Как ostro и tramontana. Часть 2: Мечтатель

Друзья обнимали Леонардо долго и крепко, до ноющих боков, и – Ванесса начала, Зо радостно последовал ее примеру, а Нико застенчиво воздержался – целовали куда придется, затем потребовали подробнейший отчет о злоключениях в Риме. За разговорами пролетела почти вся ночь. Точнее, говорил в основном Леонардо, а остальные поощряли его то поддакиванием, то крепкими словечками в адрес Риарио, то взрывами дружного хохота. Правда, после того, как Леонардо коснулся утерянной способности к полету, смех сделался более сдержанным. – И что теперь? – осторожно спросил Зо. Леонардо с напускной беззаботностью пожал плечами. – Буду учиться заново. И строить крылья. Если не научусь летать на своих, буду летать на искусственных. Слова соскользнули с языка легко, как бусины с лопнувшей нити ожерелья. Однако собрать все бусины и нанизать обратно куда как сложнее. А некоторые и вовсе теряются безвозвратно. После неловкой короткой заминки Леонардо поспешил сменить тему, чтобы не слышать беспомощную жалость в повисшем молчании. – Зо, Риарио упоминал, что видался с тобой? Зо громко сплюнул через плечо. – Если бы только видался, гадина, не к ночи будь помянут. Его рука потянулась погладить бок, и Леонардо приподнял бровь. – Я думал, он помог. Так сказал сам граф. Неужели соврал? Повезло, что Зо хотя бы жив. Однако друг неохотно признал: – Ну помог. После того, как пригрозил в компании своих головорезов доломать мне все целые кости и попытался положить начало этому славному предприятию собственноручно. Он невольно поежился, и Ванесса сочувственно погладила его по плечу. Нико вздрогнул и беспокойно обежал взглядом комнату, словно ожидал, что Риарио вот-вот влезет в окно. Глядя на них, Леонардо только и мог, что мысленно качать головой. Граф успел причинить боль и ему, и его друзьям, даже Ванессе угрожал, хорошо хоть за глаза. Возможно, все-таки не следовало его спасать? – Он хотел знать, можно ли убедить тебя превратиться в человека, – продолжал Зо. – Я сказал, что хотеть не вредно. Внезапно лицо его приняло мечтательное выражение. – Эх, надо было сказать, чтобы трахнулся со своим конем, и тогда ты живо превратишься обратно, потому что псом хохотать несподручно. Какая досада, что хорошая мысль вечно запоздало приходит. Ванесса сделала большие испуганные глаза и истово сказала в потолок: – Слава всевышнему, что она к тебе запоздала. – А то бы и вправду по косточкам собирали, – поддакнул Нико. – Еще и серьгу спер, – пожаловался Зо, потирая ухо, в котором привычно поблескивала сережка, правда, не та, что прежде. – Пришлось новую покупать, а удовольствие, между прочим, недешевое. Леонардо расслышал перед «покупать» совсем коротенькую заминку, и у него возникли закономерные подозрения. – Ты ее украл, – наполовину спросил, наполовину предположил он. – Отнюдь, божьими костями клянусь, – рьяно возразил Зо. – Я ее честно выменял. Аж на череп Святого Миниато. – Не совсем святого, правда, – заметил Нико, будто себе под нос. Зо влепил ему дружеский подзатыльник. – Судя по надгробию, бедолагу совершенно точно звали Миниато. Кажется, там даже перед именем было какое-то слово на «с». Может, и «святой». Мхом затянуло, не разглядеть. Леонардо расхохотался и заново осознал, как по всему этому соскучился: по остроумной болтовне Зо, по мальчишеской бесхитростности Нико, по задорным улыбкам Ванессы. Судьба старой серьги, к слову, осталась неизвестной. Во время той роковой прогулки на старое бедняцкое кладбище им обоим быстро стало не до нее, и забытая серьга, верно, осталась лежать в траве. Едва ли Риарио вернулся за ней позже: графу она ни к чему, у него своего золота хватает. Должно быть, кому-то досталась ценная находка. – Так чего он тебя внезапно отпустил? – спросил Зо, когда все отсмеялись. – Не имею ни малейшего представления, – честно откликнулся Леонардо. – Он упомянул важную работу. Кстати, еще ранее он и Зите что-то говорил на ту же тему, к тому же, осенью и зимой частенько отсутствовал. Вероятно, по той же причине. – То есть, его злодейские планы достигли такой критической стадии, что он решил, будто не найдет лишней минуточки помучить тебя? – бодро уточнил Зо. – В самом деле важная, надо думать, работа. – Злодейские планы… – помрачнел Леонардо. – Как бы в самом деле они таковыми не оказались. – Зная этого таракана, я накрепко уверен, что они именно таковы, – «утешил» Зо. – Думаете, он работает над захватом Флоренции? Леонардо задумчиво взглянул на побледневшую Ванессу, а Зо приобнял ее за плечи и легонько встряхнул. – Не переживай! Даже если так, Лео доведет до ума те многоствольные пушки, и римскую армию будут еще триста лет мелкой сеточкой собирать! Правда, Лео? – Неправда, – Леонардо невольно улыбнулся. – Пятьсот. – Вот это правильный настрой! Слушай, Лео, к черту Рим, давай лучше отпразднуем твое возвращение, а? Вот хотя бы в четверг. Пригласим пару друзей, выпьем… Тоскливые тревоги и неясные опасения живо вылетели из головы, и Леонардо с жаром кивнул: – С удовольствием! * Ванесса принесла денег и настояла на том, чтобы Леонардо принарядился. Деньги, по ее словам, подарил Верроккьо, который уже не чаял увидеть любимого ученика в родном городе и свободным. Верно, боялся, что из его рук Леонардо не возьмет. Андреа с самого начала знакомства заботился о нем, как родной отец. Учитывая неровные отношения с Пьеро, лучше родного отца. Когда Леонардо наконец завершил затянувшееся ученичество и сам стал maestro, мастером, Андреа преподнес ему поистине царский подарок – мастерскую. Теперь еще и это. Он был прав в своих опасениях: деньги Леонардо бы не взял. Однако Ванесса наотрез отказалась нести их обратно или забирать себе. – Может, граф Риарио тебе еще и жалование платил? – ехидно поинтересовалась она, ущипнув Леонардо в район порядком потертого седалища штанов. – Вот то-то же. По пути к портному они встретили Лукрецию Донати, ту самую, наброски которой частенько появлялись в книжке во время визита на цветочный рынок, и та – к неудовольствию Ванессы и приятному изумлению Леонардо – сама подошла и заметила, что им по пути. Они любезно побеседовали ни о чем, после чего Лукреция с любопытством, замаскированным под вежливую скуку, поинтересовалась, где Леонардо пропадал все это время. Леонардо, однако, укрепился даже перед лицом первой городской красавицы (что было для него нехарактерно), и пришлось Лукреции довольствоваться самой официальной из многочисленных версий, которые Леонардо на пару с Зо пустили гулять по городу: был в Риме, расписывал церковь. Лукреция выглядела разочарованной, но, узнав, по какому делу они здесь, оживилась, и они с Ванессой после невыносимо долгого перебирания тканей и фасонов разрядили Леонардо, словно куклу. И вот пришел вечер четверга. Перед выходом Леонардо вертелся у зеркала и с трудом себя узнавал. – Вы только посмотрите на него, – с веселым презрением проговорил Зо, заглянув в зеркало над его плечом. – Белоснежная сорочка, венецианские штаны, тут бархат, там парча… Красив, как только что нарисованный Святой Себастьян. – Осталось пару стрел воткнуть, – пробормотал Леонардо, выпуская ткань в прорези на рукавах. – Выпьем, может, чего и воткнем, – расплывчато откликнулся Зо. Вышло это не то угрожающе, не то мечтательно. Леонардо показал ему средний палец в зеркале. * Бар трещал по швам. Пусть изначально речь, вроде, шла о паре друзей, похоже, по паре друзей пригласил каждый, причем приглашенные друзья пригласили по паре своих друзей, и в итоге в «Псе» собрался чуть ли не весь город, причем повод празднества все сразу и прочно забыли. Ну и хорошо. Вечер был в полном разгаре. Люди ели, пили, танцевали, дрались, мужчины пытались ущипнуть юрких Ванессу и Аллегру за мягкое место, те ловко увертывались и отбривали наглецов острым словечком, от которого покатывались все сидящие рядом… В общем, в баре царил тот же вольный радостный дух, что и всегда, лишь с едва заметным дополнительным оттенком праздника. Леонардо сидел на любимом месте, бросал в рот маленькие кусочки лепешки и пропитывался знакомой с юности атмосферой, как тонкая бумага чересчур разбавленной краской. Впрочем, рисунку бы это повредило, а Леонардо было хорошо. В уши вливались хохот, топот, крики; нос наполняли запахи вина, мяса, пота, мочи и разгоряченных тел. По другую сторону стола сидели Нико и Зо, с аппетитом жевали колбаски. Зо с полным ртом оживленно рассказывал, как выдал голубиные кости за частички мощей Марии Магдалины, Нико слушал во все уши, и на его лице эмоции сменялись быстрее тени и света в ветреный день, так что можно было следить за повествованием не слушая. Леонардо и не слушал. Он откинулся спиной на стену, и вдруг нахлынуло странное ощущение, что все это уже было… Ах да, было. В тот дождливый вечер, когда Зо погадал ему на своих новеньких картах и впервые упомянул Джироламо Риарио… Надо же, не соврала карта. «Некая личность, которая будет иметь над тобой власть, лишая тебя свободы и полноценной жизни». Пророчество исполнилось в точности. – Эй, Зо, – перебил Леонардо. – У тебя еще есть те карты, предсказывающие судьбу? – Разумеется, а что? – Зо нахмурился лишь на мгновение, потом лицо его разгладилось – вспомнил, видно – но тут же густые брови подозрительно сошлись над переносьем. – Снова гадать удумал? Знаешь, Лео, можешь надо мной посмеяться, но после того раза что-то неохота. Как бы снова какая напасть не приключилась. – Ха-ха-ха, – раздельно проговорил Леонардо и, потянувшись через стол, шутливо хлопнул не успевшего отшатнуться друга по уху. – Давай, доставай. Зо тяжело вздохнул, но все же выудил из-за пазухи карты, перетасовал и предложил Леонардо выбирать. Рука задержалась в воздухе на секунду, после чего Леонардо решительно вытянул карту и бросил на засаленные доски. – Хммм, Справедливость, – протянул Зо. – Звучит неплохо. – Карта перевернута, – указал Зо. – Проблемы с законом, преследование, предвзятое мнение… – Ты уверен, что карта говорит не о тебе? – слегка натянуто хохотнул Леонардо. – Впрочем, как сладить с этой бедой, мы уже знаем, – он перевернул карту вверх ногами. – Так лучше? – Ненамного, – скептически хмыкнул Зо. – Проблем с законом не отменяет. Да и вообще, сильно это тебе помогло в прошлый раз? – Помогло, раз я снова здесь, – не согласился Леонардо. Некоторое время они молча разглядывали злополучную карту, затем Зо громко фыркнул, забрал ее и небрежно сунул колоду за пазуху. – Вздор и суета! – объявил он, после чего схватил кружку и полез на стол. Леонардо заботливо схватил его за ноги, потому что Зо слегка пошатывало. Медовуха сегодня особенно удалась. – Друзья! – громогласно объявил Зо. – Давайте выпьем за этого бестолкового засранца, который променял нашу чудесную порочную Флоренцию на Город на семи холмах, чтоб Сикст со всех их по очереди навернулся… – Эй! – возмутился Леонардо. Да, сказать правду невозможно, но неужели нельзя было придумать более… лестную формулировку? – Мы уже почти забыли, кто он такой и как его зовут, но он все же одумался и приполз обратно… – вещал Зо, похрюкивая от смеха. Слышали его не все, но кто слышал – одобрительно хохотал и грохотал кулаками по столу. Растеряв всю заботливость, Леонардо принялся тянуть друга за ногу. Тот, отбрыкиваясь и чудом сохраняя равновесие, махал руками, щедро разбрызгивая из кружки недопитое, и выкрикивал: – Но мы добрые, мы простим Лео, хоть он и порядочный му..! Тут уж Леонардо не утерпел и тоже полез на стол. Кружка полетела в рыдающую от смеха толпу. Зо извивался, отдирал от себя руки Леонардо, словно греческий Лаокоон змей, и все еще пытался что-то говорить, а Леонардо вцепился в него мертвой хваткой и прижался всем телом, чтобы не дать сбросить себя со стола. Внутри поднимались и лопались пузырьки беспечного хмельного веселья. – Андреа! – слегка задушенно выкрикнул Зо. – Ты примешь блудного сына обратно? Для него даже тельца резать не нужно, хватит и ботвы с огорода. – Я тебя сейчас язык откушу, – пригрозил Леонардо, поскольку все конечности были заняты. – Попробуй, – сияющие глаза оказались совсем близко. – Только смотри не уколись. Под дикое улюлюканье Леонардо зацепился взглядом за насмешливый мокрый рот и собрался было начать претворять угрозу в жизнь, но тут передние ряды зевак не просто расступились – шарахнулись в стороны, словно перепуганное стадо – и во внезапно наступившей тишине Леонардо запоздало услышал грохот сапог. Они стояли, обнявшись, на столе, как два болвана, а капитан Драгонетти смотрел на них снизу вверх с нечитаемой гримасой. – Капитан, – Леонардо аккуратно отцепился от застывшего Зо и, не глядя, схватил со стола кружку. Кажется, та принадлежала Нико и была пуста, но неважно. – Давно не виделись. Присоединитесь к празднованию? – Я бы с радостью да недосуг, – все с той же гримасой отозвался Драгонетти. – Нужно срочно кое-кого взять под стражу. Леонардо живо заподозрил неладное и нырнул лицом в пустую кружку, пряча глаза и лихорадочно размышляя. Он ведь вернулся всего пару дней назад и совершенно точно ничего предосудительного не делал. В мертвецкую не пробирался, стражников не задирал, отца не злил и к Лоренцо не приближался. Даже не воровал яблоки на рынке и на улицу после десяти вечера не выходил. Вел себя просто-таки образцово показательно. Может, дело в его долгом пребывании в Риме или том, что его видели с Риарио? Может, отношения с Папой испортились настолько, что его собираются обвинить в государственной измене? Процесс питья нельзя было изображать вечно, даже из пустой кружки. Леонардо пришлось снова посмотреть на капитана