1
Голова была такой тяжёлой, что Карл едва смог приподнять её над подушкой. Боли не было, но какой-то настойчивый шум никак не давал мыслям, наконец, соединиться в одну последовательную цепочку, которая бы объяснила ряд важных вещей, одной из которых и самых главных было его местоположение. Ведь ещё не открыв глаза, Карл понял, что он находится не дома. В его доме никто не курил, а его собственное постельное бельё никогда не пахло… По-прежнему не открывая глаз, Карл уткнулся носом в подушку и втянул запах. Карлу трудно было описать, что именно он почувствовал, помимо лёгких ноток табака, но этот запах успокаивал. Наверное, именно из-за него Карл и не стремился поскорее прийти в себя, поскорее понять, где он, и придумать «план побега»: что бы не произошло накануне... вдыхая этот запах, Карл был уверен, что здесь он в безопасности. Более того, такого чувства, что его никто не тронет, не обидит, что никто на него не нападёт, у Карла не было даже дома, даже под присмотром целых двух полицейских в лице отца и Шейна. Поэтому подняться и сесть на постели Карла заставил не страх, а неясное любопытство. Неясное — потому что в голове по-прежнему была будто бы самая настоящая каша, мешающая осознавать то или иное своё чувство. Откинув одеяло в сторону, Карл обнаружил, что он раздет. Но сам он совершенно не помнил, чтобы делал нечто подобное накануне. И факт того, что он не помнил, как вообще оказался здесь, стал мало-помалу пробираться до того самого места в мозгу, что должно было отвечать за чувство самосохранения, ощущение опасности, страха. Но все эти мысли так и не успели сформироваться в единое чувство и заставить Карла начать паниковать — в углу комнаты он увидел биту, инициалы на которой заставили Карла улыбнуться и рухнуть обратно на постель. Сомнений больше не было: он был в доме Нигана. От этого открытия всё начало вставать на свои места, и лишь одна деталь никак не желала увязываться в основной сюжет произошедшего накануне (хотя были и другие вопросы, например: «Где спал сам Ниган сегодня? Здесь? Рядом с ним?», но Карл быстро отмёл эти мысли, попутно удивившись приятному волнению, что тут же пробежало по его телу). Внизу послышался неясный шум или даже голоса, и Карл, надев джинсы и взяв футболку Нигана, висевшую на спинке стула, отправился на поиск источника этого шума. Ступая босиком по деревянному полу, Карл прикрыл за собой дверь комнаты и, оглянувшись в коридоре по сторонам, пошёл к лестнице, ведущей вниз, на кухню. При этом где-то на задворках мальчишеского сознания семилетней давности отмечая, что тому Карлу было бы весьма интересно оказаться на «запретном» втором этаже этого дома. Спустившись вниз, Карл помедлил у порога кухни, мысленно восстанавливая пробел в истории, который был вопросом: «Почему отец его не искал?», а после, выдохнув и начав испытывать смущение и неловкость вместе с чувством стыда, которые, наконец, его настигли, произнёс, не вполне веря своим глазам: — Вы тут, что, вот так всю ночь просидели? Его отец был здесь. На кухне Нигана. Сидел с ним за одним столом, попивая кофе, чай или что покрепче. И оба, наверное, были абсолютно им недовольны. В этом Карлу, казалось, можно было не сомневаться, учитывая, что случилось накануне, но при виде этих двоих мирно сидящими рядом, Карл не смог удержаться от улыбки, вызванной разливающимся по всему телу чувством, очень походившим на счастье. Ниган Около получаса назад Карл, вместе со своим отцом, так и ушёл домой в моей футболке, а перед моими глазами до сих пор вспышками проносились кадры этого безумного вечера и такой же безумной ночи; слова, сказанные отцом мальчишки… В этом всём и в них конкретно я сейчас будто пытался отыскать нечто, способное меня заверить в том, что я действительно не сделал ничего плохого; что в общении с этим ребёнком