Причины возвращаться

      За последние сутки на Маринетт свалились такие хлопоты, что вздохнуть было некогда, а нараставшая после бессонной ночи боль грозила разломить голову на части. Покинув кухню, Маринетт вышла в парадную. Всё же противиться сну под щёлканье кофемашины намного легче. К тому же пора открывать пекарню и дать указания сменщице, которая останется за прилавком в отсутствие родителей.       Кофейные пузырьки приятно потрескивали в только что наполненной чашке, когда в дверь постучали. Слишком рано даже для первого посетителя — до открытия оставалось десять минут. Кот? Она, конечно, собиралась встретиться с ним, но не в пекарне, а у сквера через дорогу. И не так рано, а через пару часов. Не как Маринетт, а как Ледибаг.       Она тем более не ожидала, что стоит ей открыть дверь, как Кот через всю комнату потянет её к ведущей наверх лестнице.       — Мы можем поговорить? Наедине, — он преодолел пару ступенек, явно намекая на комнату Маринетт.       Её полное недоумения молчание было принято за согласие, и Кот в пару прыжков преодолел один этаж.       — Вот так врываться в чужой дом?! — Маринетт ринулась за ним по ступенькам. — И вообще у меня в духовке…       — Рыбный пирог. И скоро на его месте окажутся круассаны, — закончил Кот за неё. От такой осведомлённости Маринетт оцепенела, но Кот подгонял её. — Пойдём, Маринетт, я всё тебе объясню. У нас ведь есть полчаса.       Спустя минуту, скрестив ноги, он устроился на круглом розовом коврике в центре комнаты. Солнечный луч словно прожектор бил через единственное большое окно и, падая прямо на Кота, отражался в зеркально-чёрном костюме. Мансарда казалась Адриану слишком тёмной, чтобы быть жилой, особенно в утренние часы. Зато он часто находил на заставленных вещицами полках что-то необыкновенное, поражавшее его.       Однажды Нуар обнаружил подушечку для иголок в виде головы чёрного кота. От такой находки было не по себе.       — Я сделала её до того как в Париже появился Кот Нуар, — оправдывалась Маринетт и ещё долго продолжала использовать швейную подушечку по назначению.              — А знаешь… Во многих фильмах на чердаках спрятано что-то интересное, — в отместку иронизировал Кот. — Или страшное. Страшно интересное. Впрочем, в подвалах тоже, — и отправлялся на экскурсию по самым потаённым уголкам её комнаты.       Он никогда не видел второго такого же загадочного, живописного и при этом хорошо обжитого чердака. Адриан бы не удивился, окажись он полон колдовских штучек. Наблюдая за дурачествами Кота и бесцеремонным обращением с её вещами, Маринетт и бровью не вела, но вздрагивала, когда Шерлок Кот подбирался к шкатулке с Камнями.       — Что ты надеешься найти среди швейных ниток?       — Не знаю. Может, у тебя тут сундук с сокровищами спрятан?       Немилостивый взгляд вынуждал Кота улыбнуться и оставить свои исследования. До следующего раза.       «Не в бровь, а в глаз», — мысленно Маринетт проклинала присущие Коту любопытство и любовь к фильмам. И в то же время радовалась, что после месяцев довольно скудного общения Ледибаг и Кота Нуара, у напарника был весёлый настрой, а у неё — возможность поболтать с ним.       Но в это утро Кот не выглядел любопытным и не глазел по сторонам. Поджав под себя ноги, Адриан не знал с чего начать. Маринетт выжидательно стояла напротив, скрестив руки.       — Я проживаю эту субботу не в первый раз. Звучит как шутка, но я говорю правду. И я знаю способ это доказать, — секунду он всматривался в лицо Маринетт, а после выложил всё, что успел узнать о ней за шесть дней. Он, конечно, промолчал о самом главном — о том, что раскрыл личность её тайного возлюбленного, и тем более об отпущенной ему, Адриану Агресту, пощёчине.       Но и того, что Маринетт услышала, было достаточно, чтобы поверить. Кот даже в подробностях описал одежду и украшения, которые она собиралась надеть на встречу с друзьями. Пока он говорил, её пронизывала дрожь — уж не узнал ли Нуар самую главную её тайну? К её счастью, имя Ледибаг ни разу не прозвучало в его рассказе. Маринетт даже пришлось уточнить, обращался ли он за помощью к напарнице. Она заранее знала ответ. Конечно, это было первое, что он сделал. Просто она не смогла помочь.       