Семья

1

      Знаете, есть такое выражение «громом поражённый»?       Едва сделав несколько шагов по ступеням (да кого я обманываю? едва лишь заехав на парковку этого места, которое я считал если не домом, то той важной частью, которая непременно должна была приносить в жизнь такой необходимый смысл), я это почувствовал: лёгкое покалывание всех нервных окончаний.       Стоило мне зайти в вестибюль, подойти к стойке охраны, на которой, я был уверен, что мне дадут отворот поворот… Этот запах, эти стены, мои шаги, эхом отдающиеся в до боли знакомых коридорах, как бывало, когда я в редкие дни засиживался здесь допоздна… Проверял задания, составлял программу тренировок, корректировал расписание, думал, как исправить хреновое положение по математике у Джефферсона…       Несмотря на то, что я сказал Карлу о ботанике-Брейди, я и сам любил находиться здесь дольше обычного, а домой уходить с чувством причастности к чему-то очень важному, нужному.       И вот, стоило мне оказаться в этом месте, в самой его сердцевине, как я действительно начал ощущать всё очень остро; делая это каждой клеточкой своего тела.       Поэтому когда лопнул проклятый шарик, я испугался не меньше Карла, пусть и не подал виду. Но я чувствовал, как вместе с этим оглушительным хлопком, из меня вырвался и страх, и волнение, и сомнения, которые я нёс с собой от самой машины; которые буквально начали искрить от напряжения и невозможности слиться с «электричеством» этого места.       Не знаю, что бы я делал, не будь со мной мальчишки (хотя, наверное, не будь его, мне бы и в голову не пришло ехать сюда): он был моим способом держать себя в руках; забота и внимание, которые я уделял ему, пытаясь разрядить обстановку и наполнить тишину между нами — это будто бы было моим громоотводом. Ставшим таким необходимым, когда позади раздался голос Дина Тейлора — это был голос грома, молнии, готовой меня поразить, как сделал Дин почти десятилетие назад. И оглянувшись на которого, я ощутил себя действительно поражённым, изумленным, но, тем не менее, не убитым на месте.       — Тейлор? Какого х… — Но договорить я не успел, потому что Дин, а это был, чёрт бы меня побрал, он, бросился в мою сторону, а уже в следующую секунду я оказался заключён в такие сильные объятия, что даже при желании не смог бы отстраниться.       Но желания у меня такого и не было.       Ему просто не хватало места там, где после удара молнией, все мои мысли и чувства хаотично заметались, потеряли свои привычные места; и я не мог ухватиться ни за одно из них, не мог понять, что чувствовать, что делать.       И лишь встретившись взглядом с удивлённо стоящим рядом Карлом, я смог сделать над собой усилие и усмирить ту бурю, которую вызвал своим появлением Дин.       — Тейлор… — Я высвободил руку и сжал его плечо в попытке прекратить это внезапное и совершенно странное объятие, но тут услышал всхлип и замер от ужаса: Дин Тейлор никогда не проявлял слабости за все годы, на протяжении которых я был его учителем.       И даже на суде, на каждом слушании и во время своей скомканной речи, которая изобличала его ложь и спасла меня от тюрьмы — этот мальчишка не снимал маску высокомерия, беззаботности.       — Хей?       — Чёрт… — Тейлор выпустил меня и, отстранившись, отвернулся. — Блять!.. Простите…       — Будто я раньше не слышал, как ты чертыхаешься на тренировках, или когда не успеваешь дописать контрольную.       — Да… Нет, не за это… То есть… Я просто… — Он снова повернулся, утерев перед этим рукавом куртки лицо. — Чёрт, я просто совершенно не ожидал вас здесь увидеть!       — Ругаешься так же, но выглядишь прилично.       — Да-да… Я тут теперь вроде как преподаю.       — Ты делаешь что-о-о?       — Они так никого и не нашли на постоянную основу на вашу должность, преподаватели менялись, я закончил колледж, начал думать о том, чтобы уехать и учиться дальше, но узнал про свободное место… Ваше место… И вот я… Чёрт, мистер Ханниган… Простите меня. За всё, что я Вам сделал.       — Послушай, всё нор…       — Нет. Нет-нет-нет, ничерта тут нет нормального. Сколько же дерьма я вам сделал, вы должны ненавидеть меня, должны… Ударьте меня! Хотите меня ударить?! Ну! Не знаю, видели вы меня или нет, но я был на последнем слушании, когда вы… Вы же из-за меня признали вину! Из-за этого чертового процесса здесь вы думали, что вас всё равно не оправдают?       — Так, стоп, что?       