нет ничего непозволительного, ничего, что способно сделать из меня чудовище. Но чем больше я об этом думал, чем больше было таких вспышек, тем сильнее внутри меня формировался не самый утешительный вывод. Который (мне очень хотелось в это верить) был лишь результатом тяжелого дня и двух бессонных ночей. Поднявшись в спальню, я споткнулся о кучу вещей и тут же вспомнил вопросительный взгляд мальчишки, который, в свою очередь, перед уходом наткнулся на мою дорожную сумку в прихожей. В тот момент я был даже рад присутствию шерифа, потому что при отце Карл не стал спрашивать, куда это я собрался или — хуже того — молча смотреть на меня с обидой, с мольбой остаться. Отец и сын покинули мой дом, а я пытался хоть как-то объяснить притяжение этого места и все события, которые возвращают меня сюда, не давая уехать даже ненадолго. Было ли здесь моё место? Или же этот город был тупиком всей моей жизни, который однажды заманил меня в свои объятия и уже не собирался отпускать никогда? А может, мне просто хотелось винить в своём бездействии некую неподвластную мне силу, оправдывая помимо прочего и мою привязанность к соседскому мальчишке? Именно с этими мыслями в то утро я и забылся тревожным сном, вдыхая запах недавно спящего на этом месте Карла Граймса.2
— Пап, я… — начал было Карл, едва входная дверь за ними захлопнулась, этим звуком будто отрезая Карла от той реальности, где отец и Ниган сидят за одним столом и разговаривают. Карл изо всех сил старался запомнить свои чувства, вызванные этой картиной, чтобы добавить их к тем другим, которые он так часто вынимал из глубины души — из своего «тайника»: чтобы полюбоваться ими или, как чаще это бывало, защититься от ужаса, которым была очень долгое время пропитана вся его реальность. Да, захлопнувшись, дверь этим звуком будто бы вернула Карла в ту реальность, где он наговорил отцу столько ужасных вещей; в ту реальность, где ситуация дома, в их семье, казалось, совершенно вышла из под всякого контроля… Но сейчас именно тёплые чувства от образов отца и Нигана и помогли Карлу понять, как же ему быть с ситуацией дома: с изменой мамы и Шейна, с маминой холодностью и нежеланием видеть в своём сыне того самого мальчика, которому она читала на ночь сказки, и которого однажды у нёе украли… Да, благодаря «поддержке» тех сокровищ из «тайника», Карл сейчас почти безболезненно смог понять, что же ему делать, учитывая, что повлиять он ни на что не был способен. Лишь на своё отношение ко всему. Но вот отец… За этого человека Карл был готов бороться, несмотря на их частое обоюдное непонимание и прочие вещи… Его, равно как и Нигана, Карл не мог себе позволить отпустить. Поэтому самое лучшее, с чего он мог начать этот день, были, конечно же, извинения. — Знаешь, пап… То, что я наговорил тебе на кладбище… — Слова давались Карлу с трудом, потому что его самое первое в жизни похмелье, казалось, тормозило не только его ощущения, но и весь мыслительный процесс. А вновь подступающая тошнота лишь усугубляла положение. Успокаивало и придавало сил только то, что во всей этой неразберихе отец был прежним, был тем самым родителем, который если и не понимал всех мыслей и чувств Карла, то точно знал, когда нужно проявить заботу. — Так, погоди-погоди… — Отец подошёл и осторожно помог Карлу снять свою куртку, которую накинул ему на плечи по дороге домой. — Я ценю, что несмотря на своё… хм… состояние... А я ведь раньше иногда всё думал: как же пройдёт твоё первое похмелье, и всегда мне казалось, что это будет после выпускного вечера в школе… В общем, я ценю, что ты хочешь нести ответственность за свои поступки и слова. И я не стану говорить, что в твоём положении всё дозволено. Поэтому, если хочешь, ты можешь брать эту ответственность, но… Отец на секунду замолчал, и Карл увидел, как по его лицу