Как ostro и tramontana. Часть 2: Мечтатель

Риарио не помнил, когда в последний раз злился так, как на протяжении часов, которые провел, стоя привязанным к дереву. Ремесло требовало от него холодной головы, и он либо сохранял спокойствие, либо делал вид, что остается невозмутимым, и в силу долгой практики притворное хладнокровие чаще всего быстро сменялось настоящим. Он мог повысить голос или изобразить приступ гнева, не теряя расчетливости и способности мыслить здраво. Да Винчи, однако, умудрялся выводить его из себя с завидной легкостью. Сейчас же грязный трюк ощущался ударом под дых даже сильнее, чем тот, настоящий, первый удар, которым Зороастр, подло зайдя со спины, сбил его с ног. Да и сам хорош… Зачем ему понадобилось тогда тащить да Винчи в собачьем облике на кладбище? Зачем он позволил да Винчи узнать о нем что-то глубоко личное, а значит, получить потенциальное преимущество над ним? Идиот. Он переломает проклятому художнику пальцы. И руки. Или еще лучше вообще отсечет, разрежет на кусочки, раскидает по берегу Тибра, а самого да Винчи велит швырнуть в реку. Пусть его там его водяные духи вылавливают и новые руки отращивают. (Риарио ужаснулся мелькнувшей мысли, что такое в самом деле возможно, и быстро ее отмел). Что касается Зороастра, тому точно не жить. Вздернуть бы тут прямо на ветке или прикрутить к сухому дереву, навалить хвороста и поджечь, или забить камнями, или перегрызть глотку… В какой-то момент Риарио испробовал проделать последнее не сходя с места и за свои труды получил кляп в зубы. Ну а мальчишку… Мальчишку можно пощадить: при должном воспитании из него еще может выйти толк. Риарио наводил справки: Никколо родился в семье небогатого адвоката и получил начатки хорошего образования, но по какой-то причине решил переметнуться под крыло беспутному художнику, который его даже и не учит ничему толком. Чертов да Винчи – каким способом он притягивает к себе людей, да так, что те мигом сбиваются с правильного и спокойного, определенного им Всевышним пути и попадают под его тлетворное влияние? Ванесса, бросившая служение Богу. Нико, отринувший ремесло предков. Зороастр… Ну, тому наверняка глубже падать уже некуда было. Риарио подстраховался, поэтому – хоть одна отрада – тешил себя надеждой, что убить его не убьют, а при любом ином раскладе отряд отыщет его до ночи. Пока же в дополнение к душевным мукам его беспокоили и телесные неудобства: болела голова, ныл бок, сырой весенний ветер холодил взмокшую кожу, хотелось есть и пить, хотелось помочиться в конце концов, – но он твердо решил, что ни о чем просить не станет. Из сбивчивых свирепых мыслей его вырвал да Винчи собственной персоной. Художник был слегка потрепанный и голый, а значит, скорее всего, творил какие-то пакости в звериной личине. Дай Бог не в ватиканском дворце. Почувствовав его пристальное внимание, Риарио ощутил жгучий стыд. По задумке треклятого Зороастра его преподнесли как дичь, распластанную на блюде – бери и что хочешь делай. Риарио задыхался от смешанного с унижением бешенства и прятал лицо. «То, что принадлежит мне»… Какая наглость! Наглость и вопиющая ложь. Один ключ достался Риарио от матери, второй он тоже добыл сам, не побрезговав ради этого вступить в сговор с мелкой лесной нечистью. Всё, что сделал художник, – увидел ключ в детстве, да и то позабыл увиденное настолько, что подспудно считал пережитое сном. Ключи принадлежали Риарио. Оба. И никак иначе. Злоба кипела так, что обжигала его самого. Но она слегка утихла, когда да Винчи, вместо того, чтобы язвить и издеваться, как все это время делал Зороастр (а еще растревожил ушибленное им же место, поганый пес, дай только до тебя добраться), начал аккуратно ощупывать его несчастные голову и бок. Потом выяснилось, что да Винчи ни сном ни духом не ведает о том, каким именно образом его сюда приманили, что весь план от начала до конца принадлежит тому же Зороастру, и Риарио решил, что калечить художника, пожалуй, не будет. А вот Зороастру точно не жить. И легко не умереть. Солнце садилось, и у Риарио возник собственный план. Месть, конечно, никогда не бывает запоздавшей, но почему бы не отомстить прямо сейчас? Почему бы не вернуть своё без нужды отлавливать да Винчи во Флоренции, а то и где подальше? Пообещав догнать художника хоть на краю света, он не преувеличил. Но будет ли в этом нужда? Риарио пообещал себе, что сделает всё, чтобы такой нужды не возникло. Сперва он хотел просто попытаться заболтать да Винчи, но в лихорадочном поиске достаточно увлекательной темы вспомнил о недавнем судебном процессе, вести о котором разошлись далеко за пределы Флоренции. Пришедшая на ум идея была отвратительна. Но… не лишена потенциала. Отец… Святой Отец бы понимающе ухмыльнулся и сказал бы, что так и знал. Так и знал, что все усилия оказались тщетны, и Риарио остался тем, кем был изначально – сыном шлюхи, такой же ничтожной подстилкой, какой всю жизнь была его мать. Однако Святой Отец не здесь. Он ничего не узнает. Риарио старался изо всех сил, но, добившись успеха, не понимал, что делать дальше. Поначалу растерялся и едва не отдернул голову. Потом пытался представить на месте художника женщину. Воображение отказывалось подчиняться, но, к счастью, поцелуй скоро прервался, и да Винчи начал мусолить его шею. Так было легче. Риарио втянул в рот мочку его уха и начал сладостно представлять, как это самое ухо отгрызет. Когда художник ничтоже сумняшеся запустил руки ему в штаны – слава Всевышнему сзади – представлять пришлось с утроенным усердием. Мучения были милостиво вознаграждены. Его люди скрутили приятелей да Винчи быстро и почти бесшумно, но в этом не было нужды: художник так увлекся своими извращенными забавами, что ничего вокруг себя не замечал. От радости Риарио позволил себе маленькую шалость: мимолетно прижался к причинному месту да Винчи полувставшим членом (ему все еще очень хотелось облегчиться) и выстонал на ухо свое торжество. Моментально стало стыдно, но стыд тут же смыло потоком ликования. Он отомщен. Он победил. Что стало бы, если б да Винчи пришел слишком рано? Хуже того, что стало бы, если б швейцарцы явились слишком поздно? Сумел бы он вовремя остановиться? Остановился бы да Винчи, попроси он об этом? Но что загадывать. Все окончилось именно так, как он планировал. Риарио с удивлением обнаружил, что кровожадные помыслы покинули его. Пережитое унижение крадучись отступило в темные уголки памяти, сменившись упоительным осознанием полной победы. Он не тронет да Винчи. То, что художник говорил, и даже то, что он делал, злило куда меньше, нежели град бесконечных подначек и пошлостей Зороастра. В конце концов, он делал именно то, чего ждал от него Риарио. Убивать Зороастра он, пожалуй, тоже погодит. Успеется. Тем не менее наглую дворнягу требовалось наказать хоть как-то, поэтому Риарио с мстительным удовлетворением отдал приказ швейцарцам, проигнорировав тихий панический возглас да Винчи. Он тайком велел Цумтору не усердствовать – отделать как следует, но не убивать и не калечить. Да Винчи и Никколо об этом знать не обязательно: пусть по формулировке приказа решат, что вскорости их приятель превратится за кустами в кровавую кашу. Риарио нарочно не спешил уходить от лошадей – не торопясь поел и попил, придирчиво осмотрел и причесал приведенного Принца, краем глаза наблюдая за тем, как на мрачных лицах пленников все отчетливее проступает паника, а головы поворачиваются к лесу, будто притянутые за ниточку. Решив, что прошло достаточно времени, чтобы забить человека до смерти не раз, а все три, Риарио вернулся. Четверка наемников пинала Зороастра уже откровенно лениво. Тот даже не лишился чувств, однако не шевелился: не то пытался сопротивляться и выбился из сил, не то опасался двигаться. Риарио задумчиво посмотрел на распростертое в траве тело, и судорога в низу живота подсказала ему, как можно с выдумкой и наибольшим позором завершить месть. Позабавившись этой мыслью, он, однако, оставил ее воплощение для более подходящего случая и помочился не на Зороастра, а рядом – достаточно близко, чтобы донести намек. Вонь разводить, седло марать – оно кому-то надо? Зашнуровав штаны, Риарио удовлетворенно вздохнул. Строго говоря, бедовая троица прямо сейчас ему совершенно не сдалась, но если уж они сами явились? Раз что-то идет в руки, надо брать. И пусть да Винчи не изготовит оружие для захвата Флоренции… Что ж, если он будет здесь, то уж точно не изготовит оружие для обороны Флоренции. А Флоренции оно могло бы вскорости ой как пригодиться. * Леонардо превыше всего ценил свободу, а последнее время, по ощущениям, только и делал, что менял одну тюрьму на другую. Новой тюрьмой стала небольшая загородная вилла в два этажа. Окна его комнаты выходили на восток, и сейчас солнце поднялось уже высоко над стройными темными стрелами кипарисов. Леонардо давно проснулся, но вставать не хотелось. На окнах не было решеток, но сбежать он не мог. «Надеюсь, ты не собираешься винить меня в том, что произошло, – сказал Риарио накануне вечером, расхаживая перед кроватью, на которой Леонардо растянулся прямо в обуви и угрюмо разглядывал потолок. – Я слово сдержал: отпустил и возвратить не пытался. Ты вернулся сам, тем самым поставив меня, надо сказать, в довольно неудобное положение. Я не могу поселить вас во дворце, ибо Святой Отец отнюдь не в восторге от твоих, прости за невольный каламбур, художеств и еще более не в восторге от якобы божьих чудес, благодаря которым ты не превратился в обугленный кусок мяса. Как итог, четверть своего отряда я вынужден оставить здесь в качестве охраны, когда они нужны мне для другого. Более того, мне сейчас вовсе не до тебя и твоих приятелей, а приходится тратить на вас время и силы». Несмотря на обличительную тираду, Риарио выглядел возмутительно довольным. Бессильная ярость и явно мучивший его стыд не только исчезли бесследно, но словно и успели позабыться. Злиться и мучиться стыдом теперь полагалось, по-хорошему, самому Леонардо, однако, после того, как выяснилось, что Зо жив и даже не избит до беспамятства, костер эмоций внутри стремительно угас. Казалось, что кто-то вытряхнул из него все чувства, а вместо них насыпал речного песка. Он ощущал лишь тупую гнетущую тяжесть и ленивое безразличие. «С другой стороны, некоторую пользу ты принесешь и здесь», – допустил Риарио. «Если ты думаешь, что я буду что-то строить, ты ошибаешься», – вяло огрызнулся Леонардо. «О нет, – Риарио мягко хохотнул. – Я думаю, что ты не будешь ничего строить. В этом и суть». Что он имел в виду? Смутные подозрения, наклюнувшиеся в мыслях, Леонардо совсем не нравились. Выспросив, где он был псом и что делал – Леонардо легко признался во всем, но умолчал про страницу и карту на ней – Риарио пожелал спокойной ночи, кажется, даже без сарказма, и удалился. Леонардо без особой надежды попросил стоящего за дверью Бернаскони повидать друзей, и тот, странное дело, легко дал позволение. Правда, не отвел его в комнату в другом конце коридора, куда, как успел увидеть Леонардо, незадолго до этого ввели Нико и почти внесли Зо, а крикнул Алленбаху и Шварцу, чтобы выпустили Нико, а самому Леонардо велел выйти за дверь. Они встали посередке и говорили шепотом. Да, Зо в относительном порядке. По крайней мере, обошлось без сломанных костей, и чувствует он себя не хуже, чем той осенью и вообще всякий раз, когда ему не удается выйти сухим из воды. Да, ему оставили какую-то настойку против боли, и после этой настойки его фантазии о том, что он сделает с Риарио, как только выпадет возможность, стали сколь красочными столь маловыполнимыми