50 оттенков Серого или то самое тату

Если принцесса посвятит всю свою жизнь принцу, если все ее счастье будет в нем, то рано или поздно она может надоесть ему. Принцессы просты и понятны как снаружи, так и внутри, а принцы будто закрытая коробка — никто не знает, что они любят, что они навсегда забыли и что они никогда не смогут забыть…

Эда медлила, незаметно ухватившись ладонью за дверной косяк, чтобы хоть как-то удержаться и не упасть из-за вмиг подкосившихся от его пронзительного взгляда коленок. Она смотрела долго, выжидающе, волнующе, чуть приоткрыв рот, изо всех сил пытаясь справиться с учащенным дыханием. Чего он ждёт? Разве не видит? Не понимает? Не чувствует?.. Сумасшедшее притяжение, нараставшее с момента их неожиданной встречи, за последние два дня достигло своего апогея. Сначала эта нелепая викторина для определения Кираз в школу, при прохождении которой оказалось, что они до сих пор помнят друг о друге разные мелочи, затем их совместный отборочный танец — аргентинское танго, когда Эда с трудом сдерживала себя, почувствовав прикосновения его рук, щекочущих кожу электрическими разрядами, и в заключение — совместный примирительный ужин с друзьями и по совместительству партнерами, в конце которого прильнувший к оголенному плечу жены нетерпеливым поцелуем Энгин задал совсем другое настроение наступившему вечеру. А после они остались одни — разговор про их татуировки, ее признание, его горящие пронзительные глаза, голос с хрипотцой, в котором отчётливо скользили нотки сожаления, и тёплая ладонь, поглаживающая ее длинные тонкие пальцы… Эда стояла на ватных ногах, опираясь о спасительную опору двери, за которой оставила его, и прижимала руку к груди, будто готовясь поймать сердце, способное в любую минуту прорваться сквозь рёбра. Почему ей так яростно хотелось впиться в его губы, снова почувствовать его руки на своей талии, прильнуть к нему всем телом? Почему, стоило ей только увидеть его краем глаза, как все мысли тут же улетучивались из ее головы, уступая место дразнящим картинкам накачанного голого торса Серкана… «Не смей, Эда, не смей! Неужели ты забыла все, что он тебе сделал?», — разочарования, обиды, страхи сплелись в горький тугой комок, запульсировавший где-то в районе солнечного сплетения. Было время, когда он раздувался, как воздушный шарик, и, казалось, заполнял собой ее всю, целиком — от корней волос до кончиков ногтей. Увеличиваясь в объёме, он давил изнутри, буквально разрывая Эду на части и вызывая почти физическую боль. В такие моменты у неё не было сил ни есть, ни пить. Все жизненные потребности сужались до набора двух функций: дышать и плакать. Порой она даже боялась закрывать глаза, зная, что там, за завесой реальности, он снова придёт в ее сны. Он будет одет в костюм-тройку, который так выгодно подчёркивает его спортивную фигуру. Сложит руки на груди, отчего рукава белоснежной рубашки обтянут мускулистые плечи, и будет смотреть долго, завораживающе, гипнотизируя, слегка играя челюстью и пряча зарождающуюся ухмылку в уголках губ. А она? Она снова проснётся с улыбкой на устах, протянет руку и, нащупав холод простыней, провалится в горькую действительность… В своей прежней доболатовской жизни Эда вставала с рассветом и тут же мчалась к тете в магазин, потому что утренние цветы, раскрываясь навстречу солнцу и новому дню, всегда были самыми свежими и ароматными, а теперь ей постепенно пришлось изменить свой распорядок дня, потому что, благодаря Серкану, она очень полюбила ночи… Сидеть вместе в обнимку, наблюдая, как алый слепящий диск, медленно расплавляя горизонт, постепенно погружает все вокруг в темноту, а потом, беседуя, любоваться мерцанием звёзд, рассыпанных по небу, словно маленькие блестки, слетевшие с расшитой юбки во время быстрого танца. Она обожала эти вечера, когда