1
Было уже заполночь, когда Джудит услышала шум в соседней комнате. Несколько секунд она провела в неподвижности, лишь широко раскрытыми глазами глядя на освещённую ночником стену, разделяющую её комнату с комнатой другой. Шум повторился, и вот теперь Джудит смогла понять, на что он был похож: это были стоны вперемешку с неясным бормотанием. Эти звуки пугали и не давали сдвинуться с места, как и не давали понять, что же делать? Наверное лишь тот факт, что звуки не прекращались, и заставил Джудит всё же выбраться из постели и меньше чем через минуту уже стоять на пороге комнаты своего старшего брата. Подойдя к его постели ближе, Джудит поняла, что приняла правильное решение, решив прийти к нему: самодельный полог был закрыт не полностью, и Джудит смогла увидеть, что Карла бьёт крупная дрожь. А в тусклом фонарном свете, пробирающемся в комнату, Джудит видела, как мокрые пряди волос прилипли к лицу Карла; видела, как его руки были выпрямлены вдоль тела, а пальцы яростно сжимали покрывало. Карл шумно дышал через нос, а из его закрытых глаз текли слёзы… Джудит поняла, что это не похоже на обычный кошмар. На один из тех, которые видела порою Джудит и сама, или на те кошмары, которые снились с момента возникновения Карлу. Один раз, месяц назад, Джудит собственными глазами видела, как Карл мечется во сне. В ту ночь Джудит ещё не знала, что от пробуждения Карлу может стать ещё страшнее: она тогда прервала сны брата, совершенно позабыв о его страхе прикосновений... Больше Джудит так рисковать не хотела. Ведь сегодня в доме не было никого, кто смог бы потом успокоить Карла. Хотя это далось отцу с трудом и тогда… Поэтому на несколько долгих секунд Джудит просто застыла рядом с кроватью брата от незнания что же делать. Но в чувство её смогла привести одна спасительная мысль: приснись ей такие кошмары, от которых начинаешь плакать, она бы очень хотела, чтобы кто-нибудь её разбудил. И не важно, что последовало бы после этого пробуждения дальше.***
— Карлу плохо. Открыв дверь, я сперва подумал, что это чья-то очередная шутка — вот так стучать и убегать. Хотя даже в моём детстве у детей это было не самое интересное занятие, не говоря уже о современных детях. Поэтому, да, я был крайне удивлен тому, что кто-то всё ещё использует этот способ, чтобы посмеяться и развлечься. В иной раз я был бы наверняка зол и раздражён, но только не теперь. Сейчас, как бы мне не хотелось это признавать, я испытал секундный укол страха вкупе с ощущением, словно я действительно заслуживаю любых издевательств от кого угодно, и поэтому не имею ни малейшего права раздражаться или злиться. Поэтому я не сразу сообразил, устремив свой взгляд в сторону улицы, что тот, кто постучал в мою дверь, всё еще находится здесь, и лишь прозвучавший голос заставил меня опустить глаза, чтобы увидеть его обладателя. Обладательницу. Если мне не изменяла память, это была дочь Рика Граймса. — Я что-то непонятно говорю? Видимо, моё долгое молчание начало её раздражать, что придало её голосу серьёзность, которая в иной раз показалась бы мне забавной, если не смешной, как и её поза: стоя в одной пижаме и скрестив руки на груди, с растрепанными, будто после сна (ещё бы, было уже почти два часа ночи!) волосами, девчонка действительно могла бы вызвать улыбку. Вот только не у меня. И не в контексте тех слов, что она произнесла. Тех самых, на которые мне, по большому счёту, должно быть наплевать, но которые заставили меня в ту ночь не только не захлопнуть перед ней дверь, но спустя меньше, чем десять минут, оказаться в месте, где меньше всего ожидаешь оказаться в два часа ночи — на дереве. — Напомни-ка мне ещё раз, почему мы не можем просто войти через чёртову дверь? Стоя на разветвлении ствола