Ночной стражи, и внезапно он понял, что за выражение поселилось на испещренном шрамами лице. Злорадство. – Леонардо ди сер Пьеро да Винчи – негромко и четко проговорил Драгонетти, – обвиняется в нарушении закона Республики Флоренции равно как в вопиющем преступлении против законов Всевышнего и самой природы. А именно, в совершении отвратительного акта содомии. – Что за… – Леонардо бросил взгляд на уронившего челюсть Зо, который тоже так и не слез со стола. – Мы просто дурачились. Дрались в шутку! На момент в чертах Драгонетти проскользнуло недоумение, затем они снова сложились в надменно-злорадную маску. – Не юродствуй, да Винчи. Зороастр тут ни при чем, хотя и по нему давно петля плачет. Тебе знаком ученик ювелира по имени Якопо Сальтарелли? Якопо. Нико ведь пытался тогда предупредить. О нет. Лучше бы это была государственная измена. *** По обе стороны дороги тянулись холмы. Виноградники сменялись полями, а поля – рядами низкорослых олив, рощи давали место поросшим лесом склонам, а те постепенно разглаживались в зеленые долины. На горизонте синели горы. Поначалу Риарио гнал коня, желая как можно быстрее остаться в одиночестве и удостовериться, что никто не последует за ним, но спустя некоторое время Принц утомился, и дальше пришлось двигаться медленнее. Теперь жеребец шел неторопкой рысью, а Риарио разглядывал загородные пейзажи, позволяя мыслям беспрепятственно течь в голове. Ну и удивился, должно быть, да Винчи, внезапно заново обретя свободу, за которую уже почти перестал бороться. О причинах не оставляющей его весь день задумчивости Риарио соврал. Да, во сне в настоящий случай из далекого полузабытого детства пробрались сцены, которые не существовали в его жизни и существовать не могли, и потому сон получился престранным. И все же размышлял Риарио вовсе не об этом. Он вдруг испугался не успеть. Нередко оказываясь на волосок от смерти, Риарио довольно равнодушно относился к мысли, что однажды и, вероятно, скорее рано, чем поздно, этот волосок оборвется. Всю жизнь, сколько бы той не отвел Всевышний, он был (и будет) верен Богу, Папе и святой церкви, так что после смерти бояться ничего. Однако теперь, когда ключ к скрытым знаниям оказался буквально под носом, в каком-то дне пути, Риарио забеспокоился. Он едва не погиб, причем совершенно неожиданно и очень глупо, едва не упустил очередную возможность, предоставленную Создателем. Не знак ли это свыше? Не затем ли ему снова и снова приходится возвращаться в это богоненавистное место, кишащее чародейками, чернокнижниками и распутным людом обоих полов? В недалеком будущем намечалось предприятие невероятной серьезности, и, может статься, будет не до ключа. Глупый художник, оглушенный нежданной свободой, он как птица, которая случайно выпорхнула из клетки и не знает, что делать с простором под крыльями. Только недолго пташке летать. Да Винчи так или иначе будет принадлежать ему, просто вместе со своим непокорным грешным городом. Флоренция ляжет у его ног. И тогда… Тогда никто не помешает вычистить зло из душ и сердец. Если придется – огнем и кровью. Ибо невозможно уничтожить ересь без того, чтобы не избавиться от еретиков, а раз не удается обратить в истинную веру их самих, то надлежит обратить их плоть – в пепел. Но прежде чем все начнется, хотелось успеть хотя бы глазком заглянуть в неизведанное. Вот так и вышло, что Риарио строго приказал отряду возвращаться в Рим без него (и там хоть трава не расти!), сообщил, что вновь приступит к делам самое большее через неделю, и отправился в короткое одиночное путешествие. Святой Отец будет в ярости и наверняка прибьет его, но… Это будет потом. А пока Риарио гнал коня к Винчи. *** Человек есть маленькая копия вселенной, и тело его подобно телу Земли. Как у человека внутри есть кости для удержания плоти, так камни есть поддержка земли. Как у человека внутри есть легкие, кои растягиваются и сжимаются, так тело Земли имеет океан, который так же поднимается и опускается каждые несколько часов вместе с дыханием Вселенной. Как из вместилища крови отходят вены, охватывая все тело, так и океан наполняет тело Земли через бесконечное количество водяных вен. Тело, спасибо Зо, было посвежее многих, с которыми Леонардо приходилось иметь дело. Ужасно жаль, что невозможно сохранить зимний лед с Арно, с тем чтобы держать на нем материалы для анатомических трудов в теплое время года. Отработанными движениями Леонардо рассек кожу и мышцы, и грудная клетка ощерилась острыми пластинками ребер, будто оскаленная хищная пасть. Он давно не боялся мертвых, но отчего-то стало не по себе. Прогнав наваждение, Леонардо с усилием раздвинул ребра и запустил руку во вскрытую грудь, намереваясь достать сердце. Не нащупав искомого, вытянул ее обратно – пустую, но покрытую жирным черным пеплом. Пока он с недоумением разглядывал почерневшие пальцы, тело на столе зашевелилось. Cazzo! Качнувшись назад, Леонардо пятился, покуда не уперся спиной в стену. Мертвец сел, по-птичьи дернул головой, затем шатким рывком встал и уставился на Леонардо неприятно знакомым взглядом. У стола стоял Риарио. Он не походил на мертвого и был полностью одет, но залит кровью – не только рубаха, широко распахнутая на развороченной груди, выглядела потемневшей и липнущей к телу, но мелкими красными брызгами было испещрено лицо, волосы плотно прилегли к черепу, даже белки глаз были прорезаны яркими сосудами. Леонардо не видел, чтобы Риарио двигался, однако спустя вздох граф оказался в двух локтях от него и протянул руку. Густые капли часто срывались с его пальцев и… С ключа. Целого ключа, составленного из двух половин. – Я нашел его. Слова вылились из неестественно широко улыбающегося рта вместе с потоком темной крови. Леонардо невольно потянулся к ключу, а Риарио шагнул вперед и воткнул ключ ему в грудь. И провернул, с трудом, как в заржавевшем замке. И хоть длина ключа не могла быть велика, Леонардо ощутил себя мотыльком, пришпиленным иглой к листу. Снова. Только боли, странное дело, не было, лишь стесненность дыхания. – Откройся мне, художник, – вкрадчиво проговорил Риарио, подойдя вплотную и пытливо вглядываясь в глаза. – Расскажи мне всё. С каждым словом у него изо рта выплескивались тонкие почти черные струйки, стекали по губе и каплями застывали в бородке. От внезапно нахлынувшего отвращения Леонардо зажмурился, а потом вдруг в губы ткнулись чужие, твердые и настойчивые, в рот хлынула омерзительная холодная кровь, и одновременно по горлу навстречу поднялась собственная, так что он изо всех сил оттолкнул Риарио, захлебнулся и… …рывком перевернулся на бок, упираясь ладонями в холодный камень и выкашливая, по ощущениям, все внутренности. На пол брызгала кровавая слюна. Метнувшись рукой к лицу, Леонардо обнаружил, что довольно обильно кровоточит нос. Должно быть, от лежания на спине кровь потекла в другую сторону и задушила бы его, если бы не телесные инстинкты. Отфыркиваясь и вознося благодарности собственному телу, Леонардо сел прямее и огляделся. Каменные стены, покрытые мхом и царапинами, каменные же пол и потолок, в углу охапка соломы, а в двери – единственное крохотное оконце, забранное частыми прутьями. Повсюду плесень, а пол запачкан подозрительными пятнами и пометом. Если бы не всепоглощающая вонь собственной крови, здесь наверняка разило бы сырой затхлостью, телесными выделениями и мышами. – Где я? – громко спросил Леонардо, не ожидая, впрочем, ответа. – В полной заднице, – глумливо отозвались из-за двери. – А потому как до этого добра ты охоч, наслаждайся! В голове с треском лопнул пузырь, освобождая воспоминания. До Барджелло шли по темным малолюдным улицам. Сперва Леонардо шагал покорно, но когда в свете факелов надвинулась трехэтажная громада с башней, он запаниковал, вспомнил допросы и пытки, заорал, забился, кажется, попытался кого-то укусить… Его повалили и ударили… Или избили? Леонардо быстро ощупал себя. Болели только нос и затылок. Значит, ударили, зато прицельно. Наверняка обыскали: на нем остались прежние сорочка, штаны и сапоги, однако вся остальная одежда, сумка, пояс и прицепленные к нему полезные мелочи – все исчезло. Итак, он в тюрьме, причем в одиночной камере. Впрочем, последнее к лучшему. Никто не помешает размышлять, как отсюда выбраться. Задачка была не из легких. Обычные пути отхода, недоступные остальным, но открытые ему в силу природных способностей, не подходили: между прутьями дверного окошка протиснулась бы разве мышь. В остальном камера была просто каменным мешком. Разве подкупить охрану? Нечем. Друзей к нему не пустят, потому если те и решат помочь, действовать им придется по собственному почину. А может – отчего бы не помечтать – отец воспользуется своим положением при Лоренцо и шепнет словечко Великолепному? Ну да, ну да. Мечтать не вредно. Леонардо думал, пока не свалился и не уснул. Потом думал еще. И еще. Один раз принесли еду – кусок черствого хлеба и пустую похлебку с зеленью. Пародия уступки на его пищевые пристрастия: зелень оказалась самой вульгарной травой. Шутники. Что ж, иного здесь ожидать не приходилось. В любом случае Леонардо не жаловался. Мыши, которые докучали ему, пока слышались шаги охраны в коридоре, ночью (наверное, это была ночь, потому что охрана вместо патрулирования оглашала тюрьму раскатистым храпом), так вот, ночью эти самые мыши превратились в изысканный пир для птичьей ипостаси. Хотя есть приходилось в спешке и с оглядкой, Леонардо набил живот до отказа. Ну Якопо, ну удружил. На самом деле ничего удивительного в ситуации не было: тот, кто добровольно признавался (и доносил на партнеров, разумеется) освобождался от всякой ответственности за содеянное. Содеянное, porca miseria! Вот ведь ужаснее преступления не сыщешь. За «противоестественное сношение» можно было ожидать какой угодно кары – от позорного столба и продолжительного подвешивания в причиняющей боль позе до кастрации, виселицы и сожжения. На деле, правда, чаще всего отделывались штрафами, порою весьма внушительными, что было только на выгоду Лоренцо: наверняка штрафы эти составляли изрядную часть денежного притока в государственную казну. Леонардо раньше в подобных поступках не уличали, потому он вполне мог рассчитывать на снисхождение, однако на душе у него было вовсе не спокойно. Кто знает, какая вожжа попадет под хвост уважаемому магистрату, а ну решит устроить показательный процесс со всеми вытекающими. Ну Якопо, в следующий раз бычий… рог тебе, а не позирование. Якопо Сальтарелли жил в мастерской ювелира на Виа Ваккеречча. Он предпочитал носить черное, был очень молод и не очень красив, зато удобно сговорчив. Как ученику, денег ему ювелир не платил, однако новая одежда у него появлялась с завидной регулярностью. Очевидно, что позируя время от времени художникам, много не заработаешь, потому Леонардо с уверенностью полагал, что главный источник его доходов отнюдь не позирование. Несмотря на то, что любовные утехи дома, в лавке или мастерской грозили как минимум дружным соседским порицанием, уединиться было несложно, найди только укромное местечко, а таковых было полно: сады у городских стен, закоулки в районе борделей между Старым Рынком и Архиепископским дворцом, улицы вокруг публичных бань у Сан Микеле Бертелди. Были к услугам желающих и многочисленные таверны, хозяева коих сдавали комнаты на короткое время и с готовностью закрывали глаза на то, кто и с какой целью их снимает: «Мальваджа», «Бертучче», «Кьяссолино», а также знаменитые «Сант-Андреа» около скандально известной Виа деи Пелличаи и «Буко» около Понте-Веккьо. Аккурат напротив последней, кстати, и проживал Якопо. Словом, несмотря на формальный запрет, развлекаться и утолять любопытство представлялось вполне возможным. И надо же было поймать такое невезение! Как будто бы с тех пор, как в его жизнь смертельно опасной змеей скользнул граф Риарио, началась черная полоса. Только вот граф исчез так же неожиданно, как появился, а полоса осталась. Настойчивый стук в дверь вырвал Леонардо из полудремы, заполненной невеселыми мыслями. Вскочив, он увидел заглядывающего в окошко отца. Лицо Пьеро, и без того постоянно кислое, сейчас еще выражало раздражение и брезгливость. Слабенькая надежда на то, что по его просьбе в дело вмешался Лоренцо, всколыхнулась и угасла. – А говорят, совесть спать не дает, – отец поджал губы. – Впрочем, когда у тебя совесть была… – И тебе доброго утра, – Леонардо подошел к двери и сел, прислонившись к ней спиной, чтобы не созерцать хмурую мину, но при этом ничего не упустить. – Ты сделал все, чтобы утро перестало быть добрым. И не дерзи мне, Леонардо. Я буду выступать твоим защитником на судебном слушании, так что твоя дальнейшая судьба во многом зависит от меня. Леонардо промолчал. Необходимость всецело полагаться на отца ранила его гордость. Можно не сомневаться, что в случае успешного разрешения дела этот аргумент еще не раз всплывет в семейных ссорах. Но была и хорошая сторона: отец сделает всё возможное, чтобы добиться этого самого успешного разрешения. Вероятно, он хочет увидеть строптивого сына униженным, вероятно, раздавленным и смиренным. Но никак не мертвым или непоправимо искалеченным. Мысль вильнула в сторону. Леонардо уже убедился, что переход в другую личину способствует более быстрому заживлению даже потенциально смертоносных ранений. Интересно, поможет ли превращение в случае полного отделения какой-либо части от остального тела? Идея была весьма занятная, но Леонардо предпочел бы не проверять предположение на собственной шкуре. Не в данных обстоятельствах и не на той части тела, которой