Ты слышишь?

      На фоне мондовских девушек Божена выглядит огромной. Взять ту же копну нечесанных жёлтых косм, которая по насыщенности цвета может затмить солнце. Ни одна мондштадтская барышня не сможет похвастаться такими волосами. Да вообще ни одна девушка не сможет — только Божена.       Руки у Божены огромные, сильные, твердые, стёртые о каменную тетиву тугого громадного лука. Накидка у Божены толстая, меховая, наверняка тяжёлая, а ещё может выдержать жар дилюкова огня, — он знает. Знает, что старая кожа будет потрескивать, что меховая окантовка немного подпалится, но сама девушка не пострадает.       «Девушка, — качает головой Дилюк и ставит гранёный стакан на место. — Какая, к черту, девушка?!»       Белоснежное мягкое полотенце летит на спинку низкого стула, Рагнвиндр тяжело ставит локти на дубовую стойку. Бесконтрольно ведёт пальцем по светлеющим пятнам на дереве и думает, что пора снова красить. И лакировать. А это значит, что надо закрывать таверну и опять отдавать преимущество «Кошкиному хвосту». Ладно, Дилюк не против. «Все равно ведь через неделю я займу лидирующие позиции снова», — хмыкает, качая головой.       Божена понимает животных. Более того — общается с ними. Божена чувствует деревья, цветы, траву, ягоды. Божена сама похожа на зверя, и Дилюк мысленно ассоциирует ее с мудрой медведицей, вспоминая огромную книгу сказок мира, которую ему когда-то дарил отец.       «Надо бы найти ее и подарить, — думает Дилюк, медленно обходя первый этаж таверны. — Пусть хоть читает, неотесанная».       Рагнвиндр качает головой, проводя мыском сапога по вмятине от тяжёлого стола. Да, действительно необходим ремонт. Совсем небольшой, скорее косметический, чем капитальный.       «Сдам под ключ, а сам хоть научу эту дубину читать, — уже на улице Дилюк хмурится, прокручивая на пальцах ключи. — Девушка, тоже мне. Скажи ещё "дама"».       Дилюк почти-звучно вздыхает и медленным шагом направляется к прикрытым главным воротам.       Она наверняка сейчас спит где-нибудь на земле, перекусив жареной рыбой. Дилюк, прикрыв глаза, воспроизводит картинку: Божена дремлет, привалившись спиной к дубу, накрывшись своим тяжёлым теплым плащом, а сбоку сгружены сбитые кожаные доспехи.       Божена огромная, а сердце ее чуть ли не больше нее самой, и Дилюк, надо сказать, до сих пор удивляется этому. Удивляется, как Божена — безграмотная деревенщина! — может поддерживать лучше всяких переученных учёных.       Дилюк вспоминает, как она впервые бестактно вклинилась в его личное пространство, обрушив на макушку всю тяжесть своих лапищ, и поворошила волосы, — ласково, понимающе, — а ладонь потом так и осталась на голове. И Дилюк не может сказать, что ему это не понравилось.       «Расческу с тобой делить не буду», — безучастно протянул он тогда, на что Божена просто засмеялась. Засмеялась так, почему-то, по-родному гулко, низко, приятно. И Дилюк тогда хмыкнул ей в ответ, подбрасывая сучья в небольшой костерок.       Прогулка по пересечённой местности ночью, конечно, не самая лучшая идея, но и оставаться на ночь в таверне Дилюку совсем уж не хотелось. Когда он теперь придет на винокурню? Утром? к обеду? Знал, наверное, только Архонт. А, хотя, — Дилюк мысленно машет рукой — этот пьянчуга ничего не знает, кроме песен.       