дерева, ветки которого буквально подпирали одну из сторон дома семейства Граймс (а может, не подпирали, а напротив желали проломить, выбить стекла, словно хотели, чтобы картины внешнего мира и того, который был внутри этой семьи, стали, наконец-то, одинаковыми: разломанными и пропускающими любую непогоду?). Я с раздражением думал о том, почему вообще должен идти куда-то (тем более в этот дом!): через дверь или окно, на подоконник которого уже забралась эта хрупкая с первого взгляда девчонка. — Я же говорила! Сигнализация! Папе придет уведомление на телефон, если я введу код и открою дверь! — Ах, да, конечно, и как я только мог забыть! — Мой тон выражал достаточное количество иронии, но глядя на меня с нетерпением, девчонка, которую, как оказалось, звали Джудит, этого не замечала. Или, учитывая то, насколько смышлёной она была — она просто проигнорировала мои слова. Десятью минутами ранее — Карлу плохо! — Прости, но как с этим связан я? — Мой тон был беспристрастным, но внутри я чувствовал нарастающее с каждой секундой волнение, от которого, впрочем, нарастало и раздражение. Почему я должен тревожиться за этого мальчишку, у которого есть семья, не говоря о том… Нет, мысль о том, что из-за него я отсидел почти десятилетие в аду, я отмёл сразу: это не была его вина, хотя кого-то мне всё же отчаянно обвинить хотелось, потому что назначенной мне компенсации хоть и хватило бы, чтобы довольно долго ни в чём себе не отказывать... Да только, казалось, ничего во мне не отзывалось жизнью, даже на такие деньги. Я хотел справедливости (хотя не был уверен даже в том, получи я её, смогу ли почувствовать себя лучше), но понятия не имел, от кого и каким образом мне её добиться. Первый, кто приходил на ум, был Рик Граймс. Наверное, именно поэтому следующее, что я выдал, не дождавшись ответа девчонки, было: — А где же ваш доблестный отец? — Дома его нет... Эм... никого нет. — Последние слова будто бы дались ей с трудом. — А… — Я не знал, что сказать. Поэтому, лишь бы не остаться (по какой-то причине?) единственной «надеждой», я хотел было напомнить о службах, типа «скорой» или… — Я не хочу никому звонить, — не дав мне даже предложить все иные альтернативы, девчонка перебила меня, и было в её голосе нечто похожее на отчаяния, хоть серьёзность и никуда и не делась. — Карл никому не даёт к себе прикасаться. Если я позвоню в «скорую» — они будут его трогать, и он только ещё больше расстроится, а если позвоню папе… Он просто приедет и... Он тоже будет не знать, что делать, и будет очень расстроен. «Расстроен». Я едва удержал себя от того, чтобы не хмыкнуть, услышав это, настолько то, что происходило с этими двумя, было преуменьшено. Расстроен, как же! Мальчишка не переносит чужих прикосновений, потому что почти десятилетие его лапал (и снова чёртово преуменьшение!) какой-то психопат, а папаша, наверное, сходит с ума от мысли и понимания, что творится в голове у его сына, но ничего не может сделать. Да, то, что они оба «расстроены», слишком мягко сказано. — Но вы… Вы сможете его успокоить. — Я? — До меня не сразу дошёл смысл её слов. Хотя был должен это сделать, стоило только мне увидеть её на своем крыльце. — Не говори ерунды и просто иди домой и… — И что? Смотреть, как он бьётся в истерике, как только засыпает? Или сидеть и смотреть, как он хочет, но боится засыпать? Вам не кажется, что дети не должны через такое проходить? Уж не знаю, кого она имела ввиду: Карла или же себя, вынужденную быстро повзрослеть? Ведь страшная история о старшем брате и разрушенной семье, должно быть, преследовала её с пелёнок. И уж не знаю, какие именно её слова на меня подействовали (или же это была злость на чёртовых родителей и родственников мальчишки, который при всём их огромном количестве, был совершенно одинок, как и их второй ребенок?). Или же дело было в том, чтобы помочь сейчас Карлу Граймсу, поступив тем самым непозволительно, но я чувствовал нечто такое, что, пусть и крошечной своей частью, относилось к той самой справедливости, о которой я грезил? Не знаю, но, больше не говоря ни слова и быстро обувшись, я пошел вслед за Джудит Граймс, при этом, что было странно, совершенно отбросив мысли на тему того, к чему это может привести…***
