1
— Не хочу повторяться, но... Знаешь, а ведь у нас есть дверь, — открыв окно, произнёс Карл, с трудом сдерживая улыбку при виде Нигана, забирающегося в его комнату. Эти «тайные» визиты до сих пор оставались для Карла неожиданными, как и то, насколько изменилось (и продолжало меняться) к нему отношение Нигана. Хотя он периодически всё ещё делал попытки завести свой любимый разговор о том, «как же неправильно их общение». В последний раз такой разговор Ниган решил провести, также забравшись в комнату того, от кого так сильно хотел избавиться. Карл не мог не думать об этом с улыбкой, хоть и старался не показывать её при Нигане, как и не указывать мужчине на странное несоответствие желаемого и того, что Ниган в итоге всегда делал: был рядом. Наверняка к этой неправильности Ниган бы добавил и тот факт, что их общее положение намного более схоже, чем Карл думал прежде. Но об этой схожести Карл поклялся сам себе ещё в тот самый день не говорить никому. Тем более, Нигану. Все доводы которого из раза в раз наверняка упирались бы в теорию, что люди с подобными похожими травмами не принесут друг другу ничего хорошего. Но дело было и в другом: Карл боялся, что всё навсегда изменится, признайся он в своём знании, расскажи он Нигану, что знает о случившемся в тюрьме. — Если зайти через дверь означает долгий диалог с твоим отцом (а именно это оно и означает), то я предпочту лучше просто делать вид, что никакой двери в вашем доме нет. Ты не против? — закрыв за собой окно и обернувшись, Ниган посмотрел так, что Карл без труда различил и другой его немой вопрос: «Ты не против того, что я пришёл?» Этот вопрос Карл тоже оставил без ответа, лишь с некоторой грустью ухмыльнулся. Ведь Ниган давно должен был и сам понять, что его общество во все времена будет тем немногим, чего Карл желает. И Ниган ошибался: он уже давно был тем, кто создавал своим присутствием для Карла некий смысл — то, ради чего хочется просыпаться по утрам; противостоять кошмарам; жаждать каждый новый день без опасения, что этот день может принести с собой зло или вред. И Карлу очень нравилось, что в конечном итоге ему удавалось убедить Нигана в обратном (или мужчина просто сдавался, понимая, что споры — гиблое дело?). Карлу нравилось, что всё нигановское «неправильно» в итоге тонуло всегда в полумраке комнаты, в звуках хрустящего попкорна или крекеров (крошками от которых обычно было засыпано всё одеяло), звуками фильмов про супергероев, которые они оба с Ниганом пропустили за эти семь лет; и фильмы старые, которые они оба помнили местами наизусть: — К слову... в литературе есть целый раздел, посвящённый комиксам. — Правда? — Да. И это я к тому, если ты всё ещё не можешь определиться с колледжем или тем, кем хочешь стать. — В детстве я хотел быть супергероем. — Ну, а теперь ты, к примеру, можешь стать тем, кто изучает истории о них… — Не совсем одно и то же, знаешь ли… — Послушай… — начал было Ниган, развернувшись и уперевшись ладонью в покрывало, но тут же одёрнул её и переключился на ворчливый тон: — Будь это моя постель, я бы… Чёртовы крошки! Карл снова лишь улыбнулся: по словам Нигана, он терпеть не мог, когда едят в постели, но при этом спокойно делал это, находясь здесь, в постели Карла, не переставая ругаться, то и дело упираясь ладонями в россыпь крошек или фантиков. Карл же знал, что вся эта ругань не всерьёз. — И знаешь, что?.. — отряхнув с ладоней крошки, продолжил Ниган. — Что? — Карл поднял на Нигана взгляд, и в возникнувшей паузе ему казалось, будто он слышал стук своего сердца. — Тебе не нужно хотеть быть супергероем. Ты уже им являешься. Самым настоящим.***