ему при плохом исходе грозило лишиться. А при самом худшем исходе из пепла, подобно греческой птице фениксу, уж точно не восстанешь, хоть будь ты три раза оборотнем. Он принудил себя сосредоточиться на словах отца. Тот расхаживал за дверью и размышлял вслух. – Отрицать вину смысла нет. Этот мальчишка… как его… – Якопо, – подсказал Леонардо. – Якопо, – отец выплюнул имя, как ругательство, и тон явно предназначался не только, и не столько «пострадавшей» стороне. – Он по собственной воле сознался, посему здесь уже все решено. Будь это донос, было бы куда проще. Однако можно попытаться переложить с твоих плеч хоть какую-то долю ответственности. Скажем, ты был пьян… Леонардо громко и насмешливо фыркнул. Невероятно оригинальная и уважительная причина, смягчит любое сердце. – Или накурился этой своей восточной отравы… Леонардо снова отозвался смешком, хотя уже не таким уверенным. До того, как очутиться в папском дворце, он в самом деле нередко прибегал к курительной смеси, когда мысли раздувались до исполинских размеров и мчались столь быстро, что грозили разорвать его несчастную голову на кусочки. Сладкий дым успокаивал и притормаживал их, ненадолго превращал из неистового ревущего водопада в полноводную, но спокойную реку. Сделавшись вынужденным гостем Риарио, Леонардо не имел возможности достать нужные ингредиенты и – странное дело – о трубке даже почти и не задумывался. – Или можно переложить вину, – не дождавшись комментариев, продолжал отец. – Скажем, твой наставник Верроккьо… Если заявить, что он растлил тебя в отрочестве, извратив твое представление о нравственности… Это уж слишком! Как у него язык повернулся? Пьеро и Андреа не раз сотрудничали еще прежде, чем Леонардо поступил в мастерскую: Пьеро заключил для него по меньшей мере четыре сделки и благодаря подобному знакомству сумел пристроить сына не абы куда, а в хорошо известную в городе мастерскую, хотя Леонардо на тот момент уже вышел из возраста, в котором обычно начинают ученичество. И пусть боттега была отнюдь не монастырем, однако за все добро – вот так? Леонардо проглотил громкие возмущения, будто застрявший в горле кусок яблока, и спокойно, без улыбки отозвался: – А почему бы в таком случае не пойти дальше? Заявим, что еще раньше это проделал ты. За мгновением молчания последовал резкий удар в дверь (ногой, что ли?), а за ним – сдавленное яростное ругательство, после чего послышались быстро удаляющиеся шаги. Ну вот и побеседовали. В пустоте камеры было совершенно нечем заняться – оставалось либо думать, либо спать. На ум не шло ничего хоть в какой-нибудь степени полезного, лишь снова и снова крутились обидные – и не соответствующие истине, стоит заметить – отцовские слова, поэтому Леонардо, померив шагами камеру из угла в угол, вернулся на солому и попытался снова уснуть. * Земля живая, а вода – кровь ее. Он вышел из пещеры, промоченный водой и кровью. Что же случилось в пещере? А вот что. Он маялся, сомневался, стоит ли заходить, топтался перед черной дырой долго, всё думал, вот сейчас nonna отправит служанку на поиски, а дома станет сердиться, спросит, почему он не был сегодня в школе, почему пропустил письмо и арифметику. Только служанка не появлялась, а любопытство пересилило – и он вошел. И вот досада – спустя всего десяток шагов в темноте, пропитанной сладким замиранием сердца и восторженным ужасом первопроходца, мрак отступил: дневной свет лился сквозь порядочную дыру вверху и освещал нагромождение камней. Приключение закончилось, не начавшись. С горьким разочарованием Леонардо окинул взглядом завал. Но что это? В самом верху чернел небольшой проем. Воспрянув духом, Леонардо отважно бросился на штурм насыпной каменной горы. Даже под его невеликим весом обломки скользили и осыпались, однако после многочисленных падений он сумел добраться до дыры. Повезло: та его вмещала, а вот взрослый мужчина или даже мальчуган покрупнее не пролез бы. Отчаянно работая локтями и коленями, он змейкой ввинтился в узкий проход и, не успев испугаться сдавливающих со всех сторон каменных выступов, оказался на другой стороне. Лишь с тем, чтобы, сделав единственное неосторожное движение, вместе с миниатюрным оползнем скатиться вниз. Несколько мгновений он лежал неподвижно, ошеломленный падением, потом пошевелил руками, ногами и головой, понял, что ничего не сломано, вскочил и с тревогой присмотрелся к насыпи. Если своей неловкостью он завалил ход… Но нет: дыра вверху темнела по-прежнему. Леонардо развернулся, и у него перехватило горло. Свет проникал сюда через разломы в потолке, и в одном из его рассеянных потоков из стены выступали останки огромной рыбины. Невероятно. Как этот великан попал сюда? Неужели его занес в горы великий потоп, описанный в Библии? Долгое время Леонардо рассматривал почти слившиеся с камнем гигантские кости, восторгаясь и воображая, как эта великолепная рыба рассекала океанские просторы, поднимала хвостом волны и топила корабли. Когда же он наконец стряхнул восхищенное оцепенение, то опустил взгляд и обнаружил кое-что, пожалуй, даже более интересное. Посреди пещеры разлилось небольшое озерцо, которое чуть вздымающаяся над поверхностью каменная гряда делила пополам. Вода была удивительно прозрачная: в некоторых местах солнечные лучи пронизывали ее до самого дна. Аккурат в центре озера в основании столба света что-то лежало. Бросив еще один зачарованный взгляд на чудо-рыбу, Леонардо без колебаний ступил на гряду и быстро добрался до середины. На дне озера тоже обнаружились кости, но не рыбы – большущего быка. Черепом Леонардо бы, наверное, накрыло наполовину, крутой рог – с его руку длиной. А на кончике рога… За кончик рога кольцом зацепился ключ, древний и загадочный даже на вид. И рыбий скелет, и бычий череп тут же вылетели из головы. Леонардо должен был достать ключ, а впоследствии – кто знает – найти дверь, которую тот открывает. Толща прозрачной воды сыграла с ним злую шутку. Череп, видный до малейшей трещинки, лежал куда глубже, чем казалось сверху. В пещере не обнаружилось ничего, чем можно было бы подцепить ключ. Леонардо даже, шепотом попросив прощения, попытался отодрать от стены длинную рыбью кость, но та, как и прочие, намертво вросла в камень. Плавать Леонардо не умел: мелкие и быстрые горные речушки были отнюдь не лучшим местом для овладения этим навыком. И все же он долго-долго пытался достать до ключа то рукой, то ногой, пока не устал так, что сорвался с гряды в воду и чуть было не утонул от неожиданности. Когда он выполз на камни, пришлось полежать, чтобы отдышаться и успокоиться. Ладно. Обидно, разумеется, но ключ никуда не денется. Он сейчас выберется наружу, отыщет ветку подлиннее и будет пробовать дальше. Хоть до самой ночи. Леонардо поднялся и хотел было вернуться к завалу, но тут уголком глаза заметил движение. Справа от кита, в противоположном от входа конце пещеры, в густой тени что-то явственно зашевелилось. Что-то… большое. – Кто здесь? – дрогнувшим голосом окликнул он. В ответ раздался стон. Человеческий стон. Леонардо бросился на голос, на другую сторону озера, пригляделся к показавшемуся странным силуэту и замер в ужасе. * Проснувшись, Леонардо обнаружил, что не один в камере. А он-то думал, что томится в одиночном заключении. Неужели, пока он спал, к нему успели подселить соседа, не разбудив? Приподнявшись на локте и приглядевшись повнимательнее, Леонардо заключил, что сосед какой-то чудной. Тот сидел в углу, закутанный в красную накидку с просторным капюшоном, и держал в руках толстую красную же свечу, чей трепещущий огонек разгонял полумрак теплым мерцанием. Увидев, что Леонардо смотрит на него, Красный Капюшон приветственно кивнул и неприятным скрипучим голосом предложил: – Хочешь, я предскажу, как ты умрешь? – У меня в последние годы нелады с предсказаниями, – уклончиво отозвался Леонардо, во все глаза разглядывая незнакомца. – Два уже вылезли боком, для третьего рановато. Красный Капюшон залился скрежещущим смехом. Леонардо наклонился вперед и рявкнул, перекрикивая хохот: – Vai a farti fottere, testa di cazzo!! Никто бы не позволил заключенному иметь при себе огонь. Более того, новый сосед не отбрасывал тени. Хохот оборвался коротким душераздирающим визгом и мгновенно сменился истошным плачем. – Вскоре ты будешь наказан и потеряешь голову, нет тебе надежды! – истерично выкрикнул Красный Капюшон и растаял в воздухе вместе со свечой. Еще несколько мгновений слышались скорбные рыдания, но быстро угасли и они. Леонардо выдохнул и опустился на солому. Следовало ожидать, что в этом мрачном месте, пропитанном страданием, заведется какая-нибудь пакость. В наступившей тишине к двери подбежал стражник. – Да Винчи, ты что там, свихнулся? – прошипел он. – Что за безумный вой? – Это не вой, – рассеянно оскорбился Леонардо. – Попеть уж нельзя. Когда получится встретиться с отцом, надо выпросить у него бумаги и передать зашифрованную весточку Зо. Тот наверняка знает, что это за напасть такая. – На суде споешь, – съязвили из-за двери и добавили с издевательским смешком: – А вообще тренируйся. Скоро таким певуном высоких нот заделаешься, что хоть сразу в папский хор. – Вы расходитесь в предсказаниях, – пробормотал Леонардо под нос и показал двери средний палец. * Первое заседание ожидаемо не принесло ни ясности, ни утешения. У Ночной стражи Леонардо был на скверном счету, а о его весьма пестрых увлечениях были осведомлены все. Для обвинения требовалось немного: два очевидца или один очевидец и двое, готовые подтвердить, что о преступных отношениях знают все, или четверо, готовые подтвердить то же самое. Несомненно нашлись бы и очевидцы и подтверждальщики, однако в его случае не требовалось и этого, ведь имело место признание одного из участников. Как и опасался Леонардо, уважаемый магистрат вознамерился вытянуть второе признание. Надо сказать, чиновники провели неплохую разведывательную работу. Ему напомнили все прегрешения, и правдивые, и те, которые можно было за таковые принять, как то: обыкновение рисовать прохожих на улицах, многократные нарушения комендантского часа, посещение злачных местечек, давнишнюю переписку с «возлюбленным другом» Фьораванте де Доменико, дружбу с Пауло, которого впоследствии изгнали из города за порочный даже для Флоренции образ жизни, персональные уроки игры на лире для юного Аталанте Мильоротти и уйму всего другого. Со многим Леонардо мог бы поспорить, но на провокации он не велся и упорно молчал, предоставив защиту сидящему рядом Пьеро. Допросили и Якопо. Будто положение без того не было достаточно неудобным, отец в этом смысле не помог: пытаясь то ли поймать Якопо на лжи, то ли зачем-то тянуть время, он задал уйму весьма неловких вопросов. В ответ на все эти ex parte post и ex parte ante Якопо поначалу мялся и отделывался иносказаниями, зато потом вошел во вкус и поведал такие красочные подробности, что даже у Леонардо, которого было не так-то просто смутить, заполыхали уши. Набившиеся в зал горожане – Леонардо мельком скользнул по ним взглядом, разыскав Зо, Нико, Ванессу и Андреа – то внимали, затаив дыхание, то подталкивали соседей локтями, таращили глаза и хихикали, будто не на суде присутствовали, а смотрели особенно фривольную театральную постановку. Создалось впечатление, что никто не рассматривает происходящее всерьез, что все восприняли судебный процесс как эдакое небольшое развлечение между карнавалом и рыцарским турниром. Однако Леонардо снедали дурные предчувствия. После опроса пострадавшей стороны ему дали слово. Отрицать все предъявленное было бесполезно, однако признавать себя виновным Леонардо тоже не собирался. Тем более, что – чем бы они ни занимались – не видел вины ни на себе, ни, если уж на то пошло, на Якопо. – Я посвятил свою жизнь изучению природы, – проговорил он, отстраненно потирая холодящие запястья кандалы, – свободной от предрассудков и извращения фактов. Предъявленные мне обвинения вытекают из невежества и нежелания понять, что все эти так называемые ненормальности и неправильности существуют лишь в глазах смотрящего. Что вы скажете о любовных утехах втроем? – он переждал взметнувшийся в зале шепот, взглянул на перекошенную физиономию магистрата и продолжил: – А между тем, посмотрите на цветы. В свои отношения два цветка вовлекают пчелу, птицу или даже летучую мышь. Однако вы не жжете их на костре и не облагаете штрафами, а напротив, приносите ульи в сады. Зрители одобрительно загудели. – А многоженство? На стаю кур у вас один петух, а на стадо коров – один бык. Вы отсекаете петуху и быку детородные органы за беспорядочные связи? Нет, вы холите и лелеете их, чтобы ни перо, ни шерстинка с них не упала. Снова согласный гул из зала. – Якопо не жертва, а я не преступник, так что мне стыдиться нечего, – завершил Леонардо. – И оправдываться незачем. Он опустился на скамью и, увлекшись дальнейшим мысленным перечислением «отклонений» в животном и растительном мире, вполуха слушал, как отец пытается не дать сделать из Якопо белого невинного агнца, обращая внимание на полное отсутствие скорби по поводу случившегося и намекая на его истинный род деятельности. В конце концов зрители начали ерзать и все громче общаться на посторонние темы, участники процесса – за исключением Леонардо – наспорились до хрипоты, и было решено продолжить заседание через несколько дней. – У тебя хорошо получается, – похвалил Леонардо, пока в шуме и суете до них никому не было дела. – Я делаю это не ради тебя, – огрызнулся Пьеро. – А для того, чтобы хоть как-то спасти свою репутацию, которую ты неустанно разбираешь по камушкам с