пробежала тень, стоило только его взгляду коснуться футболки Нигана. — Давай сейчас ты просто пойдёшь наверх, примешь душ, переоденешься… А я пока приготовлю тебе целительный омлет и поищу какие-нибудь таблетки, чтобы тебе не пришлось провести весь день, как в тумане… — Я помню, как мама готовила такой омлет… Кажется, тогда вы кого-то отправляли на пенсию, да? — Да-да, точно… Хотя я думал, что ты тогда ещё мало что понимал и, тем более, запоминал… «Не ты один», — мелькнуло у Карла в голове. — Ладно, я… — Карл махнул рукой в сторону лестницы, ведущей к спальням на втором этаже. — Только недолго: горячий душ может тебя разморить, а с холодным я бы рисковать не советовал, потому что дождя ночью и так вполне хватило… Как ты ещё не заболел… — Хорошо… И пап... — Что? — Спасибо.***
— Где он? — Шейн? Разве ты не должен быть в участке? — Должен… Но я просто хотел… Да, я налажал. Не стоило мне вот так себя вести, просто меня бесит, что Карл настолько закрылся от нас всех! Но больше меня бесит, что единственный, кому он позволяет прикасаться к себе, это этот ублюдок, ваш сосед! А ещё меня бесит, дружище, что ты позволяешь и потворствуешь всему этому!.. — А я-то уж было подумал, что ты извиниться пришёл… — покачав головой, Рик достал из холодильника лоток с яйцами, молоко, сыр и выложил всё это на стол, ловя при этом себя на мысли, что в какой-то степени Шейн прав, а он сам действительно не хотел признавать эту правду. Хотя в этот раз его нежелание было вызвано отнюдь не задетой гордостью или неприятной правдой, звучащей из уст человека, которого всю жизнь Рик считал больше, чем другом — братом… Здесь было и что-то ещё, чему Рик пока никак не мог подобрать название. — И что будет дальше? Может, ты ещё позволишь, чтобы этот урод укладывал Карла в постель, если его будут вдруг мучать кошмары? Что будет дальше, Рик? Как далеко всё это может зайти? Рик слушал друга, пытаясь внять его словам, но это было сложно, потому что для Шейна ситуация с Карлом и Ниганом будто бы была важнее того, что действительно имело значение (помимо розыска преступника): отношения их троих. Его, Шейна и Лори. Мог ли Шейн нарочно сейчас так сильно утрировать ситуацию с Карлом и Ниганом, чтобы отсрочить момент, когда им нужно будет раз и навсегда решить другую проблему. Были ли его бурное беспокойство за Карла и ненависть к Нигану сейчас неким щитом, за которым можно было укрыться от других проблем? — Шейн… Но тем не менее эту проблему, эту возникшую ситуацию, которая также в какой-то степени угрожала выздоровлению Карла — это нужно было решить как можно скорее. — Так больше не может продолжаться. Рику хотелось бы и самому закрыть пока на это глаза, полностью отдавшись нуждам Карла, поискам преступника — отгородиться этими вещами. Но кто-то из них должен был сделать первый шаг; шаг, который нельзя было бы назвать встречным. — Мы давно с тобой дружим… — Целую вечность. И, Рик, я знаю, что ты ждёшь объяснений, извинений или… — Нет, Шейн. Я жду не этого. Мы действительно дружим с тобой очень давно, но я тут подумал… знаешь, что я подумал? Это означает… все эти годы, эти десятилетия — они означают просто лишь то, что мы дружим слишком долго, но они не означают, что ты хороший друг. — К чему это ты?.. У Шейна было такое выражение лица, какое Рику часто доводилось видеть во время их совместной учёбы, в те моменты, когда Рик начинал говорить что-то такое, что уже заранее казалось Шейну бредом, с которым, ещё даже не дослушав, Шейн готов был не согласиться: лёгкое презрение и почти мгновенно следующее за ним — отрицание. От этого вида у Рика в голове тут же прозвучали слова их соседа по комнате: «Что между вами двумя происходит? Почему ты готов ему всё всегда простить?» От этого воспоминания Рик улыбнулся, отчего Шейн наверняка решил, что его друг не в себе. И