на практике. Зато боль действительно притупилась. Да, в их комнате на окне прочная решетка. А у маэстро нет? Странно. Вероятно, только шшшш, ему следует не думать о них и вернуться во Флоренцию? Граф Риарио явно что-то замышляет, а если за все это время он не воспользовался возможностью убить их, то, наверное, уже и не… Леонардо резко и почти беззвучно отверг предложение. В настоящий момент в данном вопросе рассчитывать на «наверное» он не желал, хотя обычно делал это с ничтожными сомнениями. Вернувшись в комнату, он лениво покопался в небольшой груде рисовательных принадлежностей, но делать ничего не хотелось, и он снова растянулся на кровати. Леонардо сомневался, что сможет заснуть, однако усталость долгого, насыщенного событиями и бурными эмоциями дня взяла свое, и он быстро провалился в сон, чтобы проснуться на рассвете – хорошо отдохнувшим и не испытывающим совершенно никакого желания вылезать из постели. Второе утро он встретил в том же расположении духа. И третье. И четвертое. А потом потерял счет. Солнце поднялось высоко над кипарисами. Леонардо долго лежал, позевывая и разглядывая потолок, потом услышал в отдалении голоса и свист, тяжело скатился с кровати и поплелся посмотреть, что происходит. На лугу за садом два сокольника натаскивали крылатого охотника при помощи вабила из голубиных крыльев. Высунувшись из окна, Леонардо с отстраненным интересом наблюдал, как освобожденная от клобучка птица срывается с перчатки, волоча за собой ремешки опутенок, поднимается в небо и оттуда камнем падает на «добычу» под аккомпанемент звона привязанных не то к лапе, не то к хвосту бубенцов. Перед глазами – и одновременно далеко внизу – встали горные склоны, поросшие оливами и виноградом, ниточка реки, замок и колокольня. Утренние сумерки, вечерние сумерки и голубоватые от тумана тени. Маленькая кипучая жизнь, снующая в луговой траве, суетливая и вкусная. Небо, набирающее с высотой густую пронзительную синь. Почему небо синее? Если за дым, пронизанный солнечными лучами, повесить черный вельвет, он выглядит синим. Значит, небо не синее, а черное? Но как высоко нужно подняться, чтобы исчез этот «дым», что окрашивает черноту обманчивой синью? Линия горизонта лишь с земли кажется прямой, на высоте же она искривляется, подобно скорбно поджатому рту. Правы были Пифагор и Аристотель, Земля имеет форму шара, только увидеть это нелегко – лишь с высоты птичьего полета, а то и выше. Но как подняться высоко-высоко, когда лапы спутаны ремешками, а на голове колпачок, закрывающий глаза? Как подняться, когда отсекли крылья? Как – подняться? Впору завидовать этой взращенной в неволе птице, которая счастлива бить с налета рукотворную приманку и довольствоваться привязанным к голубиным крыльям кусочком мяса. Он-то уже не полетит, ни с ремешками, ни без них, ни за вабилом, ни за живым голубем, ни на свист, ни по своей воле. Он не полетит. * Гонец из Флоренции прибыл ранним утром с поручением, которое требовалось передать Леонардо да Винчи. Близилась Пасха, и Лоренцо решил заказать художнику голубку, по традиции несущую священный огонь к повозке с фейерверками, а узнав, что да Винчи исчез из города, сделал, очевидно, вывод, что Папа снова призвал его в Рим что-нибудь расписывать, а посему отправлять послание нужно именно Сиксту. К счастью, гонца успели перехватить на подходе ко дворцу. Что ж, в некотором роде Лоренцо угадал верно. Теперь Риарио нес письмо художнику лично и без особенной охоты, однако говорил себе, что это неплохая возможность усыпить бдительность Медичи и создать впечатление, что отношения между Римом и Флоренцией, невзирая на разногласия, до сих пор добрососедские. Лоренцо получит свою голубку, а да Винчи – возможность занять руки и, что важнее, голову. Кажется, его снова подкосила хандра. Бернаскони докладывал, что всякий раз, проверяя… гостя, видит, как тот только и делает, что валяется в кровати, а к художественным принадлежностям за все это время почти не притронулся. Да Винчи было, пожалуй, немного жаль, хотя тот лишь расплачивался за свою вопиющую наглость и глупое безрассудство. Задание Лоренцо его развлечет. Когда Риарио подошел к двери, она оказалась приоткрыта, а в щель с озабоченным видом заглядывали Бернаскони и Алленбах. Шварц прилежно бдел у комнаты Зороастра и Никколо, но тоже тянул шею. На его шаги швейцарцы оглянулись с порядочным облегчением во взоре. – Что-то художник того, чудит, – проговорил Алленбах. – Не знаю, ловить его или пускай скачет, пока не устанет. Из комнаты доносились мощные хлопки, сухой шелест, неприятный скрежет и звуки мягких ударов. Заходя в комнату, Риарио примерно представлял, что увидит. На полу у окна валялись сапоги и кучка одежды. Сокол, тяжело хлопая крыльями, метался по комнате, царапая когтями пол и врезаясь то в стены, то в предметы скудной обстановки. Столик он уже снес – уголь и сангина раскатились по углам, а листы бумаги разлетелись повсюду. Риарио встревожился: тогда, на холме, да Винчи грозило лишь запутаться в траве, теперь же он мог запросто сломать крылья, помять зоб либо вовсе расшибить свою дурную голову. – Художник! – он слегка повысил голос. – Успокойся. Ноль внимания. Риарио принялся ловить сокола и обнаружил, что, странное дело, в небольшом ограниченном пространстве это заняло куда больше времени, чем в прошлый раз на открытом воздухе. И все же ценой порядочных усилий ему удалось прижать птицу к полу. Про что он совершенно не подумал, так это про клюв и когти. Впрочем, он бы не стал себя в этом винить: у кладбища да Винчи, пребывая в похожем состоянии, даже не пытался буянить. Стремительное движение украшенной изогнутым клювом головы – и Риарио, вскрикнув, отдернул руки и машинально сунул в рот распоротый палец. Проклятый сокол снова принялся метаться по комнате. Посасывая палец, Риарио некоторое время наблюдал за ним, невольно морщась всякий раз, стоило соколу врезаться в стену, сундук или лавку. Что ж, не хочет по-хорошему, будет по-плохому. Он отошел к окну, бросил рассеянный взгляд на уходящих с луга за садом сокольников, вслед за чем обмотал палец платком и рявкнул: – Да Винчи! Либо ты угомонишься сейчас же, либо я позову отряд и позволю им снова развлечься с Зороастром, только на этот раз уже не сдерживаясь! Честно говоря, Риарио не особенно верил, что угроза сработает. Не потому, что да Винчи внезапно стало наплевать на судьбу приятеля, а потому, что слова до затуманенного рассудка могли и не дойти. Однако птица сразу же обмякла, бессильно разбросав крылья, а, когда Риарио сделал шаг к ней, превратилась в человека. Да Винчи сидел на коленях, упершись лбом в стену, и крупно вздрагивал, однако глаза у него, как убедился Риарио, подойдя и наклонившись, были неподвижные и совершенно сухие. – Еще раз меня клюнешь или укусишь… – обращенные к человеку, эти слова звучали ужасно нелепо, – пожалеешь, что на свет родился, понял? Да Винчи, продолжая сверлить взглядом пол, рвано кивнул. Риарио еще несколько минут рассматривал его, но не уловил ни единого движения, помимо непрерывной дрожи. Сдернув с кровати покрывало, Риарио набросил его на сгорбленную спину и направился к двери. – Я принес письмо от Медичи, оно на подушке, – сообщил он через плечо. – Вместо того, чтобы устраивать бабские истерики, лучше делом займись. Палец дергало болезненным жаром, а платок изрядно пропитался кровью. Надо попросить Зиту принести какое-нибудь заживляющее снадобье, а то и лекаря звать придется. Чертов да Винчи. Выйдя в коридор, Риарио поманил к себе Шварца. – Найди здешних сокольников и передай им, чтобы отыскали другое место, подальше отсюда, а еще лучше по ту сторону дома. * В очах ее как праздник в разноцветье, Лишь взор поднимет из-под мглы ресниц, Посередине носик утонченный, Как будто неким мастером точеный. Кораллы-губки до чего же милы, И обе нити, клясться я готов, Такие ж, как у молодой кобылы — По двадцать пять там ровненьких зубов. Лоренцо закрыл книгу, посредством которой отвлекался от бесконечных банковских дел, покачал головой и зевнул. Баловство, юношеские забавы, satira del villano как она есть, хотя сравнение с лошадью ему нравилось до сих пор. Это ведь сколько зубок, получается, скрывал прелестный ротик юной пастушки Ненчи? Пятьдесят? Зубастая дама. Даже у кобылы их на десяток меньше. Писал ведь он когда-то вот так – легко и со смехом, а теперь все религиозные темы да несчастная любовь. К слову, о любви. Лукреция, сдается, серьезно положила глаз на да Винчи, этого выскочку и хвастуна. Хотя весьма талантливого, не поспоришь. Художник имел наглость снова сбежать в Рим как раз в тот момент, когда пригодился бы здесь. По крайней мере, Лоренцо надеялся, что в Рим, а не куда подальше. Пьеро тоже предполагал, что блудный сын именно там, поэтому Лоренцо скрепя сердце велел доставить письмо в ватиканский дворец. Когда да Винчи не нужен – он тут как тут, чуть ли не под ноги бросается. Когда нужен – будь добр, разыскивай его по всем итальянским городам. Однако ради голубки придется потерпеть. Сперва Лоренцо обратился в мастерскую Верроккьо, но мастер сообщил, что да Винчи рассказывал ему о совершенно особенной голубке, которая донесет священный огонь до повозки безо всякой проволоки, как настоящая птица. Зрелище обещало быть незабываемым, и это было именно то, что нужно: Флоренция переживала не лучшие времена. Пацци… Куда ни плюнь, везде эти Пацци. Бахвалятся своим происхождением и пытаются умыкнуть город из-под носа, только отвернись. А тут еще Пасха на носу: снова старик Якопо с племянниками будут вышагивать, будто здесь самые главные, и кичиться правом высекать священный огонь, а все потому, что их дальний предок подоспел на иерусалимскую стену с флагом раньше прочих. Клариче говорила, что от досады и переутомления его одолевают навязчивые идеи, однако Лоренцо превосходно знал, что тревожится не зря. Одна история с архиепископом Пизанским чего стоит. От архиепископа до кардинала недалеко, а на этой должности Лоренцо предпочел бы видеть своего человека. Он лично предлагал Сальвиати аналогичный пост в Ареццо, Пистойе или Вольтерре. Куда там: тот вцепился в Пизу, словно пес в рыло кабана. Лоренцо в отчаянии писал письма герцогу Миланскому и просил, умолял его повлиять на Джироламо Риарио, любимого папского племянника, если не сказать больше, и убедить его оставить Пизу в покое. Без толку. Спросите, какое отношение к архиепископу Пизанскому имеют Пацци? Мать Якопо Пацци, нынешнего главы злополучного семейства, приходилась Сальвиати теткой, а самому Сальвиати Якопо оплатил обучение. То-то и оно. Все одной ниточкой повязаны. Должность папских банкиров перешла к Пацци. Монополии на квасцы отошли Пацци. Фердинанд, король Неаполя, с попустительства Папы даровал епископство Сарно одному из многочисленных племянников Якопо. Без ведома Лоренцо и приоров, разумеется. Да что там, Федериго, герцог Урбино, отказался одолжить Лоренцо великолепную лошадь. И почему? Потому что уже отослал ее Ренато де Пацци, брату Якопо. И после этого Клариче утверждает, что ему все чудится. Впрочем, лошадь – это так, очередная соломинка на горб верблюда. А вот что герцог Миланский предупреждал в переписке, будто герцог Урбино и король Неаполя хотят отобрать у него, Лоренцо, власть над Флоренцией – это уже серьезнее. Лоренцо храбро написал в ответ, что покуда приоры и Совет Восьми у него в руках, беспокоиться не о чем, а посему в иностранных войсках необходимости нет, но в действительности ситуация казалась ему отнюдь не такой радужной. На кону стояли сама Флоренция, дом Медичи и клиенты флорентийского банка. На кону