Время от времени Божена заплетает себе косы, и тогда в волосах сверкают бусины и мелкие цветочки, а на концах кос мягко звенят лисьи зубы. Вместе с косами Божена будто сама преображается: тут тебе и тяжёлые янтарные бусы, и длиннющая сорочка, неуклюже подпоясанная бечёвкой, и огромный пучок трав на руках. В такие моменты Дилюк и правда мог бы назвать Божену девушкой. Нет, даже лучше: женой.       Без своих вечных доспех, огромных меховых сапог, кожаных наручей и мазни темных красок на лице, Божена выглядела чертовски женственно, и это невозможно было отрицать. Даже полосы розовых бугрящихся шрамов не портят ее тело, даже рассеченный вдоль глаз, замененный искусным протезом, не вызывает отвращения, когда Божена выглядит так. И Дилюк уже не отрицает, что ему нравится наблюдать за такой непривычной подругой.       Дилюк проходит мимо статуи Архонта, про себя отмечая, что добрался до винокурни он достаточно быстро, и это не может не радовать. Рагнвиндр споро спрыгивает с холма, раскрывая планер, — зря, что ли, таскает его с собой постоянно? Приземляется Дилюк в метре от ограды и тут же ловко складывает крылья в подпространство Глаза Бога.       Наверное, если бы не его выдержка и привычность к поведению Божены... Дилюк не хочет думать о том, что у его дорогой подруги сейчас не было бы головы.       — Здрав будь, — Божена неуклюже протягивает чуть заплетающимся языком и кланяется.       «Ну хоть уже не в землю лбом бьет», — Дилюк вздыхает и кланяется в ответ.       — Не ожидал тебя тут увидеть, — почти-равнрдушно тянет и проходит вперёд. Божена послушно следует за ним.       — Холодает. Возле кухни теплее.       Дилюк не удивляется вескому «холодает», несмотря на всю ту осеннюю духоту вокруг. Зиме действительно уже давно пора вступить на мондштадскую землю.       — Могла бы зайти. Знаешь же, что тебя примут и обслужат в любом случае, — вздыхает Дилюк чисто для вида. Знает, что Божена ни под каким предлогом не зайдет в чужой дом, если там нет хозяина.       — Не могу. Только с тобой, — Божена тяжело вздыхает и качает головой.       Дилюк чутко вслушивается в тяжелое сопение за спиной, пока поднимается по ступеням к дверям поместья. Из полутьмы тут же выныривает сонная Аделинда и всплескивает руками то ли от вида грязной-огромной Божены за спиной Дилюка, то ли от него самого, пришедшего домой слишком уж поздно.       — Что ж вы не взяли повозку, господин Дилюк!       Порой суетливость Аделинды Рагнвиндра забавляет, как и сейчас, когда женщина пыталась сделать сразу все и махом: и две ванны набрать, и чайник вскипятить, и достать пахучие масла и мягкие мыла, и взбить перины в гостевом зале.       — Не стоит спешить, Аделинда, — протягивает Дилюк, вешая на плечики сюртук, а потом выжидающе смотрит на Божену. Она в свою очередь послушно разматывается из накидки, и Рагнвиндр без удовольствия отмечает подпекшуюся кровь на животе.       — Батюшки!       Аделинда опять всплескивает руками и хватает Божену под локти, утаскивая в банную комнату. Божена недовольно хмурится, но снова послушно идет за главной горничной.       Дилюк коротко вздыхает и направляется в личную ванную, расстегивая попутно рубиновые запонки на блузе.

