***
— Когда ваша игра в Олбани? — Едем завтра в одиннадцать, — Зик коряво скользит карандашом по блокнотному развороту, тезисно фиксируя содержимое статьи, по которой ему надо написать эссе к среде. Да, сдавать работу только через четыре дня, но учитывая, сколько у него остальной домашки, и что завтра — игра, у него не так уж много свободного времени. Том сидит за столом, проверяя студенческие работы на ноутбуке; в его кабинете пахнет кофе и сигаретами, но в этом нет затхлости и усталости, как обычно пахло в гостиной, когда мама работала над материалом. Это даже уютно в каком-то смысле: негромко и чуть скрипуче крутится винил с записями оркестра Глена Миллера, у Зика в кружке — какао, куда он щедро насыпал корицу, и кот Тома, Дарвин, лениво лежит у Зика на колене головой, иногда слабо подёргивая хвостом. Всё чаще он проводит вечера у Тома: делает уроки, готовится к занятиям, в редкие моменты свободы — читает, потом они ужинают вместе, и Том отвозит его домой. Исключения — дни, когда Зик едет к Эрену. Ему сложно совмещать учёбу, спорт, Тома и Эрена — но он старается. Иногда можно пожертвовать парой часов сна, но зато поиграть с братом. Кто посмеет его в этом упрекнуть? Он успевает писать эссе и делать задания, пока поезд везёт его на юг, в пригород; это почти три часа пути туда и обратно — достаточно, чтобы успеть закрыть некоторые учебные долги, и малая плата за то, что он может быть рядом с Эреном. У него было бы больше времени на себя, не виси над ним дамокловым мечом необходимость набрать больше дополнительных баллов для поступления в престижный университет. Зависть вспыхивает в Зике лишь в моменты, когда он слышит болтовню одноклассников о том, какие концерты они посещали или куда ездили с друзьями вместо подготовки к занятиям и экзаменам. Он должен чувствовать себя лучше, должен гордиться тем, что вместо душных концертов в вонючих подвалах и бесцельного зависания в торговых центрах он работает на своё будущее, вот только… В такие моменты поневоле Зик вспоминает, что в его жизни за пределами учёбы и спорта ничего нет. Он потерянный, дохлый дельфин, дрейфующий на водах залива. Его прокушенное брюхо повёрнуто к солнцу, выделяясь белым пятном над поверхностью воды, и он просто ждёт, когда его тушу вынесет на берег, чтобы чайки смогли исклевать его плоть, а всё, что не достанется их клювам, будет разлагаться на солнце днями и днями, пока не превратится в гниющую кучу, от которой случайно забредшие к берегу люди будут морщиться и тыкать в неё палками. Занимать почти всё своё время так, чтобы некогда было думать о себе — его единственный способ спастись. Иллюзия, которая пока позволяет ему не тонуть. — Мне жаль, что не смогу поехать на игру, — Том отпивает кофе, а затем рассеянно стряхивает пепел с сигареты прямо в кружку. Вздыхает, досадливо хмурясь, но делает ещё глоток, несмотря на то, что кофе уже испорчен. Зик усмехается, беззлобно — это, скорее, показать того, насколько ему уютно здесь, раз он позволяет себе с Томом так легко себя вести. — Да ладно, это же не какая-то важная игра. Просто часть чемпионата, — безразлично отзывается он, снова погружаясь вниманием в статью о развитии вождеств в северной части Южной Америки. Даже здесь у Зика никакой конкретики в предпочтениях. Он не может определиться с одной сферой культурной антропологии, постоянно перескакивая с темы на тему. Дарвин потягивается, мурча, и Зик задевает его ухо пальцами, почесывая пару секунд. Мысль всё равно ускользает, и он снова смотрит на Тома. — Тебе никогда не хотелось, знаешь… Заниматься