***
— Ранена! Роза уверена, что успела увернуться, но с опозданием чувствует тренировочный муляж с другой стороны. Парировать не хватит силы; остаётся полагаться на скорость реакции и ловкость. Но партнёр не даёт ни малейшей поблажки. — Убита! Он без перчаток, и поэтому каждая ошибка отдаёт статическим разрядом. Не больнее, чем дотронуться до шерсти кошки, которая тёрлась о металлические перила, но достаточно неприятно, чтобы закрепить урок. — И снова убита! Очень плохо, цветочек! Или у тебя где-то завалялась запасная печень? Она непокорно вырывается, хоть и знает, что разжать стальной захват так же невозможно, как разубедить его давать дурацкие прозвища. — Ты атакуешь нечестно! В кружке единоборств я одна из лучших! — протестует она. Отчим смеётся, но совсем невесело: — А кто, намеренный использовать тебя в своих целях, собирается быть честен? Думаешь, когда я был вдвое младше тебя, мне прислали приглашение с букетом, а не тащили до операционного стола на цепи? В своём возрасте Роза уже прекрасно понимает: за всеми его вспыльчивыми подколками нескрываемо стоит недоверие к безжалостному миру, готовому в любой момент отнять живую причину его свободы, лишить её собственной и тоже превратить в подопытную или в оружие. Но ей попросту обидно, и потому задиристо хочется ещё суметь взять реванш: — Как ты — папу, да? Тишина становится настолько ощутима, что кажется, её можно зачерпнуть горстью. От воспоминания о ненавистном прошлом и без того суровый взор окончательно леденеет, но вместо того, чтобы возмутиться, отчим молча убирает руки с её плеч, словно любое его касание способно только причинить ей зло. — Так значит, он всё-таки нарушил обещание не рассказывать, — наконец вслух делает он вывод. — Ах ты ж сука, Итан... — Ничего он не говорил. Просто я знаю. Она заявляет это так искренне и невинно, что любой другой снисходительно улыбнулся бы и постарался перевести тему, оставив все выяснения на долю отца. Но стремительно сужающиеся в щель сверхчувствительные зрачки выдают, что он понимает, что она имеет в виду. — Чёрт возьми, они же все будут сломя голову охотиться за тобой, если выяснят, что ты сохранила не только гены этого хреномицелия, но и память... — хрипло шепчет он в сторону. — А ты всё ещё даже толком не умеешь защищаться... — Не переживай, я могу. Просто не хочу, чтобы у Криса или родителей из-за этого были проблемы, — отвечает Роза. И добавляет тише: — Или у тебя. Они ведь именно тобой объясняли все происшествия, когда я была маленькой. А я до сих пор за это не извинилась. Ты же на меня не сердишься? Для совершенного биооружия у неё слишком трогательный голубоглазый взгляд. Отчим мрачно усмехается: — Брось, зайчонок, я точно не из тех, кто достоин, чтобы у них просили прощения. И потом, есть безошибочный критерий, как определить, в обиде ли я на кого-либо: если тот не нанизан насквозь на арматуру, значит, нет. Фыркнув, она обнимает его за отсутствие талии, радостная, что её опасения не подтвердились. Тот мгновенно напрягается, как ощетинившийся дикий зверь, которого застали врасплох на его же территории. Каждый из бесчисленных шрамов вновь и вновь вбивал урок: чужие прикосновения — это боль. Ничего, кроме боли. Позолоченные когти Матери, битвы за добычу с сестрой, скальпели, плети и оковы... Он впитал её всем своим существом. И отражал обратно, потому что терпеть и сдерживать её было невыносимо. На каждого, кому не везло попасться беспощадному хищнику на пути. Итан не стал исключением. Вокруг бледной шейки падчерицы тоже проходит едва заметный след. Тельце младенца было кристаллизовано и ничего не чувствовало, когда Миранда разрывала её на части, но когда он проводит вдоль того огрубевшими пальцами, хочется кричать вместо неё. Только воспоминание о том, как его руки-пилы резали на куски саму Матерь, мстительно успокаивает — но оно же и заставляет отвести ладонь от беззащитного горла, и не даёт обнять её в ответ. — ...Но с твоим отцом мне всё равно придётся поговорить, — добавляет он.***
