1
На долю секунды Карл ощутил укол раздражительности, когда Джудит протянула ему конверт, взятый из машины Нигана. В это мгновение Карл подумал, что его сестра то слишком смышлёная (настолько, что ему не раз случалось испытывать неловкость от её умозаключений), но сейчас — не может понять, что пока не время для всяких глупостей. Не говоря о том, что она не должна была трогать конверт с деньгами, ещё когда они сидели у Нигана в машине, не то что брать его с собой. Но было нечто такое в выражении лица Джудит, что волна раздражения исчезла так же быстро, как и появилась. И Карл всё же взял протянутый сестрой конверт, в котором не оказалось никаких денег. В конверте была записка: тетрадный лист бумаги с наклеенными газетными буквами. «Я держу своё обещание до тех пор, пока ты держишь своё, Ниган. Пока ты молчишь. И пока выполняешь то, чего я хочу. И вот теперь я приказываю — уезжай. Ты больше не нужен этому городу. Ты так и остался здесь чужаком. Поэтому я делаю тебе одолжение — уезжай. И помни: дав обещание однажды — проклят им навек». — Это было под конвертом с деньгами. Я не хотела его брать… Просто вы так торопились, и я не понимала, идём мы в кафе с Ниганом и папой или… Мама вечно забывает в машине то телефон, то кошелёк, а я всегда беру это с собой, чтобы ей не приходилось возвращаться… — Я ничего не понимаю… — Карл едва ли мог разобрать попытки Джудит оправдаться, он просто смотрел на прыгающие перед глазами строки и никак не мог понять, что перед ним. — Значит, нужно показать это папе или Нигану. Взрослые нам всё объяснят.2
Двадцать лет назад — Хей! Ну так что, какие на сегодня планы, дружище? — Ты знаешь, какие, Шейн. — Конечно-конечно, просто решил уточнить, не передумал ли ты. — Послушай… это же неправильно. Давай я всё отменю? — С ума сошёл? Так, ну-ка, иди сюда... вот так. Знаешь, на будущее: не выбирай профессию, где потребуется носить галстуки, тебе, старина, они не идут!.. — Да пошёл ты, Шейн!.. — Да-да, никаких офисов и пышных мероприятий! Единственные галстуки, которые тебе подходят — скаутские! — Кретин! — Весь в тебя! — Шейн засмеялся и затянул на лучшем друге галстук потуже, сам не зная зачем, на несколько секунд задержав на ткани пальцы дольше, чем требовалось. — И всё же… Давай, поступим по-честному, Шейн. Дадим ей выбор. Ты просто подойдёшь и тоже её пригласишь. — После того, как уговорил сделать это тебя? Мне твоего ничего не нужно, старина! — Я же помню, что ты первый её заметил тогда… И что ещё за «мне твоего ничего не нужно»? А? Всё моё — твоё, ты же знаешь, Шейн. Если тебе нравится эта девушка, эта Лори, я переживу. Не хочу, чтобы потом выяснилось, что… как там в твоём историческом сочинении? — За которое я получил два? — Ага! «Он любил её всю свою жизнь, он мечтал обладать ею, но мог лишь смотреть»... — Очень смешно. Между прочим, это неплохой отрывок! — Да, если бы ты написал его сам, а не списал из книг, которые находятся в запрещённых секциях библиотеки… Тебе надо больше проводить времени вне школьных коридоров, может, тогда ты бы встретился с Лори первым и... — Всё. Закрыли тему. И вообще, знаешь, что на самом деле будет неправильно? Заставлять её выбирать. К тому же, ты дал обещание этой красотке отвезти её на танцы. А обещание вещь такая: дав его однажды, проклят им навек. — Проклят? Как оптимистично. — Зато весьма глубоко, да? — Глубоко? Звучит… — Пошло и мерзко? — Я бы сказал, в твоём духе, Шейн. — Именно поэтому, старина, меня девушки и не любят. — А я-то думал, всё дело в твоём большом сломанном носе! — Хах!.. — А эта девушка, Лори… Знаешь, Шейн, а она действительно хорошенькая. Особенно когда не одевается, словно мальчишка! — А мне нравится её новая короткая стрижка! — Говорю же: ты чёртов