стояла гордость. Лоренцо рассеянно пролистнул книгу, но настроение забавляться собственными юношескими виршами пропало окончательно. Он в очередной раз вспомнил, как кто-то написал о нем: «Лавр приютил певчих птиц, поющих гимн тосканской весне, но и листья самого лавра не безголосы», однако потешить себя чужой искусной лестью тоже не вышло. Не помогали ни стихотворство, ни бдение над цифрами. Его глодала непрестанная гнетущая тревога, которая медленно-медленно набухала, словно далекая грозовая туча. Что готовит ему и Флоренции грядущее? Ладно, не следует заглядывать так далеко. Пока нужно пережить Пасху и продемонстрировать горожанам, что Цветущая республика по-прежнему оправдывает свое прозвище. * Утро стояло отменное. На траве радужными огоньками вспыхивала роса, и редкие облачка бежали в разные стороны. Работа над colombina изрядно взбодрила Леонардо, настолько, что Бернаскони начал вздрагивать, когда он высовывался из комнаты, чтобы отдать очередной список необходимых деталей и инструментов. С другой стороны, конструирование голубки, способной летать безо всякой проволоки, далось Леонардо непросто. Факт, что механическая птица может взмыть в воздух, а он – нет, каждый момент норовил заново вогнать в черное уныние – это раз, но перед ним стояла и куда более прозаичная проблема: если модель в четверть требуемого размера порхала безо всяких затруднений, то увеличение габаритов сказывалось на летных способностях голубки самым печальным образом. Однако летают же в природе как крохотные колибри, так и тяжелые лебеди. Страусы вот, правда, не летают. Но голубка ведь, пусть даже и металлическая, куда легче страуса. Однако после долгих часов проб и ошибок и доведения Бернаскони (и Риарио, наверное, или кто там заведовал закупками) до белого каления голубка была готова встать на крыло. Для финальных испытаний Леонардо отпросился на свежий воздух, а за компанию с ним выпустили и Зо с Нико. Однако все планы едва не сбили кролики, которых поселили в саду несколькими днями ранее. Леонардо уже наблюдал за ними из окна: как они двигаются, перебирая передними лапами и прыгая задними, – белые, рыжие, лесного серого цвета – как лежат подобно собакам, вытянув мощные ноги кто вбок, кто назад; как издают странные звуки, похожие на стоны, хрюканье и воркование; как носятся по усыпанным мелким камнем дорожкам, топоча не хуже лошади; как прилежно умывают уши передними лапками. Уши вообще были примечательной частью кроличьего облика: они звучно хлопали, когда зверьки мотали головами, медленно опускались, когда кролики засыпали, а если опускалось только одно, то под определенным углом возникало забавное и слегка пугающее впечатление, что у животного отсутствует полчерепа. Кролики были почти ручные и, увидев людей, сбежались к ним, врезаясь друг в друга и подслеповато тычась носами в протянутые пальцы. Нико был срочно отряжен за хлебом. Совершенно забыв о голубке, Леонардо сидел в мокрой траве среди пушистой стаи, одной рукой суя корочки в мягкие жующие рты, а другой делая зарисовки. Не то чтобы он никогда не видел кроликов, просто кормить их оказалось чуть ли не приятнее, чем есть. Друзья не отставали. Нико поймал глазастого крольчонка и после минуты брыкания и верещания вынужден был отпустить обратно. Зо, который все еще щеголял побледневшими синяками, но в общем и целом вполне оправился, сперва смотрел на кроликов оценивающе, будто прикидывал, сколько можно выручить за шкурки, но потом махнул рукой и окликнул: – Эй, Лео, а нарисуй меня. Как я лежу в зеленой траве весь такой красивый и в кроликах. – Не вопрос, – прыснул Леонардо. – Только пусть сначала Нико на тебя хлеба накрошит. – Не, – тут же передумал Зо. – Они ж слепые, прямо кроты какие-то, а не кролики, еще отжуют вместе с хлебом что-нибудь нужное. Только когда кончилось кроличье угощение, Леонардо вспомнил, зачем, собственно, сюда пришел. Голубка не подвела: взмахивая тонкими крыльями, сверкающими на солнце, она сперва взмыла вертикально вверх, а затем описала изящный круг и начала опускаться к гипотетической повозке. Несколько быстрее, чем задумывалось. Леонардо, чуть не задавив пару кроликов, бросился к предполагаемой точке приземления и едва успел затормозить, чтобы не врезаться в Риарио, который вышел из-за высокой живой изгороди и ловко поймал снижающуюся птицу. – Надо же, – удивился он, поглаживая тонкие пластинки перьев. – Совсем как настоящая. – А то, – Леонардо оправился и выпрямился, сунув пальцы за ремень. – Недоразумение, что поджигало повозку ранее – позор для всего птичьего племени. Она готова, кстати. – Ты успел списаться с Лоренцо о цене? На какой сошлись? – осведомился Риарио. – Нет, но это настоящее произведение искусства. Меньше чем за тридцать флоринов не отдавай. – Вот сам с этим скрягой торговаться и будешь, – Риарио сунул голубку Леонардо в руки. – Ведьм даже светлые праздники не отпугивают. Впору Пасху праздновать, а в твоем городе сразу два подозрения на превращение в животных. – Я думал, ты занят чем-то иным, – вскинул бровь Леонардо, скрывая радость, охватившую его при мысли о том, что есть шанс не пропустить красочное представление и триумфальный полет своего изобретения. Риарио помрачнел на глазах, но ответил небрежно: – Я между этапами дела, так что несколько дней у нас есть, – он сердито хмыкнул. – В моей жизни становится чересчур много животных. Да, пес, и тебя это тоже касается. Леонардо оглянулся на Зо, которого явно подразумевала последняя реплика. Тот сложил руки на груди и насупился, но благоразумно промолчал. – Я о том, что он едет с нами, – с явным недовольством пояснил Риарио. Леонардо и Зо обменялись взглядами, на этот раз полными радостного удивления. – Как я уже сказал, случая два, так что для скорости будем расследовать одновременно. Я – один, ты с Зороастром – второй, а швейцарцев поделим. Ланденбергер, Гартман, Валлелайн и Шмид вам помогут, а заодно проследят, чтобы не отвлекались. Последние слова явно следовало понимать как «не сбежали». Но сейчас Леонардо интересовало другое. – А Нико? – Никколо останется здесь вместе с Бернаскони и Алленбахом, – под задумчивым взглядом Риарио Нико поежился. – В качестве гарантии того, что мы вернемся в том же составе, в котором выезжали. – Говори уж прямо, заложником, – выплюнул Зо. – Если тебе так больше нравится, – не стал спорить Риарио. * Маурицио вопреки данному ему имени был светлокож, а теперь еще и бледен. Бледен, но очень решителен. – Да, я знаю наверняка, – кивнул он. – Эта злая женщина – ведьма, и она превратила мою Артемизию в корову. Так и запишите. Едва заметно пожав плечами, Риарио кивнул мальчику-писцу, и тот, высунув от старания язык, внес слова Маурицио в протокол. – Как вы считаете, какие причины побудили донну Франческу превратить свою дочь в корову? – Она не дочь ей, а падчерица, – поправил Маурицио. – Впрочем, это к делу не относится. А сделала она это, чтобы помешать ей выйти замуж за меня и тем самым и далее заставлять бедняжку на себя работать. Почему именно в корову, то мне не ведомо. – Ясно, – Риарио поднялся. – Перечитайте свои показания и, если все верно, распишитесь. Затем я бы хотел взглянуть на э… донну Артемизию. Подмахнув записи небрежным росчерком пера, Маурицио хмуро потер подбородок. – Хм… Полагаю… Сегодня среда? Да, пожалуй, ведьма сейчас на рынке. Если пойдем прямо сейчас, должны успеть. Стремление молодого человека попасть к своей зачарованной возлюбленной в отсутствие ее мучительницы было понятно, хотя Леонардо подумалось, что в таком составе они могли бы вломиться во двор в открытую и просто увести несчастную корову. Ну что старуха сделает с целой толпой молодых крепких мужчин? Из расспросов выходило, что ведьма довольно слабенькая, в отличие от того же колдуна с красными зубами, но невеликие волшебные силы с лихвой компенсирует злобой и коварством. С другой стороны, не стоит полошить ее раньше времени, не то к следующему визиту, который обязательно последует, она придумает какую-нибудь пакость. Донна Артемизия и ее зловредная мачеха проживали на короткой улице, что отходила от площади Синьории. Хорошенько оглядевшись, Маурицио провел Риарио, Леонардо, Зо и слегка поредевший отряд к маленькой арке, ведущей во внутренний дворик. – Любимая, – позвал он. – Это я, твой Маурицио. Послышался стук копыт, и к арке подошла красивая белая телка с небольшими аккуратными рожками и потрепанной веревочной петлей на шее. Опрятную шкуру на загривке и плечах покрывали кровавые царапины. – Она колотит ее палкой с металлическим наконечником, – с горечью пояснил Маурицио. – Весьма возмутительное отношение к божьей твари, – заметил Риарио, вслед за чем под возмущенным взглядом Маурицио снисходительно добавил: – И к человеку. Вы видели само превращение? Что заставляет вас думать, что это несомненно заслуживающее сочувствия животное и есть ваша возлюбленная? – Не видел. Однако когда Артемизия внезапно пропала сразу после того, как ведьма отказалась отдать ее за меня, я ощутил… Знаете, как говорят, у кого любовь в сердце, у того шпоры в боках? Ну вот, меня словно пришпорили, и я подумал: всем известно, что ужасная баба – злая ведьма, так что если моя возлюбленная не уехала, а заперта где-то в доме притом не в человеческом обличье? Риарио скептически поднял бровь. Леонардо почесал в затылке. Любовь, конечно, как говорится, и глухих заставляет слышать, но способна ли она настолько обострить проницательность? Догадка сама по себе была достаточно невероятной, важнее того, верна ли она? – К тому же, она мне сама все рассказала, – со вздохом добавил Маурицио, завидев вокруг себя недоверчивые лица. – Она разговаривает? – встрепенулся Риарио. – Нет, но мы условились, что она мычит единожды, желая сказать «да», и дважды, желая сказать «нет». Это заняло некоторое время, однако я сумел выспросить всю историю. – Умно, – похвалил Риарио. На протяжении всей беседы корова стояла у арки, помахивала ушами и глядела печальными черными глазами. – Синьорина, – церемонно позвал Риарио, – вы не будете так любезны хлестнуть себя хвостом по левому боку? Спустя мгновение корова проделала именно это. – По правому? И снова безошибочное выполнение просьбы. – И наконец… – Риарио медлил, очевидно, придумывая действие, которое бы совершенно точно не могло быть проделано по случайности. – Пусть почешет ногой за ухом, – подсказал Джунта. – Они так потешно это делают. – Вы бы ей еще велели гальярду станцевать, – подал голос Зо. – У бедной девицы, должно быть, и так все болит. Коротко мыкнув, корова начала кружиться и мелко подскакивать, сгибая и выкидывая ноги. Округлые бока тряслись, внутри при каждом прыжке что-то гулко ёкало. Несколько мгновений все оторопело наблюдали за этим действом, причем большая часть присутствующих принялась машинально креститься, после чего Риарио первым пришел в себя. – Довольно, – выдохнул он. – Сомнений больше не имеется. Синьор Маурицио, спасибо за помощь. Мы вернемся завтра и продолжим расследование. Распрощавшись, они отошли от дома, оставив Маурицио, пожелавшего пообщаться с несостоявшейся невестой в одиночестве. – Удивительно, – проговорил Риарио по дороге к дому, где случилось второе происшествие. – Но почему именно в корову? Не легче ли спрятать лягушку или хотя бы кошку? Разве ради молока? Я бы побоялся пить молоко зачарованной коровы. Вдруг у ней как у той курицы… Молоко ядовитое или что похуже. – Она не может давать молоко, – слово «дурачина» прозвучало после этого замечания так явственно, будто Зо присовокупил его вслух. – Ежели девка не успела со своим милком на сене покувыркаться, то