исследованиями? — У меня докторская степень, я бы её не получил без исследований, — отзывается Том, и в его голосе Зик угадывает лёгкую насмешку. Он качает головой: — Я не об этом. Я иногда думаю, знаешь, я бы хотел отправиться в какую-нибудь общину или племя, чтобы изучить то, как они живут сегодня, понять, как их жизнь отличается от того, как их предки жили сотню лет назад, или даже… — Или пять сотен, до того, как испанцы не ступили на эти земли, да? — Том опять усмехается. — Мне больше по душе то, что у меня есть. Когда я могу курить хорошие сигареты, пить хороший кофе… Работать за столом. Надо ценить комфорт, Зик. Да и нейрогенетика — не та сфера, где мне нужно отправляться к живущим по древним укладам общинам. — Тебе нравится преподавать? — Мне нравится видеть огонь интереса в глазах людей, — уклончиво отвечает Том, следом посмеиваясь: — А вот проверять наспех сделанные лабораторные — не очень. Мальчик мой, ты же понимаешь… Тебе не придётся заботиться об участи кабинетного учёного, или учёного вовсе. Слабая улыбка, которая тронула губы Зика чуть ранее, исчезает. Он снова ощущает напряжение, и пальцы до хруста сжимают карандаш. То, как он старается сейчас, чтобы поступить в колледж — это не ради будущей научной карьеры, но ради возможности выбить себе максимально комфортные условия в одном из лучших университетов страны, чтобы продолжать играть. Играть, играть, играть; выходить на поле, отдаваться этому на все сто. Зик любит бейсбол. Вопреки расхожему мнению, ему совсем не скучно от этой игры. Когда он на поле, он чувствует, что все его мысли текут в правильном направлении: бурная река, неспокойно и тревожно сводящая его с ума в обычное время, превращается в спокойный, ровный поток, достигающий цели. Может быть, ему действительно стоит остановиться на бейсболе. Не пытаться прыгнуть выше головы; кому нужны его хаотичные, ничуть не упорядоченные стремления, его рассеянный интерес к культурному развитию человеческого рода? Зик опускает глаза на распечатку статьи, постукивая по бумаге кончиком карандаша. Дарвин мягко спрыгивает с колен, коротко мяукая, и уходит, мазнув хвостом по его ноге. Кэй Старр под аккомпанемент оркестра на фоне поёт про «любовь с заглавной ТЫ». Зика тошнит. — Мистер Боретти… — неуверенно начинает он, но Том быстро его перебивает: — Бретт был несколько огорчён, что ты так быстро ушёл. — Я обещал Эрену. — Знаю, Зик, знаю. Но иногда нам приходится чем-то жертвовать ради своего будущего, и пропущенный поход в пиццерию — малая плата за то, чтобы хорошо себя зарекомендовать. — Извини, — по какой-то причине Зик не чувствует искренности в своих словах. Ему жаль? Не особо. Он действительно не видит проблемы в том, что он позволяет себе проводить время с братом. У него должно быть хоть что-то за пределами учёбы и спорта. Хоть что-то своё. И это — Эрен. Том, конечно же, не убеждён. — Ты не должен извиняться передо мной, но ты должен помнить, что ты несёшь ответственность перед собой, Зик, — тихо вздыхает Том, откладывая очки, и подходит ближе. Его рука тяжело ложится Зику на макушку, он гладит его по волосам, и румянец вспыхивает на шее и скулах тот час. Зик жмурится, надеясь, что Том не видит; он просто хочет перестать чувствовать то, что нарастает у него в груди. — Я знаю, — шепчет он. Его тело вибрирует, мурашки заставляют хотеть податься выше, ближе, поймать немного нечаянной ласки. — Я… ты знаешь, как сильно я благодарен тебе за помощь. И я знаю, что мистер Боретти на игре — это не случайность, ты позвал его, чтобы он заметил меня, чтобы мои шансы на «Колумбийских