1
Раньше мне никогда не доводилось видеть мальчишку на допросах. Единственный раз, когда я видел его в участке, был днём нашей первой встречи после всего случившегося. Тогда он ещё от страха или неожиданности (или бог знает чего ещё) распластался у моих ног, а я подал ему руку, ещё не зная о приобретённой им фобии прикосновений. Это, казалось, было словно вчера, но при этом будто бы целую вечность назад — столько всего изменилось. Единственное, что пока оставалось прежним, это его «нелюбовь» к прикосновениям. Ко всем, кроме моих. Обычно я никогда не проявлял на людях какого-то особенного отношения к Карлу (точно не при его отце, ведь это, должно быть, неприятно: знать, что твои прикосновения вызывают волну ужаса у собственного ребёнка, в то время как прикосновения чужака (а, уверен, шериф не мог считать меня кем-то другим) способны твоего ребёнка успокоить). Но, увидев, что в какой-то момент Карлу стало трудно говорить и вспоминать случившееся, я подошёл к нему сбоку, чтобы он видел, что это именно я, и в знаке поддержки сжал его плечо. При этом я заметил, как его пальцы дрогнули. Я знал, что он хотел сделать: положить свою ладонь сверху, но он этого не сделал, лишь сжал пальцы в кулак. Ведь мы не одни. Всё было правильно. Вот только... будто то, кем мы друг для друга являлись (понятия не имею, кем на самом деле), необходимо было скрывать, прятать точно также, как и все семь лет чёртов ублюдок прятал в своём подвале Карла. Да, несомненно это разные вещи, но горечь, обратившаяся комом в моём горле от этих мыслей, была отвратительна на вкус; была словно очередным доказательством неправильности нашего общения. — Пап, больше пока ничего не нужно? — Нет, пока нет. Как только приедет Шейн, возможно, надо будет рассказать ему ещё раз. Ты большой молодец, Карл. Хотя, глядя на лицо шерифа, я понимал: он и сам молодец не меньший. Слушать, как твой сын рассказывает все эти вещи… — Можно я пойду и посижу пока у тебя в кабинете? — Да, иди, Джудит смотрит мультики в комнате психолога, поэтому сможешь побыть од… — Ниган, пойдёшь со мной? Я согласился. Но всё же глянул в сторону шерифа, который так же коротко кивнул, явно всё ещё пребывая в мыслях, касающихся дела. Лишь отправившись вслед за Карлом, я почувствовал сперва прожигающий взгляд, а когда обернулся, то встретился глазами с его обладателем — одним из офицеров. Которого, в отличие от отца мальчишки, видимо, беспокоил тот факт, почему это человек, отсидевший за «убийство» этого ребёнка, приглашен этим самым ребёнком с собой, а его отец-шериф воспринимает всё так, словно ничего странного не происходит. В те поздние часы мы сидели на старом диване в кабинете шерифа и почти не разговаривали. На моей памяти это был редкий случай. Редко случалось так, что Карл не пользовался возможностью заваливать меня вопросами, разговорами о прошлом (до всего, что случилось) или пытаться вновь собрать меня, починить, понять, где у меня надлом, и как мне удаётся с этим надломом жить. Но сегодня было иначе. Будто новость о том, что на протяжении семи лет его держал в плену и насиловал человек из города, где он родился, ходил в школу, магазин, гулял по улицам, думая, что он в безопасности… Будто эта новость теперь требовала от Карла времени на то, чтобы залечить и понять нахождение собственного надлома… Но было в этом молчании что-то ещё. Какая-то растущая из этого надлома взрослость, подкреплённая ужасным известием. Рядом со мной в ту ночь сидел, опустив мне голову на плечо, не ребёнок. Несомненно он ещё покажется, ведь Карл Граймс слишком мало пробыл им и слишком любил ту часть своей жизни, которая зовётся детством, но именно тогда, узнав, что виновен кто-то из жителей города... В полумраке комнаты рядом со мной сидел самый настоящий взрослый; и надломленности в нём было столько же, сколько и силы с ней справиться. Есть у нас, взрослых, такая суперспособность.2
— Он заснул? — Не уверен, что этот сон продлится долго. Ведь он и в обычных-то обстоятельствах… В общем, ты и сам знаешь. А тут… — Такие новости, да. Я изо всех сил и сам стараюсь абстрагироваться от этого, стараюсь видеть в этом положительные стороны, например, что если этот монстр жил в этом городе, то мы его теперь уж точно скоро схватим. Я это чувствую… Ещё пара дельных зацепок, и ему конец. — Или живёт. — Что? — Возможно, он всё ещё здесь живёт. — Не думаю, что это вероятно. Учитывая его… пристрастия, он должен был уехать. Мои ребята как раз сейчас проверяют всех жителей, кто покинул город в этот временной период. Но это займет какое-то время… Шериф просматривал какие-то бумаги на своём столе и я был рад, что ему не видно выражение моего лица, потому что, уверен, борьба, что велась во мне уже несколько часов (да что там говорить, дней и лет!) теперь отражалась слишком явно. Мне просто нужно было рассказать правду. А после — сразу уехать: сдержать обещание, потому что даже этот монстр это делал. Это чудовище имело возможность следить за мной и, наверное, за Карлом... И я не знал, насколько помогут мои сведения, не несущие почти никакой информации, кроме той, что он мог находиться как поблизости, так и иметь надежных сообщников, чтобы следить за происходящим... Нет, это всё вдруг показалось тогда мне глупостью. Собственные слова и доводы показались мне бредом. К тому же, я помнил, чего стоит попытка сказать правду. И мне не хотелось, чтобы на этот раз пострадал Карл. Больше, чем уже. Поэтому в очередной раз я оставил правду при себе.***