Находясь под шквалом слов Тейлора, я на какое-то время снова потерял Карла из виду, а когда до меня дошёл смысл его вопроса, ворвавшегося в монолог Тейлора, я понял, что вполне был бы не прочь снова оказаться ничего непонимающим и громом поражённым.       Мы никогда не затрагивали с ним тему моего ареста. От чего мне казалось, что он, возможно, на меня злится, обижается или даже где-то в глубине души ненавидит, ведь именно из-за меня его поиски были приостановлены, именно из-за меня он пробыл в плену целых семь лет…       И теперь пришедший на помощь голос пытался мне напомнить, что, быть может, из-за меня у Карла и появилась возможность остаться живым вообще. Но я заставил этот голос замолчать, потому что от него, пусть и едва лишь, но несло жалостью к себе и желанием оправдаться. Точно так же начать кричать и просить Карла себя ударить.       А именно этого и требовало огромное, заполнившее собою этот тусклый коридор чувство вины. Оно требовало если не прощения, то понимания. Но я, в отличие от Дина Тейлора, на понимание рассчитывать не мог.       — Я думал, Шейн и отец нашли какие-то улики против тебя? Что тебя… не знаю… подставили, что… Но… зачем ты признал вину? И…       — А это кто? Он что, с вами?       — Ниган…       — Ниган? Ему можно вас так звать?       — Так, стоп. Карл, это Дин Тейлор — мой бывший ученик.       — Лучший ученик, если уточнить.       — Ах, точно. Дин Тейлор. Тот, из-за кого у него вся жизнь чуть было не полетела к чертям? Заметь, ты же сам решил начать уточнять.       Слегка опешив от того, что привычная вежливость и манеры Граймса куда-то внезапно улетучились, я продолжил, списывая внезапную язвительность мальчишки на тот факт, что мне почти не доводилось видеть его среди сверстников, коим вполне можно было назвать и Дина, ко взрослой внешности которого можно было отнести сейчас лишь белую рубашку, да очки.       — Дин, это Карл Граймс — мой… Сосед и…       Карл посмотрел на меня так, будто ожидал услышать, что же последует после «и», но Дин не дал мне договорить.       — Тот, из-за кого…       — ... жизнь мистера Ханнигана всё-таки полетела к чертям, да?       — Так, стоп. Дин, помолчи. — Я услышал шаги совсем близко и понял, что пока и так достаточно происшествий и внезапных встреч, поэтому повернулся снова к Дину. — Раз теперь мы тут все знакомы, может, поговорим в другом месте?       Вопросительный взгляд Дина (мол, а что не так?) и то, как он нахмурил лоб, напомнили мне о временах, когда точно также он смотрел на меня на тренировках: он понимал, что я хочу от него или его команды, но не особенно разделял мою позицию. В такие моменты весь класс обычно лицезрел наши недолгие препирания. Но сейчас он лишь пожал плечами и кивнул на учительскую:       — Идёмте, там всё равно уже никого нет.       — А как же…       — Мистер Брейди? — Тейлор зашёл в учительскую и сразу же пошёл к кухонному уголку, в котором, надо заметить, наконец-то сделали ремонт и поставили новую кофемашину, которую Тейлор сейчас и включил, попутно доставая с полок и ставя на стол три кружки. — Он, наверное, уже пошёл дежурить в актовый зал: сегодня же будут танцы в честь победы моей команды… Но обычно его в это время уже тут не бывает... Хотя... я всё ещё помню его привычку тусоваться в школе до ночи. Это было особенно неудобно, когда мы с парнями хотели подурачиться после тренировок или позвать девчонок из женской школы на экскурсию по тёмным коридорам…       Дин стоял к нам спиной, и его монолог отчасти сейчас напоминал исповедь.       — Надо было уже тогда мне понять, что я не такой, как все, потому что, если честно, мне больше нравилось пугать их, а жаться с ними по углам, зная, что в любой момент может мимо пройти мистер Брейди…       На секунду Дин замолчал, а после повернулся и посмотрел прямо мне в глаза.       — Да... он после того, как вас посадили в тюрьму, очень сильно начал верить во всякие вещи, вроде кармы, судьбы; поэтому теперь он, вроде как, старается больше проводить времени вне школы, я слышал, он недавно даже записался на какие-то там танцы… Короче, человек зажил полной жизнью. И всё благодаря вам, я думаю.       — Да уж... Плакат с моим лицом впору повесить на стенах везде, где только можно, чтобы люди помнили, как легко их жизнь может покатиться ко всем чертям.       — Вам смешно, а тут как-то хотели даже спектакль поставить на эту тему. Девчачий театр, там одни повернутые на политике, экологии и прочих таких вещах… Они до сих пор следят за вашим делом, мол, получили ли по заслугам те, кто упёк вас в тюрьму…       — Это был мои отец и крёстный.       — А, ну тогда понятно. Справедливости девчонкам ждать не придётся, да? Ведь, судя по всему, вы не собираетесь затевать всю эту волокиту?       Тейлор произнес это так, словно знал о чём-то таком, будто разгадал какой-то мой план, мой секрет.       — «Судя по всему» — это в каком это ещё смысле? — произнёс Карл, смотревший на Дина с явной неприязнью.       Вот только я понятия не имел, какой именно смысл заложил в свои слова Дин.       Тейлор вообще вёл себя так, будто это был и не он вовсе. Была в нём какая-то надломленность, которой прежде я не видел. Но что было странно (а может, и вполне закономерно), именно из этой надломленности выросли те самые изменения, которые, как мне сейчас казалось, сделали его лучше, и дело было тут вовсе не в том, что он стал старше, взрослее.       Он просто стал другим.       — Ну... Хотели бы вы это сделать: начать судиться... Я не думаю, что он был бы здесь. — Тейлор кивнул на Карла и подал нам по кружке кофе, хотя с каждой проведённой тут минутой я всё больше желал выпить чего-нибудь покрепче. — И, к слову, зачем он здесь? — произнёс Тейлор совсем тихо, пока Карл рассматривал кубки на стенде у стены, а кофемашина шумно готовила кофе и самому Дину.       — Он… Это трудно объяснить, но…       — Вы что, типа?..       Дин состроил то самое выражение лица, которым иногда пытался подвести меня к идеям о нечестной игре или намекнуть на то, что кто-то из команды должен лучше стараться.       Но главное, что в его взгляде и гримасе (пусть это я пойму уже потом) — не было ни доли осуждения, удивления или отвращения.       Он просто пытался всё прояснить, как это бывало в моменты, которые казались ему не вполне однозначными или не подходящими для обсуждения при посторонних.       Уже после, вспоминая этот взгляд, я не раз разрешу себе не только улыбнуться, памятуя о том, какие же всё-таки особенные и тёплые были между нами отношения с Тейлором; но и я смогу признать важную вещь: даже если бы я испытывал к Дину нечто большее (хотя это и было не так), в этом не было бы ничего дурного.       Но тогда…       То, что имел в виду Тейлор, и я, делающий вид, будто не понимаю, о чём он... Если бы весь тот день и ситуация (я на бывшем месте работы, посреди учительской, рядом с бывшим учеником, который теперь занимает мое место, и Карл, который всегда был частью совершенно иной реальности)... Если бы всё это не перемешалось настолько, что выжало из меня все соки, то, скорее всего, Тейлор был бы мной осажен так, что побоялся впредь и думать о подобных вещах.       Но, как я уже сказал, я был жутко вымотан, выжжен и одновременно ощущал внутри себя столько всего нового. Словно два пламени, столкнулись и сожгли всё до основания, а теперь на этом пепелище пробивалось нечто новое — вот так я себя ощущал, поэтому ответил совершенно спокойно, просто и, как мне даже показалось, правильно:       — Я не знаю, Тейлор. Я не знаю, что это, и тем более даже не хочу гадать, к чему это приведёт, потому что…       — Потому что вы боитесь оказаться не так понятым и снова пострадать? Или… Вы боитесь чего-то другого?       — Например?       — Мне откуда знать! Обычно это вы у нас раздаёте советы и источаете мудрость!       — Источал… Прозвучало так себе. Так говорят про кучи дерьма.       — Ну, иногда это реально бесило, знаете ли. У меня ушиб или растяжение, а вы: «Превозмогай боль, Тейлор, это всего лишь тренировка, что будет с тобой на игре, если ты сейчас жалуешься?»       Я хмыкнул, не переставая удивляться тому, как странно я ощущал сейчас время: я словно был в прошлом, в границы которого снова и снова вторгалось настоящее и наоборот.       И лишь где-то на далёком горизонте виднелось будущее, которого я одновременно желал и к которому еще не был готов; раз даже несколько месяцев спустя, после освобождения из тюрьмы, я продолжал стоять на месте.       Хотя по ощущениям: стоять — сильно сказано, иногда это было похоже на лежание на полу. Такое же, каким не чурался пользоваться Тейлор во время тренировок «на суше» в спортзале. Я будто тоже лежал и ждал, когда кто-то более мудрый, более опытный, знающий, что делать, даст мне совет или хотя бы хорошего пинка.       Я бросил взгляд сперва на Карла, но тут же отвёл его в сторону стола у окна, за которым обычно я всегда сидел, проверяя работы или составляя программу тренировок, в редкие случаи — делая вид, будто занят делом, а в реальности же просто отходя от последствий посиделок в баре накануне.       Тейлор поймал мой взгляд:       — Теперь он мой.

