***
— Это было охренеть как круто! — Эй, тебе сюда нельзя! Пик громко хохочет, когда он подхватывает её на руки и выносит из раздевалки под восторженное улюлюканье парней из команды. Румянец такой сильный, что обжигает щёки; Зик всё ещё чувствует головокружение и боль в животе из-за того, как сильно он нервничал на поле. Он был в шаге от того, чтобы принести поражение команде — и это в свою первую полноценную игру за них! Конечно, он переживал. Стоя там, на питчерской горке, с мячом в руке, он чувствовал: это — всего лишь первый ответственный момент в череде сотен, тысяч таких же в его карьере. Он будет стоять так снова и снова, выбирая, решаясь: какой рукой бросать, какую подачу выбрать? Как выбить бэттера противников, чтобы не подвести всех, кто надеется на него? Его чуть не стошнило, когда он сел на лавку после своей маленькой победы. Один иннинг мало что может значить, но не в конце игры; тренер Боретти улыбался ему, хлопая ладонями, и парни из команды трепали его по волосам, говоря, что он справился, но его ноги болели от напряжения и он сжимал пальцы в кроссовках, не веря, что действительно справился. — Ты! Ты невероятен! — Прекрати! Я… Я допустил ошибки. Почти… Ещё один промах, и был бы уок, — он смущается, опуская глаза; Пик обнимает его так крепко, что начинают болеть рёбра. — О, сам прекрати! Даже игроки Главной лиги ошибаются. А ты впервые на поле! То, как ты решил поменять руку для броска… — Тренер Боретти говорил делать это в крайнем случае. Я… Хуже бросаю левой. — Я не заметила. Расслабься! Всё прошло отлично, — подтянувшись на цыпочки, Пик целует его в щёку; это не смущает, в отличие от её поведения и реакции парней из команды. Зик в курсе: они считают, что она — его подружка. Ещё бы: Пик приходит на каждую игру, хотя с начала сезона Зик сидел на скамье каждый раз, кроме сегодняшнего матча. Она встречает его после, во всеуслышание называет «милым», обнимает и приносит кофе. Конечно, парни из команды считают, что они встречаются. По какой-то причине Зик не хочет их переубеждать. — Вы победили сегодня благодаря тебе, — вздыхает Пик с улыбкой. Это лесть; объективно они победили благодаря хоум-рану в последнем иннинге от их бэттера. Но с другой стороны, Зику всё-таки удалось отстоять защиту, пока он был на горке. Так что он не пытается спорить. Опустившись на пол коридора, он снимает очки, чтобы протереть их краем форменной футболки, и зевает: — Если честно, понимать, что ты выбил трёх бэттеров — это… Чувствуешь себя крутым. Охренеть каким крутым. — А я о чём! Через несколько лет будешь играть против каких-нибудь Метс или Ред Сокс, и вот тогда поймёшь, насколько ты хорош. — Ага, конечно. — Не хочешь сходить выпить кофе после? — Эм… — румянец снова возвращается; надев очки, Зик потирает колено, хмурясь. Том точно был на игре, он знает. Том бы не пропустил его первый выход на поле, особенно если учесть, что он здесь именно из-за Тома — или, скорее, благодаря ему. И хотя Зик очень благодарен, что Пик пришла, он хотел бы разделить чувство победы именно с ним. Это кажется важным. Правда, не одна Пик планирует провести этот вечер в его компании; маленький ураган, пахнущий попкорном, налетает на Зика, и хорошо, что он сидит, потому что иначе Эрен повалил бы его с ног. Сезон стартовал в начале марта, и они почти не виделись с тех пор. Казалось бы, всего три недели, но учитывая, что и перед этим Зик редко приезжал к брату из-за участившихся тренировок… Он хохочет, когда Эрен обнимает его за шею, и утыкается ему в плечо щекой. Чёрт. Эрен. Он ведь даже не догадался позвать их на игру; почему они с Карлой здесь? Обнимая брата, привычно забравшегося