той поры, как мы сюда переехали. Ты мне отвратителен, Леонардо. Отцовские слова, хоть были не в новинку, хлестнули, словно кнут по лицу. Леонардо, однако, не подал виду, а только вручил записку, которую успел написать во время суда, пользуясь кратким доступом к карандашу и бумаге, и вежливо попросил передать ее Зо. Отец ничего не пообещал, однако бумажку спрятал. Когда Леонардо вели обратно, он обратил внимание на происходящее в одной из камер в левом коридоре. Та была сравнительно просторная и довольно открытая: ее отделяла от коридора не стена с дверью, а лишь решетка. Внутри двое стражников избивали заключенного. Невольно приглядевшись, Леонардо замер ледяным столбом. Заключенным был Риарио. Волосы и борода отросли, лицо потемнело и осунулось, вместо черного дублета с серебряными нашивками граф носил зеленую рубаху, грязную и окровавленную, руки его сковывали тяжелые кандалы, однако это совершенно точно был он. Как? За что? Когда успел? Риарио говорил что-то разбитыми губами, сверкал запавшими черными глазами и даже не пытался сопротивляться. Стражники что-то отвечали, ржали, широко разевая рты, и пинали его, словно набитый козьей шерстью мяч для кальчо. Упав, Риарио поднимался и улыбался безумной улыбкой, только чтобы через мгновение получить еще один удар и рухнуть снова. Леонардо вышел из ступора, когда его грубо толкнули в спину и – иначе не скажешь – забросили в камеру. – Что он там делает? – он вскочил и бросился к двери. – Как он там оказался? За что? – Сумасшедший, – пробормотал стражник и оставил его в одиночестве. Некоторое время Леонардо прижимал лицо к решетке и изворачивался, силясь хотя бы краешком глаза разглядеть, что происходит сбоку. Однако угол был совершенно не тот. Тогда он навострил уши, но услышал только тяжелую тишину, лишь слегка разбавленную далекими шагами и стонами. А потом до него дошло: все это время было тихо. Риарио говорил, стражники отвечали и заливались хохотом, однако из камеры не доносилось ни голосов, ни звуков ударов. Отцепившись от частых прутьев, Леонардо отошел в угол и тяжело опустился на соломенную постель. Да что за чертовщина здесь творится? Может, он и вправду сходит с ума? * Риарио переночевал в холмах, порядочно продрогнув, несмотря на костер, а наутро въехал в Винчи. Здесь, вспомнив безумные россказни доктора Торрегроссы, он поддался любопытству и, прежде чем отправляться на поиски пещеры, решил выяснить, что знают местные жители о своем непутевом соотечественнике. Удача улыбнулась ему быстро: по тропе навстречу шел старик крестьянин, который, завидев незнакомца, освободил дорогу и поклонился, но посмотрел подозрительно. Риарио кутался в грубый серый плащ, закрывающий одежду и нашивки на ней, но по одному только коню любой бы понял, что видит человека не последней важности. – Здравствуй, отец, – поздоровался он. – Скажи, ты помнишь Леонардо, сына нотариуса сера Пьеро, что нынче живет во Флоренции? – Помню, как же не помнить, – старик прищурился. – А почто интересуетесь? Риарио изобрел историю, согласно которой выступал посредником еще более богатого и родовитого синьора, который вознамерился дать Леонардо большой заказ, но прежде, будучи человеком дотошным и подозрительным, захотел узнать о потенциальном исполнителе побольше. История не выдерживала никакой критики, однако несколько монет живо придали объяснению достоверности. Спрятав деньги дрожащими руками, старик охотно и многословно ответил на все расспросы Риарио. Картина складывалась следующая. Художник в самом деле появился на свет не в Винчи, а в деревушке Анкиано, всего в двух милях отсюда. Ни на каких языческих капищах Пьеро его, разумеется, не находил, а обрюхатил бедную девушку Катерину, причем менее чем через год после рождения их ребенка взял в жены куда более подходящую партию. Катерину, впрочем, не забыл, а помог ей выйти замуж за местного обжигальщика по имени Антонио и по прозванию «Задира». Леонардо недолго оставался с матерью: через два года после женитьбы Пьеро та вместе с увеличившейся за это время семьей перебралась куда-то в другое место, и больше о ней не слыхали ни в Винчи, ни в Анкиано. Пьеро большую часть времени работал во Флоренции, а Леонардо остался здесь на попечении деда и бабки. – Забавным он был мальчишкой, – вспоминал старик. – Но решительно бестолковым. Время школьное, а он то в холмах, то в горах, то в садах. Где угодно, только не в школе. Иногда один, иногда с Франческо. Дядька его, – пояснил он в ответ на вздернутую бровь. – Молодым совсем тогда был и таким же безголовым. Два сапога пара. Словом, бегал тут мальчонка, как волчонок беспризорный. Ох уж и лютовал сер Пьеро, когда из города приезжал: и колотил, и в чулане запирал, да все без толку. Так что, ежели он не изменился, то скажите этому вашему работодателю, что заказ свой будет ждать до греческих календ. Ну вот, и никакой чертовщины. Если не брать в расчет звериную и птичью личины, конечно. Интересно, сравнение с волчонком говорит о чем-то или обыкновенное совпадение? Знают ли бывшие соседи о другой жизни Леонардо да Винчи? Поблагодарив словоохотливого крестьянина, Риарио приступил к заданию, ради которого приехал. Историю про пещеру да Винчи рассказывал, как сказку, а место описывал неуверенно, словно видел его в полузабытом сне. Хорошенько спрятав Принца в зарослях, Риарио битых полдня блуждал между скал и ручьев, пока, наконец, почти случайно не вышел к пещере. Перед нею, изрядно поражённый, не знающий, что это такое, я остановился, склонился и прищурился, дабы разглядеть, не видно ли чего внутри… Пещера выглядела не такой таинственной, какой казалась из рассказа художника: узкий, но довольно высокий пролом в камне, в самом деле затопленный кромешной темнотой. И все же на какой-то миг Риарио почувствовал то же, что, должно быть, чувствовал движимый жгучим любопытством неугомонный мальчишка, который стоял на этом же месте лет пятнадцать тому назад. Потом он зажег лампу, и наваждение спало. Внутри было пусто и сыровато, пламя выхватывало выступы неровных стен и пола, а пространство между ними исчерчивали резкие тени. Спустя дюжину шагов забрезжил дневной свет, а проход оказался полностью завален. Merda! Стоило ожидать, что за прошедшие годы с подземным ходом что-нибудь случится. Риарио метко плюнул на ближайший камень и хотел было развернуться, но тут заметил черноту в самом углу завала. Ага! Рано сдаваться. Увы, спустя четверть часа оказалось, что радоваться тоже рано. Восхождение по непрочному, постоянно осыпающемуся склону далось ему не с первой попытки и вылилось в новое разочарование: оставшийся после обвала туннель, в котором даже виднелся тусклый свет, был так узок, что пролезть туда мог разве ребенок. Вместе с последней мыслью в мозгу вспыхнула идея: изловить в Винчи какого-нибудь мальчишку потщедушнее, пообещать монету за труды и привести сюда. Не теряя времени, Риарио повернул обратно. Удача снова улыбнулась ему, укрепив надежду, что он делает нужное дело. Ребенка он нашел, не дойдя даже до коня. У входа в нору неизвестного зверя копошилось, что-то помыкивая под нос, совсем малое дитя в красной накидке с капюшоном. – Эй, – негромко окликнул Риарио. Ребенок крупно вздрогнул, обернулся, и Риарио едва сумел не сделать шаг назад. Найденыш оказался на редкость уродлив: просторный капюшон открывал не то смуглое, не то загоревшее до темно-кирпичного цвета лицо, приплюснутое, обрамленное довольно длинными светлыми волосами. На лице выделялся длинный мясистый нос, а сразу под ним, почти вплотную, приткнулся широкий рот. Изо рта торчал изжеванный корень. Точно дурачок. Или дурочка. Еще и бродит в таком возрасте черти где. Хотя одето дитя (не понять даже, мальчик или девочка) было неплохо: оно свело чересчур длинные полы чистенькой яркой накидки и придерживало ниже пояса, но выше в открывшейся широкой щели виднелась щегольская зеленая курточка. Риарио разглядывал ребенка, прикидывая варианты. Тот был каким-то уж слишком крохотным: по росту не дашь больше четырех. Поймет ли он вообще, что от него хотят? С другой стороны, уродливая физиономия прибавляла ему лет. Вероятно, просто недоросток? Да что он теряет в любом случае? Ничтожную сумму денег? Риарио медленно вынул подготовленную еще около пещеру монету и покрутил ее перед собой. – Хочешь? Зеленые глазки расширились и вспыхнули. Корень вывалился из приоткрывшегося рта, и к Риарио потянулась тощая длинная рука. Чересчур длинная. Он снова усилием воли подавил порыв отшатнуться. Да что такое? Мало страховидных нищих на римских площадях? Мало безобразно изуродованных скелетов в тайниках Секретного архива? Всевышний не так уж редко карает грешников, даруя им детей, которые несколько отличаются от образа и подобия Его. Всего лишь еще одно жалкое свидетельство греховности своих родителей. – Я тебе ее отдам, если выполнишь для меня работу, – Риарио опустил руку с монетой. – Надо залезть в пещеру и принести мне то, что в ней лежит. Ребенок горячо закивал. Ага, выходит, все он отлично понимает! Или она? Любопытствовать Риарио не стал. Какая разница. Но про себя решил, что имеет дело с мальчишкой. Просто ради удобства. Они вместе вернулись к пещере. Походка у спутника тоже была странная, вперевалку, как у утки, однако за Риарио он поспевал без труда, тому даже не пришлось особенно сдерживать шаг. Правда, вместо того, чтобы идти рядом или след в след, мальчишка предпочел перебежки от камня к камню, от дерева к дереву, пригибаясь, будто с неба могли вот-вот посыпаться камни. Риарио не стал препятствовать: чем бы дитя ни тешилось, не отстает и ладно. У входа в пещеру Риарио показал свой ключ и объяснил, что внутри лежит такой же, после чего вознамерился снова разжечь огонь, но мальчишка неожиданно подскочил, выхватил незажженную лампу у него из рук и шмыгнул в пещеру. – Огонь есть у тебя? – окликнул вслед Риарио. Куда там. Ответило только эхо. Риарио уселся на сыроватую лесную подстилку, запрокинув голову. Солнечного света сюда из-за скал и древесных крон проникало не так-то много, однако лучи пронизывали листья и горстями метали вниз дрожащих солнечных зайчиков. Риарио, щурясь, разглядывал их из-под ресниц и наслаждался нечастой возможностью ничего не делать и ни о чем не думать. Хотя думать надо было. О предстоящей Пасхе. О Лоренцо. О том, как ловчее распорядиться возможностью, которая непременно выпадет, когда самопровозглашенный правитель Флоренции совершит пасхальную поездку в Рим, чтобы попытаться уладить пошатнувшиеся отношения с Папой. О том, как… Что-то увесистое довольно больно стукнуло его по вытянутым ногам. Риарио вскочил прямо из положения сидя и схватился за кинжал. Похоже, игра света и теней разморила его и навеяла дрему. Лампа валялась на траве. Мальчишка стоял перед ним, слегка настороженный и надутый. Красная накидка цвела расползающимися влажными пятнами. Его лицо было мокрым, волосы слиплись сосульками. Курточка под накидкой тоже потемнела. Одной рукой он по-прежнему придерживал полы, а второй протягивал Риарио ключ. Тот самый ключ. Очевидно, ключ лежал в каком-то озерце, и бедолаге пришлось сбрасывать накидку и лезть в воду. Риарио выхватил ключ из длинных костлявых пальцев и сунул в поясную сумку. Позже он займет место на шнурке, рядом с собратом. Мальчишка смотрел выжидательно. – Ты молодец, – искренне сказал ему Риарио, копаясь в кошеле. – Поэтому получишь не одну монету, а три. Мальчишка звучно гукнул и заскакал, как обезьянка. Капюшон при этом спал с головы, а полы подмокшей накидки разошлись. Монеты вывалились у Риарио из пальцев. Из-под мокрых волос, облепивших сплюснутую голову, торчали длинные заостренные уши, покрытые вставшей иголочками шерстью. Но это было не самое жуткое. Самыми жуткими были ноги, которые до того скрывала накидка в пол. Короткие синие штанишки выставляли их на полное обозрение – тонкие, красные, оканчивающиеся широкими перепончатыми лапами. Чисто гусиные, разве что побольше. Риарио застыл. Застыл… Застыло и безобразное существо перед ним. Произойди эта встреча чуть больше года назад, и Риарио немедля схватился бы за меч и крест, однако общение с да Винчи пошло ему на пользу. Или не на пользу, как поглядеть. Медленно, не делая резких движений, Риарио присел, подобрал монеты и одну за другой кинул к красным гусиным лапам. – Они твои, – сказал он, не поднимаясь. – Забирай. Забирай и катись в преисподнюю, откуда вылез. Повторять не пришлось. Чудовище подхватило деньги и в мгновение ока исчезло между камнями. Он будет молить Бога, чтобы тот простил его за сделку с неведомым страшилищем. Однако на исповеди об этом лучше умолчать. Когда они с да Винчи снова встретятся – а они непременно встретятся – надо будет спросить, кто был этот маленький уродец с гусиными лапами. Вот, должно быть, удивится художник, когда первым, что он услышит из уст нового правителя Флоренции, будет вопрос о его фантасмагорических знакомцах. Риарио улыбался, пока искал коня. Улыбался, пока бережно нанизывал ключ на шнурок. Пустившись в обратное путешествие в Рим, он все еще улыбался, и даже мысль о предстоящей необходимости объясняться со Святым Отцом и неминуемой расправе не могла испортить ему настроение. * Последующее судебное заседание снова ничего не прояснило. Новый поток тех же обвинений, новые витки тех же расспросов немного другими словами, снова короб пикантных деталей – как ведро грязи – которым вовсе не место за пределами ложа для любовных утех. Леонардо сердито черкал карандашом по обрывку бумаги, зарисовывая членов судейства и надавливая на стержень слишком сильно. Когда ему