он полушепотом рассказывал ей про созвездия, а малыш Сириус, положив морду на ее ступни, умиротворенно посапывал под их мерные голоса, время от времени шевеля ушами. А затем, сминая шёлк простыней, они занимались любовью, порой медленно и нежно, а иногда порывисто и страстно, сплетаясь телами и спутываясь дыханием, становясь неразделимым целым… А потом пришла болезнь… Подкралась незаметно, ударила исподтишка и незваным гостем поселилась в их доме. Сначала Серкан ушёл в полное отрицание проблемы, делая вид, что с ним все в порядке, и он не хочет тратить драгоценное время на походы по врачам, но Эда уговорила его начать лечение. Длинные больничные коридоры, бесконечная череда анализов и капельниц, калечащая организм химиотерапия и долгие ночи без сна — с каждым днём их жизнь все больше наполнялась болью и страхом. Серкан стал нервным и раздражительным, срывая своё плохое самочувствие на самых близких. Он злился на судьбу, которая раз за разом испытывала его, подкидывая новые и более изощрённые способы проверки, на маму, которая без умолку говорила о светлом здоровом будущем в окружении многочисленных внуков, на Сириуса, который смотрел такими жалобными глазами, отчего тут же хотелось разрыдаться, на Энгина и Пырыл с их образцом идеальной семьи, и, конечно, на Эду за то, что была такой неугомонной и оптимистичной, не позволяя сдаться и пустить все на самотёк. Но больше всего он злился на себя за то, что был таким слабым, неполноценным и сломленным рядом с ней. За то, что перед лицом смерти оказался трусом, боясь навсегда уйти и оставить ее одну… А она? Она никогда ничего так не боялась, как этих ночей… После того, как Серкан начал усиленный курс терапии, тяжелее всего было именно вечерами, когда ни работа, ни друзья, ни родные не могли больше отвлекать от страшной правды — он может не справиться, и тогда болезнь одержит победу. Казалось, что с заходом солнца отправлялась на покой и надежда, подпитывающая ее и придающая силы в течение дня. Предательские мысли о том, что у их истории не будет счастливого конца, словно назойливые мошки влетали из темноты в открытое окно комнаты и роились возле единственного источника света — ее горящего любовью сердца. Делая вид, что спит, она украдкой наблюдала за ним. Его болезненный профиль, став угловатым из-за худобы, казался в свете луны совсем белым, впалые щеки — почти прозрачными, а тяжёлые мысли залегли под глазами тёмными синяками. Он лежал рядом тихо, почти не шевелясь, и стеклянным взглядом смотрел в потолок, а она до чертиков боялась, что однажды, проснувшись, увидит, как его грудная клетка больше не вздымается от дыхания… Она верила. Верила, что он пойдёт на поправку, если она будет как следует заботиться о нем. Верила, что как только болезнь отступит, они сразу же поженятся и создадут прекрасную семью с кучей детишек, для которых, как и обещал, их отец-архитектор построит библиотеку. Верила, что он всегда будет любить ее, даже если время и беременность отразятся на ее фигуре и внешности, ведь он заверял, что она для него — весь мир. Верила, что они никогда не расстанутся, потому что друг без друга недопустимо, немыслимо, невозможно… Она терпела. Терпела резкие перемены его настроения, когда от одной просьбы съесть приготовленный ею суп, он приходил в ярость, круша все вокруг и требуя оставить его в покое. Терпела его неподобающее отношение к матери, которую он старался избегать, оставляя на долю Эды придумывать очередные мало-мальски правдоподобные отговорки. Терпела его пренебрежение, когда сначала он не захотел работать с ней над совместными проектами, затем видеть в своём офисе, а после — и в своей жизни… Она ждала. Ждала, что скоро все наладится и придёт время, когда она сможет осуществить свои мечты. Ждала, что Серкан, ее самый романтичный