Надо было видеть лицо Маринетт, когда Кот равнодушно произнёс:       — Я даже не могу умереть.       Что?       — Я сорвался с крыши, — он увидел непонимание и прибавил: — На мне не было кольца. Наверно, тогда я умер. А на утро снова проснулся дома.       Он говорил о собственной смерти с таким хладнокровием, что Маринетт становилось страшно. «И что он делал на крыше без Камня Чудес? Упал ли Нуар случайно или…» — в голову лезли самые ужасные варианты. Лучшим из них была бы очередная ссора двух напарников — Кот уже не раз пытался вернуть Леди кольцо. Ну а худшим… О том, что от безысходности Нуар мог намеренно навредить сам себе, даже думать не хотелось.       Но в его спокойном поведении ничто не указывало на переживания. А их, думала Маринетт, в его случае не могло не быть. Зелёные глаза не выражали ничего — ни страха, ни переживаний, ни скуки. Чересчур спокойные, чтобы их понять.       Адриана собственная сдержанность тоже удивляла. Ещё часом ранее он пребывал в расщеплённом состоянии и не хотел ничего. Ни вставать, ни оставаться в кровати. В особняке было тихо, но в голове страшно звенело — наверно, его натянутые струной нервы. Поэтому он предпочёл встать и уйти из особняка хоть куда-нибудь. Он устал бороться, но бездействовать тоже не хотел.       Даже вчерашняя пощёчина сталкивала в нём два противоречивых чувства. Он не знал, чем так сильно обидел Маринетт накануне. Это злило его, хотя некоторые из высказанных обвинений он считал не лишенными оснований. Но он испытал и каплю облегчения, когда убедился, что Маринетт не держалась за Адриана Агреста во что бы то ни стало; когда, глядя в его уже не скрытые маской глаза, Маринетт послала бывшего одноклассника туда же, куда и Кота Нуара секундами ранее — к чёрту. И хотя в тот вечер в ней говорила какая-то неизвестная обида, его чувство вины и долга перед ней потускнели.       Значит, он ничего ей не должен, и загадка этого дурацкого, паршивого дня с её разбитым сердцем не связана. Вопреки этому — а может и благодаря, — он вернулся. В нём разыгралась бешеная потребность в поддержке кого-то близкого и едва уловимое желание переубедить Маринетт на свой счёт.       — Ничего не меняется уже неделю. Изменилось только то, что сейчас я прохожу через это не один. И я тебе за это благодарен.       Маринетт уже давно сидела по-турецки напротив Кота. Теперь её ладонь сама потянулась к его ладони и накрыла её.       — Давай погуляем. Для пикника я потом возьму что-нибудь с витрины, — предложила она.       По округлившимся губам скользнуло удивление, и Маринетт радовалась проблескам этой, пожалуй, первой эмоции Нуара. Она рассчитывала, что на свежем воздухе наконец избавится от головной боли, которая только усилилась от услышанного. Конечно, родители не обрадуются нескольким опустевшим хлебным полкам и полупустой кассе, но в такой ситуации на всё было плевать.       Пока Кот ждал на улице, она наскоро созвала совет квами. Все они молчаливо переглядывались, лишь Тикки пыталась успокоить Маринетт. И только когда мансарда опустела, в шкатулке поднялся гул — квами начали говорить. Они спорили.       Во время прогулки и Маринетт, и Кот разомлели от слишком жаркого для весны солнца. Он выглядел по-прежнему спокойным, но держался особенно вежливо и обходительно, будто боялся чем-то расстроить Маринетт. Ей показалось, что и физически он сохранял между ними ощутимо большую дистанцию, чем обычно, избегая даже случайного касания.       Маринетт старалась отвечать взаимной деликатностью — в меру своих способностей. Но обдумывая случившееся, она едва замечала дорогу, и двигаться параллельно Коту не всегда у неё получалось. А потому она налетала на него то плечом, то локтем до тех пор, пока он всё же не подхватил её за руку. Взгляд Адриана блуждал то по розовой дорожке, усыпанной лепестками цветущих деревьев, то по зелёной траве. Цвета её любимого мороженого больше не казались навязчивыми; он не испытывал и вчерашнего, непонятного ему теперь раздражения, когда видел такие же взявшиеся за руку парочки.       — У тебя есть догадка, почему с тобой всё это происходит? — спросила Маринетт, держась за локоть Кота.       — Сначала я думал, это — дар. Потом — проклятье, — впервые за всё утро он усмехнулся. — Но обе идеи мне больше не нравятся. Я не научился использовать этот «дар» и не знаю, как снимаются проклятья. Разве только волшебным поцелуем принцессы.       Маринетт подавила смешок. К Нуару возвращался задиристый нрав, её это тоже ободрило.       — Может, это проверка на прочность, — сказал он уже серьёзно. — Кто знает, какие сюрпризы ждут владельцев Камней Чудес. «А может, просто сбой механизма», — продолжил мысленно, но решил не расстраивать её.       — Я тоже так думаю, — согласилась она и почему-то замерла на месте. — Хотя несправедливо, что ты проходишь через это один, без напарницы.       Два взгляда встретились. Он заметил, — или ему показалось? — что веки Маринетт дрогнули, будто её глаза защипало. «Какая Мари всё-таки впечатлительная».       В десять часов он нехотя напомнил ей о пикнике.       — В пекарне собрали пакеты с едой. Алья и Нино их заберут, я попросила, — объяснила она. — У меня уже нет настроения с кем-либо встречаться.       Лицо Кота просветлело. Ещё вчера ему чудилось, что ради пикника она была готова на всё. А теперь Маринетт жертвовала этим всем ради Кота, чьей личности знать не знала.       — Тебя мне рано или поздно тоже придётся покинуть, — извиняющимся тоном заявила Маринетт. — У меня есть одно важное дело. «Я должна попробовать узнать что-то о временной петле, Котёнок».       — Важное дело? Но, если ты должна была пойти к друзьям, какое ещё у тебя может быть дело?       Маринетт отвечала загадками: ей необходимо посмотреть что-то в маминых книгах по китайским духовным практикам, чтобы помочь ему; лучше пытаться делать что-то, чем бездействовать; Кот знает китайский? — нет, она посмотрит книги вместе с мамой, они редкие и мама никому их не доверяет.              Спорить с ней — всё равно, что спорить с Эйфелевой башней. В Маринетт снова проявлялись непривычные упорство и энергичность, задрапированные милым обликом. Это было именно то, что сводило его с ума в Ледибаг, и в то же время злило в ней больше всего. Он познакомился с Мари на день позже, чем с Леди. «Имела ли эта очерёдность какое-то значение?» — пронеслось в голове, но Адриан с досадой, как от назойливой мухи отмахнулся от воспоминаний о напарнице.       — Хорошо. Всё в порядке, Маринетт. Мне выпал не самый плохой день, в нём есть и хорошие события. И мне нравится проводить его с тобой.       — Значит, вечером будет гроза?       — Да, метеорологическое бюро Кота Нуара предупреждает, в шесть часов начнётся гроза, — отшутился он. Не потому ли Маринетт перевела тему на погоду, что он снова с чем-то поторопился?       — Тогда предлагаю спрятаться от дождя и поужинать у нас. Больше никаких пряников, обещаю! — рассмеялась Маринетт. — Папа приготовил такую телятину, ты пальчики оближешь!       Кот часто заходил к ней, но никогда не садился за стол с её родителями. Не считая давнего, откровенно провального ужина. Но обращённые на него глаза не вызывали сомнений — предложение Маринетт не было простой вежливостью.       — Спасибо, Маринетт. Ты знаешь, как я люблю бывать у вас.       Они говорили как старые друзья и разошлись спустя несколько часов. Маринетт напомнила, что ждёт Нуара на поздний ужин — она надеялась провести эксперимент и понаблюдать за тем, что произойдёт с ним ближе к полуночи. Вечером он снова почти вслепую барахтался в грозовых облаках, но лиловая бабочка оказалась сговорчивой напарницей. Теперь он наверняка вычислил, что акума появляется около отеля «Гран Пари», но с какой стороны — так и не разглядел.              