дали слово, он сделал вид, что не услышал щедрого предложения. Заседание опять завершилось ничем. Одно хорошо: отец украдкой сунул весточку от Зо. В ней – тоже шифром – значилось: «Это Красный Гоблин. Проси помощи и делай, что скажет». Вот незадача. И как теперь изловить этого гоблина (не говоря уж о том, чтобы уговорить помочь), если тот скрылся, обидевшись на поток брани? Не в голос же звать: на все здание не закричишь, а стражники и без того, кажется, считают, будто заключение постепенно сводит его с ума. Оно, к слову, и сводило, но не в том смысле, в каком думала стража. Прошло еще несколько дней. Его никуда не выводили, никого не пускали и к нему. Леонардо жестоко страдал от невозможности занять чем-нибудь мысли и руки. Из всех развлечений оставалось лишь прислушиваться к разговорам других заключенных. Иногда вместо ленивых бесед, нудных жалоб и пустячных свар по коридорам разносились ругань, вопли и стоны. Леонардо, забившись в угол, тихо радовался, что судейство не сочло нужным допрашивать его под пыткой. Он пытался уговорить охранника принести хотя бы палочку угля, однако за свои труды едва увернулся от тычка концом незажженного факела сквозь прутья. – Дерьмом своим рисуй! – гоготнул тот и ушел. Были бы деньги… Может, получится одолжить у отца при следующей встрече? Пока оставалось процарапывать ногтем лишайник на камне да в воображении превращать стены и пол в холсты. Увы, чертежи и рисунки стирались с них, стоило отвести взгляд. К мукам разума присоединились физические неудобства. Зудела кожа под отрастающей бородой, по ночам донимали холод, насекомые и вызванная долгим бездействием бессонница, мучил голод, от которого не на что было отвлечься. После пары-тройки сытных ужинов мыши начали обходить его камеру стороной и не велись даже на оторванные от сердца хлебные крошки, а скудного тюремного рациона хватало на один укус. Леонардо мог перебиваться совсем малым количеством пищи не день и не два, с головой уйдя в работу, однако тут, в условиях вынужденной праздности, львиная доля мыслей вертелась вокруг съестного. И вот однажды вечером (тюремщики упомянули время суток в разговоре) в камерах послышались ахи и смешки, быстро сменившиеся ужасающей какофонией, в которой смешивались хохот, выкрикиваемые в голос молитвы, возгласы всякого рода – изумленные, насмешливые, гневные, – а чуть позже и раздраженный ор стражи, пытающейся призвать всех к порядку. Леонардо прилип к окошку. И так невеликий обзор почти полностью загородила дюжая туша тюремщика, но тут за ней мелькнуло что-то красное… – Иди сюда! – крикнул Леонардо. – Надо поговорить! Пожалуйста! Стражник было обернулся со зверской физиономией, но по направлению взгляда понял, что заговорили не с ним. Повертев головой, он рявкнул через плечо. – Скройся, чокнутый! И без тебя тут все как взбесились! Фигура в красном дрогнула, будто сомневаясь, в какую сторону направляться. – Зайди! Прошу! – Щщщас я тебе зайду! – обозлился стражник. Увы, он в самом деле не поленился отпереть дверь и отвесить отскочившему и скорчившемуся у стены Леонардо несколько тяжелых пинков. Однако повезло: охранника окликнули из коридора, так что Леонардо, можно сказать, отделался испугом. Зато когда в замке со скрежетом повернулся ключ и он осмелился поднять голову, у стены обнаружилась давешняя фигура в красной накидке с капюшоном. В одной руке Красный Гоблин держал свечу, в другой – Леонардо не поверил своим глазам – кусок пирога. Спустя мгновение до ноздрей дотянулся запах, и живот скрутило голодной резью. – Остатки ужина стражников, – любезно пояснил гоблин. – Невидимый простому глазу, я летал с этим пирогом по камерам, под самым потолком. Те, кто не мочил штаны от страха, весьма забавно за ним прыгали. Причина столь пестрого разнообразия звуков стала ясна. Некоторые явно пришли в ужас, другие же, поотчаяннее и поголоднее, наверняка пытались добраться до пирога. Даже если тот летал под потолком. Леонардо бы присоединился к последним, однако сейчас следовало думать не о пропитании. Он с трудом отвел глаза от бледного ломтя. – Я прошу прощения, что обругал тебя тогда. Мне нужна помощь. – Не плачь, но смейся и надейся, что я тебе помогу, – немедленно откликнулся гоблин, будто выполняя ритуал, затем добавил другим тоном. – Не думай, однако, что моя помощь бесплатна. – У меня нет денег, – развел руками Леонардо. – Я не нуждаюсь в деньгах, у меня их довольно. Вслед за чем он будто бы задумался (хотя много ли скажешь, когда не видно ни лица, ни особенностей позы, и есть ли там вообще то лицо?), а Леонардо насторожился. Он грешным делом вспомнил, какую плату предпочитают феи, и принялся машинально прикидывать, готов ли лечь с кем-то, кто отнюдь не напоминает миловидную молодую особу. – Мне нужен твой разум, – сказал гоблин. Теперь Леонардо насторожился еще больше. Зо, обучая его премудростям общения с popolo fatato, не уставал повторять одно: будь крайне внимателен к формулировкам. А не то оставят без гроша, штанов и головы. Во всех трех случаях в самом что ни на есть буквальном смысле. А ну как согласись он – и гоблин в самом деле заберет весь разум без остатка и назад не вернет. – Уточни, – скупо попросил Леонардо. – Ходит молва, что ты на выдумки горазд. – Она правдива. – Я спасу тебя от костра, – красный капюшон качнулся, – да, Леонардо да Винчи, через два заседания на третье тебя приговорят к сожжению. Так вот, я тебя спасу, если ты придумаешь то, чем можно испугать или насмешить многих. Леонардо с трудом выбросил из головы панические мысли, вспыхнувшие (скверный выбор слова) в ответ на новость о ждущей его участи. – Так ведь ты и так, – он слабо указал в сторону невидимых за стеной камер, – смешить и пугать умелец. – Я не могу покинуть тюремные стены, – объяснил гоблин. – Но хочу, чтобы над моими шутками хохотали все горожане. Или же дрожали от страха в своих постелях, стоит мне того пожелать. Предложение Леонардо не приглянулось, с какой стороны ни посмотри. Он (пока) понятия не имел, какой хитроумный механизм способен обеспечить нужный эффект. Он не хотел, чтобы город дрожал от страха по ночам. Однако умирать он не хотел еще больше. – Хорошо, – согласился Леонардо. – Договорились. – Как будешь готов, просто позови, – сказал гоблин. – Если мне понравится твоя выдумка, тебя отпустят после одного из оставшихся трех заседаний. Если же нет… – он мрачно хохотнул и исчез. А пирог остался. Несколько мгновений Леонардо просто смотрел, не веря своему счастью, потом метнулся к пирогу, сцапал тяжелый влажный ломоть и завалился на солому, забрасывая в рот и как можно медленнее рассасывая восхитительные сдобные крошки. * Риарио едва успел скинуть плащ, когда за ним пришли. Должно быть, Сикст велел следить за подъездной дорогой. Шагая вслед за слугой, Риарио быстро догадался, куда они направляются – в купальню. Место встречи не сулило ничего хорошего: Святой Отец обычно терпеть не мог, когда его беспокоили во время плавания в нагретой воде, а значит, прибытия племянника ждал с большим нетерпением. Несомненно в самом наихудшем смысле. Влажный душный воздух застревал в ноздрях. Приходилось прикладывать известные усилия, чтобы спина оставалась прямой, а шаг – ровным. Несмотря на то, что Сикст был предупрежден о визите, Риарио застал его в середине просторного исходящего паром бассейна. Он развернулся на звук шагов, будто только что заметил гостя, и не спеша направился к ступеням. Склонив голову, будто бы в смиренном приветствии, Риарио смотрел исключительно на шлепающие по плитам мокрые босые ступни, а когда те приблизились, быстро перевел взгляд в сторону и вверх, чтобы не видеть лишнего. Лишь после этих маневров он сумел заглянуть в прищуренные невыразительные глаза. – Где ты был, Джироламо? Тон понтифика не вязался с равнодушным выражением лица. – Ездил по личным делам, – коротко отозвался Риарио. В животе затягивался узел. Челюсти стиснулись так, что казалось, будто вот-вот начнут крошиться зубы. Все мышцы напряглись до боли. Прижатые к бокам руки почти дрожали от порыва дернуться кверху, защищая голову. Риарио дышал медленно и поверхностно, усилием воли призывая тело не шевелиться. – По каким-таким делам? – откровенно грозно осведомился Сикст. – По личным, – повторил Риарио. В лицо, расплываясь перед глазами, метнулся кулак. * Последующие дни (недели?) прошли будто во сне. Что-то говорил обвинитель, что-то возражал Пьеро, что-то добавлял Якопо. Леонардо не слушал. На первом из обещанных трех заседаний он вынырнул из раздумий лишь за тем, чтобы попросить у отца денег, а затем вооружился карандашом и атаковал бумагу, лихорадочно воспроизводя образы, которые до того приходилось рисовать мыслями в воображении и пальцами в воздухе. Он вычерчивал круги и эллипсы, крутил и сминал трубочки, раздраженно ворча, отбрасывал очередной жирно исчерканный или скомканный лист и тянулся за следующим. Ему что-то говорили, но голоса были подобны шуму ветра. Вернувшись в камеру, он умаслил охранника приобрести на все деньги побольше дешевой бумаги и несколько палочек угля, а получив желаемое, продолжил начатое в зале суда. Голод позабылся, грязь и насекомые больше не доставляли беспокойства. Вокруг него все чаще из разных уст звучало «безумец» и «помешанный», однако Леонардо не пытался никого разуверять. – Одиночное заточение лишает тебя рассудка, Леонардо! Когда из рук резко вырвали бумагу и уголь, он с протестующим мычанием потянулся за ними, но тут же шатнулся назад, стукнувшись затылком о стену. Щека вспыхнула горячей болью. Картинка вокруг стала четче, будто выплыла из тумана: чуть поодаль стоял охранник с писчими принадлежностями в кулаке, а напротив возвышался, морщась и потирая ладонь, отец. – Признай вину, – потребовал тот, увидев, что Леонардо смотрит. – Своим глупым упрямством ты лишь выводишь из себя магистрата, подталкивая его к вынесению более сурового приговора. – Я ни в чем не виновен, – невнимательно бросил Леонардо, шевеля пальцами, которые, столь внезапно лишившись инструмента, намеревались продолжать без него. – Если не позволишь мне помочь тебе, ты умрешь! Проскользнула ли в тоне почти неуловимая умоляющая нотка или показалось? Леонардо цепко вгляделся в лицо Пьеро, но прочел на нем лишь застарелое усталое раздражение. – Что ж, – выдохнул он, пытаясь побыстрее завершить визит, – в таком случае я перестану тебя позорить, только и всего. Отец на мгновение замер, потом с досадой всплеснул руками. – Ты так же несносен, как твоя мать! Леонардо встрепенулся. Обладая исключительной памятью, мать он, однако же, помнил в форме неясного силуэта и мягкого голоса, что пел тягучие песни и рассказывал дивные сказки. – Ты поэтому предпочел бы не иметь со мной ничего общего? – жадно поинтересовался он. – Потому что я напоминаю тебе о ней? О том, что она ушла от тебя? Отец закатил глаза. – Твоя мать была нищей сироткой, – выплюнул он. – Такие, как она, от таких, как я, не уходят. – Значит, это ты ее бросил, – полуутвердительно откликнулся Леонардо. – Ну так оставь и меня. Я ужасно занят. Отец в сердцах сплюнул в сторону и стремительно покинул камеру. За ним, швырнув бумагу и уголь к ногам Леонардо, удалился и стражник. Собрав разлетевшиеся листы, Леонардо снова углубился в чертежи и подсчеты. Когда он наконец полностью вынырнул в действительность, голова ныла, ломило пальцы и запястья, уголь въелся в кожу, а весь пол был усыпан бумагой, будто желтоватым подтаявшим снегом. Зато на нескольких листах был ясно и четко изображен свежеизобретенный прибор и изложены принципы его действия. Поморщившись от тупой голодной боли в животе, Леонардо сгрыз кусок высохшего хлеба, выглянул в окошко и, убедившись, что охраны поблизости нет, тихо позвал: – Приди, Красный Гоблин, я сделал то, о чем мы договаривались. Гоблин появился незамедлительно и с интересом (наверное) склонился над чистовым чертежом. – Я назвал это lanterna magica, – оживленно зашептал Леонардо. – Смотри, понадобится достаточного размера корпус, яркий источник света, перископ, камера-обскура и система линз и зеркал. Поместив в корпус предмет либо нанесенную на стекло картинку, ты сможешь переносить многократно увеличенные изображения на стены или даже на облака. Весь город увидит то, что ты захочешь показать. – Да Винчи! – донесся окрик из коридора. – С кем ты там шепчешься? – Со вшами! – громко ответил Леонардо и снова понизил голос: – Пока это только проект, но если ты посодействуешь моему освобождению, я смогу раздобыть материалы и выстрою для тебя рабочую машину. И изображения изготовлю, какие захочешь. И… и… кстати, спасибо за пирог. После этого довольно неуместного замечания он умолк, не зная, что еще сказать. Несколько мгновений царила напряженная тишина, вслед за чем Красный Гоблин молниеносным движением сунул листки в широкий рукав и растворился в воздухе вместе с ними, оставив Леонардо в тревожном неведении. * На третьем и последнем отведенном ему Красным Гоблином заседании Леонардо, увы, осознавал реальность до боли четко. Так же отчетливо он ощущал и свое бедственное состояние: отросшую нечесаную бороду, вонь давно немытого тела, зудящие укусы насекомых, тяжесть кандалов на истончившихся запястьях, тусклый голод, тупую усталость и отчаянное нежелание умирать. Лишь иногда машинально выводя каракули на ближайшем клочке бумаги, Леонардо прислушивался к набившим оскомину речам обвинителя. – Рад, что ты снова обращаешь внимание на происходящее, – шепнул отец с выражением лица, которое явно показывало, что он совсем не рад. – Как бы не слишком поздно. Слишком поздно. Он опоздал уже