2

      Информации и событий было много: даже чересчур для того, кто рос в маленьком городе и провел последние семь лет в плену, но Карл чувствовал себя нормально.       Именно так он уже два раза за полчаса ответил Нигану, который каждый раз негромко об этом осведомлялся; каждый раз будто бы тайком проявляя свою заботу: совершенно искреннюю, но ставшую (по ощущениям Карла) ещё более нежелательной при посторонних. А их теперь, помимо Дина Тейлора, к которому Карл ещё толком не мог понять, как относиться, было в несколько раз больше.       Дин сказал, что сегодня ему нужно помогать с организацией и проведением танцев, и что ему пора бы уже появиться в актовом зале. И вот теперь Карл стоял в полутьме, сменяющейся то разноцветным светом гирлянд и больших светильников под потолком, то полным освещением, если носящимся туда-сюда старшеклассникам, занятым организацией, нужно было что-то перепроверить.       — Он что-нибудь говорил тебе обо мне? — раздался позади голос Тейлора, и Карл с трудом заставил себя не вздрогнуть и не отступить в сторону.       Карлу очень захотелось солгать. Наврать о том, что между ним с Ниганом нет никаких секретов вообще. Наврать Дину о том, что он узнал о нём ещё давно именно из разговоров с Ниганом, а не прочитав его личное дело семь лет назад в попытке понять, что же за человек их новый сосед, раз родители строго-настрого запретили с ним даже здороваться.       Но Карл всё же пересилил себя, решив довольствоваться тем приятным фактом, что ему-то хотя бы позволено называть Нигана по имени. Наверное, Дин, будучи уже взрослым и тем более преподавателем, и сам мог бы переступить эту грань в общении со своим бывшим учителем, но Карлу почему-то нравилось, что Дин всё же этого не делал.       — Он мало чего мне рассказывает, — сказал Карл и это было практически правдой.       Ведь до сегодняшней поездки с небольшой экскурсией и некоторыми откровениями о своём детстве, Ниган почти не говорил о себе. Всё, что знал об этом человеке Карл, складывалось из отрывков, обломков, останков информации. И подобно Нигану, Карл бережно брал каждый из этих обломков в «мастерскую своей души», в свой собственный сарай, где хранилось много всего ценного и не очень, и там уже пытался склеить нечто такое, что если и не радовало бы глаз, то снова приняло бы прежний вид или хотя бы отдалённо напоминало то, чем являлось раньше.       — Я слышал, у него было очень хреновое детство. Наверное, он и пошёл работать с детьми, чтобы иметь возможность хоть как-то помогать, ну знаешь, приглядывать за нами… за обстановкой дома, за тем, чтобы ботаны в школьных коридорах пореже были грушами для битья… Вот это всё.       Карл не стал говорить, что ещё несколько часов назад он был уверен (о чём и сказал Нигану), что считает, будто Ниган ненавидит детей и подростков.       — Но в итоге, наверное, всё это и сработало против него.       — В каком смысле?       — Ну, пошли разговоры. Мол, такие, как он, как раз и любят устраиваться в заведения, где есть дети, где есть возможность оставаться с ними наедине, прикасаться к ним будто бы случайно (а Ниган был тернером, что только усугубило слухи о нём). А тем более у нас тут плавание — считай обнажённый спорт!       Карл перевёл взгляд на Дина, но тот, как и сам Карл сам секунду назад, смотрел лишь на Нигана, беседующего в противоположном конце актового зала с тем самым мистером Брейди, который, как оказалось, всё-таки этим вечером раньше домой не ушёл.       Это было странно: говорить о Нигане с кем-то, кто хорошо его знал, кто имел с ним огромное насыщенное и плохим, и хорошим прошлое. Но самое главное — говорить с тем, кто, похоже (Карлу отчего-то не хотелось делать эту мысль утвердительной) любил и в какой-то степени хотел этого человека.       Из-за последней внезапной мысли Карл не успел обдумать свой вопрос, который мигом слетел с языка:       — Ниган… Он знал о твоих чувствах к нему?       