детей у нее нет. А нет первого отела, нет и молока. – Благодарю за поистине сенсационную информацию, Зороастр, – огрызнулся Риарио. – Что бы мы без нее делали. – А кто тебя знает, – не смутился Зо. – Ты же в замке сидишь, может, и не подозревал, откуда молоко берется. Перебранка казалась безобидной, но все же Леонардо вздохнул с облегчением, когда они дошли до скромного дома, и выбежавшая служанка пригласила их внутрь. Именно здесь, по словам родственников, несчастная девушка по имени Дебора превратилась в муху. – Почему не в пчелу? – еле слышно пробормотал Зо и получил пинка с одной стороны от Леонардо, а с другой – от Риарио. И снова создалось прочное впечатление, что камнем преткновения стал брак. Точнее, завидный жених, поскольку до того, как произошло несчастье, молодые люди успели лишь обручиться. Поначалу Дебора отвергала ухаживания Эннио, отговариваясь тем, что недостаточно богата для него, а к тому же слишком занята заботой о хворых и обездоленных, чтобы заботиться еще и о муже, однако как-то поздно вечером случилось странное. Дебора возвращалась из очередного благотворительного путешествия в сопровождении старухи, ведь юной девице не пристало бродить одной. Старуха, к слову, подтвердила произошедшее. Когда они переходили через Арно, сильный порыв ветра подхватил Дебору и швырнул ее в реку. По счастью, под мостом случился Эннио, который так любил плавать на лодке, что частенько задерживался на реке до высокой луны, отчего нередко имел разговоры по душам с Ночной стражей, но благодаря благородному происхождению и щедрым «извинениям за беспокойство» всякий раз разрешал конфликт миром. Увидев, как что-то большое и светлое падает в волны, Эннио немедленно выудил оглушенную девушку из воды и доставил домой. Слава богу, Дебора не слегла в горячке, зато горячка разожгла ее доселе весьма прохладные чувства к Эннио. Что уж говорить о самом Эннио, которому возлюбленная свалилась на голову чуть ли не в самом буквальном смысле. Пара с согласия родителей договорилась о свадьбе. А одним далеко не прекрасным утром Дебора вдруг не вышла из комнаты, а вылетела мухой. В какой-то момент повествования Леонардо заметил на себе взгляд Риарио. Тот вздохнул и приоткрыл было рот, будто собирался что-то сказать, но потом передумал и отвернулся. – Я бы хотел взглянуть на синьорину Дебору… – Риарио слегка запнулся. – Если она все еще здесь. Ну да, муха не корова. Веревку на шею не наденешь и в стойло не поставишь. Вполне вероятно, что зачарованная девица сразу же пролезла в ближайшую щель и поминай как звали. Но тут вошла давешняя служанка, раскрыла сложенные чашечкой ладони, и Леонардо почувствовал, как рот открывается сам по себе, а рука тянется к записной книжке. Это была муха… Всем мухам муха. Огромная, почти со стрижа размером, с золотистой головой, серебристым телом и сверкающими синими крыльями с металлическим отливом. Снявшись с ладоней служанки, муха тяжеловато взлетела под потолок и мелодично зажужжала. Леонардо не успел закрыть рот, как челюсть отвисла еще ниже, потому что в жужжании безошибочно различались слова: Вот диво, укрепитесь духом, Я зачарованная муха, Колдунья спящею застала И гребнем враз зачаровала. И вот я здесь, но горе той, Кто это сделала со мной. – Вы знакомы с этой колдуньей? Описать сможете? – деловито спросил Риарио. Наверняка испытывая порядочное облегчение от того, что насекомое сохранило дар речи. Леонардо вот, например, испытал. Оправившись от первого изумления, он уже представлял, как придется писать таблички с буквами, чтобы муха между ними ползала, мучительно складывая слова и предложения. Увы, рано радовался. Муха лишь повторила ту же песенку. – Больше она ничего не говорит, – печально пояснила мать пострадавшей девушки. Муха тут же спикировала к ней по крутой дуге и уселась на плечо, жужжа ласково, но бессловесно. Женщина пальцем нежно пригладила сверкающие крылья. Риарио выглядел слегка разочарованным, но продолжил расспросы: – Вам известно, о каком гребне идет речь? Служанка взяла со стола шкатулку и подала ему. Леонардо, не совладав с любопытством, подвинулся как можно ближе и вытянул шею. Под резной крышкой лежал странный на вид гребешок, будто склеенный из палочек. Зубцы щерились весьма неприятными шипами. Терновник. Да, не позавидуешь тому, кого таким расчешут. Бедная Дебора… Риарио некоторое время задумчиво переводил взгляд с гребня на муху, которая ластилась к матери, словно попугайчик, потом встряхнулся и повторил те же слова, что до этого: – Спасибо за помощь. Мы вернемся завтра и продолжим расследование. Гребень, если вы не возражаете, я заберу с собой. * На этот раз Риарио решил не останавливаться на постоялом дворе, а снять двухэтажный дом недалеко от площади Синьории. Визиты к семьям зачарованных девушек оставили у него несколько вопросов естественнонаучного свойства, которые весьма удобно можно было задать да Винчи. Оставив швейцарцев собирать ужин на первом этаже, Риарио направился к лестнице и поманил художника за собой. Зороастр увязался за ними, как… кхм… верный пес, и Риарио, хоть внутренне поморщился от досады, препятствовать не стал. Да Винчи, повертев головой, по-хозяйски занял табурет. Сам Риарио привалился к стене у двери, а Зороастр отошел к окну и встал там, скрестив руки на груди и бросая неприветливые взгляды. Проигнорировав его, Риарио взялся за расспросы. – Порыв ветра может поднять человека? Да Винчи почесал в затылке и пожал плечами. – Вообще-то может, конечно. Иногда проходят такие вихри, которые не только человека поднять способны, но и лошадь с телегой, а то и целое здание. Другое дело, что они не берутся внезапно из ниоткуда, чтобы сделать свое черное дело и сразу же исчезнуть в никуда. Вихрь такой силы должен был произвести большие разрушения, а не ограничиться тем, чтобы скинуть единственного человека с моста. Там бы и моста того не осталось, а пострадали бы все присутствующие и, вероятно, многие другие. Значит, колдовство. Удовлетворившись ответом, Риарио задал следующий вопрос: – Ты когда-нибудь видел насекомое, подобное донне Деборе? – Нет, – решительно отрезал да Винчи. – Разнообразие природы потрясающе, конечно, однако я почти наверняка уверен, что таких мух не бывает. Зачем же колдунья превратила девушку в столь крупное и яркое насекомое, да еще и говорящее? Неужели не было бы умнее заколдовать ее в обычную серую мушку, которая в лучшем (для себя) случае улетела бы, а в худшем приняла смерть от рук (или подручных предметов) собственной семьи? Решив оставить эти размышления на будущее, Риарио вынул гребень и протянул его да Винчи. – Из чего он сделан? Художник ответил, даже не попытавшись ощупать вещицу и почти на нее не взглянув. – Терн. – Как венец Христов, – пробормотал Риарио. Он сказал это больше для себя, считай, подумал вслух, но да Винчи взглянул на него со вскинутой бровью и проговорил: – А еще терновник символизирует вечный сон. – А еще считается оберегом от покойников, – резко и неприязненно добавил Зороастр. – И прочей нечисти. Ограждает от порчи и болезней, однако при этом способен убить того, кого не поразить никаким оружием. И еще кучу прочего. Нет нужды судить обо всем со своей колокольни. Мерзкая дворняга явно напрашивалась на резкость, но не успел Риарио и рта раскрыть, как да Винчи вскочил с табурета. – Граф, ты хотел спросить о чем-нибудь еще? Риарио отвлекся и быстро покопался в памяти, но, похоже, обо всем, что пока пришло в голову, он уже спросил. – Нет, пока это все. – Тогда у меня к тебе вопрос, а точнее, просьба… Зо, – он быстрым шагом приблизился к Зороастру, приобнял и принялся ненавязчиво теснить к двери, – оставишь нас ненадолго? Меча в Риарио злобные взгляды, Зороастр, тем не менее, без возражений позволил вытолкать себя в коридор. – Я хотел попросить Зо, но, похоже, он сейчас не в настроении, – расплывчато пояснил да Винчи. Риарио отошел от стены, спрятал гребень и приподнял брови, показывая, что весь внимание. Он и вправду был заинтригован. Что бы могло понадобиться да Винчи? Может, будет просить отпустить его повидаться с этой девицей, Ванессой, или со своим старым маэстро? Но при чем тут Зороастр? Тот бы явно с подобными запросами помочь не смог. – Мне нужна твоя помощь, – повторил да Винчи, вслед за чем запер дверь и принялся деловито раздеваться. – Какого рода? – осведомился Риарио с равной долей недоумения и подозрения в голосе. Распущенность да Винчи, конечно, сослужила ему добрую службу тогда, около злосчастного дерева, но всему есть предел. По коже скользнули фантомные шершавые ладони, невидимые мозолистые пальцы смяли плоть, и Риарио на всякий случай потянулся к рукояти кинжала, молясь Богу о том, чтобы не покраснеть. – Ты должен проверить, виден ли через мое ухо глаз! – с энтузиазмом объявил да Винчи. У Риарио в голове закрутилось множество вопросов, но с губ сорвался самый насущный: – А зачем для этого снимать штаны? Да Винчи закатил глаза и объяснил терпеливо и раздельно, как малому ребенку: – У некоторых сов через ушное отверстие можно разглядеть глазное яблоко. Я вспомнил об этом по пути сюда, и мне стало интересно, так ли это у других хищных птиц. Поскольку в пределах досягаемости нет других птиц, кроме меня, а сам у себя я проверить ничего не могу, то я сейчас перекинусь в сокола, а ты заглянешь мне в ухо. Риарио моргнул и задал второй по насущности вопрос: – У птиц есть уши? Художник уставился на него так, будто он ляпнул, что Земля плоская (а то и что похуже, поскольку знания об истинной форме Земли были доступны образованным людям), и Риарио быстро добавил: – Впрочем, у филинов… – Это не уши, а всего лишь длинные пучки перьев, хотя и называются иногда «перьевыми ушами», – вздохнул да Винчи. – Да, граф, у всех птиц есть обычные уши на обычном месте, рядом с глазами, просто снаружи они не видны под оперением. А чем, по-твоему, я тебя слышал? Коленками, как кузнечик? Ну так что, я превращаюсь? Пытаясь переварить факт, что у кузнечика, очевидно, тоже есть уши… и коленки, Риарио обреченно кивнул. Вскарабкавшись на сапог, сокол склонил голову набок, и он, опустившись на корточки, аккуратно раздвинул большими пальцами короткие перышки на виске. И в самом деле нашел ухо. Если маленькую дырочку можно было так назвать. Располагалась она, кстати, не вполне в ожидаемом месте, а на порядок ниже. И была слишком мала, чтобы увидеть, что внутри. Проверив на всякий случай отверстие (назвать это ухом не поворачивался язык) на другой стороне, он убедился, что и там не видно ничего, кроме темноты. – Нет, – коротко констатировал Риарио. Да Винчи поднялся человеком и выглядел слегка разочарованным, но ничуть не расстроенным. Выкопав из кучки одежды записную книжку и карандаш, он тут же принялся делать какие-то пометки. – Ты же пошутил? – осведомился Риарио через минуту. – Насчет глаза? Да Винчи покосился на него и покачал головой: – Отнюдь. Обожди, я нарисую по памяти. Спустя несколько минут он протянул книжку, и Риарио с любопытством заглянул на страницу. Рисунок был, как всегда, хорош. Даже немного чересчур в конкретно взятом случае, потому что глаз, видный через ухо, выглядел… ну, как глаз, видный через ухо. Малоприятно. – Это отвратительно, – сказал Риарио. – Это удивительно, – поправил да Винчи. – Сколько тайн хранят в себе творения природы. Он принялся одеваться, а Риарио, отомкнув дверь, вышел в коридор, не переставая поражаться тому, какие неожиданные мысли ни с того ни с сего появляются в этой бедовой голове. Не из-за того ли разум художника так уникален, что в нем постоянно вспыхивают все новые и новые идеи, подобно