тогда, когда не обратил внимания на предостережение Нико. Или еще раньше, когда поддался извечному жгучему любопытству пополам с сиюминутным зовом горячей плоти и позволил себе связаться с бойким мальчишкой, не слишком переборчивым в способах заработка. Леонардо молча пообещал, что если выберется из этой заварушки, то станет держать телесные порывы в узде и отныне будет очень, очень осторожен. Тем временем на сцене появилось новое лицо, и публика – сильно поредевшая и откровенно скучающая – разом прекратила вздыхать и шептаться. То был монах в белой тунике, подпоясанной кожаным поясом с четками, и в наброшенном сверху черном плаще с капюшоном. «Черный и белый, – всплыло в голове из ниоткуда. – Псы Божьи». – Фра Филиппо, – представил его магистрат, – уважаемый проповедник и философ из Сицилии. Он лишь недавно вернулся из Кастилии, где заслужил немалое почтение самих католических величеств, и, услышав об этом вопиющем деле, изъявил желание присутствовать сегодня, дабы выступить голосом морали и напомнить всем нам о наших священных обязанностях перед Богом. «Честный поединок. Но… честь нынче мало стоит, верно?» Леонардо тем временем пытался отследить источник непрошеных мыслей, звучащих в голове явственно, будто чужой голос. Смутное воспоминание жужжало подобно растревоженному улью, отчего хотелось тянуть себя за волосы и стучать по вискам. Ощущение сводило с ума, но к счастью Леонардо удалось поймать мысль за мелькнувший хвост. Ну да, Санта-Мария-Новелла. Первая встреча с Риарио. Когда буйство в мыслях утихло, оказалось, что в зале суда воцарилась тишина, а обличительная речь в полном разгаре. – …правители этого города поощряют содомию, взимая с виновных штрафы вместо того, чтобы наложить на них примерное наказание. Облагая налогом преступление, они превращают его в товар. Медичи, эти дельцы и ростовщики, наживают состояние ценой вечного позора Флоренции. Меж тем, из-за тех, кто предается пороку содомии, множество детей так и не появляются на свет. На совести содомитов этого города души нерожденных младенцев, кои алчут справедливости и взывают: «Месть! На костер!» – Я тоже читал о проповедях Бернардино из Сиены, – громко перебил Леонардо, не обращая внимание на тычки в бок. – Предлагаю провести рекомендованный им следственный эксперимент. Пусть Якопо принесет полученные от меня деньги, мы сложим их в мешочек, потрясем и проверим, звенят ли они «На костер!» или нет. Зрители захихикали, а фра Филиппо яростно воззрился на него, кажется, больше обозленный тем, что прервали его вдохновенную проповедь, нежели тем, каким именно замечанием. – Еще одно свидетельство полного неуважения подсудимого к суду, Богу и христианской вере в целом, – прогремел обвинитель и злорадно добавил: – К слову, в деле появились новые улики. Капитан Драгонетти, прошу! Капитан Ночной стражи вышел и брезгливо бросил на стол несколько маленьких книжек, в которых Леонардо с ужасом узнал свои записные книжки, которые хранил в укромном месте. Эти мерзавцы обыскали мастерскую! Отец рядом прикрыл глаза и тихо застонал. – Имеются все основания обвинить Леонардо да Винчи не только в содомии, но и в прочих ужасных деяниях, таких как поклонение языческим богам и колдовство! – торжествующе провозгласил обвинитель, вслед за чем продемонстрировал одну из книжек магистрату. Леонардо знал, что тот увидит на страницах. Весьма откровенные анатомические зарисовки, изображения языческих статуэток, показавшихся ему в свое время очень живописными, а также наброски невероятных химер, продукты фантазии и слияния частей настоящих зверей и гадов. Ему конец. Обвинитель самым нелестным образом прокомментировал содержимое некоторых страниц, из чего у любого сложилось бы полное впечатление, что их создатель – неисправимый еретик и злой колдун. Отец пытался говорить об оригинальном выражении божественного и художественных экспериментах с формой, но все его усилия были тщетны. Магистрат поднялся, призывая всех замолчать. Впрочем, после аханья и вздохов и без того воцарилась подавленная тишина. – Содомия. Колдовство. Поклонение идолам, – слова падали с его губ, словно камни, и отдавались в теле Леонардо, будто этими камнями забрасывали его. – Что может быть ужаснее этих преступлений? Посему наш приговор следующий: обвиняемый должен быть сожжен на костре, дабы его вечная душа отделилась от отравленного грехами тела. Леонардо ощутил себя так, будто душа – если поверить в ее существование – уже отделилась от тела. В ушах поднялся глухой шум, и зал суда виделся будто со стороны. А потом вдруг шум разлетелся на осколки, разбитый звоном колокола. То был Монтанина, колокол башни Волоньяна, который звонил редко и лишь по исключительным случаям. Пока все вертели головами и спрашивали друг друга, что могло стрястись, в зал вбежал человек и принялся что-то шептать на ухо магистрату, то и дело косясь на Леонардо. Через несколько минут колокол все еще звонил. Магистрат знаком отослал говорившего и возвысил голос, перекрикивая колокольный звон: – Таков предварительный приговор! Окончательный приговор будет вынесен позже нынешним днем, а пока заседание объявляю закрытым! Колокол умолк лишь тогда, когда недоумевающего, но преисполненного надежды Леонардо вернули в камеру. Там его поджидал Красный Гоблин. – Скоротаем время? – предложил он, протянув Леонардо пучок соломинок. – Сперва я рисую на стене черту, а ты отламываешь соломинку той длины, которой равна по-твоему эта линия, затем меняемся. Дружелюбие гоблина только укрепило надежду, однако подозрительность никуда не исчезла. – На что играем? – осторожно осведомился Леонардо, нашаривая на полу кусочек угля. Гоблин пожал плечами и извлек из складок красной накидки горсть сушеных виноградных ягод. – На изюм. * Незадолго до заката все снова собрались в зале суда. На этот раз народу набилось до отказа. При появлении Леонардо по толпе прокатился шепоток, который он охарактеризовал бы как… восхищенный? Слегка освеженный изюмом, Леонардо сел рядом с отцом, который выглядел чуть менее кислым, нежели обычно. Зато магистрат и обвинитель были мрачнее тучи. – Подсудимому было предъявлено обвинение в греховном поведении, колдовстве и ереси. После повторного рассмотрения дела суд установил, что за отсутствием исчерпывающих доказательств это обвинение не является возможным подтвердить, – отчеканил магистрат с таким видом, будто у него случился сильный запор. – Посему я снимаю все обвинения с Леонардо да Винчи. Он будет освобожден прямо из зала суда. В зале немедленно началась радостная суматоха. Едва с рук сняли кандалы, друзья и знакомые подхватили Леонардо, словно штормовая волна, и чуть ли не буквально вынесли из здания. Каждый норовил похлопать его по плечу или потрепать по голове, ничуть не смущаясь ужасного состояния, в котором пребывали его одежда и волосы. Минуло немало времени, прежде чем Зо, Нико и Ванессе удалось на правах ближайших друзей вырвать его из рук восхищенной толпы и увлечь в родную мастерскую. Нико накупил снеди, Зо нагрел воды, и Леонардо, не зная, за что взяться первым делом, залез в деревянную кадку со здоровенным куском сыра между ломтями хлеба в одной руке и кружкой во второй. Ванесса, разоблачившись до длинной рубахи (та скрывала немного, и Нико не знал, куда деть глаза), взялась помочь ему привести в порядок волосы и бороду, поскольку обе руки у него были заняты. Вот так, пытаясь одновременно мыться, жевать и не слишком вертеть головой, Леонардо полюбопытствовал, что произошло, пока они с гоблином убивали время за игрой в соломинки. – Монтанина зазвонил сам собой! – восторженно сообщила Ванесса. – И Корова замычала! – В часовнях на этой улице святые заплакали кровью, – добавил Нико. – А в часовне Марии Магдалины на стене проступило ваше имя и слово «INNOCENTE» вооот такенными буквами. – Ничего себе гоблин расстарался, – ошеломленно пробормотал Леонардо. – Видать, сильно ему моё устройство приглянулось. – Так что ты теперь знаменитость, – хохотнул Зо. – Глядишь, еще канонизируют ненароком. – Да ну тебя! – Леонардо, двинув локтем, обрызгал его водой. – Да-да! Станешь святым еще при жизни и не сможешь уже бегать по злачным местечкам и прыгать на любого, кто чуть покрасивее смертного греха. Истинно говорю тебе, Лео, вкус у тебя ужасный, а еще художник. – Ужасное есть отвлечение для одаренного ума, отдых от постоянной погони за прекрасным, – с улыбкой парировал Леонардо. – Вот оно и видно, что ты только и делаешь, что отдыхаешь да отвлекаешься… – А что такого, дружище? – он подмигнул. – Ревнуешь? Не успел Зо набрать в грудь воздуху для достойного ответа, как вмешался Нико: – Скажите, маэстро, о каком устройстве вы говорили? – О… – Леонардо осекся и слегка сконфуженно хохотнул. – В общем, если в небе над городом начнут появляться странные пугающие образы, вы не волнуйтесь, это не конец света, а всего лишь мое изобретение. * И снова в «Брехливом Псе» кипело веселье. – За Флоренцию! – Зо отсалютовал переполненной кружкой. – Выпьем за город, в котором ты можешь трахать кого угодно и куда угодно, и тебя за это, может, еще и святым объявят! – Зо!!! – хором прошипели Леонардо, Нико, Ванесса и Андреа. – А то следующим будем тебя от костра спасать, – укорил Леонардо. Зо принялся, что-то возражать, однако он уже не слышал: на лестнице, спустившись на пару ступеней, стоял Якопо и манил его наверх. Опрокинув содержимое кружки в горло, Леонардо поспешил на второй этаж. Разговор вышел коротким и довольно горьким, и Леонардо предпочел бы его поскорее забыть. Когда он вернулся, задумчиво потирая губы, Зо встретил его укоряющим взглядом. – Вы там что, целовались? – На прощание, – не стал таить правду Леонардо. – Я бы этого гаденыша на прощание розгой отходил, а не целовал, – презрительно фыркнул Зо. – Из-за него ты едва не погиб. – Брось, дружище, он просто перепугался. По-хорошему я рисковал десятью флоринами самое большее, – Леонардо знаком попросил Ванессу наполнить кружку. – Кто ж знал, что магистрату вздумается провернуть все как следует. – С твоим-то везением можно было и догадаться. – Да уж, – проворчал Леонардо, глядя, как колышется поверхность напитка. – С той поры, как я встретился с Риарио, все пошло наперекосяк… В тюрьме узникам давали по названию разбавленное вино, а по истине – затхлую воду, лишь слегка подкисленную дрянной граппой. Должно быть поэтому (или потому, что Леонардо на радостях хватанул лишнего) довольно скоро крепкая медовуха ударила в голову. Леонардо думал о Риарио, о крыльях, о тюрьме, о свободе и снова о Риарио. Все смешалось в мыслях и на изнанке потяжелевших век: лихие пляски и одиночная камера, веселые раскрасневшиеся лица и постная мина фра Филиппо под краем черного капюшона, насмешливые глаза Зо и бездонный зрачок, мелко-мелко дрожащий под острием иглы. Я хочу знать, да Винчи. И не тебе мне говорить, что это недостаточное основание. Последнее, что ему запомнилось из этого вечера: вот он лежит на лавке головой на коленях у Ванессы, а ногами на коленях Зо, и жалобно интересуется: – Ну скажите мне, друзья, как так вышло, что единственный человек, который меня по-настоящему понимает, это римский граф, чья работа убивать мне подобных? И вслед за недоверчиво-возмущенным взглядом Зо – темнота. *** Не сразу, но жизнь вошла в привычную колею. Некоторое время на Леонардо в самом деле смотрели, как на божье чудо, но он сделал всё, чтобы развеять такое о себе представление. Усердно увивался за дамами, например, заодно показывая, что теперь смотрит исключительно в правильном направлении. Конечно, церковь и такое поведение сильно не одобряла, зато Ночная стража прекратила с намеком появляться будто из чистого воздуха, стоило ему голову повернуть в сторону миловидного юноши. Лукреция Донати теперь относилась к нему более, чем благосклонно, и Леонардо рассчитывал, что к Пасхе или вскоре после нее первая городская красавица милостиво примет его ухаживания. Когда же сердце – и более прозаичные части тела – желали чего-то отличного от нежных изгибов и мягких округлостей, Зо по настроению был не против предложить дружескую руку помощи. Затем Леонардо выстроил обещанный Красному Гоблину волшебный фонарь и весьма успешно испытал его в небе над городом, после чего во всеуслышание объявил о своей причастности к появлению зловещего корабля, плывущего по облакам, словно по волнам. Цели у него были две: во-первых, не допустить паники, во-вторых, убедиться, что если в дальнейшем гоблин станет использовать устройство, люди будут смеяться и удивленно ахать, но не умирать от ужаса, не ведая, что жуткое виденье – лишь увеличенная картинка на стекле. Он разгуливал по рынку, перебрасывался веселыми оскорблениями с торговцами, скупал и выпускал птиц, рисовал попрошаек в переулках, задерживался на улице допоздна, к удовольствию отца впал в немилость у Лоренцо (не согласившись продать волшебный фонарь), взял несколько заказов и закончил только один, да и тот не в срок… Словом, постепенно история со звонящими колоколами и плачущими святыми позабылась, и Леонардо снова стал для всех кем-то средним между великовозрастным дитятей, завзятым волокитой и городским сумасшедшим. Он исследовал тоненькие перепонки крыла летучей мыши, когда в мастерскую ворвался Зо. – Привет! Я выпью? – друг прошагал к столу, схватил кувшин, сделал пару больших глотков и подозрительно прищурился. – Это ведь простое вино? Вопрос был хороший, хоть и несколько запоздавший. Иногда Леонардо исследовал снотворные средства, а иногда и яды. На днях, например, он проверял воздействие мышьяка и ртути на растения. Правда, хорошо