Нечто ужасное почти всегда приходит без спроса, но, увы, совсем не неожиданно. Что-то внутри тебя всегда всё знает заранее. И ещё где-то в утробе души начинают раздаваться те самые шаги, заслышав которые, ты точно знаешь — нечто ужасное грядёт, оно уже в пути. Вот только это знание, как правило, не помогает тебе защититься от грядущего. Это чувство, это ожидание помогает сделать лишь одно — свести тебя с ума; ведь пока ты ждёшь, каждая твоя клеточка будет напряжена настолько, что к моменту «удара» ты оказываешься ещё более беззащитным, чем был бы им, ничего не предчувствуя, не слыша тех самых шагов. Но знаете, что хуже ожидания беды? Что хуже предчувствия трагедии? Или полного осознания «мне пиздец»? Хуже всего этого может быть лишь одно. Надежда. На то, что «а вдруг, ничего не случится?», «вдруг найдётся тот, кто, наконец, спасет меня?» И последнее — самое дерьмовое. Особенно, если ты находишься в месте, где единственным обладателем приближающихся к тебе шагов может быть лишь тот, в чьём лице к тебе и приходит нечто ужасное. И никого больше быть и не может. Но… об этом, конечно, ты уже и так знал. Потому что мы всегда всё знаем… Мне часто снились кошмары. Снились знакомые шаги — вот только уже не какие-то мифические, утробные или... какую чушь я там нёс про предчувствие? Нет, эти шаги — вполне реальные даже во сне. После приближения которых не помогут отчаянные попытки вырваться или крики, совершенно чужим голосом (крики того, кто мечтает отделиться от удерживаемого тела): «Не надо! Нет! Я сделаю что угодно, только не это, только не…» Меня никто и ни разу не смог спасти тогда — этого не изменить. Но пусть тогда, в реальности, я спасён не был, но в тот вечер, дома у мальчишки, я был спасён от кошмара, который ненавидел. Уже позже я пойму, что тот, кто вырвал меня из рук кошмара, делал это ежедневно, на протяжении всех дней, называвшихся свободой, но снова и снова жаждущих затащить меня в моё прошлое…***
Карл открыл глаза, не уверенный, что он вообще спал: кажется, даже во сне он не переставал думать — думать — думать… Это всегда начиналось, стоило ему перестать говорить или остаться одному — слишком много размышлений не давали покоя, и вопрос «Как жить дальше?» был одним из главных, терзающих Карла постоянно — так же, как, наверное, терзали его отца вопросы: «Кто это сделал? как его найти?» Вот только если у отца была конечная цель — то, что могло дать ему чувство успокоения (хотя Карл уже и не надеялся, что человек, сделавший с ним всё это, когда-нибудь получит по заслугам), то вот у Карла дело обстояло наоборот. Сейчас он знал, как жить, и старался делать это с удовольствием, которому мог бы позавидовать любой в его возрасте (а то и старше). Сейчас у Карла было то, что давало его жизни импульс. Но как долго Ниган будет рядом? Сколько ещё у Карла есть времени, прежде чем Ниган поймет, что ему пора двигаться дальше? Карлу иногда (и в последнее время всё чаще) казалось, что Ниган, находясь с ним, будто застыл во времени, пусть он ещё этого и не понимает. А может, (наверняка!) понимает, и оттого очень скоро наступит тот самый день, когда дом напротив опустеет, сделает это точно так же, как и жизнь Карла. Но, а пока… Карл перевёл взгляд на лежащего рядом Нигана и замер: раньше Ниган никогда не засыпал при нём; и это было сейчас так странно. Карл никогда не видел этого человека спящим, будто его задачей всегда было стеречь его, Карла (глупость, конечно). В потёмках Карл не сразу заметил, что лицо Нигана искажено от каких-то терзаний, мук… «Кошмаров», — как в следующую секунду понял Карл. Но прежде, чем Карл успел его коснуться, чтоб разбудить, Ниган начал бессвязно бормотать, а его лицо приобрело совершенно несчастное выражение. Карл несильно потряс его за плечо, с каждой секундой всё больше понимая смысл слов Нигана... — Не надо! Нет! Я сделаю что угодно, только не это, только не… А в следующую секунду, с шумом втянув воздух, Ниган открыл глаза. Он не шевелился. Не зная, что сказать, Карл лёг обратно рядом на бок и положил свою