Рик действительно был не в себе, потому что даже сказав то, что сказал, даже решив, что всё это действительно пора прекратить, Рик будто бы ждал, что Шейн сейчас рассыплется в извинениях, сделает это так, как не делал никогда прежде, сделает это, всё исправив, избавив сердце Рика от каких-либо сомнений. Ведь перед ним сейчас был действительно его лучший друг, который имел полное право быть частью, членом их семьи. — Ты что, действительно хочешь разрушить всё из-за… Лори? Из-за простой бабы хочешь под хвост всё пустить? Но Шейн даже сейчас был верен себе. Оставался тем самым парнем, вызывающим вполне логичный вопрос в свой адрес: «Ты готов ему всё простить, Рик? Почему?» Только этот вопрос звучал сейчас у Рика в голове не голосом соседа из общежития для мальчиков, сейчас это был его собственный голос. — Я хочу, чтобы ты забрал свои вещи, Шейн, потому что я больше не желаю видеть тебя в этом доме.3
Карл закрыл глаза, вспоминая, как сегодня он проснулся в постели Нигана, и как застал его спокойно беседующим с отцом. По какой-то причине видеть мир между этими людьми оказалось намного важнее многих других вещей, которые могли (и должны!) действительно иметь для Карла наибольшее значение. «Может, мне почаще вести себя вот так?» — мимолётно подумал Карл, как делал это в детстве, когда болел и нарочно не хотел выздоравливать: ведь отец начинал приходить с работы раньше, и с мамой они не ссорились. Карл знал, что это глупо, и уж точно он не станет никем манипулировать, но эти мысли вернули Карла (пусть и ненадолго) в лучшее время его жизни — в беззаботное детство. Вот только его детство не было таковым. Память вообще странная штука, думал Карл, вспоминая некоторые эпизоды из детства и происходящего в подвале — в памяти было слишком много провалов; моментов, которые по какой-то причине были словно затёрты, изменены, отчего заставляли воспринимать всё пережитое иначе... Карл, вопреки советам отца, пробыл в душе слишком долго. Хотя ещё дольше Карл раздевался: этот процесс до сих пор давался ему тяжело, потому что память о том, для чего он делал это прежде... каждый раз атаковала образами, от которых всё тело сковывало страхом. Пока Карл смотрел на льющуюся воду, он думал о том, как всё же интересно устроена память: лишь картина, которую довелось увидеть Джудит в родительской спальне, помогла Карлу высвободить свои собственные образы, хранившиеся уже в другом «тайнике»; как и надпись на нём была совсем иной — «опасно, может убить». В этом тайнике, помимо всего прочего, хранилось и воспоминание об одном летнем дне из далёкого детства. В этом воспоминании Карл шёл к небольшому сараю на заднем дворе, который отец использовал (в отличие от Нигана) для хранения вещей, которые он не собирался починить, но отчего-то не выбрасывал. Но именно эти поломанные, ненужные вещи очень интересовали того четырёхлетнего Карла: что-то из них непременно могло пригодиться для игры! Одной из тех, которыми было переполнено его воображение. Карл помнил, что коснулся пальцами нагретой солнцем ручки сарая, помнил, как дверь, даже не скрипнув, приоткрылась на пару сантиметров, но открыть её полностью Карл уже не решился. Не смог сделать этого, встав как вкопанный, замерев от увиденного на месте. Единственное, что Карл мог в тот момент делать — это продолжать стоять и смотреть, как Шейн и мама… От этого воспоминания Карл сжал мягкую ткань футболки Нигана, будто в ней ожидая найти поддержку... Не сразу успокоившись, Карл наконец смог полностью раздеться и встать под струи воды, которые дарили тепло, подобно тому, как когда-то это делала мама, укутывая его каждый раз в одеяло, пледы, стоило Карлу попасть под дождь, возвращаясь из школы, или замерзнув зимой, играя на заднем дворе в сугробах, которые никто никогда не расчищал. Мамина забота и