прятал все отравляющие вещества и уж точно не подмешивал их в напитки. – Спросить перед тем, как пить, конечно, нельзя было, – Леонардо не отказал себе в удовольствии немного помучить Зо, но быстро сжалился. – Простое. – Гора с плеч, – Зо запил облегчение еще несколькими шумными глотками. – Ты чего как на пожар? – Риарио достал второй ключ, – выпалил Зо. Леонардо уронил тушку летучей мыши под стол. Вот так новость. Он дал подсказки о местонахождении ключа довольно давно и сам не был в них уверен, считая как минимум наполовину детским сном (учитывая, как в памяти всё закончилось). К тому же казалось, что Риарио совсем забыл о ключе. И вот на тебе. – Откуда ты знаешь? – жадно спросил он. – Ты же заметил, что меня не было неделю? – Зо бросил взгляд на ставшее задумчивым лицо Леонардо и отмахнулся. – Ясно, проехали. Я был на твоей малой родине, Лео, проворачивал одно дельце… Неважно. В общем, я встретил местного эрдлюитла, и тот похвастался, что получил от одетого в черное господина целых три серебряных монеты. За пустячное задание: залезть в пещеру и выудить из подземного озера ключик. Ни о чем не напоминает? – Так это был не сон… – пробормотал Леонардо. И то, что было дальше – тоже не сон? Получается, в пещере около Винчи обитает (или обитал) призрак? – Я насторожился, попросил описать этого господина подробнее, – продолжил Зо, – и моментально узнал твоего разлюбимого графа. Похоже, якшанье с тобой пошло мерзавцу на пользу: он спокойно пообщался с земляным фейри, и вера ему не жала. – Он не мой разлюбимый, – машинально отрезал Леонардо, все еще наполовину погрузившись в один из самых странных эпизодов своего прошлого. – Короче, я подумал, что тебе будет интересно это знать, – завершил Зо и вознаградил себя остатками вина. – Спасибо! – Леонардо вскочил. – Зови Нико и собирайся. Мы отправляемся в Рим. Зо, который перевернул кувшин вверх дном и с сожалением созерцал отсутствие капель, выронил его, но умудрился поймать. – Зачем? – За ключами, конечно. – Лео, – Зо очень аккуратно поставил кувшин на стол. – Он тебя зачем отпустил, по-твоему? Чтобы ты к нему обратно прибежал, виляя хвостиком? – Мне нужен не он, а ключи. – Ага. Какое совпадение, что ключи на нем. Леонардо снова упал на табурет. И то правда. Он дважды видел ключ на шее у Риарио. Со всей вероятностью можно предположить, что второй ключ окажется там же. – Кстати, – прищурился Зо. – Напомни-ка, от чего этот ключ? – От редкой книги, в которой сокрыты тайные знания, – повторил Леонардо всё, что поведал о ключе Риарио, и поморщился, сообразив, что информации мягко говоря не густо. – Исчерпывающий ответ, – безжалостно подтвердил Зо. – Все-таки нам нужны не только ключи, но и Риарио вместе с ними, хотя… – он мечтательно улыбнулся и угрожающе похрустел костяшками. – Да, нам определенно нужен Риарио. Я у него лично выспрошу все подробности и надеюсь, ублюдок попытается отмолчаться. Леонардо не стал прерывать его хищные фантазии. Всё верно. То есть, заполучив ключи, он мог и самостоятельно постараться выяснить, что именно они открывают, но, разумеется, узнать это от Риарио будет куда проще и быстрее. Или не проще. Но уж точно быстрее. Он снова вскочил. – План остается прежним, выдвигаемся в Рим. Риарио почти везде ходит со швейцарцами, но я знаю место, где можно застать его в одиночестве. – Сортир? – весело осведомился Зо. – Нет, – мотнул головой Леонардо. – Кладбище для бедняков за городом. * Они добрались до Рима без происшествий. Слежка за Риарио, увы, тоже пока проходила без происшествий. То есть, им вроде бы повезло почти сразу же: Риарио пришел к уже знакомой могиле в тот же день, однако явно откуда-то возвращался, потому что прибыл не со стороны города и – увы – в сопровождении всего отряда. Те оставались у подножия холма, однако все равно представляли собой непреодолимое препятствие. – Кстати, – прошептал Зо, вглядываясь в изобретенную Леонардо зрительную трубу. – Что там написано на надгробии? Не видно ничерта. Эту штуку можно как-нибудь настроить? – Можно, но нет необходимости, – отозвался Леонардо. – Я видел. Там написано «Целия Лисимахус». – Еврейка? – удивился Зо. – Интересно, кем она приходилась Риарио. – Я спрашивал. Он сказал, что это не мое дело. Риарио не принес цветов и не стал задерживаться, просто несколько мгновений смотрел на надгробие, шевеля губами, а потом поспешил обратно. Что ж, по крайней мере, теперь они знали, что Риарио в городе. Может быть, он стеснен во времени, а позже вернется один для более продолжительного визита. Этой надеждой Леонардо держался три дня, а потом заскучал и начал с тоской поглядывать в сторону Папского дворца, где, как он знал, располагался Секретный архив. Слухи о том, что хранится внутри, ходили просто невероятные. Пока Леонардо сидел во дворце на положении почетного пленника, его туда не тянуло – не было настроения, однако теперь, когда он снова оказался рядом, причем свободный как птица… В груди кольнуло. Прочь такие сравнения. – Покараулите сегодня сами? – умоляюще спросил он ранним утром четвертого дня, еще затемно. – Я прямо-таки чувствую, как чудеса Секретного архива зовут меня. Я туда и обратно. Вернусь еще до темноты. – Снова убиться захотел? – рявкнул Зо, но потом вдруг сверкнул глазами и медленно протянул: – Лааадно. При одном условии. – Каком? – с подозрением осведомился Леонардо, сбитый с толку так легко полученным согласием на потенциально безумную (он сам это понимал, просто плевать хотел) вылазку. – Ты ведь соколом внутри полезешь, верно? Леонардо кивнул. – Поработай для меня почтовым голубем, отнеси Риарио записочку. Зо отошел к окну убогого домишки, который они снимали, чтобы не спать на кладбище под всеми ветрами, и что-то долго писал. Потом сложил записку и протянул ее Леонардо. Леонардо хотел взять квадратик бумаги, но Зо отдернул руку и серьезно предупредил: – Обещай, что не будешь читать. – Обещаю, – Леонардо, хоть и сгорал от любопытства, слово намеревался сдержать. Они подошли к городской стене, вслед за чем Леонардо перекинулся, а Нико привязал к его ноге записку, упрятанную для сохранности в наскоро сшитый кожаный футлярчик. Телу было неловко, телу хотелось расправить крылья, поймать воздушный поток и взмыть высоко-высоко над Вечным городом. Вместо этого Леонардо сжал несуществующие в этом обличье зубы и, цепляясь клювом и когтями, полез вверх. Стену он преодолел без особенного труда, а потом превратился в пса, взял записку в зубы и помчался к замку, держась в тени и, где это возможно, прячась. Людей столь ранним утром было еще немного, и Леонардо докучали лишь тощие собаки, решившие проучить чужака. Впрочем, стоило ему угрожающе рыкнуть и выпятить грудь, отстали и они. Первым делом Леонардо выполнил поручение Зо. Он влез в нужное окно, мысленно ругая друга на все закорки, потому что записку пришлось удерживать под плотно прижатым к телу крылом и два раза он ее все-таки уронил. Бросив быстрый взгляд на кровать, на которой переплелись светлое мужское и темное женское тела, Леонардо с облечением уронил записку на стоящий у окна столик. Кажется, Риарио пошевелился, но Леонардо был таков. Затем, вспомнив найденные в покоях графа и от скуки изученные планы, он, припархивая для скорости, добрался до библиотеки, великолепной комнаты, в дальнем конце которой, свободном от шкафов, стоял роскошный круглый столик и богато украшенное кресло, похожее больше на трон. Если он верно помнил, архив располагался под этой залой. Вопрос лишь в том, как туда проникнуть. Впрочем, если кое за кем проследить… Леонардо забился под кресло и запасся терпением. Когда за окном поднялось солнце, в библиотеку вошел мужчина с пронзительными темными глазами, желтой бородкой и поседевшими до полной белизны волосами. Леонардо узнал в нем кардинала Люпо Меркури, префекта Священной конгрегации обрядов и – вот оно! – куратора Секретного архива. Меркури направился прямиком к столу, и Леонардо глубже забился под кресло, а потому не увидел, что тот сделал, только внезапно понял, что опускается – вместе с креслом, столом и куском пола – вниз, вниз и вниз. За дверью открылся полутемный коридор, освещаемый стоящими на выступах стен свечами. У пола густым осадком стояли тени, и Леонардо не стоило труда следом за кардиналом юркнуть в неприметную дверь. Коридор за ней почти не претерпел изменений, лишь центр его стали занимать каменные возвышения. И только увидев на ближайшем оскаленный драконий череп, Леонардо сообразил, что в самом деле попал в святая святых ватиканского дворца. Разительный контраст по сравнению с просторной библиотекой, которая днем была залита солнечным светом. Подождав, пока поступь кардинала стихнет, а силуэт растворится вдали, Леонардо принял человеческий облик и медленно зашагал по коридору, с открытым ртом разглядывая выставленные в его середине сокровища множества времен и культур. Артефакты не были подписаны, и об их происхождении можно было только догадываться, вспоминая великие истории прошлого. Вот копье в длинном деревянном ящике… Неужели то самое Копье Судьбы, которым римский солдат пронзил грудь Христа? Вот праща… Праща Давида? Вот перстень-печатка с символом из двух треугольников… Вот золотая баранья шкура, похоже, в самом деле золотая. Леонардо задержался перед человеческим черепом, пробитым и треснувшим, но до сих пор сверкающим алыми зубами. Так вот какая посмертная участь постигла похитившего Биче колдуна. Время сперва растянулось, подобно янтарной смоле, а затем и вовсе куда-то исчезло. От обилия сведений, кои невозможно было ни поглотить, ни переварить, у Леонардо кружилась голова и слезились глаза. Однако он ничего не мог сделать – оставалось только смотреть и восхищаться. Столько бесценных сокровищ, столько сокровенных знаний – и все спрятаны под землей, обреченные открываться лишь глазам Папы и его приближенных до скончания веков. Оглушенный непосильным грузом впечатлений, Леонардо брел по коридору, которому не было конца, разглядывая выставленные диковины, пока не прошел мимо фрагмента страницы, защищенного стеклянными пластинами. По сравнению с исполинскими костями и огромными сияющими минералами неизвестного происхождения, та казалась совсем неприметной, и Леонардо не обратил бы на нее внимания, если бы уголком глаза не заметил, что выцветшее содержимое страницы внезапно изменилось. Сделав шаг назад, Леонардо снял со стены свечу и пригляделся. Страницу покрывала арабская вязь, но стоило моргнуть, и она сменилась еврейскими письменами, затем – неизвестной диаграммой, затем… Карта? Леонардо таращил глаза, пытаясь не моргать, дабы не потревожить то текучее и неуловимое, что заставляло написанное беспрестанно менять облик. Карта и карта знакомая. Вот Европа, вот Азия и Африка… Но что это за земля там, где должен находиться бескрайний океан? Леонардо вгляделся, чуть ли не прижимаясь носом к стеклу. – Кто здесь?! В тишине коридора окрик прозвучал взрывом. Хотелось думать, что человек взялся из ниоткуда, но ясно было, что Леонардо его банально проморгал. Незнакомый стражник – здоровенный детина в доспехе – поднял тяжелый топор и бросился на него. Леонардо помчался обратно, бросив свечу и по пути ухватив то, до чего успел дотянуться, – копье из длинной коробки. Почувствовав, что преследователь нагоняет, Леонардо зайцем метнулся назад, пропустив стражника мимо себя – тот, разогнавшись, сделал несколько шагов мимо, словно боевой слон – а потом изо всех сил ударил копьем ему в спину, намереваясь сбить с ног и выиграть время. И, потеряв равновесие, врезался в твердые пластины: наконечник прошил доспех и плоть под ним легче, чем деревянная палочка пронзает масло. Неужто в самом деле Копье Судьбы? Дивиться было некогда. Оставив пику в безжизненном теле, Леонардо сдернул с ремня трупа кольцо с ключами и поспешил на поиски хоть какого-то выхода. Главное – подняться наверх, а там – в любое окно, и поминай как звали. * Когда Леонардо наконец-то смог остановиться и отдышаться, оказалось, что воздух посвежел, а солнце уже садится за деревья. Измотанный, покрытый ссадинами, страдающий от голода и жажды, он выбрался к кладбищу и завертел головой, отыскивая Зо и Нико или хотя бы свою одежду. Никого и ничего. Замечательно. Только этого для полного счастья и не хватало. Он был разгорячен и пока не страдал от холода, однако так и застудиться недолго. Леонардо раздраженно топнул босой ногой, и тут же, словно по сигналу, из небольшого леса, примыкающего к холму с одной стороны, показался Нико. Выражение лица у него было… загадочное, хотя при виде Леонардо быстро сменилось тревожным. – Маэстро! Что с вами стряслось? – Ничего дурного, – заверил его Леонардо. – Полюбовался на собрание редкостей и чуток побегал. Риарио так и не появился? И где Зо? Непонятное выражение вернулось. – Идемте, – только и улыбнулся Нико и повел его в лес. Сидящий на поваленном стволе Зо слегка наигранно развел руками. – Нико, Лео, наконец-то! А мы уже заждались! Мы? В ответ на его недоумевающий взгляд Зо и Нико с одинаковыми гордыми улыбками указали в сторону, куда Леонардо еще не смотрел. Он развернулся и обомлел. Да, пожалуй, у друзей был повод гордиться. Леонардо не взялся бы выбрать, что за сегодняшний день поразило его больше: тайная сокровищница или граф Риарио, привязанный к дереву и – за неимением лучшего описания – сервированный, словно коронное блюдо на торжественном приеме. Зо и Нико стянули с него дублет, сунули меж зубов жгут из его же шейного платка, а рубаху широко распахнули, обнажив грудь и живот. – Забирай свой приз, – осклабился Зо. Леонардо