Но сам вопрос был именно тем, чего Карл не хотел — утвердительной формой его догадки. На которую почти незамедлительно последовал такой же ответ:       — Уверен, что да. Да, знал. Мистер Ханниган не дурак. Вот только…       — Только что?       — Мне кажется, он знал, но… Не знаю… Не верил? Типа, да, есть такие люди, да, бывает и вот так — не думаю, что он человек ограниченных взглядов, и уж точно не мыслящий стереотипами… Но когда дело коснулось его самого, он… Не знаю.. Будто старался это игнорировать. В том числе меня, а я, поверь (и я сейчас это понимаю лучше некуда), прямо-таки засыпал его неоднозначными знаками внимания. Я был тем ещё прилипалой, хоть и старался выставлять всё как шутку, чтобы никто из ребят не понял... Ну, а что насчёт тебя?       — А что насчёт меня?       — Я тебе не очень-то нравлюсь.       — Ну-у-у... думаю, тут дело в том, что я представлял тебя козлом, который наклеветал на Нигана, а не... ну, ты понял.       — Молодёжь! И ведь никакого уважения к старшим!.. — хмыкнул Дин, но в следующую секунду его взгляд и возглас были уже направлены на ребят у сцены. — Так! А это ещё что? Что в моих словах «не включайте аппаратуру в этот усилитель» вам не понятно? Я сейчас...       Дин умчался с серьёзным видом ругать отвечающих за музыку, потому что кому-то взбрело в голову включить то, что учительница по пению Карла несомненно назвала бы «музыкой Сатаны»... Поэтому на какое-то время предоставленный сам себе Карл пытался представить себя во всех этих декорациях: старшеклассником, для которого главной заботой является хорошо сдать экзамены, победить со своей командой в каком-нибудь спорте, пригласить на танцы красивую девушку и не бояться её потом поцеловать…       И тут Карл нахмурился, потому что не мог припомнить никого из тех, с кем учился (а ведь тут нужно было ещё и представить одноклассниц не десятилетками!). Карл начал было перебирать девушек из комиксов или актрис из фильмов, но его тяжелый мыслительный процесс, который должен был помочь дорисовать картину его обычной школьной жизни, в которой не было места семилетнему пребыванию в аду, оказался прерван, потому что рядом раздался голос:       — Привет!       Карл пропустил момент, когда перед его глазами оказалась высокая белокурая (хотя в постоянно меняющемся свете сразу было и не определить цвет её волос, равно как и цвет больших глаз, смотрящих сейчас на Карла с сомнением и долей интереса).       — Мы с тобой знакомы?       — Что, прости? — В голове у Карла пронеслось множество ответов на, как ему казалось, сейчас последующие слова этой старшеклассницы. Она, наверное, видела его историю по телевизору или читала в газетах. Ведь откуда ещё она могла его знать, чтобы вот так подойти?       — Ну, ты смотрел сейчас на меня так… — Но, оказалось, причина вовсе не в «популярности» Карла, а в том, что он, как и в прежние времена на уроках, просто настолько сильно задумался, что и не заметил, как его взгляд устремлен на кого-то и может вызывать у этого кого-то дискомфорт. — Долго и…       — Ох, нет-нет, я не… То есть, да, наверное, я смотрел на тебя, но…       — Думал о ком-то другом? — с улыбкой подсказала девушка.       — Типа того, — Карл пожал плечами и собирался было вернуться к своим мыслям о «кое-ком другом». Ведь, как он (и снова неверно!) понял: разговор был окончен. Девушка выяснила, что они не знакомы, дело закрыто. Но отчего-то эта девушка не спешила уходить. Лишь покачнувшись на своих кроссовках на высокой подошве, девушка улыбнулась снова и протянула ладонь для рукопожатия:       — Ну… Тогда, раз мы не знакомы, я Эмбер!       — Оу… Я… Я не могу, извини, — быстро выпалил Карл и хотел было уйти, но (как он поймёт позже) его жест был воспринят как милое мальчишеское смущение, стеснение подростка перед красивой девушкой, а не как волнение перед возможной грядущей панической атакой.       