— Итан. Тот настороженно поднимает взгляд от страниц. Этот тон ему знаком — и не предвещает ничего хорошего. «Итан, от моего присутствия опять накрылась твоя чувствительная техника. Но уже разобрал и починил. Но теперь она ловит частоты засекреченных переговоров.» «Итан, хоть я и сделал тебе новое сердце, помни, что я же и могу его остановить одним усилием воли.» «Итан, понимаю, что семейные ужины не вызывают у тебя никаких положительных ассоциаций, но Мия боится оставаться со мной наедине, и я не хочу, чтобы Роза это видела.» Он начинает догадываться, почему лаборатории, недосчитавшиеся нескольких взорвавшихся дорогущих аппаратов, решили скинуть ответственность за эту ходячую катастрофу на них. — Что на сей раз? — Прости меня, — сухо бросает Карл, не отрываясь от работы. — Ой, да хрен с этим телевизором, — благодушно отмахивается Уинтерс. — Всё равно он был старый. А фильмы посмотрю с ноутбука. — Я не о нём. Он наконец-то глядит в его сторону. И, видя непонимание, молча указывает гаечным ключом себе под ребро. Итан удивлённо закрывает книгу: — Ну ты даёшь. Ты что, всё ещё помнишь спустя столько лет? Господи, Карл, да я пережил отрубание обеих рук и дыру в груди. Какой-то там старый шрам по сравнению с этим сущий пустяк. — Но если бы ты тогда был чуть менее сообразителен и быстр, тебя пришлось бы собирать по частям, как меня после предела мутации, — почти язвительно возражает тот. «Да что на него нашло?..» — «Если бы», «если бы»... Я вообще уже четыре года как должен был умереть. Так что можешь считать себя орудием судьбы, которое лишь восстановило бы вселенский порядок, — отвечает Уинтерс. — Я простил тебя ещё тогда, когда ты закрыл нас с дочерью от Миранды. Гейзенберг хохочет с мерзким скрежетом чего-то навечно застрявшего в лёгких: — Наивный. Я всего-навсего не хотел допустить ту к её силе. И не позволить никому прикончить тебя раньше меня. — Ну, знаешь ли, для огромной машины убийства даже такая мотивация — уже достижение. Тот бросает ключ обратно на стол, подходит и упирается в подлокотники, гневно нависая над креслом: — «Орудие судьбы», «машина убийства»... Я человек с собственной волей, Уинтерс. И я всеми правдами и неправдами выгрызал отнятое право распоряжаться ею. Не смей меня так называть. Итан не может отогнать мысль, как же всё-таки бывший лорд великолепен, когда злится. Гордый, угрожающий, непокорный, театрально драматичный... — А... Снова что-то из-за Розы, да? — догадывается он. — Крис считает, что ты на неё плохо влияешь... но по-моему, с точностью до наоборот, она на тебя. — Именно. Она всё знает. Так что притворяться больше не получится. — «Всё»? — механически переспрашивает Итан. Лишь бы не выдать кольнувшее чувство сбывшихся тревог. Он ведь тоже хорошо помнит свои видения. — Подозреваю, что даже то, почему я на самом деле лез наперерез. «Потому что ты понимал, что в свободном мире, куда жаждал вырваться, всё равно всегда будешь чужим, и что после разрушения фабрики вместе с деревней тебе некуда идти. Потому что всё твоё существование было посвящено мести, и без неё осталась бы пустота. Потому что регенерация обратно в привычный облик сулила невыносимые мучения. Потому что, если ты хотел оправдать доверие, ничем меньшим тебе было себя не искупить.» — ...Иными словами, я был более чем готов сдохнуть в процессе, только бы убедиться, что эту ведьму я заберу в ад лично, — вооружившись безрадостным оскалом, он склоняется ближе. — О, как не хотелось рушить твои сияющие иллюзии о благородном чудовище, раскаявшемся и спасающем героя, но... Что, всё ещё уверен, что это подходящее оправдание? — Ответить честно? — говорит Итан после секундной паузы. — Теперь вдвойне.