Проснувшись один, Карл какое-то время просто лежал, а его сознание, как это было в первые дни после возвращения домой, словно аккуратно прощупывало реальность, и находка оказалась подтверждением, что ему всё это не приснилось. Как и всегда. До этого момента человек, похитивший его, казался Карлу, несмотря на проведённые с ним годы, каким-то чужаком, случайно забредшим на окраину леса, куда тем поздним вечером пошёл Карл в день похищения. Но теперь... Знать, что тот, кто держал его в плену — кто-то из жителей их небольшого города, где практически все взрослые знают друг друга: знают, где и чей муж или жена, какой ребёнок из чьей семьи… Но эти мысли прервала Джудит. С виноватым видом она зашла в кабинет и прикрыла за собой дверь. В её руках Карл заметил конверт с деньгами из машины Нигана.***
— Спасибо ещё раз, — произнёс Рик, когда Ниган уже подходил к входной двери. — Карлу повезло, что у него есть такой… «самый настоящий друг Ниган» — так ты у него записан в телефоне. При этих словах Рик заметил, как плечи Нигана заметно напряглись, а он сам остановился. — И, нет, если тебе интересно, я больше не брал телефон Карла и без спроса ничего не читал. Могу лишь надеяться, что не зря делаю это — доверяю тебе самое дорогое, что у меня есть. И, сказав это, Рик почувствовал, что он говорит правду, говорит то, что чувствует: теперь он действительно доверяет этому человеку. Рик не знал, когда именно это случилось, но несмотря на все свои попытки держать Нигана на расстоянии от своей семьи, от Карла, он сумел разглядеть в нём того, кого, возможно, и увидел в Нигане Карл ещё семь лет назад… — Знаешь, Граймс, я должен тебе кое-что сказать…3
Ниган — Что? Что ты сейчас сказал? — «Самый настоящий друг Ниган» — так ты записан у Карла в телефоне… Я замер. И остальные слова отца мальчишки полностью утонули в моих мыслях, даже не мыслях, а в чувствах. В том, как отреагировало моё «Я» на сказанное, заставив тело остановиться, будто натолкнувшись на преграду. Я не раз буду возвращаться к этому вечеру после произошедшей вскоре после нашего разговора трагедии. И всё из-за меня. Из-за того, что я почувствовал в тот момент, из-за той самой преграды, которой мне виделась перспектива быть для Карла Граймса лишь «самым настоящим другом, Ниганом». Смешно представить, сколько раз я пытался оборвать связь с этим мальчишкой, уехать, отдалиться от него — сделать всё, чтобы наши с ним пути наконец разошлись. Но вот услышав про «настоящего друга», я остолбенел. И не потому, что меня пугала перспектива того, что мы останемся друзьями, с похожими судьбами, нет, меня удивило и заставило остановиться другое — странное чувство потери и последовавший за этим испуг. Потери той самой стороны наших с Карлом отношений, которая не имела никакого отношения к чёртовой дружбе. От этих слов перед моими глазами пронеслись возможные образы будущего мальчишки: вот Карл однажды находит себе девушку, заводит с ней семью, живёт в этом доме или подобном через пару кварталов, а может, и в Бостоне; или чёрт с ним, встречает ровесника, с которым у него получится создать семью, наплевав на устои нашего общества, как сделал это Дин Тейлор… И в этих обоих случаях я так или иначе останусь пусть и, быть может, «самым настоящим другом Ниганом», но при этом совершенно точно буду снова наблюдать жизнь этого мальчишки со стороны. Останусь для него просто по итогу всё тем же соседом, живущим напротив. Было ли тогда всё простым стечением обстоятельств, но в один миг я осознал и другое: острую необходимость сказать правду, пусть даже она не сможет ничего изменить и ни на что повлиять, пусть в конечном итоге окажется полнейшей глупостью, а сам шериф, во взгляде которого сейчас было такое непривычное доверие ко мне, возненавидит меня совершенно точно и бесповоротно. А ещё я до сих пор не знаю, было ли всё это простым стечением обстоятельств, или катастрофа в тот день была предначертана точно так же, как и все прочие трагедии, связавшие меня накрепко с соседским мальчишкой… Хотя признаться, тогда у меня не получалось мыслить вот так, анализируя и сопоставляя факты. Слова Рика просто открыли во мне нечто такое, после чего и закрутился весь тот ураган — смерч — из слов, воспоминаний, событий, поставивших в моей жизни свою окончательную точку, и больше никаких других знаков, в виде то тут, то там маячившего в моей жизни Карла Граймса. — Знаешь, Граймс, я должен тебе кое-что сказать… Я должен рассказать тебе, почему признал тогда свою вину. Перед слушанием мне поступила угроза.***