к нему на руки, Зик наконец в полной мере осознаёт, насколько же он соскучился. И в переплетении этого чувства и радости, что Эрен тут, вспыхивает и чувство вины. Том. Том ведь… Тоже ждёт его. Неужели ему снова придётся выбирать? — Откуда вы тут? — Твоя бабушка сказала, — Карла обнимает его тоже, широко улыбаясь. — Ты чего решил в шпиона играть, а? Её не позвал, нас не позвал… — Да я… Замотался, честно. — Он просто боялся, что если облажается, вся семья это увидит, — фыркает Пик из-за его спины, протягивая ладонь Карле. У той в глазах тут же вспыхивает заинтересованный огонёк, и Зик задницей чувствует, к чему это всё идёт. — Миссис Йегер, верно? — Зови меня Карла. А ты… — Пенелопа, но лучше зовите меня Пик, Пик Фингер! Зик рассказывал о вас, и о… Эрен, должно быть, да? — Пик протягивает ладонь и ему, но Эрен, всё ещё сидящий у Зика на руках, хмурится и жмёт руку в ответ очень неохотно. Его рот сжимается, брови сдвигаются в почти яростной гримасе, и глаза темнеют, и обычно Зик видит у него подобное выражение лишь в моменты, когда ему запрещают баловаться и говорят убрать в комнате. Пик, кажется, этого или не замечает, или (что более вероятно) не хочет замечать. — Приятно познакомиться! — Удивительно, а вот нам Зик о тебе ничего не говорил, — тянет Карла с многозначительной интонацией. И если с интересом сокомандников к их отношениям с Пик он уже привык справляться, то вот интерес мачехи… Зик буквально чувствует: теперь Карла будет уверена, что он скрывал от них свою подружку. Его попытки заикнуться и уточнить, что они просто друзья, тонут в том, как быстро Карла и Пик цепляются языками, начиная обсуждать прошедшую игру. Раз в несколько секунд Карла поворачивается в его сторону, двигая бровями с намёком, а один раз даже прикладывает руку к груди и кивает, поджав губы с улыбкой. Чёрт. Это точно оно. Карла Йегер и её режим профессиональной свахи. — И как вы познакомились, кстати? — Почти год назад, — улыбается Пик. — Когда приезжали смотреть колледж. Зик был не слишком общителен поначалу… — О, он скромный мальчик, — Карла тянется к нему, чтобы потрепать по плечу, и Зик буквально сгорает со стыда. Непривычно притихший Эрен тем временем пинает его ногой в бедро: — Пусти. — Чего? — Пусти! — он бьёт его по груди, следом спрыгивая вниз. Зик хочет спросить, в чём дело, но Карла обращается к нему с вопросом, хотят ли они с Пик съездить после игры в пиццерию по старой традиции, и ему приходится срочно выкручиваться, выдумывая отговорки, которые, конечно, не убеждают ни одну из женщин перед ним. Поэтому когда Зик оборачивается, чтобы поговорить с Эреном, Эрена тут уже и нет. — Чёрт… Карла… Ай, ладно, — он машет рукой, когда понимает, что у Карлы сейчас задача поважнее: выяснить, насколько близко они с Пик дружат. Они уже разглядывают фотографии в её телефоне, и это надолго. Ни в одном из концов коридора Зик Эрена не видит, поэтому остаётся положиться только на удачу. Он понятия не имеет, куда Эрен мог деться, и поворачивает налево, ближе к выходу, ускоряя шаг за поворотом коридора. Эрена он догоняет на поле: там уже разошлись болельщики, и скромные, немногочисленные трибуны совсем пустые. Именно там, на питчерской горке, и сидит Эрен, в своей тёплой куртке и без шапки похожий на нахохлившегося воробья. Одинокий прожектор, светящий прямо на поле, быстро подчёркивает своим холодным светом следы слёз на покрасневшем лице, и паника охватывает Зика. Почему Эрен плачет? Что случилось? Да, плачущий Эрен — не невесть какая сенсация, но всё же… — В чём дело, эй? — он падает коленками перед ним, чувствуя, что земля довольно холодная, чтобы так сидеть на ней. Но когда Зик