Львов» выросли. — Вот, видишь. Ты такой умный мальчик, — Том снова гладит его по волосам, и Зик закусывает губу, опять сжимая пальцы на карандаше. Те мысли, что волнуются внутри него, отвратительны. Он устал. Устал. Устал. — Прости. Я… мне жаль, что я тебя разочаровываю, — в груди от одних этих слов мгновенно набухает тревога. Ну вот. Он озвучил эти страхи. Что помешает им теперь стать явью? Пальцы Тома замирают на волосах, и Зик замирает тоже, не зная, чего ожидать. Острый разряд простреливает его через секунду, когда Том задевает ладонью его шею. — Глупости. Ты меня не разочаровываешь, а наоборот, — добродушно говорит Том, обходя диван, чтобы сесть рядом. — Зик, мальчик, ты талантливый — не только в спорте, конечно, твой пытливый ум не даёт тебе покоя, и я это замечаю. Какое бы будущее ты не выбрал, тебя ждёт успех, это несомненно. Но подумай вот о чём. О возможностях. Сейчас получить спортивную стипендию в Колумбийский — это возможность стать частью чего-то большего. И если потом ты поймёшь, что твоё сердце вместо спорта тяготеет к науке — не сомневаюсь, что ты станешь удивительно вдумчивым и страстным исследователем. Просто не отказывайся от возможности стать на ступень выше, хорошо? Даже если сомневаешься сейчас. Наверное, он прав. Отложив распечатку статьи и блокнот, Зик откидывает голову на спинку дивана, разглядывая панели на потолке, пока в его груди разгорается тревожная тяжесть. Отступать от такой возможности глупо, он знает, что здесь Том не лжёт. Даже если он откажется от идеи играть в бейсбол позже, он сможет остаться в университете, изучать антропологию или что угодно ещё, и… Это всё правильно. Нормально. Но он ужасно тоскует по самой возможности быть к Эрену ближе. На этом ребёнке всё замыкается: рядом с ним Зик чувствует себя нужным без каких-либо «но», просто потому что он есть. Когда Эрен рядом, он словно обретает давно забытое — а может, никогда и не существовавшее, — чувство принадлежности кому-то. Не семье даже, но… Словно он, оторванный от реальности, оторванный от людей, может за что-то ухватиться. Словно он что-то большее, чем вспоротое брюхо дрейфующего в грязной воде мёртвого дельфина. Словно он сам имеет какой-то смысл. Словно у него есть место. — Что тебя тревожит? — Зик вздрагивает, когда ладонь Тома, мягкая и тёплая, задевает его собственную. Он поджимает губы, виновато улыбаясь. Он не может ему сказать. Слишком много вещей сводят его с ума. Слишком много мыслей… Обо всём. Как он может ему признаться? Открывать свои страхи даже перед Томом нелегко. Особенно когда тот так близко. Зик чувствует его ладонь на своей. Его немного колотит от тактильности, от интимности соприкосновения их ладоней. Том старше его отца. Том заменил ему отца, если так подумать. Зик не уверен, что заслужил даже этих прикосновений. Как он может думать о чём-то… — Всё хорошо, — он возвращается к распечаткам. — Я буду ответственней, правда. Он должен цепляться за бейсбол по одной простой причине: тот не позволяет его мыслям тревожно, противоречиво ползать внутри, путаясь между собой. Мыслям об Эрене, о семье, о явлениях, которые ему недоступны. Мыслям о Томе, о неприемлемом, о желаниях, которые выглядят жалко и глупо. На поле нет места всему этому, и Зик видит в этом своё спасение.***