объятия всегда дарили намного больше простого тепла, пусть тогда Карл этого и не понимал. Карл не хотел вспоминать тот эпизод с Шейном из детства, потому что сейчас из-за тоски по маминой заботе и теплу, он приобретал ещё более ужасный оттенок. Сцена, где мама уже в совершенно других диких, животных объятиях отдаёт свою ласку и любовь Шейну посреди папиного хлама в хлипком сарае… Карл почти не видел тогда маминого лица — лишь лицо Шейна. Тогда, в тот миг, это было лицо человека, будто бы готового забрать всё то, что принадлежало Карлу по праву; без остатка — до того было ненасытным выражение лица этого человека, когда грубыми, хаотичными толчками он… Карл резко перекрыл воду, ощутив, как тошнота, никак не связанная с похмельем, внезапно подкатила к самому горлу. Карл опустился и сел на дно начавшей остывать ванны и сделал то, чего ему хотелось ещё много лет назад, стоя у того сарая, наполненного жадными вздохами и негромкими звуками бьющихся друг о друга тел. Вода испарялась, заставляя всё тело покрываться мурашками, но Карл этого не замечал. Он просто сидел на дне холодной ванны и плакал.***
Карл не знал о том, что крёстный сейчас в его комнате. Струи воды смогли заглушить появление Шейна. Распахнув полупрозрачную штору, Карл поёжился: оказалось, он неплотно закрыл дверь, и теперь холодный воздух из комнаты заставил немного взбодриться и начать быстро вытирать влажное тело большим вафельным полотенцем. И лишь закончив эту процедуру, Карл понял, что из чистой одежды здесь была только футболка Нигана, а всё остальное лежало в шкафу. Поэтому надев лишь её и обвязав полотенце вокруг талии, Карл мельком глянул на себя в запотевшее зеркало: жалкий вид. «Наверное, поэтому он и вернул меня», — совершенно внезапно пронеслось в голове, стоило Карлу только посмотреть на себя «чужими глазами», Его глазами. Интересно, а что такого Он увидел тогда, семь лет назад, что решил похитить именно Карла Граймса? Откинув сырые волосы с лица и проведя пальцами по коже, Карл никак не мог сейчас перестать задаваться этими вопросами: и что человек, похитивший его, видел и чувствовал, когда смотрел на него, Карла, уже повзрослевшего? Пальцы коснулись горла, оттянули с худого плеча белую футболку, оголяя кожу. Иногда этот человек раздевал Карла сам. И вспомнив сейчас эти прикосновения, Карл буквально ощутил его присутствие за спиной. К горлу снова подступила тошнота, но Карл сумел заставить себя подумать о другом, смог успокоиться, подавив истерику и желание лечь на пол и забиться в угол. Почистив зубы и умывшись, Карл вышел из ванной, сам того не замечая, держа в пальцах край футболки Нигана, будто какой-то магический оберег. — Привет, дружок. Утро было пасмурным, отчего в комнате, да ещё и с задёрнутыми шторами, царил полумрак. Поэтому, выйдя из ванной, Карл не заметил сидящего на его постели Шейна. — Чёрт! Ты меня напугал! Или, погоди… Только не говори мне, что это ещё одна твоя методика, чтобы помочь мне забыть прошлое? — Всё ещё не забыл, как я учил тебя бороться с тем временным заиканием? — Которое было никаким не заиканием, а… Что ты тут делаешь, Шейн? — Хочешь узнать, каких сюрпризов тебе ещё ожидать? Карл хмыкнул, хотя на деле его сердце всё ещё грохотало в груди, а воспоминания минувшей ночи, где крёстный кричит на него, буквально обвиняя в том, что он даже не пытается стать нормальным… Где Шейн замахивается... Всё это было ещё очень свежо, но выдавать своих истинных чувств Карлу сейчас не хотелось. Не после того, как он, сидя в ванне, плакал из-за детских воспоминаний. Карл подошёл к шкафу в поисках одежды, надеясь, что Шейн оставит его, и они поговорят внизу. А ещё Карл знал, что уж точно не сможет одеться на глазах у крёстного. Одна эта мысль казалась Карлу неловкой, как и тот факт, что сейчас он был в одном лишь полотенце, под