пытается поднять Эрена, тот пихает его в руку, всхлипывая, и усаживается удобнее, как будто назло: — Пусти! Уходи! — Эрен, зачем ты убежал? Что случилось? — Как будто тебе есть дело, — громко шмыгает Эрен, собирая сбежавшие было сопли обратно в нос. Это могло бы выглядеть комично, но его лицо полно настоящего страдания, и это заставляет Зика забыть сразу обо всём. Плевать на Карлу и её любопытство; плевать на Пик; плевать даже на Тома. Он тянется, чтобы вытереть слёзы у Эрена с щеки, но тот неожиданно впивается ему в ладонь зубами, а следом с визгом пинает Зика в колено ногой. — Пусти! Не трогай меня! Он верещит так сильно, что у Зика мелькает дурная мысль в голове: сейчас кто-то услышит визги Эрена и решит, что Зик собрался его тут как минимум прибить. А может, и изнасиловать. А может, всё сразу. Это абсолютный бред, но Эрен орёт, не затыкаясь, и умудряется укусить Зика ещё раз, довольно сильно, между прочим. За годы общения с ним Зик должен был уже привыкнуть к укусам, особенно когда зубы Эрена сменились на коренные и стали, кажется, ещё острее, но не получается. — Ауч! Хотя бы перестань верещать, Эрен! — Отвали! Это нечестно, пользоваться преимуществом возраста, роста и физической массы. Зику приходится здорово себя контролировать, потому что Эрен буквально в два раза меньше, чем он, по всем параметрам, и его слегка тревожит перспектива случайно сломать брату руку в попытке его успокоить. Но что ему ещё сделать? Он хватает Эрена вокруг плеч и они оба валятся на землю; пусть Эрен меньше, но он изворотливый и не прекращает кусаться, умудряясь одновременно и визжать на ультразвуке и задыхаться от слёз. Как остановить его и при этом не навредить? Суставы в запястьях пульсируют болезненным напряжением от попыток сдержаться. Кое-как получается схватить Эрена за куртку, встряхнуть и подняться вместе с ним на ноги — не с первого, конечно, раза. Первая попытка заканчивается пинком куда-то в живот, и Зик припадает на колено, но тем даже лучше: он перехватывает Эрена под ногами, закидывая себе на плечо, и так несёт к трибунам, игнорируя колотящие по спине кулаки и вопли. Эрен тяжело, озлобленно дышит; он больше похож на разъярённого волчонка, чем воробья, и зубы скалит точно как маленький хищник, готовый к броску. Усадив его на скамью, Зик почти без сил валится рядом, на землю, игнорируя свои ощущения. Плевать, что он замёрз; он больше вымотался из-за маленькой драки, из-за необходимости сдерживаться, и конечно, из-за тревоги, которая продолжает плавить его изнутри. — Что стряслось? — Отвали, — всхлипывает Эрен, утирая грязное от пыли лицо рукавом. Он выглядит по-настоящему несчастным. Это не просто вопли и рыдания, чтобы привлечь внимание; ему больно, и Зик это чувствует. Эрен часто плачет, но вот так? Это редкость. Потормошив его колено, Зик снова предпринимает попытку вытереть лицо Эрена от слёз. На этот раз — удачную. — Эрен, пожалуйста, скажи мне, что случилось. Пожалуйста. — Ты, — выдыхает Эрен, обиженно опустив нижнюю губу, — ты меня больше не любишь! Это самое настоящее обвинение. Никогда ещё Зик не слышал столько злости и обиды в том, как Эрен обращается к нему. Сердце сжимается резко, остро. Слышать от Эрена подобное — больно. Сейчас он говорит это с настоящим отчаянием, и это ранит Зика. Он вздрагивает и мотает головой: — Что… Эрен! С чего ты взял? — Ты почти не приезжаешь, — Эрен понуро опускает голову, всхлипывая опять. — Я знаю, что у тебя тренировки, но ты… Очень редко стал приезжать. И не позвал меня на игру! Я… Ты даже не сказал! И завёл себе девчонку! Я больше не нужен тебе, да? Ещё один болезненный спазм; Зик морщится и начинает