–…И вот мистер Барсук поднялся, поднял свой стакан с сидром и провозгласил тост: «Прошу всех стоя выпить за здоровье нашего дорогого друга, что спас нам всем жизнь — за мистера Лиса!»*. — За мистера Лиса! — Эрен подскакивает на месте, встряхивая своей чашкой. Остатки какао тут же проливаются ему на футболку, и Зик вздыхает, продолжая читать: — А миссис Лис встала последней, застенчиво сказав: «Уж не стану утомлять вас долгим тостом, скажу лишь одно… Мой муж — фантастический лис!». — Ну и дела, какой же он находчивый, — громко хлюпнув какао, бормочет Армин. Сидящая рядом Микаса с серьёзным лицом кивает, вылавливая кусочек маршмэллоу из своей кружки: — И правда фантастический. — Тихо вы! Зикки, читай дальше, — Эрен ёрзает, — что там? Чем закончилось? Тот факт, что он проводит свой единственный по-настоящему свободный день за последние три недели, читая вслух с младшим братом и его друзьями, наверное, должен Зика напрягать. На самом деле, ему не на что жаловаться. Роль бесплатной няньки для Эрена, Микасы и Армина, конечно, не лучшее его амплуа, но он, кажется, справляется. Поначалу они читали по очереди: главу Эрен, потом Микаса, потом Армин, потом сам Зик — и заново. Но детям быстро наскучило читать самостоятельно (в основном, наскучило Эрену), и остаток книжки читал Зик, а с постоянными остановками из-за вопросов по сюжету это затянулось надолго. Его рот слегка пересох после чтения, но последняя глава уже совсем близко, и хотя его голос немного сиплый, Зик продолжает. Ему нравится Даль; возможно, в следующий раз ему стоит прочитать с Эреном «Чарли и Шоколадную фабрику», или, может, для начала посмотреть фильм. Зик чувствует себя спокойнее, пока читает. В детстве он любил читать всё, что попадалось ему под руку. Сборники мифов. Детские повести. Отцовская медицинская энциклопедия: десять толстых, тяжёлых томов, затхло пахнущих старой бумагой и краской. Отец говорил, что ему следует уделять больше внимания школьным книжкам, но Зик тянулся читать всё подряд, перескакивая вниманием с рассказа на рассказ, с книги на книгу. Далеко не всё он дочитывал до конца, а что-то и вовсе не понимал — пятилетнему ребёнку тяжело разобраться в том, что такое цитобластома или аденокарцинома (подобные слова он прочитывал не с первого раза), но ему нравится процесс, хоть он и не мог сосредоточиться на нём долго. Ему нравилось читать, когда никто его не трогал. Такое случалось редко. И всё же, никто не читал ему вслух; он улыбается, перелистывая хрустящие, украшенные яркими иллюстрациями страницы «Фантастического мистера Лиса». Может быть, в следующий раз они с Эреном будут читать не Даля; почему бы не почитать о приключениях Муми-троллей или Тома Сойера? Едва ли это сможет увлечь Эрена так же, как фильмы о супергероях, но, кажется, это срабатывает. — Спасибо, что почитал нам, Зик, — очень серьёзно и официально говорит Армин. Он вообще серьёзный мальчик, и постоянно говорит с Зиком таким тоном, словно Зик как минимум важный профессор. Это забавляет, особенно на контрасте с Эреном. Как они втроём с Микасой уживаются, Зик не знает. Эрен не сидит на месте дольше двух минут, Армин задаёт миллионы вопросов, а Микаса, хоть и выглядит спокойной девочкой, однажды при Зике поколотила парня на голову выше себя, когда тот во время прогулки в парке начал задирать Эрена с Армином. Зик тогда отвлёкся на покупку мороженого, а минуту спустя уже столкнулся с дикими визгами поверженного врага, которого Микаса лупила палкой за обидные слова в сторону друзей. Действительно боевая девочка. — В следующий раз, — говорит Микаса, — книжку выбираю я! — Ты хотела бы почитать что-то особенное? — Угу, — она спокойно отбирает у Эрена кружку с какао, забирая и его маршмэллоу; удивительно, но Эрен не возмущается. — Мне мама купила новую книжку, я её принесу! Там про маленькую ведьму. Я начала читать, но