руку Нигану на грудь, в которой отчётливо и бешено колотилось сердце. — Хей… Всё нормально. Это просто сон, просто сон… — прошептал Карл слова, которые не раз слышал и сам; а затем почувствовал, как мужская ладонь легла на его руку. Ниган молчал, вновь закрыв глаза, и лишь частое дыхание и пальцы, сжимающие руку Карла, говорили о том, что Ниган вовсе не спит. Карл не знал, о чём думал сейчас этот человек, но он сам — не мог отделаться от образов, которые возникли от осознания того, что именно мог видеть во сне Ниган. И эти образы и домыслы лишь закреплялись прочитанными строками из блокнота доктора Вадса… Но уже вскоре, в такт размеренного дыхания Нигана и замедляющегося стука сердца, эти отвратительные картины начали уступать место чему-то другому: свету, что постепенно рассеивал тьму. Карл был рад, что на этот раз ему самому удалось спасти лежащего рядом человека, сделать это хотя бы сегодня, хотя бы от кошмаров. И это желание — спасать Нигана всегда, день за днём... Карл ещё не понимал тогда, чем именно оно вызвано; не понимал, что другое чувство упорно и всепоглощающе захватывало всё его существо час за часом, день за днём, и носило совершенно точное, определённое название. Это была любовь, разумеется.2
— Иногда я думаю о том, кто он на самом деле… — начал было Карл, но встретившись взглядом с Ниганом, быстро добавил. — Не так думаю, как отец... А в другом смысле. Мне, наверное, просто интересно… Даже не знаю… — Что именно? — Ниган произнёс это спокойно, но, как и всегда бывало при таких разговорах, по его лицу пробежала тень. И Карл в очередной раз пожалел, что не успел рассмотреть, какие именно эмоции за ней скрыты; в очередной раз Ниган показывал безупречное владение собой. И дело было не только в том, что Карлу хотелось бы видеть злость или негодование, нет, Карл переживал о том, что не успевает различить светлые эмоции Нигана по отношению к нему. И из-за этого Карлу иногда приходилось бороться с неприятным внутренним голосом, твердящим, что никаких «светлых эмоций в его сторону» нет; что Карл всё выдумал, сделав это точно так же, как и порою придумывал себе в детстве друзей или стены школы и учителей — в подвале, читая принесённые учебники; или так, как придумывал порою внешность своего похитителя: безопасного и доброжелательного на самом деле человека, который скоро поймёт, какую ошибку он совершил, похитив чужого ребёнка, и отпустит его. — Ну… Как бы тебе объяснить… — Возможно, это и хорошо, что ты не видел его лица? Оно не сможет тебя преследовать всюду, сниться тебе, ты не будешь оглядываться, ища его в толпе людей… — Тут ты прав, но… Он не всегда был плохим со мной. То есть… — быстро заговорил Карл, увидев на лице Нигана ту самую тень, которая скрывала гнев и тошноту. — Ты не поверишь, но он действительно был и заботливым, он приносил мне еду и иногда угадывал, и она даже была похожа на ту, которую я ел дома, он покупал одежду, книги, лекарства, когда я болел… — Карл… — Да-да, я знаю! Я знаю, как это звучит, но в эти моменты — в каждый из них — я представлял себе, что таким он и останется, и когда я думал о нём просто как о том, кто делает для меня все эти вещи… Это помогало мне не сойти с ума. Как и помогали люди, которых я представлял, ну, знаешь, будто бы они рядом… Маму, отца… Тебя. По лицу Нигана было не понятно, произвели ли на него эти слова какое-то впечатление, но на несколько долгих минут наступила тишина. — Ну… Тогда хорошо, что ты его не видел. Уверен, его рожа не вписалась бы в наш идеальный семейный портрет, а? — Смеёшься? — Иногда только это и остаётся. Карл хотел спросить, помогают ли Нигану огромная самоирония и умение видеть ситуацию с иной стороны — с той, где можно просто усмехнуться всему случившемуся, — это ли помогает ему бороться сейчас с прошлым? Или, может… Но Ниган заговорил первым. — Твой