кашлять, кажется, словно вина не даёт ему сделать нормальный вдох. Это не моральная боль, это абсолютно осязаемое, острое, сводящее с ума чувство, раздирающее его сердце. Эрен, его брат, которого он сам себе обещал защищать, единственный, кого он может назвать семьёй — он страдает из-за Зика, из-за его глупости. Зик бы посмеялся от иронии: надо же, он всегда боялся, что отец будет причинять Эрену такую же боль, как причинял когда-то ему, но нет. Это всё он. Это он делает жизнь Эрена хуже, и ему ли не знать, каково это — ощущать себя покинутым? — Ох… Эрен, прости меня, — сдавленно шепчет Зик, роняя лоб ему на колени, и жмурится, чтобы справиться с болью в груди. Она разрастается, захватывает его изнутри. Это так. Он виноват. Не так уж просто совмещать учёбу, тренировки, чемпионат с простыми и необходимыми желаниями: дружить с Пик, быть с Томом, наслаждаться их связью с Эреном. Пришлось жертвовать чем-то; Пик была рядом, они виделись в кампусе, Том — забирал его ночевать, целовал и наполнял лёгкие Зика восторгом от их близости, а Эрен… Эрен жил на Стейтен-Айленд. В полутора часах езды на двух автобусах и поезде. Зик не выбирал жертвовать им, но он просто не успевал делать в с ё. Правда в том, что он не хотел выбирать, но получилось так, что повёл себя как абсолютный мудак именно по отношению к Эрену. Кислый привкус тошноты от самого себя наполняет рот, и Зик несдержанно сплёвывает себе под ноги. — Прости, — повторяет он, поднимаясь, чтобы сесть на лавку рядом с Эреном. В следующую секунду он обнимает брата, прижимая ближе к себе. Слабое сопротивление Эрена тут же потухает, и всё, что слышит Зик, это его всхлипы и стук сердцебиения. — Я идиот. Я очень, очень тупой идиот. Столько всего сразу происходит, я просто… К чёрту оправдания! Ты имеешь полное право злиться, кусаться, ненавидеть меня, но… Эрен, ты можешь посмотреть на меня? У Эрена всё лицо грязное. Дорожки слёз выделяются на пыльных щеках, сколько не вытирай, и он выглядит абсолютно несчастным. Больше всего Зик хочет видеть улыбку на его лице и знать, что он в порядке. Он часто испытывает ненависть: чувство давно стало привычным. Ненависть к отцу ощущается горечью на языке. Но ненависть к самому себе, теперь, когда он понимает, что обидел Эрена, что оставил Эрена — это сухость пепла, гнилой кисловатый привкус, жжение в горле и назойливый писк не в ушах, но глубоко в его голове. — Я люблю тебя, эй, — Зик трёт его щёку рукой, пытаясь улыбнуться. Под его пальцами следы от пыли и слёз немного сдаются. — Я люблю тебя больше, чем кого-либо в этом мире, слышишь? Нет никого ближе тебя. Нет никого нужнее тебя, Эрен. И даже если я заведу себе подружку или влюблюсь в кого-то ещё, это не изменится. Потому что всегда будешь ты, только ты, а потом уже все остальные. Веришь мне? Вместо ответа Эрен кивает. Его губа снова дрожит, его глаза опять влажные, но это не слёзы боли и обиды, Зик чувствует это. И главное — он не лжёт. Всё, что Зик сказал — это его чувства, это правда, которую наконец-то легко озвучивать, и он совсем не боится говорить Эрену об этом напрямую. Больше года назад он боялся сказать Карле, что любит брата. Теперь, когда он знает, что его чувства реальны, совсем несложно придавать им материальную форму. Да, безусловно, он любит Тома, но те чувства совсем иные. С Эреном он по-настоящему не чувствует себя одиноким. Может быть, вот она, разница в любви к близкому человеку и кому-то ещё. Зик не знает. Он и не хочет в этом разбираться сейчас. Ему больно дышать, видя Эрена расстроенным, но что-то тёплое начинает расти в его груди, когда чужие губы трогает слабая улыбка в ответ на его слова. — Иди