После Карл иногда задавался вопросом: знай Эмбер истинную причину его желания сбежать, продолжила бы она свои попытки познакомиться с новым парнем («Ты здесь новая игрушка — наслаждайся пока не уехал», — уже позже скажет ему Дин Тейлор)?       Девушка в пару шагов перегородила Карлу дорогу:       — Ладно-ладно, можно повременить с таким серьёзным этапом как знакомство и рукопожатие, но раз уж ты всё равно пока здесь… то, можно попросить тебя о помощи? Единственных парней-добровольцев мистер Тейлор увёл тащить какое-то там оборудование, а помочь повесить эти штуковины теперь совершенно некому…       Карл только сейчас заметил, что во второй руке у девушки был прозрачный пакет, из которого торчали блестящие, явно вырезанные из картона, звёзды.       — Куда ты хочешь их повесить? — протянув руку, Карл взял пакет, а уже через несколько минут оказался на стремянке и под руководством девушки крепил над сценой подаваемые ею сверкающие звёзды.

***

      — О-о-о, кажется, Эмбер украла у вас этого мальчишку, мистер Ханниган.       — Тейлор…       — Не волнуйтесь за него, он в надёжных руках. А если без шуток... И пока мы наедине... Вы так и не ответили. Вы сможете когда-нибудь простить меня за то, что я вам сделал, мистер Ханниган? Хоть когда-нибудь?       — Послушай… — Я сжал и потёр переносицу, прикрыв на секунду глаза, а когда открыл их, увидел улыбку на лице напротив. — Что?       — Мне всегда нравился этот ваш жест. Помните? Обычно я такой: «Мистер Ханниган, если Джефферсон не перестанет вести себя как дебил, то к чёрту тренировку, я пошёл домой». Или: «Мистер Ханниган, нас с Джефферсоном наказали на всю неделю, поговорите с миссис Грейсон, пусть она отменит наказание»… А Вы такой: трёте переносицу, молчите несколько секунд, которые всегда казались такими бесконечными, будто от вашего решения зависела наша жизнь.       — Тейлор…       — Так вот, у меня и сейчас такое ощущение. Раньше я просто жил с ощущением того, что нечто ужасное гложет меня изнутри, но я не видел выхода, не видел избавления от этого состояния. А вот теперь вы здесь, и я действительно это чувствую: от вашего ответа зависит моя жизнь.       — А главное — никакого давления, да?       Дин рассмеялся. Пусть и немного натянуто, но, я уверен, он тоже вспомнил свои ухищрения и пламенные речи, жесты и взгляды, нацеленные вызвать чувство вины и добиться своего. Только каким бы ни было чувство дежавю и сходство с тем временем, передо мной стоял сейчас совершенно другой человек. И словно в подтверждению моим мыслям он заговорил о том, о чём я не решался его спрашивать:       — Вам не станет легче от этого, но, просто чтоб вы знали: мне поначалу пришлось тоже несладко. Когда заявляешь на весь город, что ты гей… это вроде как имеет свои последствия. Родителям было тяжело… Соседи… Они читали столько всего из газет… Не только про меня, вас и это шумное дело. Они читали всякий бред про… таких, как я. Ну, что мы извращенцы, сектанты, психически нездоровые, опасные… Но хуже всего, конечно, было в школе. Вот только… Ровно до того момента, пока я не узнал истинную причину ненависти и травли ребят. Это не имело никакого отношения к моей ориентации и лжи вокруг нее. Это имело отношение лишь к тому, как я поступил с вами. Вас все любили, а из-за меня… Не скажу, что с ребятами у нас стало всё супер со временем, но мне было проще знать, что они ненавидят меня не из-за того, кем я родился, а потому, какой поступок я совершил. Это было справедливо. Пусть они меня и не простили, но…       — Дин.       — М?       — Всё нормально, Дин. Я… Ты был всего лишь мальчишкой…       — Влюблённым в вас мальчишкой, надо заметить.       Я с шумом выдохнул, глядя на Карла, попеременно улыбающегося и хмурящегося в разговоре с белокурой старшеклассницей. Стереотипы, что все мальчишки непременно должны влюбляться лишь вот в таких девиц, до сих пор никак не желали меняться в этом мире. Даже под напором слов Тейлора на суде, где он открыто признался в любви ко мне, которая и стала причиной его фантазий, вылившихся во всё, что случилось после... Людям сложно такое принимать.       — Как скажешь, но… Я никогда не ненавидел тебя, не таил злобу. Я был зол на ситуацию в целом, Дин. На то, как отнеслось ко мне позже общество, включая моих друзей, родных… Поэтому мне ничего не стоит это сказать, ведь это правда: я прощаю тебя. Слышишь? Всё хорошо, я тебя прощаю. Если не за то, что со мной случилось, потому что тут и прощать-то не за что, а потому что, ну, знаешь... мог бы и получше прятать свои любовные романы со мной в главной роли! Это ж надо!..       К моему собственному удивлению, сейчас вся эта ситуации меня действительно забавляла. Чем не сюжет для комедии? Школьник строчит сочинения про себя и любимого преподавателя, родители находят эти шедевры, и преподаватель оказывается в весьма неловком положении, а в итоге, когда всё встаёт на свои места, все хлопают друг друга по плечам, мол, вы только подумайте, какая дивная история со всеми нами приключилась!.. Вот только на деле же, если это и была комедия, то безмерно чёрная; смысла которой мне не понять никогда.       — Фантазии о вас очень часто спасали меня от убогой реальности…       Я и не думал, что он может быть ещё более раскрепощённым и ещё бесстрашнее нести всё, что приходило ему на ум, но, оказалось, он мог. По какой-то причине признание своей ориентации сделало его ещё смелее, наглее, открытее — это противоречило моим представлениям о том, как сильно (а главное негативно) может сложится судьба мальчишки в таком маленьком городе после его открытого и громкого объявления себя геем. Ухватившись за эту мысль, я поспешил сменить тему, а то меня бы уже нисколько не удивило, реши Тейлор рассказать мне подробности своих фантазий.       — А что было потом?       — Потом?       — Ну… Ты признаёшь на всю округу себя геем и…       — А… Вы об этом. Я хотел умереть. Вот, что было. Я считал себя жертвой, которую припёрли к стенке, которую заставили спустить свою жизнь в унитаз. Одно дело, если бы я и так был неудачником, но я им не был, и правда обо мне всех шокировала. Но мои родители неожиданно встали на мою сторону. Наверное, они так долго варились в мыслях, что какой-то мужик — простите — развращал их любимого мальчика, что, когда выяснилось, что это было не так, обрадовались и… И, наверное, именно их поддержка, помощь, защита — это всё помогло закончить школу, поступить учиться дальше, а когда я привёл домой Майка, чтобы познакомить…       — Майка?       — Это мой партнёр, сейчас он в Нью-Йорке, проходит там переподготовку по работе, а так мы живём вместе, и у нас всё хорошо. И, знаете, ничего этого бы не было, не попади мы с вами во всю эту заварушку, которую я устроил. Наверное, я бы до сих пор скрывал то, кто я есть, жил с какой-нибудь типичной Эмбер и был глубоко несчастлив.       — Это хорошо… Я рад, что ты счастлив.       — Вы тоже можете стать таким, счастливым. Главное, делайте то, что велит вам сердце.       — Даже если то, что оно велит мне, в корне неправильно? — сорвалось у меня с языка, и я не знал, ругать себя за откровенность или гадать, откуда растут корни у этого вопроса.       — Неправильно, это когда кто-то пытается навязать вам, как правильно.       — Да ты просто кладезь мудрости.       — У меня был хороший учитель       — Боже, это так…       — Затаскано и сентиментально?       — Именно.       Мы ненадолго замолчали. Дин, как и я, смотрел на общение Карла с местной королевой красоты: к моему удивлению, мальчишка держался вполне отлично, никаких ужимок, стеснения. Казалось, общество такой девушки для него в порядке вещей. По сравнению с дуралеями, которых я учил, Карл совершенно не был смущен таким обществом, чтобы делать глупости, неумело шутить или краснеть. На моей памяти был лишь один парень, который мог бы держаться так же достойно — я сам.       — А он молодец, — Тейлор словно читал мои мысли. — Обычно рядом с ней все превращаются в полных идиотов, а она только и рада вносить их в списки разбитых сердец. Ха! Но, походу, тут её ждёт облом!       И лишь направляясь к машине с Карлом и вышедшим проводить нас Дином полчаса спустя, я понял, кто ещё мог так же спокойно противостоять обаянию любой из королев красоты средней школы — Дин Тейлор, спешно дающий сейчас какие-то наставления по телефону своему парню в Нью-Йорке…