робот, вернётся, снова посмотрит на нее своим любящим ласковым взглядом, от которого у нее по телу растекалось сладостное тепло, и первый заговорит о свадьбе и детях. Ждала, чтобы вновь вздохнуть полной грудью, снять свою жизнь с паузы и, расправив крылья, полететь, полететь вместе с ним. Но он в очередной раз решил все за неё… Получив радостные известия от доктора о выздоровлении, Серкан вдруг начал отдаляться, замыкаясь в себе и погружаясь в новые сложные проекты, количество которых росло, как снежный ком, словно болезнь заставила его пересмотреть свои приоритеты, в число которых больше не входили ни семья, ни Эда, ни их будущие дети. Сначала он задерживался на работе, пропуская совместные ужины и возвращаясь совсем поздно, когда она уже спала, а потом все чаще стал оставаться в офисе, сбрасывая лишь сухое смс-предупреждение. Он говорил, что не может работать дома, где его отвлекают лишние звуки, буквально переселившись в здание компании, потом стал критиковать ее эскизы, отчетливо давая понять, что для своих проектов наймет более опытных специалистов, намекая на ее незаконченное образование. И в итоге, в очередной раз прикрывшись делами, отложил их свадьбу на неопределённый срок, добив ее гневной тирадой о том, что не хочет иметь детей, и эта тема для него навсегда закрыта. А она? Она все еще верила, терпела, ждала и ненавидела ночи. Холодные, одинокие, безмолвные. Теперь их время — время звёзд, объятий и любви, сменилось периодом непролитых слез, замалчиваемых обид и несправедливых упреков. С каждым разом ей казалось, что ночи становились все длиннее и длиннее без него, пока однажды утро и вовсе не наступило… Она ждала его из Пекина, куда он отправился для урегулирования вопросов по новому проекту. Эти две недели тянулись для нее мучительно медленно, заставляя раз за разом прокручивать в памяти их прощальный вечер, когда огоньки горящих свечей рисовали тенями на стенах незамысловатые фигуры, а приготовленный Серканом ужин изобиловал ароматами пряностей и трав. Тогда он был таким же милым и внимательным, как раньше, и впервые за долгое время заговорил с ней о продолжении учебы и возвращении к работе, на что она отрицательно замотала головой, сказав с улыбкой, что на повестке дня для неё сейчас планирование первого пользователя их детской библиотеки. Наслаждаясь вкусным ужином и его вниманием, она не заметила горькой складки, залегшей в уголках его губ. А после, ночью, он, лаская, любил ее по-особенному нежно и в то же время требовательно, словно хотел насытиться ею наперёд, на все время их разлуки… А она? Она уже было поверила, что все стало понемногу налаживаться, объясняя себе его короткие звонки и нежелание подолгу разговаривать высокой загруженностью и разницей в часовых поясах. Ведь в последний раз он был с ней очень романтичным и даже отреагировал на ее слова о ребёнке без былой раздражительности. Но в тот день вместо долгожданной встречи и жарких объятий она получила от курьера лишь запечатанный желтый конверт и короткую записку: Я остаюсь в Китае, меня не будет несколько месяцев. Воспользуйся этим билетом и осуществи свою мечту. Не жди меня и не звони. Все кончено. Серкан. Шок, неверие, отрицание… Она сидела, словно в отупении, посреди разбросанных на журнальном столике форм о зачислении Эды Йылдыз в магистратуру на факультет ландшафтной архитектуры в Римский университет Ла Сапиенца. Безлимитная банковская карта переливалась золотом на скомканном прямоугольнике авиабилета с открытой датой, а цифры на зажатых в трясущемся кулаке квитанциях, подтверждающих оплату двух лет обучения, медленно набухали и расползались на бумаге серыми кляксами. Комната начала постепенно размываться, теряя четкие очертания предметов, будто все вокруг застилало плотными клубами тумана: разноцветные обложки