отец делает всё, что в его силах, чтобы понять, кто этот ублюдок, и посадить его в тюрьму. А что думаешь ты по этому поводу? Хочешь, чтобы он сел в тюрьму? — Я… Да, конечно… Но, знаешь, наверное, больше потому, что… Так принято. Есть преступник? Он должен быть в тюрьме, ведь так? — А на самом деле? — Я бы хотел… наверное, поговорить с ним? Увидеть его… Хотя одна только мысль о том, что он может оказаться рядом, меня ужасает. Но мне очень хочется, чтобы он… его лицо всё же заняло своё место в моей жизни, в моём прошлом. Ведь сперва надо увидеть и принять плохое, чтобы потом суметь это отпустить? Карл видел, что Нигану сложно даётся этот разговор, поэтому был рад, что с этим человеком всегда так легко перевести тему, начать разговор будто бы заново. В отличие от всех взрослых, которых Карл знал в своей жизни, Ниган не притворялся, Ниган всегда говорил открыто, либо лучше остальных скрывал свои чувства. «Либо ему просто плевать. Об этом ты не думал, Карл?» Но Карл лишь тряхнул головой и поспешил прервать тишину, чтобы Нигану не пришлось думать, что ответить, а ему самому — поскорее выбросить из головы слова внутреннего голоса, которые хоть и были очень похожи на правду… Да, несомненно были. Вот только Карл с недавних пор был уверен, что он, наконец, начал разбираться, начал понимать человека, сидящего сейчас на постели с ним почти рядом — разделяли их лишь пакеты с остатками печеного картофеля (они с Ниганом, как никто, могли оценить по достоинству ставшую такой распространённой в их маленьком городе доставку еды из кафе); и никакому внутреннему голосу он не мог позволить портить такие моменты. — Как думаешь, почему все злодеи в фильмах совершают одну и ту же глупость — начинают рассказывать о своей жизни или о своём злодейском плане? Они лишь сами тянут время и дают героям возможность себя победить! — Да, ты прав, все они просто не знают о важном правиле. Нельзя никому рассказывать о своём злодейском плане. — Потому что их из-за этого победят? — Нет. Потому что иначе план перестанет быть таким злодейским. — Я серьёзно! Тот же Эобард Тоун мог просто делать свои дела, зачем давать шанс Флэшу поймать себя? — Думаю, он хотел насладиться страданиями пацана. Ведь можно сколько угодно совершать злодеяния под маской, но злодеям иногда этого мало. Иногда они хотят, чтобы… Они психуют от того, что герой продолжает жить, что у него есть друзья, надежда и вера в лучшее… — А ещё, может им больше не с кем поговорить? Ну, знаешь… Им же всегда приходится притворяться, и никто не знает их по-настоящему. Наверное, им от этого плохо? Как думаешь? Тебе бывает плохо? — Мне? — А то ведь я не знаю, что ты делаешь это постоянно! Притворяешься! — Пацан… — Ну, вот! Ты сказал «пацан»! Ты всегда так делаешь, когда хочешь скрыть какие-то чувства!.. — Я называю тебя «пацан» не только, когда хочу скрыть какие-то чувства! — Ага! Так ты всё-таки это делаешь!.. Услышав из комнаты голос сына и… голос Нигана (!) Рик, собирая всё своё негодование, шёл по коридору с одним лишь намерением: если не отменить занятия Карла с этим человеком (всё-таки надо было отдать Нигану должное — он действительно умел преподавать, о чём говорили результаты Карла), то хотя бы провести границы дозволенного, ограничить их связь (которую Рик никак не мог понять) кухней, гостиной и только лишь учёбой. Таков был план. Но стоило Рику заглянуть в приоткрытую дверь комнаты… За долгое время Рик видел на лице сына не просто искреннюю живую улыбку — казалось, препираясь сейчас с Ниганом, Карл и сам был живым, был таким, будто этих страшных семи лет за его плечами не было и вовсе… Рик и не заметил, сколько минут он стоял в полной неподвижности. Как и не заметил, что всё это время и его собственная искренняя улыбка, живая улыбка, не сходила с лица. И как этой улыбки коснулись и солёные слёзы.