звездам на вечернем небе, идеи многочисленные, разнородные, непонятные, зачастую не имеющие никакого отношения к тому, что происходит вокруг. Риарио представил себе необходимость одновременно размышлять о пропорциях человека, форме морских волн, расстоянии до небесных светил и длине языка дятла, и его передернуло. Он бы с ума сошел. Кстати, а откуда взялись мысли о языке дятла? Наверное, было упоминание в той самой первой записной книжке, что попала ему в руки, прочитанной неоднократно. По крайней мере, он на это надеялся. Не хотелось нахвататься от да Винчи гениальности: слишком близко она граничила с помешательством. * Утро в очередной раз выдалось погожим. Солнце сияло в безоблачном небе, и только лицо Зо могло сойти за очень маленькую, но очень хмурую тучку. Леонардо испытывал по этому поводу двойственные чувства. С одной стороны, видеть всегда жизнерадостного друга столь недовольным было непривычно и потому грустновато, с другой – Леонардо с трудом сдерживал смех, глядя, как Зо поедает кусок баранины с таким свирепым видом, будто откусывает голову Риарио. Четверка швейцарцев поглядывала на них с другого конца длинного узкого стола: когда те пытались подсесть поближе, Зо зыркнул так неприязненно, что они переглянулись, пожали плечами и расположились на некотором расстоянии, но так, чтобы не выпускать «подопечных» из виду. – Хорошо устроился, – кипел Зо. – Нашел себе бесплатную рабочую силу, называется. С какой радости мы должны заниматься его расследованиями? Он за это жалование получает, вот сам пускай и расследует. – Скажи спасибо, что мы не вынуждены помогать ему ловить какую-нибудь невинную добрую женщину, – примирительно проговорил Леонардо, рассеянно зарисовывая листок с необычными прожилками из своей миски. – Ну да, – кисло согласился Зо. – Телку жаль. Только ради нее я сделаю то, что сделаю. – Ты уже знаешь, что делать? – оживился Леонардо. – А когда это я не знал, что делать? Наш план такой: раз мы не знаем, что делать… – Мне кажется, или ты сам себе противоречишь? – с улыбкой вставил Леонардо. – Раз мы не знаем, что делать, – Зо пропустил замечание мимо ушей, – надо спросить у того, кто знает. И такой человек у меня на примете есть. Единственное, мне нужно побегать по городу и поспрашивать, дабы вызнать, там ли он, где я думаю, или нет, чтобы не пришлось ходить напрасно. Однако как это провернуть с нашими молодцами – понятия не имею, они мне всех информантов распугают. Сбежать от наемников, конечно, можно было. Едва ли они знают все городские закоулки настолько хорошо, как они с Зо. Но это означало лишние объяснения с Риарио, который и так пребывал не в самом лучшем расположении духа. Леонардо точно не знал, от какого большого дела тот оторвался ради двойного расследования, но было ясно, что дело то не задалось. – Пойду на поклон, – вздохнул Леонардо, поднимаясь и краем глаза заметив, как тут же встрепенулись швейцарцы. – Постараюсь выбить тебе официальное разрешение. Ради блага общего дела. В компании Валлелайна и Шмида он вернулся к дому и успел перехватить Риарио уже на выходе. Тот, выслушав горячие доводы, подозрительно прищурился, но дал добро. Леонардо поспешил обратно, и они договорились встретиться около бронзовой скульптуры Донателло близ Палаццо Веккьо через час после полудня. Проводив спину друга взглядом, Леонардо решил еще раз наведаться к Артемизии и побеседовать с ней, пользуясь изобретенным Маурицио способом. К дому они подходили с оглядкой, но тот казался опустевшим. Должно быть, ведьма отбыла по своим злодейским делам. «Или пошла на рынок за луком», – усмехнулся про себя Леонардо. В любом случае, путь был свободен. – Артемизия, – позвал Леонардо, приблизившись к арке. – Мы беседовали с вами вчера. И снова к краю дворика приблизилась белая корова. Ее холку расчерчивали новые царапины, на которые слетались мухи, и корова постоянно передергивала шкурой, пытаясь их прогнать. Леонардо закипел от возмущения. Бессердечная баба! Как можно так обращаться с несчастным бессловесным животным! Даже без учета того, что это животное всего несколько дней назад было твоей дочерью, пусть и неродной. Корова степенно подошла и остановилась, помахивая ушами и обводя гостей взглядом меланхоличных черных глаз. – Скажите… – начал Леонардо. И тут корова словно взбесилась. Громко замычав, она с мало свойственной буренкам прытью кинулась к дальней стене, где заметалась вокруг копны сена, потом бросилась обратно с такой скоростью, что и Леонардо, и швейцарцы отшатнулись, затем снова развернулась и помчалась к сену. Все это время она не переставала трубно реветь, отчего по двору начало ходить множественное эхо. – Да Винчи, уходим! – Ланденбергер дернул его за рукав. – Дуреха такой шум подняла, что ведьма из самой преисподней выскочит, а если уж она неподалеку… Пришлось признать, что он прав, и поспешно удалиться. Однако тоскливый рев преследовал Леонардо еще долго, вероятно, даже после того, как на самом деле стих. Да что с ней случилось? Не увидела своего возлюбленного Маурицио и перепугалась, что незнакомцы в черном сделают с ней что-нибудь плохое, например, убьют как колдовское создание? Вероятно. Леонардо на ее месте тоже бы перепугался. Возможно, Артемизия вообразила, что они вознамерились подобраться к ней посредством Маурицио, после чего избавились от Маурицио, а теперь пришел ее черед. Мысль не была лишена логики, однако пришла в голову заколдованной девушке очень некстати. Как бы то ни было, Леонардо решил обговорить случившееся с Зо, а в ближайшее же подходящее время снова наведаться к Артемизии вместе с Маурицио. Авось милый друг ее успокоит. В назначенное время Зо подпирал статую с довольным видом. Правда, при виде швейцарцев искорки в его глазах чуть поугасли. Не успел он открыть рот, как Леонардо в деталях рассказал о неудавшемся визите к Артемизии и выложил свои подозрения. – Вероятно, – задумчиво пробормотал Зо. – Вероятно, хотя… – тут он встряхнулся и перебил сам себя: – Предлагаю сначала сходить за советом, а потом с его учетом решать, что делать дальше. – И далеко идти? – осведомился Леонардо. – Не-а. Фьезоле. – Это где вилла Медичи? – уточнил Гартман. – Именно, – Зо не удостоил его взглядом. – За полдня управимся и пешком, а верхом и того быстрее. Фьезоле был живописным пригородом Флоренции, что располагался высоко на холмах над Арно. Воздух там был суше и здоровее, а пышная зелень дарила тень, посему богатые флорентийцы строили во Фьезоле летние резиденции, где спасались от душной жары и любовались великолепными видами на город. Именно в одной из таких резиденций герои «Декамерона» спасались от чумы. Там же Микелоццо выстроил виллу еще для Козимо, а теперь в ней, как верно вспомнил Гартман, проводила самые жаркие дни семья Лоренцо Великолепного. – Твой знакомец живет в одной из тех шикарных вилл? – наполовину в шутку, наполовину с надеждой осведомился Леонардо. Он бы не отказался постоять на роскошном балконе, попивая вино и зарисовывая красочные пейзажи. – Увы, дружище, – Зо криво улыбнулся. – Он живет в руинах этрусского храма. Швейцарцы расхохотались. Леонардо с притворным смирением вздохнул. – Вернее, он там останавливается, когда бывает в этих землях, – уточнил Зо. – А поэтому предлагаю выдвигаться, чтобы его не упустить. Путь до Фьезоле вылился в весьма приятную прогулку. Склоны холмов были покрыты кипарисами и оливковыми рощами, свежей зелени только предстояло выгореть от летней жары. Дорогу то и дело перелетали птицы, и Леонардо снова невольно задумался о полете. Когда его взгляд упал на небольшую гору, изрытую карьерами, в которых, как видно, и добывали камень для строительства богатых вилл, он решил, что ее вершина вполне сгодится на роль стартовой площадки. – Зо, – окликнул он. – Как называется та гора? – А? – Зо, который был чрезвычайно занят сердитыми переглядками с их конвоем, отвлекся и проследил за пальцем Леонардо. – Вон та? Монте Чечери. Лебединая гора. Надо же, как символично. Гора с таким названием будто упрашивает о том, чтобы в будущем с ней связали самый первый полет, совершенный человеком после подвига Дедала и Икара. Полет, посвященный прекрасной могучей птице, просто не может стать неудачным. Осталось лишь построить крылья и выбраться из Рима. – Большая птица начнет первый полет со спины исполинского лебедя, наполняя вселенную изумлением, наполняя молвой о себе все писания – вечной славой гнезду, где она родилась, – пробормотал он себе под нос, пожирая глазами гору и прикидывая расстояние от вершины до подножия и направления воздушных потоков. – Что-что? – заинтересовался Зо. – Мне нравится этот склон, – рассеянно пояснил Леонардо. – Он крутой и почти без растений. – Ты хочешь самоубиться и подыскиваешь подходящее местечко? – выгнул бровь Зо. – Да нет же! – краем глаза Леонардо заметил, как швейцарцы, доселе занятые собственными тихими разговорами, умолкли и дружно подобрались. Еще не хватало, чтобы они приняли циничную шутку Зо за чистую монету. А то сейчас схватят под белы руки и утащат обратно во Флоренцию к Риарио под крылышко от греха подальше. – Оттуда было бы очень удобно слететь. – Ну так я и говорю, что самоубиться, – с понимающим кивком припечатал Зо. – Не вздумай. – Да ну тебя, – отмахнулся Леонардо. Они прошли с десяток шагов, когда Зо встревоженно добавил: – А если все же вздумаешь, я в этом не участвую и в крылья твои не полезу даже за все золото Флоренции. – Забудь, – наемники продолжали волноваться, и Леонардо счел, что разумнее всего будет сменить тему. – Далеко еще? – Почти пришли. Кипарисы расступились, открывая безмолвные руины. От храма осталось совсем немного: низкие выщербленные стены, участки лестниц, пара арок – все выстроено из светло-серого и светло-розового камня, теперь раскрошившегося и обильно запятнанного мхом и травой. За руинами возвышался ряд кипарисов, и размытые расстоянием синие горы, проглядывающие между ними, казались далеким величественным океаном. Мысль о таинственной земле, проступившей на не менее таинственной странице, вновь мелькнула в мыслях Леонардо. Мелькнула и тотчас исчезла, потому что Зо уверенно подошел к довольно большой дыре под стеной и громко позвал: – Аль-Рахим, принимай гостей! Это Зороастр! Леонардо тоже приблизился и заглянул в дыру. Внутри царила кромешная темнота, пахнущая сыростью и… Ароматным дымом? – Он точно там, – подтвердил Зо. Словно в ответ на его слова тьма метнулась к ним и растаяла, изгнанная неярким теплым мерцанием, будто где-то в глубине вспыхнули факелы. – Можно заходить, – перевел Зо. – А вы остаетесь здесь. Это не обсуждается. Швейцарцы, к которым относились последние фразы, не обрадовались. Но не успел хоть кто-нибудь из них открыть рот, как Зо сложил руки на груди. – Или туда идем мы с Лео или идите без нас. Только вам он ничего не скажет, поскольку незнакомцев, а в особенности римских головорезов, не жалует. Швейцарцы помрачнели еще больше. То ли их рассердило упрямство Зо, то ли нелестный эпитет. А скорее всего, и то, и другое. – Да куда мы денемся, – вступился Леонардо, пока друг не успел окончательно разгневать их почетное сопровождение. – Все руины как на ладони. Даже если из другой дыры вылезем, вы нас сразу увидите. Швейцарцы переглянулись, и Шмид фыркнул: – Черт с вами, идите. Но лучше бы вам из другой дыры не вылезать. – Я б тебе сказал, из какой дыры ты вылез, – огрызнулся Зо. Правда, сказал он это совсем тихо и лишь тогда, когда они уже прилично удалились в подземный ход. Леонардо фыркнул и хотел отпустить язвительный комментарий о недюжинной смелости приятеля, но тут путь преградила