Опустившись на ступеньки мастерской, он ждал, когда жалобные стенания у зелёной двери снова вынудят скульптора распахнуть её. Когда они, будто шифром, обменялись раздражёнными репликами о дожде, старый мастер впустил мокнущего под дождём парня с рекламного плаката. Жара и стена дождя в этот раз были такие, будто Париж находится не во Франции, а в Юго-Восточной Азии.       Несмотря на ворчание, мастер вызывал у Адриана ещё более тёплые чувства, чем накануне. На этот раз, Адриану удалось разговорить его на менее болезненную тему — об искусстве, — случайно потянув за нужную ниточку. «Ты прав. Кому в наше время нужны красота и искусство», — едко ответил скульптор, когда Адриан признался, что устал от вращения в этих кругах. Адриан успел выяснить, что фамилия скульптора была известной и тот действительно приходился близким другом мэру Буржуа. Но вёл скромную жизнь — возможно, после смерти жены, а может, потому что не любил светскость, как и сам Адриан. Он не мог сказать того же о собственном отце, для которого внешний лоск — признак успеха.              Если бы отец мог вот так подолгу говорить с Адрианом, как этот полузнакомый мастер, — о работе, живописи, модных эскизах или хотя бы деловых поездках. Возможно, тогда бы Адриану и в голову не пришло, будто помощь отцу в модельном бизнесе могла тяготить его.       Если бы они с отцом хоть иногда бывали вместе — завтракали пару раз в неделю или общались где-то ещё, кроме встреч с нужными людьми, — возможно, Адриан никогда бы и не задумался о том, чтобы покончить со съёмками. Но желание всё бросить и тем самым спровоцировать отца постоянно росло. Ему было интересно, как выкрутился бы отец, потеряй он этот единственный повод для совместного досуга с сыном.       Ливень пошёл на убыль, и нужно было возвращаться в пекарню. Он видел, что настроение мастера переменилось, и ему удалось отвратить его от импульсивного поступка. Маринетт уже ждала Кота, когда он появился в дверях пекарни с аккуратным букетом.              Принести что-то с собой было для него обычным жестом, но он впервые сам выбрал ленту и упаковочную бумагу, к которой попросил приколоть дополнительный цветок. Сочетание цветов тоже само собой пришло ему в голову: бледно-розовые махровые лютики; зеленовато-белые фрезии, пахнущие пряностями, как и сама Маринетт; и три строгих и в то же время нежных цветка белых лилий.       — Очень красивые. И прекрасно пахнут, — сказала Маринетт. Когда она зажмурилась, вдыхая аромат цветов, в голове Адриана щёлкнула вспышка. От него отчаянно ускользало воспоминание — то ли сказанная кем-то похожая фраза, то ли улыбка.       — Мы рады, что ты ужинаешь с нами, Кот Нуар, — Сабин прервала это дежавю и указала на место Нуара за столом — рядом с Маринетт.       Том поставил подносы с ароматным горячим, засахаренными фруктами, пирамидками из печений и чашками капучино, в которых пенку украшали листочки перечной мяты. Человек широкой натуры, он никогда не держал обиды на несостоявшегося зятя. Тем более, по словам Маринетт, Кот помог ей и она хотела отблагодарить его этим ужином.       Впрочем, в этом доме было имя, которое Том и Сабин предпочитали бы пореже слышать. К семнадцатилетию дочери оба уверились в мысли, что «Адриан Агрест» — это болезнь, которая мешает Маринетт спать, учиться, нормально отдыхать и даже называть людей своими именами. Пикник, из-за которого кухня полночи была занята дочерью, они представляли как вечеринку для друзей, университетских или бог знает каких ещё. И если бы узнали правду, Маринетт стало бы страшно стыдно.       Теперь вчетвером они неторопливо ужинали, рассказывали истории и смеялись. Все, кроме Маринетт. Отказавшись от большинства блюд, она уже долго делала вид, что чистит пухлый апельсин. Маринетт переживала, что совершала большую ошибку.       