хочу с вами. — Она же наверное на японском, — Эрен падает на спину, начиная ковыряться в носу, и Зику приходится отложить книгу, чтобы вытереть Эрену нос краем футболки — та и без того окончательно испачкана какао. — Японские буквы похожи на жучков! — Это не буквы, а иероглифы, — со знанием дела заявляет Армин; Микаса кивает, соглашаясь. Эрен, впрочем, не убеждён, и начинает громко голосить: «жучки, жучки!», пока трель дверного звонка не отвлекает его. Он тут же поднимается, с топотом вылетая из комнаты в коридор, а через несколько секунд возвращается: — Мика! Твоя мама пришла! — Мне пора идти, — Микаса совсем по-взрослому вздыхает. — Сегодня на ужин дядя приедет. Спасибо, что почитал нам! Зик кивает, наблюдая, как эти трое шумно спускаются вниз, чтобы там долго обниматься на прощание. Ему нравится видеть, что у Эрена есть друзья, такие совсем на него не похожие, но такие… верные. Это кажется чем-то удивительным. Он словно наблюдает за незнакомым себе явлением. Чувствует себя исследователем, затаившимся в чаще джунглей, наблюдающим за социальным укладом стаи диких зверей неизвестного доселе вида. Маленькие ритуалы, вроде объятий на прощание, забавляют его. Микаса всегда гладит Эрена по волосам, а тот морщит лицо, но чмокает её в щёку; а с Армином они стукаются кулаками, хихикая после. Вслед за Микасой за Армином тоже приходят; он машет Зику рукой, заметив, что Зик стоит на площадке второго этажа. Эрен замечает тоже, поднимает голову и высовывает язык смешливо. Дети. — Я, наверное, тоже скоро поеду, — Зик спускается на кухню, держа в руках охапку кружек из-под какао. Во рту всё ещё сухо, и ему ужасно хочется пить, но перед этим он моет кружки за Эреном и его друзьями. Если выйдет сейчас, то успеет на поезд, и тогда будет дома к половине десятого; если опоздает, то придётся лишних полтора часа сидеть на станции, ожидая следующий. Карла ставит чайник, покачивая головой, и мягко оттесняет его от мойки: — Брось. Останься на ночь. Уже вечер, мы можем поужинать все вместе. Они тебя сильно утомили? — Я… Да всё нормально, не стоит, — бумажные полотенца неприятно липнут к ладоням. Зик краснеет, отворачиваясь, и вздрагивает, когда Карла говорит: — Твой отец на дежурстве. Зик, правда… Останься переночевать. — Вы чего тут обсуждаете? А скоро кушать? — Эрен, уже в чистой футболке, влетает на кухню, по новоприобретенной, но уже излюбленной привычке обнимая Зика так, что лицом тычется ему в живот. Усмехнувшись, Зик хватает брата на руки, удивляясь, как Эрен успел чуть подрасти: теперь он уже не такой лёгкий. — Я предложила Зику остаться, — лукаво говорит Карла, вынуждая Зика вздохнуть; через секунду Эрен начинает практически визжать ему в ухо от радости. — Да, да, да! Зик, останься! Пожалуйста! Давай вместе соберём пиратский порт из лего! — и конечно, Зик соглашается. Это была заведомо проигрышная битва: у него нет сил, чтобы сопротивляться Эрену, и это знают все. Карла проницательная женщина, она видит, что Эрен — его слабое место. Ещё раз вздохнув, он прижимает голову Эрена к своей щеке: — Пиратский порт? Я в деле, — приходится посадить Эрена на стул, когда чайник закипает, и помочь Карле заварить чай. Каждый раз, ужиная в доме отца, Зик вспоминает ту их первую встречу: Карла всегда готовит что-то вкусное, но, слава богу, не в таких количествах. Сегодня она ставит на стол спагетти с мясными шариками в огромном количестве пряной подливы и пирог со сливами. Последний особенно привлекает внимание Эрена, который пытается общипать кусочки слив с его поверхности. Это, на самом деле, даже