сюда, — вздохнув, Зик целует его в лоб, ероша и без того торчащие во все стороны мягкие волосы. Хотя от Эрена пахнет пылью, в которой он извалялся, гораздо больше в этом запахе тёплой карамели, яблок, извечного какао. Так пахнет дом и спокойствие; сердце сжимается снова, но теперь даже боль кажется приятной. — Я тоже тебя лю… Тоже, — фырчит Эрен, хватая пальцами его форменную рубашку. Ох, конечно. Для Эрена говорить о таком ещё сложнее. Но Зик не обижается. Ему не нужно слышать это от брата, потому что он знает, что это так. Стиснув его в объятиях, он улыбается, снова целуя прохладный лоб: — Знаю. И клянусь тебе, мы с Пик просто друзья, понял? Она не моя подружка. Она классная, кстати. Вам бы стоило подружиться. — Она лучше меня? — насупившись, переспрашивает Эрен. Смеяться вслух нельзя, чтобы не обидеть его вновь, и поэтому Зик просто улыбается шире, зачесывая его пряди ото лба назад: — Для меня ты — лучший. Нет никого лучше, Эрен, клянусь. Эрен не выглядит убеждённым, но, по крайней мере, прекращает и плакать, и драться. В кармане куртки Зик находит его шапку, натягивает на уши, чуть покрасневшие от прохлады. Вытереть лицо подручными средствами — рукавом, — получается плохо, но он старается. Не хочется возвращать Эрена Карле в таком пыльном виде. Хотя его куртка вся перемазана тоже, и по Зику видно, что они валялись на земле. — Давай мы сейчас вернёмся к маме и Пик, ладно? Я быстро соберусь, и мы поедем в пиццерию. — И ты купишь мне самую большую пиццу, — хмуро бурчит Эрен, кивая. Немного подумав, он добавляет: — И мороженое. Зик готов купить ему что угодно, лишь бы Эрен больше не обижался. Он знает, конечно, что ни пицца, ни мороженое не в силах загладить боль от обиды; он и не пытается выкупить прощение таким образом. Его проблема в том, что он понятия не имеет, как быть хорошим старшим братом для Эрена. Точно так же, как никогда не знал, как быть хорошим сыном или внуком. Или другом. Или… Кем угодно. Есть подозрение, что вряд ли ему удастся найти статьи с советами, как не облажаться перед младшим братом, которого любишь очень сильно, но в силу своей глупости ошибаешься на каждом шагу. И как бы заодно не ошибиться во всём остальном. Уже неся Эрена на руках к Карле, Зик вспоминает про Тома, досадливо жмурясь. Чёрт. Ведь он был на игре, и они собирались встретиться после, а он и без того затянул со всеми этими разборками, а теперь собирается ехать в пиццерию… Только отступившая тревога возвращается. Он не может отказаться теперь, но и позвать Тома с собой тоже будет очень странно, очень неправильно. Как бы хорошо к нему не относились Пик и Карла, вряд ли они будут приветливы, если узнают, что он спит с мужчиной на тридцать лет старше. Нет, не спит; они в отношениях, Зик любит его, Зик знает, что это взаимно. Но как это объяснить посторонним? Никак. И ему становится тошно от необходимости разрываться, выбирать и прятать одну часть своей жизни от другой, не менее важной.***
Естественно, они все едут в пиццерию. Пик благоразумно садится на переднее сиденье рядом с Карлой, обсуждая какую-то книгу, а Эрен опять забирается поближе к нему, просовывая холодные ладони Зику под куртку и толстовку. От прикосновения прохладных пальцев к животу он вздрагивает и смеётся; щекотки он не боится, по крайней мере, не на боках и животе, а вот Эрен — другое дело. Зик прекрасно знает, в каких местах у него самая чувствительная кожа, и даже пара щекотных прикосновений — гарантия, что он начнёт визжать и заливаться смехом, выкручиваясь. Но делать это в машине он не собирается. Ещё в раздевалке он пишет Тому «съезжу с Эреном в пиццерию на пару часов. я приеду вечером?». Том не