которым ничего не было, и которое держалось на нём абы как… Неуютность его положения начала усиливаться, поэтому, бросив поиски одежды, Карл снова повернулся к крёстному: — Ты что-то хотел? Просто отец ждёт меня, он там готовил мне завтрак… — А-а-а… Целительный омлет Граймсов… Как же, как же, — понимающе протянул Шейн и, к облегчению Карла, поднялся с постели. Вот только, поднявшись, Шейн лишь начал ходить по комнате, невидимым взглядом смотреть на вещи, а когда этот взгляд добрался до Карла, Шейн остановился и нарушил молчание: — Футболка Рика тебе явно ещё велика, дружок… — Она — Нигана. Снова наступила тишина, во время которой Карл буквально ощущал попытки Шейна заставить себя обойтись без ругательств. — Ну… Тогда тем более от неё надо поскорее избавиться… Я к тому, что… тебе же вроде как надо одеться к завтраку? — Тогда, может, за столом и поговорим? — Боюсь, я не останусь. Знаешь, я хотел… — Шейн замолчал: до него будто бы наконец дошёл весь смысл попыток Карла его выпроводить. — Хей… Ты чего? Это же я, Карл. Это же я! Шейн смотрел с таким неподдельным недоумением и обидой, что на какое-то мгновение Карл даже почувствовал вину, но перед глазами, всё ещё горячими от слёз, снова возникли образы крёстного, сильными толчками вбивавшего маму в досчатую стену сарая. И чувства вины — как ни бывало. — И что? Что с того, что ты это ты? Что с того, что ты с рождения знаешь меня, или моего отца — с самого колледжа?.. — Со школы… — Что с того, что ты видел, как я рос, что ты помогал накрывать на стол, что купал меня, одевал в детстве… Что с того, Шейн? «Это даёт тебе право ожидать к себе особого отношения? Ожидать, что я дам к себе прикасаться? Что буду раздеваться и сейчас, будучи взрослым, перед тобой? Это давало тебе право тогда и теперь трахать мою маму? Забирать её любовь, которая должна принадлежать лишь нам троим: мне, отцу и Джудит!» — эти слова Карлу удалось подавить в себе большим усилием. И теперь они громыхали внутри него разрывающим набатом, отчего Карл даже зажмурился. А когда открыл глаза — Шейн стоял ближе, а весь его вид говорил о том, как бы он хотел сейчас сделать что-то: от оплеухи до крепкого объятия, которые помогли бы, по его мнению, вправить крестнику мозги; неважно, хотел ли Шейн встряхнуть Карла или передать ему свою силу и поддержку — прошлый опыт прикосновений (на том же кладбище несколько часов назад) ещё был слишком свеж, потому что Шейн больше не сделал ни шага навстречу и произнёс: — Слушай… Я сейчас уйду. Но прежде — я хочу сказать, что мне жаль. Да, я прошу у тебя прощения. Я просто думал, что… ты сильнее, чем все о тебе думают, носясь с тобой так, словно ты… Но ты больше не в плену, ты на свободе. Разве ты не этого хотел? Карл никогда не просил и не хотел, чтобы его жалели или относились по-особенному, поэтому слова крёстного сейчас задели его за живое. Ведь никогда прежде Шейн не говорил с ним вот так: не скрывая разочарования. — Но... Пусть всё пока будет, как есть. И, да… Извини меня. Шейн уже направлялся к двери, как Карл, едва сдерживая обиду в голосе, которую он чувствовать совершенно не хотел, произнёс: — За что именно, Шейн? — Да, ты в праве на меня злиться, понимаю, — Шейн развернулся. — Но и ты меня пойми: я просто хочу, чтобы ты скорее поправился, и я не считаю, что избегание чего-то, что пугает тебя, лучший способ это сделать. — Хорошо, извинения приняты. Продолжай. — Продолжать что? Если ты имеешь в виду меня и маму… Мне жаль, что ты узнал вот так внезапно. Мы хотели рассказать, просто сейчас всё и так очень не просто... Карл перевёл взгляд с лица Шейна на стену, на которой тут же, словно отвратительный кинофильм, начали отображаться образы прямиком из сознания Карла. Из памяти, которая почему-то именно сегодня решила восстановиться. — Я всё вспомнил, Шейн.