уютно, когда отца нет рядом. Никто не буравит Зика тяжёлым взглядом, словно пытается прожечь насквозь. Ему… комфортно. Эрен всё не избавился от привычки есть руками, и свежая футболка моментально становится грязной, как и его лицо, но Карла называет это маленьким ребячеством. Зик улыбается ей, хвалит мясные шарики, и Карла таинственно шепчет, что это её секретный семейный рецепт. Вся ситуация похожа на настоящий семейный ужин, уютный и спокойный, без ощущения, словно они здесь, сидящие вокруг стола за ужином — актёры плохой постановки, имитирующей жизнь. Был ли у его родителей хотя бы шанс на что-то подобное? Они с мамой никогда не ели так нормально, за столом и болтовней о прошедшем дне. Никаких совместных ужинов. Даже когда отец ещё жил с ними, это было похоже на каторгу: в молчании и напряжении, в тишине, которую нарушал только стук приборов о тарелки. — А Зик будет у меня в комнате спать? — Эрен откидывается на спинку стула, сыто зевая, и трёт грязную от соуса щёку. Зик машинально протягивает руку в его сторону, вытирая салфеткой лицо, и Эрен хихикает, жмурясь. — Я не думаю, что вежливо заставлять гостя спать на полу, — качает головой Карла. — Мы постелим на диване в гостиной. — Вообще, я не против спать на полу, — Зик пожимает плечами, убирая испачканную салфетку. — Эрену не нужно завтра в школу, я думаю, мы немного можем… Полуночничать. Если ты не против. — Твоё право, но не жалуйся, если у тебя будет болеть спина на утро! — махнув рукой, Карла промакивает губы и делает глоток чая. — Эрен, но ты должен прибраться, иначе нам некуда будет положить спальник. — Ну мам!.. — Я тебе помогу, — успокаивает его Зик. Уборка не его любимое занятие, а разбирать хлам в комнате Эрена и вовсе похоже на подвиг Геракла, но даже такие маленькие совместные активности заставляют его чувствовать себя лучше. Карла отправляет их наверх, взяв мытьё посуды на себя, и через полчаса трудов у Зика кое-как получается разобрать покрывающие пол в комнате игрушки и вещи, чтобы расстелить спальник и подготовить место для сна. Эрен в процессе больше мешается: постоянно отвлекается на попытки поиграть с чем-то найденным на полу, лезет к Зику под руку, и когда тот наконец-то собирает все мелкие кусочки мусора в пакет — радостно роняет пакет на полу в коридоре, из-за чего приходится собирать всё заново. Ну, это Эрен. Зик рад тому, что они есть друг у друга в жизнях, но понимает, что это объективно счастье, что они не живут вместе. Тем более — в одной комнате. Выдержать этот ураган беспорядка даже Зик не смог бы. На расчищенной площади есть место и для спальника, и для того, чтобы засесть за сборку пиратского набора. Хотя работать по инструкции Эрену не нравится, он всё равно старается ставить кирпичики лего ровно, и втягивает Зика в соревнование, кто быстрее. Приходится поддаться, чтобы Эрен не расстраивался. Конечно, возмущения проигрышами случаются у него не всегда, но Зик достаточно изучил его, чтобы не дразнить лишний раз. — Это Джек Воробей, — берёт Эрен в руки одну из фигурок. — И он приехал в порт с добычей! Я думаю, он нашёл много денег, драгоценностей и волшебных штук, чтобы… Поразить всех своих врагов! Вот. — Поразить волшебными штуками? — Зик лежит на животе, помогая поставить фигурки ровно, и Эрен важно кивает: — Ага! Зачем стрелять из пушек, если можно заколдовать? А давай посмотрим Пиратов Карибского моря? У меня есть диск! — Мама не будет ругать нас за ночные просмотры? — Неа. Расслабься, — Эрен пинает его в плечо, хихикая. Зик кивает, понимая свою оплошность. Пора бы привыкнуть, что Эрена