— И, позволь спросить, как часто ты пользуешься этим способом убегать из дома? Фигурка в окне скорчила недовольную гримасу, и я видел, она хотела было что-то мне ответить, как вдруг резко обернулась и исчезла во мраке комнаты, оставив меня в незадачливом положении. Над которым в иной раз можно было бы посмеяться: я вдруг представил, как выгляжу со стороны. Хотя если рассматривать эту ситуацию с позиции отца мальчишки, который мог вернуться домой раньше и увидеть меня.... Да, смешного мало: дважды сидевший на скамье подсудимых и один раз осужденный взрослый мужик притаился в ветвях большого дерева, чтобы наблюдать за невинными детишками. — Скорее!.. — шикнула девчонка, на мгновение высунувшись из окна. И я, не задавая больше вопросов, в пару шагов по (как мне очень хотелось верить) крепкой ветке преодолел расстояние до окна. Мои ноги опустились на мягкий ковёр на полу небольшой, когда-то явно детской комнаты, в которой лишь у входной двери горел ночник. Поэтому я несколько помедлил, ожидая, когда мои глаза окончательно привыкнут к полумраку. А может, мне нужно было привыкнуть и к тому, что я, чёрт возьми, делаю? Привыкнуть к мысли, которую я упорно отгонял, но она всё равно раздавалась противной пульсацией по всему телу: меня не должно быть здесь, с этими детьми, ведь ничем хорошим это не закончится. Но все неприятные мысли и чувства на эту тему исчезли, стоило мне только приоткрыть покрывало, свисающее со второго яруса кровати (которую я сперва принял за какой-то шкаф): слабые лучи света тут же упали на ковер, осветив несколько комиксов, пустые упаковки от печенья... — Я просто пыталась не уснуть, пока сидела с ним и думала, что делать... — внезапно тихо и смущенно проговорила Джудит, будто её застукали на месте преступления, в очередной раз доказывая, что она — всего лишь ребёнок, которому приходится вести себя иначе. Кивнув на её слова, я подошёл ближе и, взявшись за край покрывала, отогнул его сильнее. Забившись в самый угол и без того небольшой постели, Карл, казалось, спал. Хотя это сложно было назвать сном: его взгляд из под не полностью закрытых век был устремлён в одну точку, он весь дрожал, да так сильно, что фонарик, который он крепко сжимал в руках, заставлял луч света то и дело дёргаться. Лишь спустя секунду я понял, что это не просто фонарик — это телефон... — Врач говорил, что в такие моменты его лучше разбудить, потому что совершенно точно ему снятся кошмары… Снится тот человек. Но… От прикосновений ему становится только хуже... Поэтому... Я хотел спросить, с чего она взяла, что мои прикосновения не сделают ещё хуже, чем любые другие? Но я решил не тратить времени на разговоры — уж в слишком ужасном мире сейчас находился этот мальчишка: на лбу у него выступила испарина, отчего длинная чёлка прилипла ко лбу и щекам... Я коснулся его руки, Карл дернулся во сне сильнее, на секунду затих, после чего снова начал дрожать. И от этого я, не до конца понимая, что делаю, скинул обувь и, стараясь отогнать мысли о совершенной неправильности своих действий (как и мысли, связанные со страхом возможного эффекта), я забрался внутрь созданного мальчишкой «кокона» из одеяла и обнял этого ребёнка... И лишь через несколько минут, с