отвечает, хотя сообщение значится как прочитанное; факт его молчания тяжело оседает внутри, начиная пульсировать где-то глубоко в животе. Зик, конечно, не хочет этого показывать. Эрен, может, и не заметит, но Карла и Пик? Ох, ему не избежать расспросов. Поэтому он пытается улыбнуться, закусывая губу изнутри, и спрашивает Эрена о делах в школе. Ему нужно отвлечься. Почему бы не послушать рассказ Эрена о том, что его друг Армин завёл двух мышат и пытается их дрессировать, а Эрену в этом плане отведена роль ассистента, подающего вкусняшки за успешно выполненные задания? Тем более что Зику действительно интересно. Дрессированные мышата… Когда-то давно у него была рыбка в маленьком круглом аквариуме: его первое и единственное домашнее животное. Зику было четыре, и он любил доставать рыбку из воды, поглаживая золотистый гладкий бок. Однажды он слишком сильно сжал её в ладони, испугавшись хлопка входной двери, и раздавил её. Рыбка лопнула под его пальцами, как маленький воздушный шарик. Он плакал, пока мама сливала в унитаз и рыбку, и всё содержимое аквариума. А отец пропажу даже не заметил. Том всё ещё молчит, даже когда они приезжают в пиццерию. Эрен обещает, что покажет ему, как мышата прыгают через кольцо, когда они с Армином наконец-то добьются от них результатов. Взяв его маленькую ладонь в свою, Зик кивает со слабой улыбкой. Его тревога растёт с каждым шагом, каждой секундой. Что могло заставить Тома молчать? Он обидел его? Том злится? Или случилось что-то ужасное? Когда они садятся за столик, Зик прикрывает глаза на одно мгновение, ровно одно; но этой секунды хватает, чтобы представить один кошмарный сценарий за другим. Том, который попадает в аварию, не справившись с управлением на мокрой дороге; чёрт, какая мокрая дорога, если нет дождя? Том, у которого случается инфаркт; нет, он ведь не настолько старый, верно? Том, который становится случайной жертвой теракта — не в том месте, не в то время; господи, нет, если бы случился теракт, весь город стоял бы на ушах, это глупости. Зик не знает точную причину молчания Тома, но несложно догадаться: это его вина. –…и одну с прошутто и чесночным соусом, пожалуйста. Зик, ты ведь сможешь приехать на следующих выходных, или у тебя игра? День рождения Эрена в среду, но мы собираемся в субботу, — Карла откладывает меню и задевает его руку, заставляя вынырнуть из размышлений. Лёгкое головокружение не уходит, но затухает, слабо сдвигаясь на задний план. Точно. С этим чемпионатом он и забыл о датах. Приходится напрячься, чтобы мысленно сопоставить график игр. — Эм… Чёрт. У нас игра в субботу с Дартмутом, и в воскресенье — с Гарвардом, обе на домашнем поле, — виновато говорит он, замечая разочарование и вернувшуюся грусть на лице Эрена. Как назло, и тридцатого он играет тоже. Причём в Нью-Джерси. Только сейчас до него доходит, что из-за игр он может пропустить день рождения Эрена, и очередной болезненный спазм сжимает сердце. Неужели так будет всегда? Если он выберет профессиональную карьеру, ему придётся играть шесть дней в неделю, в разных городах. Как он будет успевать быть частью жизни Эрена? Или ему опять придётся жертвовать? — Ох, как жаль, — Карла заметно грустнеет тоже, вздыхая. — Я надеялась, что вы с Пик сможете приехать! Но… — Я приеду первого, хорошо? Или… Или тридцатого после игры, мы всё равно будем в Джерси, может, есть автобус до Тоттенвиля, или что-то такое, — торопливо говорит Зик, сжимая пальцы под столом в замок. Его немного колотит, но он не знает, от чего именно. Вина перед Томом? Вина перед Эреном? Тошнота подступает к горлу; легко не вспоминать о том, что его ждёт, пока он отвлекается в игре, но