***

      — Войдите.       Дверь неудержимо сильно скрипит, заставляя Дилюка обернуться на вход. Божена, неловко переминаясь с ноги на ногу, стоит перед ним в плотной сорочке, и Дилюк чувствует уходящий от ее тела влажный жар, горькие травяные пары.       — Тебя перевязали?       Дилюк оборачивается обратно к столу и почти-любовно подравнивает бумажные стопки, а потом направляется к камину. Длинной спичкой поджигает сухие сучья и пару секунд еще стоит перед загорающимся огнем. Божена неуверенно подходит к его спине и смотрит из-за плеча на языки пламени. Дилюк чуть оборачивается на нее, удовлетворенно отмечая разрумянившееся лицо и блестящие, завивающиеся мелкой волной влажные волосы.       — Я зашила, — Божена мотает головой, вперивая взгляд прозрачно-голубых глаз в лицо Дилюка.       Брови Рагнвиндра недовольно хмурятся, и он качает головой.       — Кабан.       Дилюк вздыхает: да, кабаны в Спрингвейле были особенно... дикими. Видимо, почувствовав вкус заповедной свободы, вкрай распоясались, а прохожие теперь страдают.       — Зачем пришла? — Дилюк вздыхает еще раз и садится на кресло у камина. Божена неловко присаживается на соседнее, пожимает плечами.       Они так сидят в тишине около двадцати минут и Дилюк не выдерживает первый:       — Расскажи о себе.       Божена недоверчиво смотрит на Дилюка, но, усевшись поудобнее в кресле, начинает медленный рассказ, с трудом подбирая слова (иногда Дилюк ей подсказывает, и Божена до одури благодарно смотрит на него).       Дилюк впервые наблюдает такую неуверенную подругу и временами, когда ее глаза начинают бегать из стороны в сторону особенно быстро, ему хочется прервать ее. Положить ладони на плечи, успокаивающе сжать и отвести в ее комнату, однако Божена, будто чувствуя его порывы, тут же осекает его жёстким поджатием губ и твердым «не надо, Дилюк». И Рагнвиндр слушается.       Оказывается, семья у Божены большая. Отец и старший брат занимаются мореходство и рыболовлей, в родной избе не бывают по несколько зим, а когда возвращаются, от них несёт горько-соленым океаном, водорослями и жизнью. Мать занимается скорняжным делом и обучает шитью двух младшеньких сестриц. «Им сейчас пять зим», — с еле уловимой улыбкой отмечает Божена и продолжает говорить дальше.       Порой Дилюк просит объяснять какие-то непонятные для него слова, и Божена с удовольствием описывает это. Дилюку думается, что если бы у Божены был хороший словарный запас международного языка, писатель из нее вышел бы вполне себе неплохой. Аутентичный, но от этого не менее душевный.       — Еще братец у меня есть. Хворый. Выхаживала. Давно, — Божена вздыхает и мотает головой. Дилюк участливо кивает.       — Умер?       — Сплюнь, — Божена хмурится и смотрит на огонь. — Он сейчас большой птицелов.       Были у Божены и муж, и собственная дочка. Только о супруге Божена говорить отказывается наотрез, в презрении кривая губы, а от воспоминания о ребенке потерянно гладит живот и пусто улыбается.       — Не родилась, — говорит. — Мара забрала, — говорит.       — Как здесь оказалась? — Дилюк решает участливо перевести тему и незаметно трёт пальцами левый глаз. Душевные разговоры медленно наводят сон, которому Дилюк все ещё противится только из уважения к подруге.       Божена цепко смотрит на Дилюка и решительно встаёт с места. Рагнвиндр немного ошеломленно следит за тем, как она стремительно подходит к его кровати, взбивает пуховые одеяло и подушку, а потом указывает раскрытой ладонью на постель.       — Ложись. Тогда и расскажу.       И Дилюк послушно плетется к кровати, потому что знает, что с Боженой спорить бесполезно.       Подушка нежно обхватывает гудящую голову, а одеяло будто припечатывает сверху не хуже парализующих лизиных заклинаний. Но Дилюку впервые нравится ощущение безопасности в собственной кровати и странной уютной заполненности, будто так и должно быть.       Божена удовлетворённо кивает и зашторивает окно, не пуская в комнату просыпающиеся солнечные лучи.       — Я спою тебе колыбельную, — она говорит неожиданно тягуче и плавно, а голос льется медом по ушам. Завораживает. — Ее мне пела матушка, а ей — ее матушка.       Дилюк укладывается поудобнее, поворачиваясь на бок, лицом к сидящей рядом с ним Божене, по-детски подкладывает под щеку раскрытую ладонь. Божена по-матерински усмехается и проводит сухой ладонью по дилюковой щеке и мерно начинает петь. Язык чужой, очень резкий, в сочетании с нежным напевом звучит… волшебно. Дилюк не замечает, как прикрывает глаза, вслушиваясь в незнакомые слова, пытаясь разобрать смысл, а потом и вовсе случайно засыпает, проваливаясь в пуховый сон. Ладонь Божены полностью погружается в его волосы, убаюкивающе поглаживая за ухом.       Божена ещё долго поет про то, как воинственная Дева, спешившись в огромном-огромном поле, лежит в высокой-высокой траве. Как Небо укрывает ее звездным плащом, а Луна присматривает за резвым конем. Как Звёзды убаюкивают журчащую в реке воду и заговаривают траву: тише-тише, трава, тише-тише, зелёная, видишь? Дева набирается сил для своего счастья. Поет, как Ночь нежно снимает с девичьего сердца тяжёлые доспехи и забирает нажитую сражениями боль: баю-бай, серденько, баю-бай ласковое, не печалься, не кручинься попусту. Вот увидишь, серденько, с рассветом все боли сгинут с глаз долой.       Божена сидит подле Дилюка до девяти утра, когда почти-зимнее солнце уже ярко освещает двор винокурни, а потом девушка незаметно ускользает в свою комнату, оправляя по пути сорочку и растрепавшиеся волосы.