трудом, наконец, устроившись в этой тесноте, я заметил, что Карл уже не спит (хотя позже я пойму, что, скорее всего, он был ещё в полусне), а смотрит на меня во все глаза, замерев, словно зверёк перед нападением хищника. — Что ты здесь делаешь? — прошептал он очень тихо, но запредельно громко для того, кто не желал быть обнаруженным. — Не поверишь, — я сглотнул ком в горле и постарался выдавить улыбку, — у меня тот же вопрос… — Ты пришёл спасти меня? Ты заберёшь меня? В этот момент я понял, что мальчишка всё ещё находится во сне, думает, что и я — часть этого сна. — Карл… Ты дома. Ты больше не в плену у чёртового ублюдка. Но, видимо, остатки кошмаров слишком сильно держали Карла в своих объятиях, потому что ему потребовалось немного времени, чтобы на его лице, наконец, проступило понимание того, что это действительно уже не сон. — Но мне всё равно страшно. Не знаю, какие мысли наполнили его голову, когда он понял, что именно происходит, но я надеялся, что с этим он... Мы. Мы с этим разберёмся позже. — Знаю, дружище, знаю. Я понятия не имел, что делать дальше или что говорить, потому что никогда не считал себя мастером разговоров по душам. Даже будучи преподавателем и каждый день сталкиваясь с детскими капризами, истериками, драками — со всем тем, где надо было бы проявлять своё участие, я просто отправлял детей к школьному психологу, а в особых случаях — на «добровольно-принудительные» работы, считая, что труд — не плохой способ избавиться от ненужного дерьма в голове. Но сейчас... я не успел и подумать, что же мне делать дальше: мне не пришлось принимать никаких решений, потому что, выпутавшись из под одеяла, мальчишка сильнее вжался в мои объятия. И всё, что мне требовалось — лишь обнять его в ответ. А глянув в сторону устроившейся в кресле Джудит, я увидел на её усталом детском лице довольную и полную облегчения улыбку. Поэтому, осторожно похлопывая-поглаживая прижавшегося ко мне Карла по спине, слушая его дыхание, которое начало становиться размеренным, я тоже прикрыл глаза, ощущая, как собственные страхи, пусть и на время, но тоже постепенно отходят на второй план. Да, до сих пор страшно было и мне. Хотя, казалось, я, как и Карл, был, наконец, дома.2
Проснувшись около получаса назад, Карл лежал с закрытыми глазами и пытался воссоздать события этой ночи. В особенности тот самый момент, когда кошмар, где его снова и снова догонял и хватал человек в капюшоне. Тот момент, когда эти грубые и ненавистные руки в какой-то миг перестали быть таковыми, когда стали успокаивающими, дающими чувство защищённости, безопасности. А главное — ощущение, будто он, Карл, кому-то по-настоящему нужен; будто он любим. Всё это было настолько противоречиво, что Карл всё-таки открыл глаза, и взгляд его сразу же упал на окно и подоконник. Увиденное сразу же вызвало ворох и других чувств и воспоминаний, которые до сих пор отказывались принимать статус чего-то реального. Ведь чувство защищённости, чувство нужности подарил ему тот, от кого он не ждал такого даже в самом лучшем из снов (если бы такие Карлу вообще снились). Карл улыбнулся и хмыкнул, потому что никак не мог представить себе Нигана, взбирающегося среди ночи в его комнату через окно. Вот только это действительно произошло по-настоящему: подушка и пижама до сих пор хранили запах этого человека. Тот самый запах, который Карл помнил ещё с детства. Карл выбрался из постели, и его носа коснулся уже другой запах: готовящегося завтрака, а до ушей долетели голоса мамы и Джудит, с которой Карлу не терпелось поговорить прямо сейчас. Потому что Карл помнил и ещё кое-что о событиях сегодняшней ночи: в комнате, помимо Нигана, была и его сестра. — О, посмотрите-ка кто уже проснулся! Давай, садись скорее за