Un océan Океан Et quelques rues И какие-то улицы De Paris dix-huitième Восемнадцатого округа Парижа, Tout est si loin Всё так далеко, Je ne sais plus Я больше не знаю, Si c'est vrai que je t'aime Правда ли то, что я люблю тебя. Woodkid – L’aérogramme de Los Angeles (2018)
Аня вытряхнула содержимое коробки и на пол посыпались фотографии, письма, открытки, пара засушенных цветков, билеты в кино и театр, короткие записки на французском. Вся совместная жизнь, питерская и парижская, вместилась в небольшой ящичек. Серёжа сидел на некотором отдалении, за столом, рассеянно поглаживая лабрадора Рема по здоровой голове. Пёс-переросток, от того мучился приступами эпилепсии. Муравьёву приходилось видеть, врагу не пожелаешь. И ничем бедняге было не помочь. А вот самому Серёже, наверное, ещё можно. По крайней мере умница и красавица Аня Бельская, младшая сестра Ирины в это верила. Расхлёбывать общее горе приходилось вдвоём, как двум самым близким людям покойницы. Надо признать, что у Ани справляться получалось лучше. Когда Муравьёв робко и неуверенно попросил её помочь разобрать вещи Ирины, она сразу согласилась. Вручила замученному аспиранту чашку горячего ароматного какао, а сама взялась за дело. Муравьёв устроил в квартире настоящий музей своей жены. У них была общая спальня, в которой он и сейчас спал, но также имелась и персональная комната Ирины. При жизни там был и её гардероб, и кабинет, и библиотека, там же хранились все балетные принадлежности и костюмы, даже её косметика стояла на тех же местах, на которых она лично её оставила, когда они в последний раз были здесь. Наличие подобной экспозиции смущало всех, особенно Аню и старшего из братьев Муравьёвых, Матвея. Но брат слишком боялся ранить среднего замечанием, поэтому периодически использовал для увещеваний Бельскую. Это была не первая их попытка разобрать это всё и избавиться от призраков прошлого, но каждый раз Серёжа готов был воевать за каждый носок и гигиеническую помаду. Это было сродни проворачиванию тупого ржавого ножа в огромной ране прямо в груди Муравьёва, он был слабее этого. – Оставь это, – Серёжа прокашлялся и отпил немного какао, пряча взгляд на дне чашки. Бельская подняла на него недовольный взгляд, приготовившись приводить аргументы, но Муравьёв пожал плечами и тихо сказал: – Просто бумажки, ничего такого. – Вот именно, Серёжа! Вот именно, что просто бумажки. Выкинь их или это никогда не кончится, – Рем тихонько вздохнул, по-собачьи чутко реагируя на смену атмосферы, и улёгся у ног Муравьёва. Однако тот встал из-за стола и сел на корточки возле Ани, собирая свои сокровища в аккуратную стопку. Начался детский сад. Бельская отнимала у него фотографии и открытки, он упрямо забирал их по одному и складывал у себя на коленях. Возня продолжалась несколько секунд, пока у Ани не сдали нервы и она не отбросила весь этот памятный хлам. Раздражённо поднявшись, отошла к окну, открыла створку и закурила, рассматривая хмурый осенний пейзаж. И это они ещё даже до одежды не дошли… – Ты ведь тоже её видишь? Когда чувствуешь себя слабым или напряжённым, – голос Ани был задумчивым и далёким, словно она была не в квартире у Муравьёва, а снова в их далёком с Ириной детстве, в доме родителей, в котором они выросли. Они тоже хранили такую вот коробку памяти со всякой ерундой на чердаке. Интересно, где сейчас эта коробка?.. Бельская повернулась к Серёже, стряхнув пепел в блюдце на подоконнике, а тот так и замер со стопкой писем в руках. Аня улыбнулась понимающе, снова отворачиваясь к окну: – Такую, как в день смерти, да? Знаю. – Она выдохнула струйку дыма в стылый осенний воздух. – Это потому, что она нам так нужна, потому что нам чертовски её не хватает. Серёжа почувствовал, как от её слов отчаянные слёзы закипают в глазах и опустил голову. Мокрый нос ткнулся в щёку, это Рем утешал его в своей собачьей эмпатичной манере. Жалость пса заставила парня раскиснуть ещё больше. Аня потушила окурок и села рядом с ними, обнимая Муравьёва за шею. – Это ничего, что она ушла. Рано, конечно. Ну, уж мы тут как-нибудь сами… Так и плакали втроём. А вещи снова не разобрали.* * *