проржавевшая решетчатая дверь, а за ней открылась маленькая полукруглая комната, освещенная свечами. В ней не было никакой иной обстановки, кроме расположенной в стенной нише большой статуи странного существа, напоминающего львиноголового человека, от лодыжек до пояса обвитого змеей. Скульптура завладела вниманием Леонардо настолько, что он не сразу заметил мужчину, который сидел у ее основания, скрестив ноги. – Аль-Рахим! – Зо раскинул руки, но обниматься не полез, а просто без приглашения присел на шкуру, расстеленную напротив. – Сколько лет, сколько зим! Леонардо осторожно последовал его примеру и принялся разглядывать Аль-Рахима. Знакомец Зо оказался немолодым красивым турком со смуглой кожей и пронзительными светлыми глазами, подведенными к вискам. Одет он был просто, лишь бирюзовый жилет, расшитый позолотой, выделялся на фоне скромного в остальном платья. – И тебе доброго дня, Зороастр, – Аль-Рахим улыбнулся уголками губ. – Позволь угадать, ты пришел не для того, чтобы познакомить меня с новым другом. – Лео – старый друг, и я о нем тебе рассказывал, не прикидывайся, – фыркнул Зо. – Я запамятовал, – Аль-Рахим поднес к губам изящную курительную трубку и глубоко затянулся. – Ты ведь не прожужжал мне им все уши. Нет, совсем нет. Пока он говорил, дым, вырвавшийся изо рта и ноздрей, окутал его голову ароматным облаком. Леонардо невольно жадно втянул носом воздух. Он долгое время не задумывался о трубке, но внезапно ощутил тягу настолько сильную, какую можно было сравнить разве с жаждой заплутавшего в пустыне. Аль-Рахим, без сомнения заметивший его жест, приветственно кивнул и предложил ему трубку. Леонардо сомневался недолго: он принял подношение, но усилием воли сделал единственную неглубокую затяжку. А ну как поведет с отвычки. Голова ему требовалась ясная. Зо принялся многословно живописать страдания юной Артемизии от козней злобной колдуньи-мачехи, а Леонардо вначале согласно кивал, но потом обнаружил, что не слушает, а вновь разглядывает скульптуру. Он попытался сосредоточиться, однако внимание соскальзывало, как капли воды с утиных перьев. Леонардо принялся думать об утках: как они жиром смазывают перья всего тела и даже головы, смешно запрокидывая ее и потирая о спину. Получается, если не позволить утке смазать жиром перья, она утонет? А если взять этого жира да вываляться в нем соколом, получится плавать? И одинаковый ли этот жир у всех водоплавающих птиц? И почему у гуся красные лапы? Можно было бы предположить, что вся гусиная кожа красная, ибо под перьями ее не видно, но ведь куски гусятины вовсе не похожи цветом на сердолик. – …беде вашей помочь могу. Слова Аль-Рахима вырвали Леонардо из совсем уж сторонних размышлений. Не то он совершенно отвык от курения, не то в турецкой трубке было нечто чересчур ядреное. Усилием воли Леонардо вытряхнул из головы мысли об утках и гусях и сосредоточился на происходящем. – Как? Расскажешь? – жадно осведомился Зо. Аль-Рахим вынул что-то из-за пазухи, вытянул руку и раскрыл ладонь. – Покажу. На ладони у него лежала большая круглая монета. На стороне, обращенной к ним, Леонардо разобрал львиную голову и… два ключа??? Он открыл было рот, но Аль-Рахим опустил руку, поставил монету на ребро на блюдце перед собой и сильно крутнул ее. Захлопнув приоткрытый рот, Леонардо вгляделся, силясь понять, что изображено на второй стороне, но монета вертелась быстро-быстро, ловя свечной свет и отбрасывая блики на каменные стены, и за все свои старания Леонардо получил в награду лишь головокружение. Чтобы справиться с дурнотой он зажмурился и… …открыл глаза в пещере. Но это была не пещера из его детских воспоминаний. Эта пещера была маленькая, и свет проникал в нее сквозь окошко под потолком. Совсем рядом дробно капала вода, а в отдалении так же дробно – но в другом ритме – били барабаны. Леонардо сидел на полу, вытянув ноги, а перед ним в той же позе сидел Риарио, потный, обросший и осунувшийся. – Да Винчи, – проговорил он, – мог ли ты предположить, что мы встретим конец вместе? – Я… Леонардо начал отвечать прежде, чем задумался, что, собственно, собирается сказать. А когда задумался, понял, что ответа не знает. В поисках подходящих слов он задрал голову к окошку, и полыхнувший оттуда дневной свет снова заставил его зажмуриться. Он открыл глаза в пещере. Но это была не пещера из его детских воспоминаний. Эта пещера была длинная и узкая, освещенная факелами и уставленная разнообразными диковинами. Сообразив, что находится в Секретном архиве Ватикана, Леонардо не теряя времени бросился к странице загадочной книги. Склонившись перед ней, он выверенно моргал, покуда снова не увидел карту, а на ней – сбоку от Африки – неизвестную землю, похожую очертаниями на перевернутую птичью голову. – Кто здесь?! В тишине коридора окрик прозвучал взрывом. Леонардо развернулся, ожидая увидеть вдали стражника, однако прямо перед ним выросла высоченная, под потолок, черная фигура, увенчанная ярко-белым рогатым бычьим черепом, будто сияющим в темноте. Леонардо отшатнулся, запнулся на неровном полу и упал на спину. Он пытался отползти, а фигура широко шагнула к нему, взмахнула двусторонним боевым топором, и сокрушительная боль отняла у Леонардо дыхание. Он задохнулся, испугался, ощутил, что вновь может дышать, и, наконец, заорал. Его хлестко хлопнули по щеке, потом по другой. – Лео! Лео, черт тебя дери! Прекрати! – Что я такого делаю? – пробормотал Леонардо, сумев увернуться от следующей пощечины. – Да ничего, – сердито ответил Зо, потирая ладони. – Просто вопишь так, что мертвые в старых этрусских могилах наверняка проснулись и решили, что Тиния призвал их на встречу с одиннадцатью богами. Леонардо приподнялся на локтях. Он лежал в той же позе, в которой его застал удар лабриса, однако вокруг снова были пустые каменные стены. Под скульптурой сидел Аль-Рахим, курил трубку и с любопытством смотрел на него. Леонардо сел, вытер лицо (то почему-то оказалось мокрым от слез) и озадаченно моргнул. Он полностью пришел в себя, мысли снова стали ясными, и голова не кружилась, однако как же эти… видения должны помочь с расследованием? Между ними и бедой Артемизии не было вообще ничего общего. Кроме, разве что, рогатого черепа. Да и то с большой натяжкой. – Думаю, вам пора идти, – проговорил Аль-Рахим. – Да уж, благодаря кое-кому наши бдительные спутники явно решили, что нас тут как минимум грызут древние мертвецы, – Зо вскочил на ноги. – Спасибо, друг! Ты очень помог, как всегда. – Обращайся, – кивнул Аль-Рахим. – Приятно было познакомиться, Леонардо да Винчи. – Что на другой стороне монеты? – спросил Леонардо. – Прости его, он грубиян и у него всё еще не все дома, – скороговоркой выпалил Зо, вслед за чем вздернул Леонардо на ноги и потащил за собой к выходу. Со швейцарцами с мечами наголо они столкнулись, сделав буквально пяток шагов от решетчатой двери. – Все в полном порядке! – выпалил Зо. – Беседа была такой увлекательной, что наш гений задремал, и ему привиделся страшный кошмар, будто у него шерсть выпала и хвост отвалился, а на носу свидание с прекрасной волчицей. Никто его шутке не рассмеялся, однако роль свою она сыграла: швейцарцы слегка расслабились и, хоть подозрительно поглядывали в глубину хода, позволили оттеснить себя на поверхность. Не теряя времени, они пустились в обратный путь. Красоты местности уже не занимали ум Леонардо: он силился связать увиденное с порученным им делом, однако, невзирая на то, что обычно без труда проводил связи (частенько там, где другие их и близко не видели), не мог вывести ничего толкового. – Узнали хоть чего полезного? – наконец, начал Валлелайн. Обращался он скорее к Леонардо, однако ответить тому было нечего. Впрочем, Зо не то слегка оправился от нанесенной в лесу обиды, не то воодушевление пересилило. – Всё узнали, – охотно откликнулся он. – До малейших подробностей. Тут уж Леонардо не выдержал. Зо что же, издевается? – Что мы узнали? – с отчаянием вопросил он. – До каких, черт подери, подробностей? Ну при чем тут пещера с барабанами и быкоголовое чудовище с топором? Все разом остановились, кто-то так даже споткнулся. На Леонардо уставились пять пар недоумевающих глаз. Именно пять – Зо тоже взирал с замешательством и немалой долей беспокойства. – Что? – спросил Леонардо почему-то шепотом, потом кашлянул и выговорил в полный голос: – А ты разве не то же самое видел? – Я пока еще не понял, что видел ты, дружище, – осторожно проговорил Зо, – но я видел точно не то же самое. Хотя бы потому, что я не видел вообще ничего. В голове все окончательно перепуталось. О каких же тогда малейших подробностях речь? Должно быть, его мысли очень ясно отразились на лице, потому что Зо привлек его к себе, приобнял за плечо и медленно зашагал дальше. – Что с тобой стряслось? – Ну, после того, как монетка завертелась, я оказался… – Леонардо осекся и решил при швейцарцах ни о Риарио, ни о карте ничего не говорить, а то передадут графу, так тот еще и объяснений потребует. – Я оказался сперва в пещере, где капала вода и слышался отдаленный барабанный бой. А потом еще в одной пещере, где на меня напало рогатое чудовище с топором. Вот я и удивляюсь, как это все относится к нашему делу. Из общего между ними пока только рога. – Вот и я удивляюсь, – вздохнул Зо. – Удивляюсь, чего Аль-Рахим напихал в свою трубку, что тебя с одной затяжки так вштырило, и почему оно не действует на него самого. Швейцарцы, с любопытством прислушивающиеся к беседе, разразились многозначительными смешками. – А что было на самом деле? – спросил Леонардо, подавив небезопасный порыв продемонстрировать им средний палец. – Он же сказал, что нам покажет? – Старик любит играть на публику. Он ничего не показывал. Монетка крутилась, а он говорил. Полезные вещи, кстати, поэтому я не стал его разочаровывать. Если ему нравится думать, что этим своим фокусом с монетой он насылает видения, пожалуйста, мне не жалко. Так вот оно что… Получается, эти образы – всего лишь те же опиумные грезы, которые, случалось, захватывали его в прошлом. Но карта… Он видел местоположение загадочной страны так ясно… Успел разглядеть еще в прошлый визит в Архив, да запамятовал, а теперь всплыло? Очень даже может быть. Способности мозга и чувств куда обширнее, чем кажется на первый взгляд. – А что это за монета? – Леонардо перевел тему. – Там была та же львиная голова, что на статуе, и… два ключа. Ты видел другую сторону? – Не интересовался, – Зо взъерошил ему волосы и слегка оттолкнул в сторону. – Если как-нибудь встретишься с Аль-Рахимом вновь, попроси показать, коли любопытно. Самому Зо явно любопытно не было. Леонардо вздохнул. Ладно, похоже все произошедшее в этрусских руинах следует выкинуть из головы хотя бы на время расследования. – Что поведал тебе турок? – спросил он. * Риарио вертел в руках шкатулку с гребнем и мрачно наблюдал за необыкновенной мухой, ползающей по столу. Четверка швейцарцев сбилась в кучку в углу и, будто чувствуя его скверное настроение, молчала. Домочадцев Риарио еще раньше выслал в другие комнаты. Откровенно говоря, превращенные девушки интересовали его сейчас в самую последнюю очередь. Лоренцо не поехал в Рим. Чертов Лоренцо решил отменить свое пасхальное путешествие! Futuo! А ведь там его ждали, дорогого гостя, mulo canzirro, figlio di puttana, ждали с распростертыми объятиями и его, и его заносчивого братца. И все напрасно. Теперь нужно поспешно выбирать новую дату, составлять новый план, собираться в новом месте… А в то же время расследовать одно совершенно безнадежное с виду дело, поручив другое да Винчи с Зороастром и беспокоясь, как