стол, а то мы уже слегка опаздываем! — Едва увидев его на пороге кухни, воскликнула мама. Отчего-то она суетилась с бо́льшим энтузиазмом, чем обычно, но Карл не обратил на её поведение особого внимания. Вместо этого он посмотрел на Джудит, которая выглядела несколько подавленной, угрюмой или невыспавшейся — этого Карл понять не успел, потому что, поймав его взгляд, Джудит тут же улыбнулась и приложила палец к губам, давая Карлу тем самым ответ на его главный вопрос: визит Нигана ему этой ночью не привиделся. — И как я только могла проспать сегодня, когда впереди столько дел! Джудит опустила взгляд и начала уж слишком сосредоточенно ломать тост на маленькие кусочки. Карл не понимал причины её настроения, как и то, почему его сестра (а это была точно она) позвала Нигана, а не маму? Это волновало Карла. Потому что он чувствовал себя немного… неловко из-за поступка Джудит, из-за возможных причин, исходя из которых она решила позвать Нигана. Словно Джудит будто знала или видела в его с Ниганом отношениях нечто такое, чего пока не видел и не понимал Карл; и от этого действительно становилось как-то не по себе, как-то неловко. — Папа скоро приедет? — спросила Джудит, не глядя на маму, но её вопрос так и остался без ответа, потому что в следующую секунду на пороге их кухни появился Шейн. — Если кому-то интересно, то не только ваш отец сегодня работал в ночную смену, но и дядюшка Шейн тоже: решил подежурить у вашего дома, так, на всякий случай… Карл видел, как появление Шейна по какой-то причине заставило Джудит вздрогнуть и снова опустить взгляд в тарелку, в обломки поджаренного тоста. — И, уверен, за это мне полагается как минимум горячий кофе!..***
«Почему ты не позвала маму?» — украдкой набрав сообщение, Карл отправил его сидящей рядом на заднем сидении машины Джудит. Но она лишь поджала губы, едва взглянув на сообщение, и отвернулась, продолжив смотреть в окно. Карл не знал, чем вызвана такая реакция, равно как и общее хмурое состояние его сестры, но на всякий случай решил уточнить: «Но я рад, что ты позвала именно Нигана, ведь почему-то лишь от его прикосновений я не "психую", поэтому спасибо». — Ну, вот мы и приехали… Я отвезу Джудит на занятия, а за тобой через час приедет папа, хорошо? — Да-да, хорошо… — пробормотал Карл, выбираясь из машины, бросив при этом напоследок взгляд на Джудит, которая по-прежнему смотрела в окно. И поднимаясь по лестнице клиники, Карл снова снова вернулся к мыслям о Нигане: иногда их сеансы совпадали, поэтому каждый раз, заходя внутрь, Карл ощущал в груди волнение, к которому всегда было примешано что-то ещё, чему Карл пока никак не мог найти название. И вот теперь, шагая по коридору, Карл пытался представить, как именно Ниган забирался в его комнату на втором этаже, и эта картина в очередной раз вызывала у Карла улыбку. Но эта улыбка тут же угасла, стоило только всплыть в памяти словам, сказанным Шейном: «Я дежурил у вашего дома всю ночь…» При мысли о том, что Ниган мог быть замечен крёстным, Карл даже остановился посреди коридора, чувствуя, что приятного волнения как не бывало — его охладила волна беспокойства. Ведь Карлу совершенно не хотелось навлекать на Нигана проблемы. Но уже несколько секунд спустя это беспокойство переросло в самую настоящую злость. Злость на отца, на маму, на Шейна — за то, что они по какой-то причине уверены в том, что именно для него будет лучше, и с кем ему не стоит общаться. Сам того не желая, но вот с таким настроением Карл зашёл в кабинет миссис Баум, и переключив телефон в беззвучный режим, не успел заметить пришедшее в следующую секунду сообщение от Джудит: «Не вижу ничего удивительного, он же твой "ниган-самый-настоящий-друг", забыл?»***