Тело saint_michelange было словно создано для подобного занятия. Тонкая, ладная фигурка. Талия как у девушки, разлёт ключиц, красивая шея с аккуратным выступом кадыка, заметные тазобедренные косточки. Чудо как хорош. Синяк ниже рёбер эволюционировал до болезненно жёлтого, но всё ещё держался. К удивительному счастью Муравьёва-Апостола, новых пятен на теле не обнаружилось. Сегодня на нём было красивое чёрное кружевное бельё. Ажурный, прозрачный лиф на плоской груди, в свете привычной гирлянды поблёскивали шарики пирсинга в сосках. На стройных ногах снова чулки, но к пояску пришита тонкая прозрачная чёрная ткань, словно короткая чисто символическая юбка. Ну и по личному Серёжиному мнению, вишенкой на торте были маленькие девичьи трусики, состоящие из одного кружева, недостаточного, чтобы полностью скрыть прижатый к животу и уже сочащийся смазкой член. Если приглядеться, можно было заметить чёрную полоску у основания. И поскольку Муравьёв смотрел с болезненным вниманием, он догадался, что это было специальное кольцо, не позволяющее юному любителю острых ощущений получать полное удовольствие от процесса. Разговорчивостью соблазнительный стример в этот раз не отличался, ограничиваясь мелодичными смешками и тихими вздохами. А вот Серёжа сегодня выпил крепче обычного, надеясь утопить в вине раздрай и таки дойти до кульминации вечера. Ноги парня были сведены и подняты скрещенными вверх так, что видно на экране всё внимание сосредотачивалось на отведённом в сторону кусочке черной ткани и конвульсивно сжимающейся розовой дырочке, из которой только что извлекли прозрачный стеклянный фаллоимитатор с умилительно розовым сердечком, служащим ручкой. Почти сейлормуновская штука. Размер был скромным, но качество шоу компенсировалось томными сладкими стонами почти уже родного голоса (жаль, раскрытых в удовольствии губ не было видно) и пошлейшим хлюпающим звуком, от которого казалось, что saint_michelange и до струйного оргазма способен дойти. Физически невозможно, но фантазия заставляла Муравьёва закусывать губы и сжимать член, оттягивая момент. Обилие смазки бесстыдными потёками медленно вытекало из дырочки и пачкало простынь. Парень собрал её пальцами свободной руки, возвращая обратно внутрь, глухо застонал и сменил явно неудобную позу. Теперь он стоял в подобии коленно-локтевой, улёгшись грудью на постель и выставив напоказ красивую задницу. Повернулся так ловко, что Серёжа снова не увидел лица, но успел заметить темно-русые, чуть отросшие волосы в беспорядке. К экрану он снова был своей «рабочей» стороной, красиво прогнувшись в спине, демонстрируя гладкую молочную кожу ягодиц. Впрочем, статичной картинка была недолго. Нетерпеливо поёрзав по простыне, словно устраиваясь удобнее, saint_michelange завёл руку с игрушкой снова за спину и легко одним слитным движением вернул её на законное место внутри себя, сразу ритмично двигая кистью, вытрахивая из себя остатки стыда. И из Серёжи, активно ласкающего себя, тоже. Запястье было такое тоненькое, изящное. Муравьёв не мог отказать себе в желании коснуться, прижаться губами. Бесстыдная «юбка» задралась к талии, а маленькая полоска белья наверняка натирала кожу, смещённая в сторону. Было сладко и так, монетки лились рекой, но стримеру показалось мало, он оставил игрушку торчать милым розовым сердечком кверху, отвел руку замахиваясь и пару раз звонко шлёпнул себя по ягодице, оставляя наливающийся почти стыдливой краснотой след узкой ладони. Серёжа почувствовал, как всё сжимается внутри от томительного возбуждения, сам готов был застонать. Скулёж и почти всхлипывания парня не прекращались, лаская слух. Похоже стеклянный, эстетически приятный взгляду фаллоимитатор не соответствовал ни размером, ни длиной требованиям ненасытного либидо. С влажным чпоком saint_michelange вытаскивал игрушку, демонстрируя поблескивающую смазкой, сжимающуюся дырку, и затем снова вставлял, повторяя раз за разом, двигая бедрами, отчаянно желая почувствовать что-то более впечатляющее внутри. Серёжа, как ему казалось, угадывал все желания стримера. Вытащив сейлормуновскую волшебную палочку окончательно и стянув с члена мешающееся кольцо, парень выдавил немного смазки на пальцы, старательно избегая попадания лица в кадр, и ввёл в себя сразу два, растягивая себя ещё больше, лаская ими внутренние стенки. На экране движение длинных пальцев были видны с замечательной точностью, Муравьёв неотрывно следил, игнорируя всякие видения и дурные мысли, сосредоточившись на волнующе-приятном возбуждении, ощущая себя частью происходящего на экране. saint_michelange застонал особенно жалостливо в подушку, его ноги разъехались на простыне, жаждая хоть какого-то внимания к члену, он потёрся сквозь ажурную ткань белья о скомканную постель, впрочем вскидывая бёдра сразу после, трахая