извращенец! Улыбнувшись отражению стоящего позади друга, Рик произнёс уже более серьёзно: — Я знаю, куда нам с твоим чувством праведной справедливости нужно пойти после учёбы: в полицейскую академию. Как тебе такое, а, Шейн? — Звучит неплохо, старина, звучит очень даже неплохо. Главное, помни, что я тебе сказал насчёт Лори: дал обещание — держи его. — Потому что я проклят теперь им навек? — Именно. Наши дни — Карл, Джудит! Выйдите! Но вот отец, выпроводив их и буквально захлопнув перед ними дверь, снова заставил Карла чувствовать себя маленьким ребёнком, который ничего не решает, которого не нужно посвящать в важные дела. Джудит обиженно заявила, что пошла смотреть мультики, и что с детьми так обращаться нельзя, а Карл решил попробовать зайти снова и объяснить этим двоим, что он имеет право знать, что происходит. Карл повернул ручку, дверь приоткрылась на несколько сантиметров, но решиться войти он так и не успел, потому что Ниган и отец сейчас кричали друг на друга. И содержание записки, видимо, было основным поводом из спора. Карл же понимал основной смысл прочитанного, но этот смысл никак не желал оформиться в его голове в устойчивое осознание того факта, что Ниган все семь лет и всё это время имел контакт с его похитителем. С первого момента, когда Карл только узнал, что Ниган был осуждён за его похищение и убийство; или с того момента, когда Карл узнал, что Ниган сознался в этом сам… Карл не раз задавался вопросом: почему? Но в конечном итоге приходил к выводу, что прошлое Нигана вынудило его пойти на этот шаг. Иногда Карл думал и о том, что, быть может… Есть что-то ещё? Карл не знал, что это могло быть и было ли оно неправильным или запретным, может, преступным? Карл не хотел этого знать, не хотел выискивать об этом правду, потому что в какой-то момент (почти сразу на самом деле) понял: ему всё равно. Что бы Ниган ни сделал, в чём бы ни был виновен — всё это в прошлом, всё это делал другой человек, не имеющий отношения к тому, кто теперь был Карлу очень дорог. И теперь Карл никак не мог понять, что же он чувствует по этому поводу. Злость? Ведь ему порою так сильно нужна была хоть какая-то информация о его похитителе. Или же это была злость на то, что, как и всегда, Ниган скрывал от него это? Да чёрт с ним — с похитителем! Карла злило сейчас, что Ниган не открылся ему, что наверняка испытывал огромное чувство вины за это, хотя совершенно был не должен. Ведь если Карл всё понял правильно, то жизнью и возвращением домой он обязан именно Нигану. А отец теперь наверняка обвиняет Нигана во всём… Ниган пошёл на огромную жертву ради того, кого толком не знал. Ради надоедливого соседского мальчишки, на судьбу которого тогда вполне мог наплевать. Но Ниган пожертвовал свободой, решился на жизнь в аду из-за одной лишь призрачной надежды на то, что в словах похитителя есть хоть доля правды. Прокрутив всё это в голове, Карл вдруг ощутил прилив огромной нежности, которая полностью сменила злость и негодование на Нигана из-за его поступка. Поэтому Карл решил во что бы то ни стало защитить сейчас этого человека: хотя бы от гнева и неприятных слов отца. Но Ниган вдруг произнёс то, что заставило Карла так и продолжить стоять на месте, замерев. — Думаю, стоит выполнить его требование. Я сейчас же уеду в Бостон. Не стоит злить этого ублюдка, кем бы он ни был. И если я в ближайшее время не понадоблюсь в качестве свидетеля — думаю, обоснуюсь там на постоянной основе. Ты прав, и мне жаль, что я никак не хотел этого признавать: Карлу будет лучше без меня. Карл знал, что этот день однажды настанет. Наверное, все мы чувствуем приближение дождя, грозы — непогоды. Чувствуем, даже несмотря на солнечные, безоблачные дни. В один из таких дней мы просто открываем глаза и