***

      Будучи родом из Яроснежицы, — языческой деревни в глуши Снежной, — Божена не признает Архонтов и Селестию, и Дилюк находит забавным сочетание толкования ее имени и воспитания.       — Тебе не подходит твое имя, — говорит он однажды, невзначай, отстраненно протирая запотевшую бутылку вина.       А потом барная стойка трясется от удара, и Дилюк, хмурясь, недовольно поворачивается. Думает, что какие-то пьянчуги решили устроить драку в его смену, но встречает взглядом лишь ощерившуюся Божену.       — Не сметь говорить так, — клокочет она, и кажется, будто волосы на ее голове встают дыбом.       Дилюк хмурится и качает головой:       — Прости за необдуманное слово.       Когда Божена чрезмерно злится или радуется, ее речь становится ломкой, действительно чужой, почти непонятной. Не как у Рейзора. У мальчишки, несмотря на его асоциальный образ жизни, акцент остаётся родным и приятным уху. У Божены же, в противовес мальчику-волку, звуки резкие, открытые, острые. Но Дилюку, наверное, нравится это звучание.       — Эй, бармен Дилюк!       Кэйа плюхается через стул от Божены и хлопает ладонью по столешнице. Рагнвиндр недовольно смотрит на капитана и вопросительно поднимает брови: ты прервал важный разговор, огузок, я слушаю твои оправдания.       — Налей-ка мне, м-м-м...       — Как обычно?       — Ты даже не оставляешь мне выбора! — Кэйа подпрыгивает на стуле и наваливается на стойку, чуть не впечатываясь носом в Дилюка. — А если я хочу совсем не как обычно?       — И что ты хочешь?       Дилюк стискивает зубы, уже нашаривая рукой на полке нужные бутылки. Знает ведь, что Кэйа как всегда попросит свое любимое «как обычно».       — Хочу как обычно! — Кэйа хохочет, и Дилюк вздыхает. Альберих нормально на стул так и не садится, пока Рагнвиндр не ставит перед ним бокал с коктейлем. И тогда Кэйа будто меняется: невесомо прижимает пальцами чужое запястье и смотрит так колюче-выискивающе. — А когда это наш мастер Дилюк научился извиняться?       Дилюк стискивает зубы ещё сильнее, пытаясь испепелить тяжёлым взглядом Кэйю, а потом ещё и хмурится, чувствуя обернувшуюся к ним Божену.       — Может передо мной ты тоже извинишься наконец, м?       Кэйа ядовито улыбается, подпирая щеку рукой и притягивая к себе бокал с коктейлем.       — Только после тебя, — Дилюк выплёвывает это сквозь сцепленные зубы и нарочито спокойно возвращается к натиранию стаканов.       Кэйа громогласно хохочет и хватает из-под дилюкова носа бокал с коктейлем, изящно прокручивает его в пальцах и играет бровями. У Рагнвиндра желваки ходят на лице, костяшки напряженно белеют, и ноздри раздуваются с каждым вдохом все сильнее. Божена хмурится и встает с места, подходя ближе к Кэйе.       — Уходи, — чеканит, смотрит исподлобья.       С убранными в хвост волосами и оставленным плащом на гвозде в служебной комнате Божена не выглядит настолько угрожающе, как обычно. Да для Кэйи и так ничего угрожающим не выглядит — даже (бывшего) брата клеймор, о чем говорит рваный шрам, спрятанный под одеждами.       — Воу-воу, — Кэйа смеется, опуская почти-примирительно голову и взмахивая свободной от бокала ладонью. — Спокойно, подруга, спокойно. А ты, братец, — Кэйа ядовито поворачивается к разозленному Дилюку, — следи получше за своей медведицей. А то вдруг, — хихикает, отхлебывая коктейль, — размозжит мне черепушку похлопыванием по макушке.       — Думаю, звук лопающейся пустоты будет оглушительно звонким, — цедит Дилюк и отворачивается от Кэйи к Божене.       Альберих, удовлетворенно осознав, что тут его работа окончена, грациозно разворачивается и направляется к своему столику на втором этаже, чуть пьяно покачиваясь и мурлыкая что-то себе под нос.       — Не обращай на него внимания, — бросает тихо Дилюк и виновато трясет головой, не в силах поднять голову, чтобы посмотреть на Божену. — Он всегда такой, когда пьяный. Не следит за языком…       — Я не поняла, что он сказал, — Божена успокаивающе выдыхает и кладет ладонь поверх предплечья Дилюка. Рагнвиндр с надеждой смотрит в женское лицо. — Не извиняйся за его…       Божена напряженно хмурится и потерянно отводит взгляд, жует губы. Дилюк почти-хмыкает, понимающе качая головой.       — Проступки, Божена. Это называется проступками.       — Да. Спасибо.       Божена наконец садится обратно на свой стул и хватает ручку дубовой пивной кружки. Дилюк без слов подливает ей слабого эля.

