я просто хочу вспомнить что-то важное для расследования, — соврал Карл, уже начиная жалеть, что сам завёл этот разговор. — И как? Получилось вспомнить что-то полезное? — На самом деле, немного. Но я теперь будто просто наблюдатель, будто… — Будто там не ты, а кто-то другой? — Не совсем… — Кто-то другой вместо твоего похитителя? Кто? «Ниган», — Карл и сам не понял, почему это имя первым пришло на ум, но был рад, что оно не сорвалось с языка, сделав это так же внезапно, как и появилось в сознании. Миссис Баум точно бы ухватилась за это сравнение, и Карлу пришлось бы отвечать на вопросы, на которые он сам не знал, а, наверное, и не хотел знать, ответ. — Мы можем поговорить о чём-нибудь другом? Карл не знал, откуда в нём взялась злость и грубость, но у него было странное, неприятное ощущение: такое бывает, когда тебя будто пытаются, что называется, поймать с поличным. — Конечно. За тобой сегодня заедет отец? — Да… Как и всегда. — Карл пожал плечами и хотел спросить, а кто ещё, по её мнению, может за ним приехать, как вспомнил то, как миссис Баум посмотрела на Нигана в коридоре. И от этого воспоминания у Карла тут же сложилось впечатление, что, узнай она, что (если бы такое было возможным) его должен забрать Ниган, — звонок в участок не заставил бы себя ждать. Причём, Карл не был уверен, что этот звонок был бы предназначен непосредственно отцу. — Попроси его заглянуть ко мне на несколько минут, хорошо? — Ладно. За этот час Карл успел не раз пожалеть о том, что решил рассказать о том, что действительно по какой-то причине стало иметь для него значение. Наверное, именно так раздражение на самого себя и превратилось в едва сдерживаемую злость за непонимание к миссис Баум, которая не оставляла попыток найти нужный подход. — И Карл… — Да? — Если тебе вдруг захочется поговорить о чём-то конкретном, знай, что ты всегда можешь сделать это здесь. Например, о своих воспоминаниях и о том, как именно теперь ты их видишь. Тем более, ты сам сегодня сказал, что понял важность таких откровенных разговоров. — Да… Вот только… Я не имел в виду разговоры с вами, миссис Баум.