бы эта coppietta amorosa чего не напортачила, несмотря на сопровождение. Coppietta amorosa. Риарио понял, как назвал их в мыслях, и презрительно шмыгнул носом. Флоренция, чтоб ее. Пусть да Винчи после памятного освобождения своих приятелей из Сант’Анджело явно лгал о причине, по которой стражник увидел его в коридоре обнаженным (теперь было ясно, что он просто-напросто ползал по стенам соколом, цепляясь когтями за выступы камня), но Зороастра он явно трахает. А может, и своего подмастерье. И вообще бегает с членом наперевес за всем, что шевелится, хоть за штанами, хоть за юбками. А, cazzarola! Ну какое, Господи помилуй, ему дело, кого трахает окаянный язычник из проклятого Богом города? Теплый мокрый язык прошелся по шее от основания плеча до уха так явственно, будто та вовсе не была прикрыта шелковым платком и плотным воротом. Риарио встряхнулся от отвращения всем телом. Руки машинально отдернулись от шкатулки, и, рывком вернув внимание в действительность, Риарио понял, что вздрогнул очень вовремя. Он уже открыл крышку и почти вынул терновый гребень с неосознанным намерением повертеть его в руках. А уколешься таким – кто знает, глядишь, и сам мухой станешь. Несмотря на перчатки. Муха подползла к нему, и Риарио, хотя та, по идее, должна была внушать неприязнь, без гадливости погладил ее пальцем по золотистой голове. Нельзя же вот так сидеть весь день и закипать, подобно котелку над огнем. Надо что-то предпринимать. – Я велю написать таблички с буквами, – сказал он. – Вы, донна Дебора, расскажете все, что знаете о ведьме, которая покусилась на ваши волосы этим гребнем. * Маурицио, привалившись к стене, печально разглядывал корову. Та тоже выглядела довольно поникшей: повесила голову и даже не пыталась стряхивать облепивших холку и шею насекомых. Леонардо невольно встревожился: не заболела ли, не потеряла ли надежду на спасение. Будет весьма печально, если она умрет от огорчения прежде, чем получится обратить колдовство. Что, если верить турку, оказалось не такой уж и трудновыполнимой задачей. Главное, проделать все без ведома злобной мачехи. И только Зо был настроен весьма оптимистично. – …и как только священник снимет зачарованную веревку, тут она и превратится обратно! – победно завершил он. – Проще простого, на самом деле. – И то правда, – оторвав сочувственный взгляд от приунывшей возлюбленной, отозвался Маурицио. – Святая вода и вербена у меня найдутся. Священника я завтра же разыщу. Огромное спасибо. Вам не стоит беспокоиться, все остальное я сделаю сам. – Мы можем помочь, – заикнулся Леонардо. – Она моя люба, моя милушка, свет моей души – покачал головой Маурицио. – Я чувствую, что должен сделать это сам. Завтра же на заре! А коли ведьма попытается у меня на пути встать, я убью ее собственными руками и черного колдовства не побоюсь! Корова дважды протяжно замычала, вытянув шею, и тяжело опустилась в пыль. – Вот и ты со мной согласна. Да-да, хорошая моя, так и сделаю, – истово пообещал Маурицио. – Но… – заикнулся Леонардо. Не сказать, что он был сильно против, чтобы Маурицио проделал все самостоятельно, в конце концов, в насоветованном турком ритуале в самом деле не было ничего сложного. Просто им ведь потом еще и перед Риарио отчитываться, а граф наверняка возжелает услышать подробности. – Ну и превосходно, – перебил Зо. – Желаем всяческой удачи и благополучия в дальнейшей семейной жизни. Прощайте! Лео, идем. С этими словами Зо развернулся и бодро зашагал прочь. Недоумевая, Леонардо поспешил за ним, а следом неохотно потянулись и швейцарцы. Их неохота была вполне объяснима. Ясное дело, они тоже думали, что скажут своему предводителю. Зо не сбавлял шаг, пока они не свернули за пару углов, потом остановился так резко, что Леонардо чуть было в него не врезался, привалился к стене и принялся с хмурым видом крутить пучок волос в бороде. – Не нравится мне это, – сказал он. – Что именно? – Всё. А Маурицио в особенности. Любовь у него, понимаешь, в сердце и шпоры в боках. Не маловато ли сведений для такой верной догадки? С чего он вдруг провидцем сделался? – Ну… – Леонардо вспомнил, что ему самому версия показалась не вполне правдоподобной. Интересно, что насчет этого подумал Риарио? – Он не обо всем догадался. Кое о чем ему все же рассказала коро… Артемизия. – Это меня и навело на мысль! – Зо вскинул голову. – Сколько раз промычала корова? – О, – протянул Леонардо. Корова дважды протяжно замычала, вытянув шею, и тяжело опустилась в пыль. «Вот и ты со мной согласна». – Двойное мычание должно было означать «нет», – вспомнил он. – Вот именно! Да и нет – запомнить легко, не санскрит, небось. Если он со своей великой любовью болтает каждый день, когда успел запамятовать их гениальный условный язык? – Зо прищурился. – Не в том ли дело, что не было никакого языка? – Тогда как он узнал, что приключилось? Зо уставился на него с приоткрытым ртом, потом выразительно постучал себя по лбу. – Лео, ау, тебе что же, Аль-Рахимово угощение напрочь соображалку отбило? Он все это сам и сотворил, потому и узнал. – И сам же попросил помощи Ватикана? Чтобы подозрения отвести? – слегка пристыженно предположил Леонардо. Курительная смесь турка не повлияла на его умственные способности, конечно же, однако, пусть Леонардо пытался выкинуть из головы увиденное под этрусскими руинами, посторонние мысли и впрямь продолжали его отвлекать. – Этого я уже не знаю, – Зо повернулся к швейцарцам, которые внимательно слушали их переговоры, но помалкивали. – Кто написал жалобу… уведомление… или как там у вас эти кляузы называются? – Нам почем знать, – пожал плечами Шмид. – Этого нам не сообщают. Наше дело маленькое. – А граф Риарио? – Должен знать. – Надо спросить за ужином, – решил Зо. – А то, может, вообще никакой злой мачехи не было. Впрочем, чего ждать… Он развернулся и потрусил обратно к злополучному дому. – Эй, куда? – спохватился Ланденбергер. Остальные встрепенулись, словно сторожевые псы, заслышавшие шаги чужака, явно вспомнив о своих непосредственных обязанностях. – Ступайте, – не оглядываясь, крикнул Зо. – Я к ужину буду. – Коли граф Риарио его разок отпустил, это вовсе не означает, что он теперь может убегать когда заблагорассудится куда угодно, – сердито сказал Гартман, обращаясь к Леонардо. Однако, что примечательно, никто из швейцарцев не сделал движения пуститься вдогонку. Очевидно, слежка за Леонардо виделась им более важной задачей. – Куда он пошел? – Думаю, делать то, что ему удается лучше всего, – отозвался Леонардо. – Добывать сведения. Что-что, а это Зо умел превосходно. Так же, как мошенничать, воровать, зубоскалить и разыскивать самые нужные вещи в самых неожиданных местах. И еще уйму всего другого. – Идемте, – Леонардо зашагал в направлении их временного жилища. – Он вернется. – Графу Риарио это не понравится, – пробурчал Валлелайн. И все-таки они послушно последовали за Леонардо. Конечно же, Риарио это не понравилось. – Каков наглец, – возмутился он, узнав о причине отсутствия Зо. – Пусть только вернется, я ему задам. Впрочем, что возмущение, что угроза прозвучали без особого запала, и Леонардо поспешил перевести тему. – Как продвигается? – осведомился он. Риарио поболтал вином в стакане и неопределенно пожал плечами. – Ни шатко ни валко, – неохотно признался он. – Мы смастерили таблички с буквами, и почти весь день ушел на то, чтобы записать показания донны Деборы. Теперь достоверно известно, кто ведьма. Остается лишь надеяться, если ее убить, колдовство разрушится само собой. «А если нет?» Спросить вслух Леонардо не успел. Послышался громкий стук в дверь, и Джунта, бдительно глянув в щель между досками, впустил Зо. Судя по крайне победоносному виду, тот шел не с пустыми, фигурально выражаясь, руками. Однако самодовольное выражение мгновенно покинуло его черты, когда Риарио, стремительно поднявшись со своего места и приблизившись, ударил его по лицу открытой ладонью – несильно, но хлестко. Зо отшатнулся от неожиданности и схватился за щеку. – Я тебя не отпускал, Зороастр, – прошипел Риарио. Его рука легла на рукоять кинжала. Он зол, понял Леонардо. Кипит от подавляемого раздражения, как позабытый на медленном огне сосуд, с самого начала путешествия и только ищет повода на ком-нибудь сорваться. Если Зо сейчас ответит – хоть словом, а тем паче кулаками – донести до всеобщего сведения полученную информацию он уже не успеет. Не то чтобы Леонардо беспокоился за жизнь друга исключительно из-за вероятной потери ценных новостей – просто он уже лихорадочно раздумывал, как бы оправдать его перед графом. Зо, однако, испепелив Риарио не обещающим ничего хорошего взглядом, с явным усилием опустил глаза и проговорил: – Простите, ваше сиятельство. Я увлекся расследованием. Этого не повторится. Тон даже не сочился ядом, скорее, яд был в нем хорошо запрятан, как в охотничьей приманке. Однако сами слова прозвучали вежливо, и это было настолько на него не похоже, что опешил даже Риарио. Еще несколько мгновений он стоял неподвижно, как хищная кошка перед прыжком (Леонардо не мог не пририсовать ему мысленно длинный черный хвост, рассекающий воздух), потом плечи его явственно расслабились. Он фыркнул и ни слова не говоря вернулся за стол. Зо рухнул на лавку рядом с Леонардо, плеснул себе похлебки и принялся яростно вылавливать обрезки мяса, громко колотя ложкой по стенкам миски. Несмотря на то, что открытый конфликт был, вроде, исчерпан, атмосфера царила прямо-таки предгрозовая. Леонардо под столом опустил руку ему на бедро и успокаивающе сжал пальцы. Тугие до дрожи мышцы у него под ладонью слегка ослабли, Зо шумно выпустил воздух через нос и начал есть спокойнее. Риарио немедленно заговорил, будто следил за ним, дожидаясь подходящего момента. – Ты вошел весь такой гордый как павлин. Вызнал что-то полезное? Тут уж наоборот при язвительных словах тон звучал примирительно, и ясно было, что иной благосклонности от него не дождаться. Зо опять напрягся. – Это Маурицио, – пробурчал он через мучительную секунду, низко склонившись над едой и таращась в миску так, будто пытался силой воли раздвинуть похлебку, аки воды Красного моря. – Будь добр, вытащи голову из minestrone и объяснись. Фраза казалась просьбой, причем вежливой, но тихая угроза в ней слышалась так явственно, что почудилось, будто над столом сгустились ливневые тучи. Леонардо, снова запаниковав, тайком, но от души наступил Зо на ногу, и тот, рывком выпрямившись и впившись в Риарио свирепым взглядом, четко повторил: – Это Маурицио заколдовал Артемизию, а не ее мачеха. – О, – слегка удивленно откликнулся Риарио. Не дожидаясь неизбежных расспросов, Зо выложил свои подозрения – все то, что Леонардо уже слышал, плюс толки соседей о том, что старая карга сегодня не уковыляла по своим (несомненно гнусным) делам, как проделывала последние десять лет, может, захворала, а то и померла божьей милостью. – Хм, – теперь смотрел в тарелку Риарио, правда, не дрожа от бессильной злости, а погрузившись в мысли. – Но соседи все равно считают ее ведьмой, выходит? И Маурицио тоже колдун? Что же они, сговорились? Зо промолчал, не то нарочно игнорируя вопросы, не то посчитав их риторическими. – Что вы думаете по этому поводу предпринять? – спросил Риарио, переводя взгляд с Зо на Леонардо и обратно. На мгновение повисла томительная тишина: Зо, надо полагать, упрямился, а Леонардо еще над завтрашним днем не размышлял. В конце концов, однако, не ответить на прямо заданный вопрос Зо не посмел. – Я думаю проследить за двором. Маурицио обещал на заре прибегнуть к посоветованному мною средству. Посмотрим, что он сделает на самом