сделать это основной частью своей жизни… Готов ли он пойти на это? Ради денег, которые он может получить, если ему повезёт попасть в Главную лигу; ради славы; ради… Он не знает, ради чего. Через несколько лет у него появится шанс посвятить жизнь игре: с февраля по октябрь выходить на поле почти каждый день, почти каждый день подниматься на питчерскую горку, почти каждый день быть вдалеке от семьи, от людей, которые ему важны. И если ему не повезёт, он ещё и будет это делать в младшей лиге, получая до безумия смешную зарплату. Почему он думает об этом сейчас? Волнует ли его зарплата игроков младшей лиги, или он боится просто пропустить всё в своей жизни, гонясь за чужой мечтой? Он не знает. Абсолютно ничего не знает. Головная боль набухает в висках, и ему до ужаса жарко; на стол опускается поднос с пиццей, её острый мясной запах царапает рецепторы, и тошнота становится ярче, заполняя кислым привкусом желчи его рот. — Зик, всё хорошо? — Пик смотрит на него тяжело; она знает, конечно, она наверняка знает. Они редко обсуждают то, что у Зика на душе, но она без слов понимает малейшие изменения его настроения, вот только обсуждать с ней он ничего не хочет — и не захочет. — Чёрт, — резко отодвинувшись от стола, Зик подскакивает, врезаясь головой в низко висящий светильник. У него двоится перед глазами. — Эм. Я в туалет отойду, ладно? Ему нужно позвонить Тому. Услышать его голос; почувствовать поддержку от него. Ему нужно… Что, если всё это ошибка? Что, если десять лет спустя он проснётся, ненавидя себя и свою жизнь; ненавидя то, сколько времени потратил на бессмысленную игру? Он умывается, прежде чем позвонить, но холодная вода, даже текущая ему за шиворот, не помогает. Пальцы немного дрожат, когда Зик набирает Тома, и пока гудки противно пищат ему в ухо, он устраивается на полу в кабинке, прижимая руку к лицу. Щелчок оповещает о начале звонка; Том молчит, но Зик чувствует его дыхание как будто наяву. — Эй, ты в порядке? Ты не ответил на моё сообщение, — тихо говорит он, неуверенный до конца в своём решении. Том молчит ещё немного, прежде чем вздохнуть: — Разве ты не занят? — его голос звучит чуть резковато; это напрягает. Зажмурившись, Зик мотает головой: — Да, но… Я думаю, это не займёт больше часа. Может быть, полтора, и будем расходиться. Слушай… Здесь не так далеко до твоего дома, если ехать на метро. Я хочу приехать. — Я не думаю, что стоит, — Зик слышит ещё больше резких ноток, и тревога поднимается выше. — Проведи время с братом. — Том, — он знает, что звучит жалко, хоть и не хочет этого. — Том. Ты не хочешь меня видеть? — Сегодня был долгий день. — Да, но ведь мы договаривались… — Именно, — Том перебивает его, и Зик сжимается; не получается справиться с желанием вжать голову в плечи, как в детстве. — Зик, мы договаривались. Сегодня важный день для тебя, так? Твоя первая игра на поле. Но у тебя поменялись планы. — Я знаю, что я должен был предупредить. Знаю. Но я не видел Эрена толком… Несколько недель. Понимаешь? Тренировки, начало сезона, учёба. И все свободные дни я был у тебя, и… — Хочешь сказать, я мешаю тебе видеться с братом? — усмехается Том, и от этого короткого звука ладонь беспомощно соскальзывает с лица вниз; Зик впивается пальцами в колено и опять мотает головой: — Что? Нет! — Именно это ты и сказал. Я мешаю видеться с Эреном? — Я не говорил этого! — Тебе лучше не приезжать, — его слова безжалостно бьют прямо в солнечное сплетение. — Я не уверен, что хочу видеть тебя сегодня. Проведи время с братом, раз ты этого хочешь. — Том, я просто… Я на пару часов поехал с ним в пиццерию. Почему это проблема? Я хочу приехать к тебе вечером. — Не