3

      — Вот же ты… — Но услышав в трубке гудки, означающие, что Ниган отключился, Рик с трудом убедил себя не перезванивать и не ругаться сейчас хотя бы вслух на этого человека.       Пусть даже Рику казалось, будто Ниган делает всё специально и ему назло, ведь стоило только Рику допустить мысль о том, что этот человек не так плох, как кажется… Всегда тут же случается нечто такое, что заставляет Рика подозревать их соседа в чём-то отвратительном: взять бы хотя бы этот случай после кладбища у Нигана в спальне.       Для Рика этот человек, к которому Карл так сильно по каким-то причинам привязался ещё в детстве… Для Рика Ниган был тем, кто постоянно заставлял его сомневаться: не только в том, что из себя представляет Ниган — Рик часто ловил себя на мысли, что сомневается в такие минуты в себе, в своих ценностях, идеалах, в том, что есть добро и зло, что есть правильное и запретное.       «Дай парню ощутить вкус бунтарства!» — снова в сознании прозвучал голос Нигана, и Рик никак не мог понять, что именно в этих словах его задевало. То, что Ниган мнил, будто бы знает, что лучше для Карла? Что Ниган своими действиями будто бы ставил решения Рика, его отцовские решения, под сомнение? А возможно (и Рику хватало терпимости это признать), Ниган действительно лучше него понимал… или даже чувствовал, что лучше для Карла?       Но даже последняя мысль не была для Рика настолько неприятной, чтобы вызвать в нём какое-то чувство дискомфорта. А оно присутствовало, потому что, казалось, было что-то ещё. И Рику не нравилось это ощущение: будто не хватает какого-то важного кусочка от общей картины. И, наверное, именно поэтому Рик решил сделать то, с чего нужно и было начать изначально, стоило только их новому соседу заселиться в дом напротив...       И спустя несколько звонков, Рик уже сидел в своём кабинете и изучал те самые документы по делу Нигана, которые он напрочь проигнорировал семь лет назад. Тогда его интересовал лишь скандал в городе, из которого уехал Ниган, причины, по которым он уехал. Тогда, семь лет назад, Рику нужны были только те факты, которые могли бы доказать лишь одну вещь — от этого типа Карлу лучше держаться подальше. Именно так сказал тогда и Шейн, едва услышав от Лори новость о появлении нового соседа.       Сейчас же перед глазами Рика один за другим мелькали факты совершенно иные: заслуги, награды, благодарности, в том числе и от родительского комитета… К своим без малого сорока годам Ниган, к удивлению Рика, имел немало достижений. Что никак не хотело вязаться с тем образом, который Ниган создавал и без всяких скандалов и судимости. Было ощущение, словно Ниган пошёл в учителя по нелепой ошибке, либо кому-то назло: настолько сильным казалось Рику расхождение Нигана-отличного-учителя и Нигана-их-соседа, в котором Рик с самых первых дней увидел угрозу и опасность...       Рик был настолько вымотан за эти дни, что даже не заметил, как его мысли в какой-то момент перешли в тревожный сон, и как голос, твердящий: «Дай парню ощутить вкус бунтарства», звучал в этом сне совсем иначе и имел вопросительную интонацию, за которой раздался звук удара, а затем скулёж и плач.       Рик, вздрогнув, тут же очнулся и уставился на разложенные на столе документы, вот только вся их информация была сейчас словно в тумане, ведь в голове Рика всё ещё звучал плач его друга из самой юности, Шейна Уолша.