Часами ранее она дала Тикки обет молчания, хотя сама не до конца поняла, к чему клонил вылетевший из шкатулки Флафф. А раздражённые его появлением Тикки и Сасс, которые до этого три часа доказывали Маринетт, что о временной петле ни один квами знать не знает, затолкали Кролика обратно в шкатулку. Квами Змеи и Божьей Коровки теперь оставалось только возражать против чьего-либо вмешательства в происходящее с Нуаром. «Тебе необходимо поверить, что так будет лучше, Маринетт», — говорила Тикки. Сасс кивал рядом. Взвинченная, Маринетт не стала и пытаться поспать перед ужином. «Предательница». Боль скрежетала в голове.       — Дочка, тебе нехорошо?       — Всё нормально, мам.       — Ты сказала, Кот Нуар помог тебе. Что-то случилось? — заволновался Том.       — Всё в порядке. Представляете, сегодня я узнала, что Кот Нуар говорит на китайском, — она нашла подсказку в предложении Кота помочь с «китайскими книгами» и радостно сменила тему.       — Как бы иначе я искал тебя в Шанхае, когда ты потерялась.       Вообще-то Адриан умел хранить секреты как никто другой. Но эта по-семейному уютная и расслабляющая обстановка немного ослабила осторожность; да и новость о пропаже французской туристки транслировалась в тот день даже шанхайским телевидением. Адриан не думал, что для родителей Мари это осталось тайной.       — Маринетт! Ты потерялась в Шанхае?! — хлопнул по столу Том.       — Почему ты ничего не сказала? — нахмурила брови Сабин. — И твой дядя тоже молодец.       — Я не хотела вас беспокоить, — замахала руками Маринетт.       — Да, это я… неудачно пошутил. «Потерялась» — слишком сильно сказано, — пытался исправить ситуацию Адриан.       — Не нужно было отпускать тебя одну. Твой резкий интерес к знакомству с корнями был нам с мамой приятен, но мог подождать.       — Она была не одна. Там был я и ещё этот А-а-а…       Когда Маринетт заскребла ногтями по колену Кота, он понял, что чуть снова не сболтнул лишнего. И лучше не спрашивать, почему информация о пребывании Адриана Агреста в Шанхае была для родителей Маринетт под запретом. Впрочем, смутное представление у него всё же появилось, и — «знакомство с корнями?», «резкий интерес?» — он не смог сдержать искреннего смеха. Маринетт умела поднять ему настроение.       Вспыхнув, она снова сжала колено Кота и шепнула: «Над чем ты смеёшься?!». Спасать положение всё равно было поздно. На вопрос мужа: «Так кто там был?» — Сабин, грустно и с неодобрением глядя на дочь, покачала головой.       Вечер был испорчен, и спустя пятнадцать минут Кот помогал Маринетт вернуть шезлонг и столик на затопленный балкон. Пока он убирал принесённые ураганом ветки, она села на край шезлонга. Её руки находились в постоянном возбуждении; Маринетт то обхватывала ладонями плечи, как человек, который отчаянно борется со сном, то сминала ткань шезлонга.       — Не волнуйся, завтра твои родители забудут твой шанхайский секрет. Все всё забудут. Кроме меня, — с уже знакомым бесстрастием сказал он.       — Будет лучше, если нет. Если никто ничего не забудет.       — Спасибо, Маринетт.       Пока она наблюдала за ним, сердце катилось в пропасть. Кот весь день благодарил её, а она лгала, скрывая возможную разгадку его проблемы.       — Ты говорил, что каждое утро приходишь в пекарню. Почему? Если знаешь, что Ледибаг тебя не ждёт, — Маринетт догадывалась, что тайна её личности висела на волоске буквально каждое утро, когда Кот помогал ей подготовиться к пикнику быстрей обычного.       — Так я привожу мою однодневную жизнь хоть в какой-то порядок. Но это, конечно, отговорка, чтобы каждое утро пользоваться твоим гостеприимством, — Кот улыбнулся, но Маринетт оставалась серьёзной. Видимо, такой ответ её не устроил, и он продолжил: — Сначала мне казалось, что между пекарней и Ледибаг есть связь. Но потом перестал в это верить. Так… ты никогда не видела её среди посетителей?       — Никогда. «Я вру даже когда говорю правду», — и в мыслях шлёпнула себя по лицу. К её удивлению, отрицательный ответ не расстроил Кота.       — Наверно, так даже лучше, — он опустился на противоположный край шезлонга спиной к ней.       — Мне так жаль, что я не могу помочь тебе, — сказала Маринетт, и Адриан услышал, что она обхватила лицо ладонями.       — Если бы те книги могли помочь, я бы и вправду заподозрил, что на твоём чердаке спрятаны волшебные вещи. Маринетт, ты устала. Может, тебе всё же поспать?       — Я не буду спать. Но сидеть так, пожалуй, будет удобней, — и Маринетт переместилась глубже в шезлонг, прильнув к чужой спине. Кот не возражал.       Тогда она откинула затылок ему на плечо и уставилась в темнеющее небо, где вместо звёзд блестели лунно-серебристые клочки туч. Её гудевшую с утра голову тоже заволокло чёрным туманом, а тяготившие весь день мысли почему-то перешли в состояние блаженной невесомости.       Едва открыв глаза, Маринетт увидела россыпь звёзд на уже ночном прояснившемся небе. Она поняла, что они больше не сидели спина к спине, а лежали в том же шезлонге бок о бок.       О бесновавшейся стихии напоминал только свежий влажный воздух. Ночь была такой же невероятно тёплой, как и день. И всё равно Маринетт была завёрнута в слои тёплых накидок — должно быть, Кот снова самовольничал в её комнате, чтобы укутать её. Хотя эти пледы по самую шею надёжно отделяли её от Нуара, Маринетт почувствовала неловкость — её голова почти лежала у него на плече.       Она стеснялась заглянуть ему в лицо, чтобы проверить — спал он или нет. Она не смела пошевелить даже пальцем, будто всем телом намертво прилипнув к нему.       Если оба сейчас не спят и обнаружат это, ему придётся уйти. Но прогонять его совсем не хотелось. Следуя совету Тикки, Маринетт согласилась молчать и теперь несла ответственность за Нуара и своё сомнительное решение.       Она снова прислушалась к его тихому дыханию. Сколько же они так пролежали? Наступила ли полночь? И если Кот никуда не исчез, может быть, история с временной петлёй благополучно для него завершилась? Отбросив неловкость, она приподняла голову и столкнулась с зелёными глазами. Кот не спал и спокойно смотрел на неё.       — Уже ночь. Я думала ты исчезнешь или что-то в этом роде*, — Маринетт первая нарушила молчание. Кота, казалось, ничего не смущало, он выглядел умиротворённым. Она убрала голову с его плеча и села на край шезлонга.       — Я не говорил, что это произойдёт в полночь. Всё повторяется сначала, когда я просыпаюсь утром**, — он тоже поднялся и сел рядом. — Мне действительно пора.       Маринетт восхищало, как мужественно он держался. Это было так на него похоже. Она почувствовала слабость от его открытого и какого-то особенного независимого взгляда.       — Кот Нуар… Если этот день повторится, приходи в пекарню и расскажи мне всё снова. Расскажи, что уже говорил со мной об этом, — попросила Маринетт, вспомнив на чём она поймала Тикки.       — Спасибо, Маринетт. Никто не был так добр ко мне, — улыбнулся Кот и подошёл к краю балкона.       Прежде чем перепрыгнуть ограждение, он обернулся. Его фигура почти растворялась на фоне чёрного неба, зато яркость глаз зашкаливала.       — Ты добрая, милая и очень красивая девушка. Ты — словно фея. И меня угнетает, что завтра ты снова будешь считать меня самонадеянным хвастуном, — сказал он, вспомнив слова Нино и Маринетт на пикнике.       — Я тебя таким не счита… — Маринетт резко замолчала. Она поняла, что Кот сказал это не случайно, и между ними произошло нечто неприятное, чего она не помнила.       — Ну раз я фея… Может, это снимет с тебя проклятье?       Маринетт шагнула к нему и легонько поцеловала, не совсем в губы, но и не совсем в щёку.       «Конечно, поцелуй простой девушки ничего не изменит, но поцелуй Ледибаг… почему бы не попробовать?» — думала Маринетт, хоть и не верила в городские легенды.       — Спасибо, Принцесса, — он тоже легонько поцеловал её бледную руку, ту самую, которая сутки назад на этом же балконе оставила на душе неизгладимый след.       Ничего больше не сказав, Кот закинул шест и исчез в серебристых облаках как лёгкий ветерок.       — Тикки! — Маринетт сжала кулаки, и спустя мгновение маленькая квами испуганно смотрела на хозяйку. — Ты должна мне кое-что пообещать!