себя уже тремя пальцами, позволяя смазке пачкать внутреннюю сторону бёдер и течь по пальцам. Муравьёв сам готов был завыть от наслаждения, доводя себя рукой, но всё же надеясь дождаться общего оргазма. И он, наконец, наступил, когда saint_michelange иступлено тёрся о простыню и дёргано двигал тремя пальцами в дырке, заставляя чувствительные края напухать от болезненно сладкого трения. Его ягодицы умилительно задрожали от оргазма, и он почти вымученно застонал, пачкая бельё и постель белёсыми каплями. Серёже защемило в груди от желания быть сейчас там, рядом, на испачканной постели. Гладить по талии, целовать меж взмокших лопаток и прижимать к себе. Стремительно засыхающая сперма стягивала кожу на руке.* * *
Крошка-сын к отцу пришёл и спросила кроха: – Что такое хорошо и что такое плохо? Миша переминался с ноги на ногу у двери отцовской квартиры, закусывая губу. Мучался страхом физической боли и нежеланием в целом сталкиваться с проблемой отцов и детей снова. Но больше близких людей у него не было. Да и отцов, вроде, не выбирают. Так что он всё же постучал. Потом ещё раз. Но не открыли. Тогда он сам толкнул дверь, сжимая в кармане сложенный пополам конверт с деньгами. Нос автоматически морщился от запаха перегара в помещении, Бестужев не стал разуваться, мечтая побыстрее со всем покончить и вернуться к себе. Предыдущие следы воспитательных мер только начали сходить. – Припёрся, выблядок? – Голос отца загрубел от возраста, болезней и неправильного образа жизни. Миша страдальчески нахмурился, собирая душевные силы в кулак. – Да, пришёл, пап, – в комнате, что раньше была светлой и приветливой гостиной их семьи, царил полумрак и беспорядок. – Принёс лекарства и деньги… – И где ты их берёшь только? – Отец недобро усмехнулся, не поворачивая головы от работающего телевизора, показывали какой-то политический обзор на ситуацию в Украине. Но у Бестужева не было времени вникать. Он быстро вытащил из рюкзака ампулы и таблетки в упаковках, складывая всё на тумбочку. – Пап, я медсестре заплатил, она будет приходить, укол делать. Номер вот её записал, – Миша положил рядом с лекарствами бумажку с номером и конверт с деньгами. – Ты тут как вообще? – Бестужев обвёл взглядом обстановку, замечая на столе бутылки и нехитрую закуску. Ничего из этого отцу с его запущенным циррозом нельзя, но делать замечание себе дороже. Парень сжал в руке лямку рюкзака, ожидая ответа, но пару минут телевизор выигрывал у сына 1:0. Потом отец повернулся к Мише, словно спрашивая: «Ты ещё тут?», тяжело поднялся с кресла и подошёл. Внутри всё замерло от страха, но двинуться с места почему-то не мог. Фигура отца оказывала на Мишу странное действие. Вроде и давно незачем это терпеть, но комок сложных чувств не давал оставить его в прошлом. Во-первых, чувство вины. Мать всё-таки умерла от последствий родов. Его, маленького Мишку, с таким трудом рожала в этот глупый мир. И первые шесть лет детства, пока она была жива, хоть и тяжело болела, были самыми счастливыми. И отец таким не был. Он и жену любил, и сына своего. Это её ранняя смерть заставила его запить, скатиться. Во-вторых, жалость. Мучитель, конечно, но всё равно отец. Несладко от него приходилось и в детстве, и в юношестве. До самого университета. Страшно было остаться совсем без семьи. И отцу, наверное, без хоть какой-то заботы и помощи будет тоже страшно. Уродливые семейные отношения, не для чужих глаз. – Откуда деньги, говорю, берёшь на такие траты? Третий раз уж приходишь с белыми конвертиками. Ни ума, ни талантов. Жопой торговать пошёл? Фамилия-то у нас одна, сынок, и довольно известная. Ты бы не позорил, блядь, отца, – каждая новая реплика сопровождалась болезненными оплеухами тяжелой рукой. И ярко-красный отцовский гнев только разгонялся. В общем Миша крепко получил. Собственная пущенная по ветру жизнь успешного профессора, декана факультета, погоревшего на коррупции и превышении полномочий, компенсировалась еженедельной трёпкой собственного сына. Риторика была старая и методы воздействия не лучше. Бровь разбил, по лицу горячее текло и глаз к завтрашнему дню заплывёт. Хорошо, что не по виску. Губа тоже рассечена и кровит. По животу опять синюшные пятна пойдут. Ещё когда выскочил в запале, по лестнице скатившись, зацепился рюкзаком за тяжёлую железную дверь подъезда и упал на крыльце, чуть не пропахав и без того красивым лицом, но колени сбил, наверное. Зато сыновий долг выполнил, вид только нетоварный теперь.