книг на полке превратились в радужное пятно, их совместные фотографии на каминном выступе потускнели, слившись в серое облако, а экран висящего на стене телевизора вдруг стал увеличиваться в размерах, как растущая черная дыра, засасывающая в себя все живое. Последнее, что она помнила — леденящая дрожь, пробежавшая по позвоночнику и сковавшая горло, не давая возможности выдавить из себя даже стон, а затем ее поглотила спасительная темнота… Потом последовала череда бесполезных попыток связаться с Серканом — непрочитанные письма, пропущенные звонки, оставленные без ответа смс. Эда металась по комнате, словно загнанный в клетке зверь, не понимая, не осознавая, не веря. Запершись в квартире, она мучила себя догадками и предположениями, тщась найти ответ. Натужно улыбаясь в трубку тете и Мело, она до крови закусывала губу, чтобы не разрыдаться прямо посреди разговора, а через несколько дней он, наконец, ответил. Лишь одно слово, раскромсавшее сердце на дробные ошметки, словно разрывная пуля — «Уезжай»… Он больше не хочет меня… Ее тошнило долго и мучительно, почти не оставляя время для передышки между рвотными позывами, буквально выворачивая наружу, словно организм пытался очиститься от всей скверны прошлого, чтобы вступить обновленным в будущую жизнь. Вцепившиеся в стульчак унитаза пальцы свело судорогой, гортань болезненно саднило, а по щекам текли слезы. Уставшая, изможденная, без сил даже сидеть, она лежала на кафеле, приятно холодившем ее горячий влажный лоб, и, не моргая, смотрела в одну точку. Казалось, что в голове нет ни одной мысли, а в душе — ни одного чувства, будто ее выпотрошили до основания, и теперь она совсем пустая, брошенная, ненужная. Упавшая звезда Эда Йылдыз… Последующие события она помнила отрывочно — огненная рыжая шевелюра, тонкие, но крепкие руки и этот высокий, говорящий без остановки голос. Ее уложили в постель, через силу напоив чаем, а потом долго гладили по голове, убаюкивая и заверяя, что все непременно будет хорошо… Сборы, телефонные звонки, чемоданы, бронирование отеля — пока Эда приходила в себя, Пырыл не отходила от неё ни на шаг, параллельно занимаясь всеми организационными вопросами. Сдержанная, проницательная, не задающая неудобных вопросов, она без лишних слов и ненужных причитаний помогла Эде привести себя в порядок, ненароком став ее проводником в новую жизнь… А она? Она наконец-то вновь полетела. Не туда, не так и не с тем, как желала, но хотя бы на этот раз вверх, а не вниз… Наблюдая в узкий квадрат иллюминатора за тем, как ее любимый город с любимым домом и любимыми людьми удаляется, становясь все меньше и меньше, Эда не могла сдержать слез. Где-то там, под белой простыней пушистых облаков, остались ее работа, ее семья и ее несбывшиеся мечты. А еще золотая безлимитная кредитная карта и чек на сумму стоимости ее обучения с прикрепленной к нему маленькой запиской: Я делаю то, чего ты так долго хотел — оставляю тебя в покое. Пожалуйста, будь счастлив. P.S. Я … тебя, Серкан Болат. Она не будет облегчать ему жизнь, объясняясь и расставляя все точки над «i», пусть он сам решит, пусть почувствует, что должно быть на месте этого многоточия… «Однажды, окончательно соскучившись, мы перестаём скучать». Когда же наступит это «окончательно»? Эда скучала, как сумасшедшая, стоило ей только услышать где-то ИХ мелодию, почувствовать знакомый мужской парфюм или заметить вдалеке похожий силуэт. Как-то сидя в кафе, она обратила внимание на официанта, который, готовясь к закрытию заведения, приводил столы в порядок, поправляя стулья. Техничные движения мужчины тут же отразились в ее сознании яркой вспышкой, и она ненароком улыбнулась. Эта ЕГО привычка была такой раздражающей и такой особенной, такой нелепой и такой незабываемой, такой запоминающейся и такой щемящей сердце. После