нужно. У меня много работы. Он ничего не успевает сказать. Гудки снова возвращаются; каждый из них пытается убить Зика своей громкостью и назойливостью. Он несколько секунд (а может, минут — он теряется) смотрит на узоры деревянной двери, прежде чем подскочить, выбегая из туалета. Там нечем дышать, и голова кружится. Толстовка и футболка кажутся безумно тяжёлыми, липнущими к коже. Узкий коридор возле туалетов заканчивается железной дверью, которая легко поддаётся его толчку, и Зик вылетает на улицу, в самую типичную, до ужаса клишированную подворотню за рестораном. Здесь и пахнет типично: какой-то несвежей кислятиной, мусором, сигаретами, окурки которых лежат на потрескавшемся асфальте. Этот запах заполняет его лёгкие и желудок. Это позорно, но его тошнит прямо у полупустой урны-пепельницы, которую местные обитатели явно игнорируют. Короткие спазмы выворачивают внутренности, и он, кажется, даже попадает себе на кроссовки, но ему плевать. Опираясь на стену, Зик пытается откашляться, пока очередной спазм не сгибает его вновь. Ему кажется, его тошнит не остатками сегодняшнего обеда, а сгустками сгнившей плоти. Возможно, это просто иллюзия; но картинка в его голове куда ярче реальности. — Эй, парень, в порядке? — дверь хлопает, отвлекая на себя. Под козырьком стоит официант, чьё лицо плохо видно в изменчивом свете. Зик чувствует себя ещё хуже, понимая, что каким-то образом он сидит у стены, обняв колени. Внутри него жжётся, словно от изжоги; если бы только изжога была в сердце. Рвано кивнув, он слабо машет рукой: — Всё нормально, просто… — сглотнув, Зик морщится. Он не может сказать вслух «у меня паническая атака», потому что это будет признанием своего поражения. Хотя что тут признавать? Всё и так очевидно. Он сидит на задворках пиццерии на асфальте сразу после того, как блевал в паре футов отсюда. Это плачевно. Это отвратительно. — Ну смотри, не помри тут. Курить будешь? — официант машет в ответ пачкой. Это кажется маловероятным, учитывая, что и его мама, и Том — все курили, но Зик ещё не пробовал сигареты. Ему представляется, что вкус табака только усугубит его состояние, но почему-то он не отказывается. Официант, в ближайшем рассмотрении оказавшийся его ровесником, подкуривает и вручает ему сигарету, и Зик неряшливо, неопытно затягивается, тут же начиная кашлять, когда дым снимает верхний слой плоти в его глотке. Это отвратительно на вкус, но он всё равно упрямо делает затяжку, и ещё одну, пока официант посмеивается над ним. Всё действительно становится хуже от вкуса дыма во рту. Голова взрывается новой вспышкой; так больно, что Зик не удивится, если умрёт прямо здесь, если сосуды в его висках лопнут, и кровь зальёт ему глаза и лицо. Когда официант отворачивается, он думает выбросить сигарету и сплюнуть мерзкий привкус с языка, но вместо этого зачем-то зажимает окурок ладонью, жмурясь и тихо шипя, когда горящий кончик впивается ему в кожу. Это короткая, яркая вспышка боли. Как ни странно, она отвлекает от боли в груди. Зик сжимает кулак сильнее, одновременно с этим чувствуя, как удивлённо раскрываются его глаза от чувства, похожего на облегчение. И внезапно ему становится не так страшно здесь и сейчас.***
Они мирятся с Томом на следующий день; он сам забирает Зика после игры, целует в машине, говорит, что был не прав. Зик улыбается ему, потому что так легче справиться с желанием расплакаться и просить прощения. А потом, когда Том вжимает его в диван, Зик обнимает его за спину, и стоны царапают ему горло похлеще, чем царапал табачный дым. Маленькая кирпичного цвета точка на его ладони горит, как путеводная звезда. Теперь он знает, что справится.