Рик слушал Нигана внимательно. Делал это хотя бы потому, что впервые на его памяти этот человек выглядел настолько серьёзно, а в его голосе не было и намёка на жгучий сарказм или иронию, с которыми он даже на допросах почти никогда не расставался. Рик не раз задавался вопросом: почему? Но прошлое этого человека... плюс косвенные улики... Признание Нигана было не вполне логичным, но Рик всегда думал, что адвокат просто пообещал ему что-то. Какой-то иной выход из ситуации. Тот период времени Рик вообще вспоминал смутно: было много всего, что мешало задавать верные вопросы. Измена жены и Шейна, похороны Карла, на которых настояла Лори; скандал на кладбище: Лори тогда почему-то обвинила во всём Шейна, а ближе к вечеру её увезли в больницу и признали беременной, и срок этой беременности не позволял Лори сделать аборт, о котором она в первую очередь объявила, даже не посоветовавшись с Риком... — Тебя хотели убить? — Не меня, Рик. Это была угроза убить Карла. Тот, кто похитил его, угрожал убить его, если я не возьму вину на себя. Вот, как всё было. — Почему ты… Боже… Он выходил с тобой на контакт, но как… — Знаю, сейчас это звучит глупо, но я надеялся… Я хотел тогда поверить ему. Я и представить не мог, что это затянется на семь лет. И что он будет… Я просто хотел сделать так, как было бы лучше для Карла. Ниган — Для Карла было бы лучше… — Я был уверен, что шериф сейчас скажет то, о чём всегда думал и я сам: что самое лучшее, что я мог сделать для Карла — это никогда не приезжать в этот город, не знакомиться с ним. Но Рик на секунду замолчал и уже спокойнее продолжил. — Чтобы его продолжили искать. Но… Что случилось, то случилось. Рассказав это, я не ощутил облегчения, быть может, потому что с самого начала знал, что и не заслуживал его. Рик Рик не знал, что чувствует: желание ударить человека напротив за его молчание, высказать Нигану всё о его совершённой глупости или позволить зачаткам благодарности распространиться по всему телу: признать свою вину, только потому что какой-то психопат, да ещё и анонимно, пригрозил убить Карла, и держать данное обещание столько лет... Обдумывая всё это на бешенной скорости, Рик никак не желал принимать во внимание самую важную вещь. Ту самую, что расставляла теперь всё не просто по своим местам — эта «вещь» сносила полностью весь мир Рика Граймса, создавая новые ужасные очертания и формы. Такие, одна мысль о которых приносила Рику почти физическую боль. У преступника были связи в полиции, а, может быть, всё ещё есть. И, словно чтобы нанести тот самый последний удар, который бы одновременно и изобличил преступника, и отнял у Рика почву из под ног, в дверях показалась Джудит. Вытащив из кармана бежевый конверт, она протянула его. Позади неё стоял Карл, сын смотрел на Нигана ,и в его глазах его отчего-то отражалось неверие. — Что это? — Рик взял протянутый конверт, ожидая от детей объяснений, но ответ внезапно последовал от Нигана: — Ах, это… Твои деньги, которые я забыл взять с собой, чтобы вернуть тебе: мне они не нужны. — Там были не только деньги, — глухо произнес Карл. — Вы отправили меня спросить у Карла про кафе, но он не хотел разговаривать и мне стало скучно, и я решила осмотреть всё, а когда нашла конверт с деньгами, предложила Карлу взять по одной бумажке и поиграть в автоматы перед кафе… — Джудит… — Рик нахмурился, уверенный, что это конец истории, хотя чутьё подсказывало другое: это начало чего-то ужасного, и оно вот-вот накроет его с головой. — Но конверт выпал у меня из рук, и там было ещё и вот… это. Ещё один конверт. Ниган Я точно знал, что в этом конверте. Я знал, что если Карл его открыл, то, скорее всего, всё понял. Но волновало меня сейчас другое: как я мог так оплошать? Рик взял конверт, вскрыл его и достал записку, похожую на те, что я хранил в ящике своего стола. Рик читал долго. Дольше, чем того требовали грёбаные несколько строк, составленных из газетных букв. (В «письме» было требование немедленно уехать и неизменное «Дав однажды обещание, ты проклят им навек»). На мой взгляд, эта записка совершенно обычная, не дающая никаких лишних зацепок, имеющая лишь несколько значений, как мне казалось: чёртов урод живёт в этом городе и, очевидно, следит за мной, за Карлом. Иначе с чего ему требовать моего отъезда сейчас? Да, для меня эта записка означало немного. Возможно, из-за оцепенения, которое она всегда вызывала: что тогда, семь лет назад, что и теперь. Но Рик смотрел на неё взглядом, который всё больше и больше становился невидящим. А потом совершенно чужим, как мне показалось, голосом он попросил детей выйти. — Карл, Джудит, оставьте нас.