— Ты какая-то тихая сегодня, всё нормально? — Мам, я хожу в чужую школу, у меня нет друзей, я устала запоминать имена новых одноклассников и… — Поняла-поняла, вопрос снят! Слушай… Скоро всё изменится. Скоро всё, наконец, станет постоянным. — Для этого обязательно уезжать от папы и Карла? — Понимаешь, мне наконец-то предложили работу на хороших условиях, да ещё и в самом Нью-Йорке! Здорово, правда? У тебя будет постоянная школа, друзья… — А как же папа и Карл? — Уверена, они будут нас навещать… Зазвонил телефон, и пока мама переключила внимание, Джудит достала из кармана свой мобильный и напечатала Карлу ответ, едва ли не впервые за всё утро улыбнувшись, вспомнив события сегодняшней ночи, которые стали настоящим приключением, несмотря даже на причину, по которой Джудит вообще обратилась к человеку, с которым лично даже не была знакома. — А Шейн тоже будет? — Почему ты спросила? — Просто так. Джудит снова отвернулась к окну, и на её лице не было и тени улыбки — лишь тень бремени секретов, которые уже буквально разрывали её изнутри.***
Мы все храним секреты. Большие и маленькие, незначительные и способные разрушить целый мир. У каждого они разной степени тяжести. Но их все объединяет одно: любым из них хочется с кем-нибудь поделиться. — Ну и?.. — больше не в силах молчать, произнёс Карл, невольно посмотрев на своего лечащего врача так, словно это она и её сеанс были причиной его дурного настроения. «Она всего лишь хочет помочь тебе», — постарался напомнить себе Карл, стараясь успокоиться и отсидеть без лишних проблем в этом кабинете положенный час. Вот только это «самовнушение» не помогло. Наверное, потому что сама по себе фраза «хочет помочь» очень похожа на «хотят как лучше». И Карлу очень не нравилось, что они обе звучат так, словно способны оправдать любые действия, любые поступки. «Мы хотим помочь, мы просто делаем как лучше», — и какие бы благие намерения не скрывались под этими словами, они будто исключали не только мнение самого Карла, но его самого: того, каким он стал сейчас. Карл и сам не знал, что именно для него лучше, но сам факт, что никто не хочет даже спросить у него о важных вещах: «Хочешь ли ты пойти в школу с сестрой?», «Хочешь ли пожить с мамой и сестрой?», «Действительно ли хочешь сидеть дома в одиночестве, ни с кем не общаясь?», «Хочешь, чтобы человек, живущий напротив, приходил к нам в гости, ведь он когда-то был тебе дорог?» Ни один из подобных вопросов не был озвучен никем из желающих помочь, и Карл пытался, но не мог найти этому более лучшее объяснение, нежели то, что снова и снова подсовывало его сознание: «Твоё мнение, Карл, никому неважно: только не мнение тебя настоящего. Важно лишь то, когда же ты снова станешь тем, кем был семь чёртовых лет назад. Да и чего же ты на самом деле хочешь, Карл? И кто ты?» И от этого вопроса Карл мигом растерял всю злость и негодование — они тут же растворились в собственном незнании. Но дать себе ответ Карл не успел: голос доктора Баум донёсся до него, возвращая к реальности: — А о чём бы ты сам хотел поговорить, Карл? — Я… Я не знаю. Извините, я не хотел вам грубить. Просто плохо спал сегодня. — У тебя снова начались кошмары? Помедлив, Карл кивнул и тут же добавил: — Только теперь они были другими. Как будто более реальными… Карл впервые сейчас серьёзно задумался о том, что он видел во сне. Почти всё утро его внимание и мысли были направлены лишь на Нигана, который волшебным образом спас его от ужасных снов. Но ведь в какой-то момент Ниган и сам стал продолжением этих снов — приятным и спасительным... — Можешь рассказать, что ты видел? Возможно, нам удастся не дать этим снам преследовать тебя и дальше? — Я… Не уверен, что у меня получится всё это рассказать вам. Наступила тишина, но