осознаём неприятную, пугающую правду — грядёт что-то плохое. Обычно мы не находим этому подтверждений: как говорится, во всех страшных историях «ничего не предвещало беды». Их с Ниганом отношения по-прежнему были сложными, неоднозначными, но всё это больше не отталкивало, не вызывало тревоги, сомнений — это стало в какой-то момент настолько привычным, что Карл даже бы забеспокоился — не стань в их с Ниганом отношениях этой сложности. Ведь именно она дарила Карлу то, что вызывало в нём желание жить, просыпаться по утрам, не оглядываться больше на семь страшных лет. Эти сложные отношения со всеми попытками понять их, понять Нигана, понять себя… — это волновало, заставляло сердце биться чаще, напоминая тем самым всему существу о том, как же прекрасна может быть жизнь, если в ней есть то, что придаёт смысл. Но даже находясь в этом состоянии «светлых дней», Карл чувствовал — скоро что-то случится. И хуже всего — он не сможет этому помешать. Но не потому, что будет не в силах, а потому, что иногда что-то просто случается, просто иначе — никак. Карл ощущал в груди смирение; ощущал, что способен сделать это — отпустить Нигана. Потому что, если этот человек действительно хочет уехать — Карл не смеет просить обратного, потому что никто не должен быть в плену — находиться там, где быть не желает. И плевать, что всё существо желало умолять — оно билось в молитвах — не бросать, взять с собой куда угодно, не важно… Вот только и все мольбы и желание кричать: слова-оскорбления и те, в которых была лишь бесконечная просьба не исчезать — всё это тоже было неважным. Карлу оставалось только принять этот уход, это решение Нигана, которое он так или иначе озвучивал неоднократно, начинал с самых первых дней их знакомства. Пусть и всё существо готово было упасть, сжаться, свернуться клубком, забыться — сделать это в одной лишь надежде, что всё это в конечном итоге окажется сном. В те минуты, подслушивая разговор отца и Нигана, Карл ещё не знал, что желание даже не забыться, а умереть вот-вот заполнит его целиком, но вызвано оно будет уже далеко не Ниганом. А другим человеком, чьё место тоже было в сердце Карла всегда. — Шериф?.. Из водоворота чувств и мыслей Карла вернул голос Нигана, которого Карл даже не видел в едва приоткрытую дверь — лишь отца. И только теперь Карл осознал, что обронив несколько грубых слов в сторону Нигана, отец пребывал в молчании. И выглядел так, словно он не мог понять, где находится и что происходит. Будто он сам только что пережил сильнейший шторм и сожалеет о том, что остался в живых. — Ты в порядке? — вторил Ниган мыслям Карла: ему тоже хотелось бы это знать. Почему отец замер? — Нет, Ниган. И не уверен, что когда-нибудь буду. — Карл видел, как отец посмотрел на свои бумаги на столе, на записку от преступника, которая лежала поверх них, как поднял телефонную трубку и, ожидая ответа, произнёс: — Это Шейн. — Что? — Это Шейн. С моим сыном, с Карлом всё это сделал Шейн, Ниган. Алло… Соедините меня срочно с… — Слова отца потонули во внезапной оглушившей Карла тишине. Такая обычно звенит в ушах, прежде чем ты начинаешь падать. — Главное, сейчас не спугнуть его. А ты, Ниган, — уезжай. Пусть он думает, что всё под его контролем. Ниган?.. Ты меня слушаешь? Казалось, теперь отец и Ниган поменялись местами. Отец странным образом очень быстро собрался, будто лишь одно чувство его собственного контроля давало ему сейчас силы не впасть в отчаяние или ярость. И, видимо, за этот же контроль ухватился спустя несколько секунд и Ниган: кивнув, он направился к двери, за которой ещё несколько секунд назад стоял Карл. У которого, в отличие от взрослых, не за что было ухватиться, чтобы продержаться ещё хотя бы немного, прежде чем начать падение в бездну.