вообще мало за что ругают по-настоящему, если только он крупно накосячит — но такого за год ещё не случалось. Максимум, что наблюдал Зик, это мягкое журение на тему беспорядка. Может быть, он просто не знает, и на самом деле отец так же строг к Эрену, как был когда-то к нему? Зик понимает, что это не так. Раз за разом он снова думает о том, как сильно они не похожи. Во всём. Особенно — в отношении отца к ним. И опять — лёгкая зависть. Сам себя пристыдив, Зик опускает глаза. Это неправильно. Эрен не виноват, что ему повезло. Зик устал чувствовать себя так, словно предаёт его этими мыслями. Карла разрешает им взять упаковку солёных орешков и принести чай в гостиную, где они устраиваются вдвоём перед телевизором, чтобы посмотреть «Пиратов». Единственное, о чём она просит, поглаживая Эрена по волосам и глядя на Зика с улыбкой — не сидеть долго. В остальном ему не нужно много указаний. Он знает, что нужно заставить Эрена почистить зубы. Этот бой не будет лёгким, но Зику придётся справиться. — Ты был в Диснейленде? Микаса была летом! Она сказала, там есть аттракцион про пиратов, — Эрен запихивает так много орешков в рот, что его речь практически неразборчивая. Зик качает головой, не особо следя за экраном: они смотрят «Пиратов» третий раз за последний год, так что он хорошо помнит события фильма. Прожевав, Эрен укладывает голову ему на плечо, ёрзая как непоседливый кот. Устроив ладонь на его лбу, Зик успокаивается, позволяя себе прикрыть глаза, пока Эрен бормочет, комментируя фильм. Он не был в Диснейленде, но понимает, что хочет. Может быть, у него получится на зимних каникулах? Было бы круто, отпусти Карла и отец Эрена с ним в поездку; нет, это просто фантазии, конечно, такого не случится. Никто не отпустит его с Эреном дальше, чем в ближайший парк. Во-первых, потому что за Эреном нужен присмотр не одной парой глаз, а во-вторых — Зик ведь несовершеннолетний, он знает, что Карла не доверяет ему на сто процентов, отец — и подавно. Даже если отец с семьёй соберётся в Диснейленд, вряд ли они позовут Зика, да и он сам не согласился бы — зачем портить отдых себе и остальным неявной, но такой отчётливой конфронтацией с отцом? Так что ему остаётся только прикрыть глаза и представить, на какие аттракционы он бы потащил Эрена. Да, Диснейленд — недосягаемая мечта; может быть потом, когда Зик станет старше, начнёт себя самостоятельно обеспечивать, он повезёт Эрена в Анахайм, если, конечно, Эрену ещё будет интересно. Но вдруг получится уговорить Карлу отпустить Эрена с ним на выходных в парк на Кони-Айленд? Ради такого Зик пожертвует свободным временем. Они могли бы пойти в Аквариум, посмотреть на дельфинов… Его тревога, его усталость от самого себя — всё исчезает. Зик дремлет, убаюканный фильмом на фоне, теплом Эрена на своих коленях. Есть реальность, в которой они в доме его отца, чужом для Зика, но объятия Эрена — такие родные и правильные; есть другая реальность, в его голове — там он покупает Эрену знаменитые хот-доги Натана и смеётся, когда соус пачкает брату лицо. Зик теряется между ними, ощущая сквозь дрёму головокружение. Ему кажется, есть ещё одна реальность, которой никогда не существовало: там мама покупает ему хот-доги и вытирает лицо от соуса, там мама тянет его на колесо обозрения и поправляет ему шарф, чтобы холодный ветер не царапал горло. Он не знает, что из этого — по-настоящему. Возможно, ничего. Возможно, единственная реальность — та, в которой он сворачивается под тяжёлым, пахнущим сыростью одеялом в постели матери, и плачет, вдавливая пальцы себе в виски и глаза.