этого случая она стала приходить туда каждый вечер к закрытию, чтобы тайком понаблюдать, как крепкий коренастый парень, волосы которого в свете жёлтой барной лампы тоже отливали рыжим, расставляет стулья по своим местам… Она натыкалась на его фотографии на небольших табличках, находящихся на фасадах зданий и рассказывающих о том, кто их построил. Слышала его имя на лекциях в университете. Вдыхала его запах, уткнувшись в чёрный свитер, которым на их первой прогулке с Сириусом он прикрыл ее замёрзшие плечи, и который она забыла ему вернуть так же неслучайно, как неслучайно положила его в чемодан и привезла с собой в Италию… Она видела его везде, слышала, чувствовала, потому что скучала, потому что помнила, потому что, еще сама того не зная, носила его частичку под сердцем… «Однажды мы устаем прощать и начинаем прощаться». Проститься? Нет, не сейчас. Ещё не время. Простить? За все слова, за все поступки и, самое главное, за все решения, которые он принимал за них двоих? Она думала, что никогда не простит ему эту разлуку, но как только, сам того не зная, он подарил ей то, о чем она уже и не смела мечтать, она простила ему все, потому что это стоило целого мира… «Однажды чье-то безразличие учит нас игнорировать всех». Ох, как же она была зла, когда он не отвечал на ее звонки и письма, бросая на ее сообщения лишь краткое смс о том, что им не о чем говорить. Поначалу она было подумала, что в его жизни кто-то появился, и эта мысль словно отрезвила ее: почему она все еще живет воспоминаниями о нем, в то время как он благополучно справляется без неё? Нетерпеливо листая архитектурные вестники, она интуитивно страшилась увидеть его фотографию с какой-нибудь девушкой, и каждый раз вздыхала с облегчением, когда он смотрел на неё с фотографии в окружении мужчин. Неужели за все это время он никого так и не встретил? Или, может, их новый пиар-менеджер — настоящий мастер своего дела, вовремя не дающий ненужной информации просачиваться в СМИ? Она сгорала от ревности, мучилась догадками, пытаясь убедить себя в том, что ей все равно, что она свободная и независимая, вольная птица, которая спокойно может отправиться в полёт с новым достойным мужчиной, только, почему-то, такие ей все никак не встречались. У одного была некрасивая улыбка, у второго — абсолютно нехаризматичный голос, а у третьего — совершенно неинтересные руки… . Вот черт! Он действительно заставил ее игнорировать других мужчин, но не своим безразличием, а своей неповторимостью… «После этой точки возврата нет. Так мы начинаем любить своё одиночество». Эда полюбила свою новую жизнь, свой новый город, свое новое «я». Смогла бы она полюбить одиночество? Может быть, да. Но, слава Аллаху, она никогда не оставалась одна. Поначалу ее поддерживала Пырыл, прилетевшая вместе с ней в Рим и помогавшая освоиться, затем, завершив все дела, к ней приехали тетя Айфер и Мело, а потом в ее жизни появился тот, кто придал ей новый смысл и новую бесконечную любовь… О том, что она беременна, Эда узнала уже по приезду в Италию. Первые дни она списывала свое состояние и слабость на недавно произошедшие события — стресс, смена обстановки, начало учебы, но дотошная и скрупулёзная подруга буквально силой потащила ее к врачу. Диагноз был поставлен незамедлительно — беременность, пять недель. Врач улыбнулась, Пырыл нахмурилась, а Йылдыз, как и подобает настоящим звездам, засияла. Отныне она знала, что сможет справиться со всем сама — закончить с отличием университет, открыть свою компанию, завоевать международные награды в сфере ландшафтного дизайна, потому что теперь в ней текла бесконечная сила. Потому что она — девочка-фея, девочка-звезда… «Мы будем верить в сказки, но больше всего мы будем верить в себя, потому что, доченька, настоящие принцессы никогда ни в ком не нуждаются»…