***

      Божена неуверенно проводит пальцами по обложке старой книги и поднимает удивленный взгляд на Дилюка.       Зеленый бархат мягко шелестит под невесомыми касаниями, а старая витиеватая надпись «Сказки народов Тейвата» позолоченными крошками осыпается вниз. Божена завороженно открывает книгу, и желтоватые страницы пышут на щеки теплом и бумажно-чернильным запахом.       — Нравится?       — Это мне?       Дилюк удовлетворенно кивает, наблюдая за сменяющимися эмоциями на женском лице. Божена снова завороженно выдыхает, а потом вдруг суровеет, так внезапно, резко, что Дилюк мрачнеет вслед за ней.       — Не могу, — Божена аккуратно закрывает книгу и протягивает ее обратно Дилюку. — Дорого. Не заслуживаю.       Рагнвиндр непонимающе хмурится и качает головой.       — Это тебе, Божена. Подарок. Просто так, — он вздыхает, накрывая сжимающие корешок книги пальцы своей ладонью. Божена недовольно поджимает губы.       — Что я могу дать тебе взамен? — Божена упрямо отталкивает от себя книгу и испытующе смотрит на Дилюка.       — Ничего, — Дилюк так же упрямо впихивает книгу ей. — Мне ничего не нужно. Это — подарок.       — Нет. Я должна, — Божена упрямо цедит и выдыхает через зубы.       Дилюк трет переносицу свободными пальцами и бессильно отворачивает голову от Божены.       — В таком случае, не могла бы ты мне петь колыбельные? Они очень красиво… звучат.       Божена серьезно моргает и наконец притягивает книгу к себе. Кивает, бросая тихое «да». Дилюк расслабленно опускает плечи и даже улыбается.

***

      Рагнвиндр смотрит на тело Божены в лунном свечении, в сплетении трав и цветов, в догорающих бликах костра и понимает, что, конечно, Божена не девушка. И даже далеко не просто поляница в огромных доспехах.       «Женщина», — шепчут полные грудь и бедра, скрытые под плотной холщовой рубахой, под суконными подштанниками.       «Женщина», — взволнованно лепечут завивающиеся мелким барашком густые волосы, украшенные яркими бусинами и тоненькими косичками.       «Женщина», — мечтательно вздыхают огрубевшие от работы ладони и стоптанные мозолями ступни.       «Женщина», — кратко улыбается Дилюк и продолжает сторожить ее сон.