длилась она буквально несколько секунд, которые потребовались миссис Баум для того, чтобы сделать какую-то пометку в своей большой книге с записями обо всех пациентах. — Ты смог проснуться сам? Или кто-то из родных снова помог тебе, как в прошлый раз? Карл опустил взгляд, не зная что ответить и на этот вопрос. — Моя сестра… Видимо, я разбудил её (наши спальни рядом), и она пришла ко мне и… разбудила меня. — Так, хорошо. А она касалась тебя? Или просто позвала по имени? — Всё это действительно так важно? — снова не выдержал Карл. Врать ему сейчас было тяжело: слишком много чувств и мыслей вызвали воспоминания о происходящем во сне. — Ты умеешь хранить секреты? — внезапно спросила миссис Баум, ничуть не смутившись очередной грубости Карла. — Что? — Насколько хорошо ты умеешь это делать? Как серьёзно относишься к тайнам? К просьбам их хранить? — Я не знаю… С одной стороны: от секретов всем только плохо. Вы, наверное, читали последний выпуск местной газеты?.. А ведь мама хотела сохранить в тайне своё мнение и желание уехать… Ну, или, вот, папа. Он мог сразу рассказать мне о судебном запрете для Нигана… Или… — Карл посмотрел на доктора Баум так, будто лишь сейчас увидел её. — Думаете... что, если бы я не скрыл тогда, семь лет назад, от родителей нашу с Ниганом дружбу, его потом не обвинили бы в моём похищении? — Ты чувствуешь вину? За то, что этого человека посадили в тюрьму? — Он мой друг. Был им… Да и он просто не заслужил того, что с ним случилось. — Хочешь поговорить об этом? О Нигане. Да, Карл хотел поговорить об этом. О Нигане. О том, как этот человек выживал эти семь лет, как смог вернуться к обычной жизни… обо всём, что касалось Нигана, Карлу хотелось говорить. Но не с посторонним человеком. При мысли о Нигане к Карлу тут же вернулись воспоминания о событиях сегодняшней ночи, особенно те, которые наполняли сновидения Карла до прихода Нигана: они были ужасны. И Карлу не хотелось об этом говорить, но он не мог хранить их дальше в секрете. Хранить так же, как и хранил всё, связанное с этим человеком: светлое и приятное. — Во сне… Он делал со мной всё это. — Что, прости? — В моём сне человек, похитивший меня, снова делал это со мной. Но самое странное — не это. За семь лет я почти что привык… И такой сон больше не может напугать меня по-настоящему. — Твои кошмары видоизменились? — Да… — Карл вздохнул и, наконец, решился посмотреть доктору Баум в глаза, при этом будто ожидая увидеть, как взяв на себя часть его секрета, она смогла бы сотворить волшебство, от которого Карл тут же почувствовал бы лёгкость. — В этот раз… я не сопротивлялся. Но не потому, что он сломил меня, не потому, что я был не в силах дать ему отпор, а потому, что… Я сам хотел этого. Но слова, оказавшись высказанными, не подарили Карлу волшебного облегчения: теперь они будто отравляли собою не только всё внутри него — теперь они давили своею тяжестью снаружи, делали атмосферу вокруг такой, что невозможно было сделать вдох: своею отвратительностью, ужасностью, неправильностью, тошнотворностью — всем тем, что Карл так сильно не хотел в себе хранить. Не хотел хранить это рядом с другими секретами и потаёнными чувствами, такими, например, которые были связаны с Ниганом, пусть даже им и не было пока названия. Но Карл знал о них важную вещь: ничего общего с тем мерзким, что он видел во сне, у чувств и мыслей о Нигане не было. И поэтому… Какую бы силу не имели сейчас его слова, его секрет: пусть уж лучше миссис Баум посмотрит на него с отвращением или подумает, что он спятил, но это воспоминание о сне, где его мучитель делал с ним, что хотел, по его, Карла, собственной воле — это не должно храниться ни в голове, ни в сердце; это не должно носить название «секрет»...