медленно приблизился, не отрывая взгляда от часто вздымающейся мокрой груди, на которой лежали крест и – два ключа. – Прости, что прервал наше расставание навеки, – проговорил он, не поднимая глаз, – но у тебя есть то, что принадлежит мне. Леонардо сорвал ключи один за другим и поспешно перевесил на шею себе, путаясь внезапно неловкими пальцами в тонких шнурках. И только потом, успокоившись, взглянул на графа повнимательнее. Из-под пол рубашки выглядывали кровоподтеки, почти все совсем бледные, лишь один на правом боку – кажется, довольно обширный – свежий и красный. Переведя взгляд на лицо Риарио (тот смотрел вниз и шумно дышал, раздувая ноздри), Леонардо увидел следы ссадины и спавшей опухоли вокруг левого глаза и свежий порез на скуле. – Вы его пытали, что ли? – не слишком удивленно поинтересовался он, вспомнив намерения Зо. Тот, однако же, со смешком возразил: – Нет, мы же не он. Если ты про порез, то это малыш Нико взыскивал должок… Кстати, – Зо щелкнул пальцами, будто что-то вспомнил, и шагнул к Риарио. – С меня ведь тоже причитается. Леонардо лишь успел заметить, как граф дернулся назад, безуспешно пытаясь вжаться в дерево, а потом Зо коротко размахнулся и кулаком ткнул его в правый бок. Риарио молча согнулся, но заведенные назад руки не дали ему обвиснуть. Недовольно фыркнув, Зо схватил его за плечо и заставил выпрямиться. – Молчун, мать его. Когда Нико его пырнул, тоже не пикнул, только ржал как ненормальный. Чего сейчас не смеешься, а? Он вырвал из стиснутых зубов Риарио импровизированный кляп и сдвинул его вниз, на шею. Леонардо мягко отстранил друга. Ему нужны были ответы, а не избиение. – Художник, – прохрипел Риарио, по-волчьи сверкая глазами и скаля зубы. От его высокомерия и холодной невозмутимости не осталось ничего: будто с кострища сняли слой серого пепла, обнажив пылающую алую сердцевину. – Граф, – спокойно отозвался Леонардо. – Не думал, что ты способен на столь нечестную игру. – О, – хохотнул Зо, – гляньте-ка, подлец заговорил о честности. Но Леонардо терялся в недоумении. Нечестная игра? – Это был я, тупица, – торжествующе сказал Зо в искаженное ненавистью лицо, вслед за чем развернулся к Леонардо. – Помнишь записку, которую ты относил? Я написал ее твоим почерком и справа налево. Будто бы ты просишь его прийти на это кладбище к могиле Целии Лисимахус в полдень, в одиночестве, по важному делу. Папскими потрохами клянусь, я и не подозревал, что он в самом деле явится да еще и один. Нико его отвлек, а я огрел дубиной по спине и башке. Сам понимаешь, к змее спереди не подходят. Вот и готов подарочек. – Паршивый пес, – прошипел Риарио. – Ну, допустим, намордник тут не на меня напялили, – парировал Зо, указав на изжеванный платок. – Эй, Лео, осторожнее, он в самом деле кусается! Леонардо нащупал под взъерошенными волосами порядочную шишку и немного засохшей крови. – Где ты нашел второй ключ? – спросил он, сдвинув полу рубашки сильнее и проверяя целы ли ребра. – Я уже сказал тебе, – вмешался Зо. – И на твоем месте выбил бы ему пару зубов, а не в лекаря игрался. – Хочу услышать это от него, – безмятежно отозвался Леонардо, прощупывая подозрительное место. – Где ты нашел второй ключ, граф? Какую книгу они открывают и где ее искать? Теперь, когда оба ключа висели у него на шее, суетливость и лихорадочное нетерпение растаяли, и он ощутил странное, не свойственное ему спокойствие. Словно неделями бился над каким-то экспериментом, достиг удовлетворительного результата, а потому сейчас можно выдохнуть и расслабиться. Риарио молчал. – Ладно, – убедившись, что кости невредимы, Леонардо отступил. – Пойдем, друзья. Я умираю от жажды и устал, как… собака. Зо и Нико хором фыркнули, но Зо тут же вскинулся. – И ты просто оставишь его здесь? – Да, – пожал плечами Леонардо. – Свое я получил, вы с Нико тоже. Говорить он не будет, убивать его резона нет. Пойдем. С ключами и книгой я разберусь сам. Он развернулся с намерением направиться к своей одежде, которую приметил висящей все на том же упавшем стволе, но в спину ему с отчаянной злостью выпалили: – Я последую за тобой на край света, чтобы вернуть то, что принадлежит мне. – Ох какие обещания, – прыснул Зо. – Надеюсь, на край света меня не занесет, – добродушно хмыкнул Леонардо. А в уме между тем всплыла карта с таинственной землей среди огромного океана. Он сделал несколько шагов, когда Риарио снова окликнул его: – Да Винчи, последний вопрос. – Ну? – Сколько праведников изначально должен был найти Авраам в Содоме и Гоморре, чтобы Господь помиловал эти отравленные грехом города? Леонардо замер, потом медленно обернулся. – Пятьдесят, – после короткого колебания ответил он. – А что? На лице Риарио застыло непонятное выражение. – А это его твои прелести покорили, – похабно хохотнул Зо. – Уважь графа, трахни его по-быстренькому и пойдем ужинать. Риарио и ухом не повел в ответ на язвительные слова. Он впился взглядом в Леонардо, потом быстро слизнул натекшую и засохшую в уголке рта кровь, и у Леонардо словно пелена с глаз спала. Он не распознал это выражение сразу, потому что на лице Риарио его никогда не видел и не подозревал, что когда-нибудь увидит. Пару лет назад им с Зо не повезло столкнуться на пустынной дороге близ Рима с небольшой стаей incubi, пренеприятных существ, склонных как к кровопийству так и к плотским забавам, причем предпочтительно одновременно. Им пришлось бы худо, если бы не бойкий язык и всеведение Зо, которому удалось убедить голодных демонов, что с двоих усталых путников такой толпе проку мало, зато всего в паре-тройке миль засели весьма бодрые откормленные разбойнички, прикидывающиеся продавцами индульгенций, в количестве достаточном, чтобы наесться и объесться. Их с Зо вынудили выступить проводниками. Incubi выглядели как молодые бездельники из обеспеченных семей, были хороши собой и богато одеты, потому привлекли лихое внимание незамедлительно. Зрелище сделалось сколь кровавым, столь и непотребным так быстро, что Леонардо мог лишь стоять с открытым ртом, пока Зо не уволок его буквально за руку. Они бежали, покуда не рухнули без сил, и сочли себя везунчиками. Леонардо встречал вожака incubi еще раза три-четыре во Флоренции и окрестностях. Когда тот не охотился, то ничем не отличался от обычного городского щеголя. Он безошибочно узнавал Леонардо и дружелюбно кивал при встрече, у него было приятное, ничем особенно не примечательное лицо, но в какой-то момент оно неизменно казалось тонкой маской, из-под которой проступало что-то такое… Такое же, что проступало сейчас в искаженных яростью чертах Риарио. Леонардо ожесточенно мотнул головой, прогоняя наваждение, и со слегка пугающим недоумением обнаружил, что стоит куда ближе к злосчастному дереву, чем несколько мгновений назад. – Лео, – с тревогой окликнул Зо. – Я пошутил вообще-то. Оставь его и пойдем. – Ходят слухи, что тебя судили за содомский грех, – хрипло почти до рыка проговорил Риарио. – С довольно омерзительными подробностями. – «Пострадавшему» стоило поменьше болтать, – отрицать Леонардо не стал. – Но в последний момент оправдали, – Риарио словно не услышал его замечания. – Ибо по всему городу случились незаурядные явления, объясненные впоследствии Божьим чудом и прямо или косвенно указывающие на твою невиновность. – Слухи преувеличивают. Не по всему городу, по кварталу самое большее. – Но Всевышний не мог так поступить, – почти жалобно проговорил Риарио. – Ты разжигался похотью других мужчин, ты ходил за иной плотью и делал мерзости пред лицом Его, а посему должно было предать тебя смерти… Отчего Он не отверг тебя? Какого… Если бы Леонардо верил в одержимость, решил бы, что в Риарио кто-то вселился, потому что пока с его губ срывался гневный упрек, в потемневших глазах тлело что-то совершенно по смыслу противоположное. Может, сказался-таки удар по голове? Не говоря уж о том, что все это время он, будучи прекрасно осведомленным об увлечениях Леонардо, хоть и проявлял известную враждебность, но катастрофы из этого не делал. – Не понимаю причин такого удивления, – сухо сказал Зо. – Твоего папашу он не только не отверг, но позволил ему стать своим наместником на земле. Леонардо помнил, как Риарио взорвался от единственного намека на неправедное, мягко говоря, поведение Сикста. Заслышав подобный комментарий, он бы убил Зо и путы бы ему не помешали. Однако граф даже головы не повернул. Слегка вытянув шею и мучительно сведя брови, он ловил взгляд Леонардо, будто надеялся заглянуть внутрь и увидеть ответ… Нет, когда это выражение успело самую малость измениться? Теперь он вглядывался в Леонардо, будто надеялся, что ничего подобного на самом деле не случилось, что его доверие не обмануто и не придется испытывать столь тяжелое разочарование… Внутри всколыхнулось раздражение. Он всю жизнь был для кого-то разочарованием. Теперь еще и это? Да какое этот лицемер имеет право, когда его рот говорит: «Не делай этого», а глаза – «Сделай это со мной прямо сейчас»? Леонардо решительно шагнул ближе, потом еще ближе и еще, пока не оказался с Риарио носом к носу. – Лео, – в голосе Зо отчетливо слышалось предостережение. – Пойдем отсюда. Мне это не нравится. Леонардо услышал предостережение, но оно выскользнуло из мыслей, словно смазанное маслом. – Прекрати, – твердо сказал он. – Я уже достаточно этого наслушался от фра Любителя-Совать-Свой-Доминиканский-Нос-Куда-Не-Звали. – Нет, – тон Риарио сочился неприкрытым отвращением. – Покайся, да Винчи, омойся, освятись, оправдайся именем Господа нашего Иисуса Христа и… – Я его сейчас заткну, – прорычал Зо. – Не нужно, – Леонардо слышал и его, и себя будто под водой. – Я сам. И, не желая больше слушать сдобренные Писанием бредни и сопротивляться горящему в широко распахнутых глазах откровенному приглашению, он прижался ртом к презрительно искривленным губам. Риарио поперхнулся, сделал едва заметное движение отдернуться, но почти сразу же с жаром ответил. Поцелуй был на вкус как кровь и больше ничего. Обещания держать телесные порывы в узде, стремление быть предельно осторожным – куда все делось? Второй раз за истекающий день время потянулось вязкой нитью золотистого меда. Разорвав поцелуй, Леонардо склонил голову и принялся вылизывать напряженную шею, а руки тем временем, двигаясь словно по собственной воле, полностью выправили рубаху Риарио из штанов, а сами штаны сдвинули пониже, пусть и всего чуть: не пускала шнуровка. Риарио, дотянувшись до его уха, посасывал мочку. С трудом протолкнув ладони за пояс, Леонардо смял в пальцах, насколько получилось, твердые, тут же поджавшиеся ягодицы. Притерся бедрами, не обращая внимание на то, что шнурки неприятно впились в нежную кожу. Медовая нить оборвалась, и время перестало существовать. В ушах звучало лишь их тяжелое дыхание в унисон. Спустя примерно вечность Риарио мелко двинул бедрами навстречу (у него стоял!), прикусил Леонардо за ухо раз, другой… ай! …третий – по-настоящему больно – и с довольным стоном выдохнул: – Попался. Леонардо расслышал только интонацию, а смысл до него дошел слишком поздно – одновременно с резким, как удар бича, окриком сзади: – Да Винчи, отойди от него сейчас же! Однако он был так ошеломлен, что не мог двинуться, и от Риарио его оторвали, схватив за плечи, две пары грубых рук. Время возобновило бег, и действительность обрушилась подобно ведру холодной воды. Ничего хорошего в ней не было: двое наемников держали Нико, трое – брыкающегося Зо, двое – его самого, а остальные стояли полукругом с оружием наизготовку, и на лицах их все еще мешались изумление и гадливость. Риарио шумно сплюнул в сторону и своим обычным голосом, лишь чуть-чуть более хриплым, чем всегда, велел: – Развяжите меня. Немедленно. Обретя свободу, он подтянул штаны и запахнул рубаху. С расстояния в несколько шагов видно было, как у него дрожат руки. Когда он приблизился к Леонардо, лицо у него снова стало холодным и невозмутимым. – Рад, что мое путешествие за своей собственностью оказалось короче, чем я думал. В противовес кажущемуся самообладанию, он сдернул оба ключа одновременно с такой силой, что Леонардо не свалился на него лишь потому, что его держали, а шнурки пребольно обожгли шею. Затем Риарио стремительно шагнул к Зо, и Леонардо думал, что он сейчас ударит, но граф только сказал: – Я тоже умею играть нечестно. Знаешь, что сделал я, тупица? Пошел один, но велел отряду прочесать окрестности, если я не вернусь за час до заката. Требовалось лишь, – он, не оборачиваясь, махнул в сторону Леонардо, – потянуть время. Что оказалось несложно, учитывая, что наш общий приятель не умеет держать член даже в штанах, а ведь на нем и их не оказалось. Леонардо едва не засмеялся, несмотря на откровенно бедственное положение. Вот так Риарио! Вот в ком умер лицедей. Хотя нет, не умер, живет и процветает. Заклокотавший внутри смех оборвался, когда Риарио тем же ровным тоном велел: – Оттащите его за те кусты и бейте, пока я не приду и не скажу, что довольно, – после секундной паузы он добавил: – Это за Святого Отца, Зороастр, лично у меня никаких претензий. Издевку в его голосе можно было пощупать пальцами. – Нет, – выдохнул Леонардо. Риарио что-то быстро шепнул Цумтору, тот кивнул, после чего подозвал Гартмана, и они вчетвером уволокли отчаянно сопротивляющегося Зо в заросли. – А с этим что? – спросил сзади Шмид. Риарио мазнул по Леонардо равнодушным взглядом. – Пусть оденется, потом свяжите. Мальчика тоже. Отведите к лошадям. Я придумаю, как ими распорядиться. Они покидали поляну под аккомпанемент глухих ударов и сдавленного мычания, которое обычно предшествует крикам боли.