деле. – Недурно, – пожал плечами Риарио. – Попробуйте. Мы убьем ведьму и присоединимся к вам, коли понадобятся дальнейшие действия. – В этом нет необходимости, – сказал Зо и в ответ на сразу же съехавшиеся у переносицы брови быстро пояснил: – Нет нужды убивать ведьму, я имею в виду. Будет только справедливо, если ее постигнет участь жертвы. К тому же, мы не знаем наверняка, разрушится ли с ее гибелью колдовство. Мой знакомец сказал, если ее причесать тем же гребнем, причем так, чтобы выступила кровь, она тоже превратится в муху, а Дебора в тот же момент примет прежний облик. Наверняка она провела этим гребнем по волосам Деборы чертову дюжину раз, покуда девица спала, но не оцарапала кожу, боясь разбудить раньше времени, поэтому та стала невиданным насекомым. Однако если пустить кровь, ведьма станет самой заурядной мухой, и ее легко прихлопнет любой. – Заманить ведьму можно, конечно, но едва ли она будет стоять и ждать, пока ее причешут больше десятка раз, да еще до крови, – возразил Риарио. – Вели созвать всех домашних и друзей, чем больше, тем лучше а когда ведьма войдет, ей нужно плеснуть в лицо святой водой, пока половина присутствующих левой рукой складывают jettatura, а вторая половина левой же рукой castagna. Это ее оглушит по меньшей мере на минуту. – И со всеми ведьмами этот фокус работает? – живо заинтересовался Риарио. Зо пожал плечами. – Он не уточнял. Но знаки, я уверен, в какой-то мере точно работают, а про святую воду ты и сам знаешь. – Ладно, – сдался Риарио. – Стоит попробовать хотя бы на будущее. Ежели не сработает, просто отрежем ей голову. Зо поджал уголки губ, но промолчал. – Я тут подумал, – сказал он, меняя тему. – Вероятно нам стоит отправиться следить за двором с ночи. Вдруг Маурицио зари не дождется и сделает что-нибудь плохое. Риарио довольно долго колебался, выводя концом ложки узоры на дне миски, потом неохотно согласился: – Твои опасения понятны. Полагаю, всей толпой мы там не спрячемся. Ступайте. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Судя по вдоху и приоткрывшимся губам, Зо хотел что-то ответить, однако передумал и, молча кивнув, вернулся к поеданию остывающей похлебки. * Стояла глубокая ночь. Леонардо, обернувшись псом, залег у самой арки, а Зо и швейцарцы, нагрузившись факелами и прочими необходимыми средствами, спрятались поодаль, так, чтобы оставаться за пределами видимости, но суметь быстро добежать, ежели что. Где Зо сумел в ночи и с такой скоростью раздобыть вербену и святую воду, причем последнюю в немалых количествах, Леонардо даже не спрашивал: он прекрасно знал, что при необходимости друг и Луну с неба достанет, особенно если хорошо заплатят. Ну или соорудит ее из крашеного пористого камня и убедит всех, что это именно небесное светило и есть. А что не светит? Ну так вся лунная влага стекла и звездный свет не отражает, вот и не светит. Так что были некоторые основания полагать, что воду он набрал из ближайшего колодца, перекрестил ее пару раз и счел, что для намеченной задачи сойдет. Что ж, если все будут хорошенько верить, авось и сработает. Со священником Зо тоже все уладил. «С этим придется, конечно, подождать до утра, – сказал он, – однако едва рассветет, можно хватать Артемизию и бежать к отцу Франческо». «И он будет не против того, что мы приволокли в церковь корову?» – уточнил Леонардо. Зо закатил глаза и отмахнулся. «Я с ним знаком почти столько же, сколько с тобой. Поверь, он не всегда был солидным святошей. Как вспомню, что мы вытворяли, эх… Уверяю тебя, чтобы удивить его, нужно нечто серьезнее коровы в церкви». До утра, однако, не произошло ровно ничего примечательного. Из-за стен время от времени доносились то долгие тяжкие вздохи, то приглушенный хруст перетираемого коровьими зубами сена; по улицам время от времени разносились далекие шаги стражи. Леонардо старательно крутил ушами, тихонько нюхал воздух, ловя весенние запахи, и боролся с дремой. Лишь на серо-розовой заре скрипнула дверь и во внутренний дворик деловито вошел Маурицио. В душе Леонардо все еще надеялся, что Зо ошибся и тот, как положено верному возлюбленному, сумеет – или хотя бы попытается – снять чары со своей невесты. Увы, вместо святой воды и вербены, Маурицио нес в руке палку с острым железным наконечником. Леонардо невольно взъерошил загривок, готовясь стать невольным свидетелем кровавой расправы, однако Маурицио прошел мимо шарахнувшейся в сторону телки и направился прямиком к копне сена у дальней стены. Леонардо озадаченно склонил голову набок. Что же, он не бьет Артемизию этой палкой? Сено ею ворошит, что ли? Но ведь корова не бросилась навстречу, проявляя по мере возможностей звериного тела радостное нетерпение, но напротив, отпрянула явно испуганно, а значит, при любом раскладе что-то между ними нечисто. Разбросав ногами сено, Маурицио склонился было, но тут корова подбежала к нему сзади с грозным мычанием, хотя боднуть – чего от нее ожидал Леонардо – не посмела. – Ах ты паскуда! – воскликнул Маурицио. Да уж, нежными чувствами тут и не пахло. Вот теперь в ход действительно пошла палка. Леонардо чуть было не выскочил из укрытия с намерением прекратить избиение, но Маурицио удовлетворился тем, что парой ударов отогнал Артемизию, вслед за чем наклонился и поднял… крышку, закрывающую вход в подвал? Недолго думая Леонардо бесшумно прыгнул, метнулся во дворик и всей тяжестью своего крупного тела врезался Маурицио в поясницу. Тот рухнул вниз, и, судя по грохоту, подвал оказался глубоким, а ведущая в него лестница – крутой. Если повезет, Маурицио будет не в том состоянии, чтобы чинить препятствия, а то и вовсе шею сломал. Проверять, так ли это, Леонардо, однако не стал. Он коротко пронзительно взвыл, подавая условный знак, после чего быстро превратился, захлопнул крышку и крикнул жмущейся к стене корове: – Ложись сверху! Та, надо отдать ей должное, сразу же поняла, что к чему, подбежала и опустилась брюхом на крышку, надежно прижав ее. Зо и швейцарцы тут же принялись за дело: повесили над ведущей из дворика дверью и аркой пучки вербены, а весь пол и Артемизию обрызгали освященной водой так щедро, что непосвященному почудилось бы, будто во дворике случилось небольшое наводнение, а корова в нем чудом не утопла. Затем все отошли к стенам и приготовили оружие на случай, если предпринятые меры не помогут и конфликт придется решать более привычными солдатам средствами. Корова сошла с крышки подвала и, к удивлению Леонардо, принялась с мычанием тереться об нее головой, явно пытаясь поддеть рогом. Вот те на. Неужели она так обеспокоилась судьбой своего мучителя? Или, уверовав в силу святой воды и вербены, сочла себя неуязвимой и желает расправиться с ним поскорее? Однако в мычании не было гнева, наоборот, в низких утробных звуках слышалась неприкрытая тревога. Странно-то как. Неужто верит, что чем сильнее муж жену колотит, тем сильнее ее любит? Вот дуреха. Тем временем Артемизия преуспела в своих усилиях и, вытянув шею, заглянула в открывшийся ход – только лишь затем, чтобы с паническим мычанием шатнуться назад. Из подвала с гневным возгласом выскочил Маурицио, замахнулся палкой и… с душераздирающим воплем рухнул, корчась, словно его одолела падучая или пол залили кипящей смолой. Корову словно подменили. Куда делась робкая забитая буренка? С яростным ревом она накинулась на Маурицио, будто боевой бык на римской арене, и принялась нещадно бить его лбом и копытами. Леонардо думал, что она растерзает его в клочья, но стоило Маурицио прекратить сперва вопить, а потом и шевелиться, как Артемизия оставила его, торопливо подошла к подвалу и, заглядывая внутрь, издала нежное дрожащее мычание. Швейцарцы переглянулись. – Может, у ней там теленок? – ляпнул Валлелайн. – Дебил, – тихо фыркнул Зо и первым потрусил к подвалу. Швейцарцы поспешили следом, а Леонардо слегка замешкался, решив, что успеет быстренько натянуть штаны, в результате чего, когда он присоединился к остальным, те уже вовсю крестились (за исключением Зо), охая и озираясь. Что же такое загадочное хранится в подвале? Сгорая от любопытства, Леонардо заглянул внутрь. Под лестницей – в самом деле весьма крутой – в квадрате неверного утреннего света лежал связанный и порядком побитый… Маурицио. Какого… А кто же тогда?.. Все единым движением развернулись к распростертому на мокрой земле телу. В нем, истерзанном и окровавленном, все же безошибочно угадывался… Маурицио. Да какого черта? – Колдовство. – Злой брат-близнец. Зо и Шмид сказали это хором, вслед за чем сердито уставились друг на друга. – Твое предположение тоже стоит рассмотреть, – после секундного раздумья признал Шмид. Зо расплылся в самодовольной улыбке. – Ладно, ребятушки, – заявил он. – Мы с Лео поведем Артемизию расколдовываться, а вы тащите Маурицио… обоих… к Риарио. Пусть у графа башка болит. – Раскомандовался тут, ишь, – довольно беззлобно пробормотал Ланденбергер. Однако успехом дела все были обязаны – и понимали это – исключительно Зо, а потому спорить не стали. Связав Маурицио (израненного копытами, но, как оказалось, живого, хотя и без чувств), швейцарцы позволили Артемизии понежничать с Маурицио (которого достали из погреба и развязали), вслед за чем солдаты завернули обоих в плащи и триумфально потащили на постоялый двор. А Леонардо и Зо повели совершенно счастливую – что было видно даже на не особенно выразительной коровьей морде – Артемизию в крохотную церквушку отца Франческо, с тем чтобы тот с молитвой снял с коровьей шеи веревку, после чего заколдованное животное должно было снова стать человеком. * Scoppio del Carro состоялся спустя два дня. Может, Риарио, который с легкостью и успехом воспользовался подсказкой Зо, и не остался бы на это праздничное событие, однако в тот самый момент, когда с шеи коровы спала зачарованная веревка, Маурицио (который держал в плену второго Маурицио) прямо во время допроса внезапно превратился в иссохшую старую каргу. Не успели присутствующие оправиться от потрясения, как ведьма, стряхнув порядком провисшие веревки, с поразительной для своего возраста и искалеченного тела прытью выскочила на улицу, где обернулась черной безрогой коровой, на редкость уродливой и тощей, как смерть. Риарио и швейцарцы долго гоняли ее по городу. Сперва корова носилась по улицам, обрастая «почетным» кортежем из улюлюкающих юнцов, мальчишек и собак, затем убежала за стену, где протиснулась в решетчатые ворота какого-то крестьянского жилища и… исчезла. Довольный люд разбрелся по домам, рассказывая соседям, что изображение святого Николая, украшавшее те самые ворота, в праведном негодовании ожило и так огрело корову меж отсутствующих рогов своим посохом, что та немедля провалилась сквозь землю в снопах искр и клубах ужасающе зловонного дыма. Риарио с отрядом еще некоторое время обыскивали пригородные фермы и поля, но не нашли ни женщины, ни коровы. После такой пробежки следовало отдохнуть, ну а потом наступил праздник, и Леонардо уговорил графа остаться во Флоренции до утра. Пока Риарио гонял по городу и окрестностям воистину сатанинское животное, Леонардо навестил Лоренцо и отдал ему голубку. Великолепный встретил его с явным облегчением и заплатил не торгуясь, но взгляд у него был рассеянный, а обычно бесстрастное лицо казалось хмурым. – Что-то гнетет тебя в столь светлый праздник, il Magnifico? – участливо поинтересовался Леонардо. Стоящий за плечом Лоренцо отец метнул на Леонардо убийственный взгляд, но Великолепный и сам отмахнулся: – Не твои заботы, художник. Ты получил причитающуюся плату и весьма щедрую, должен отметить, а теперь ступай. «Убирайся немедленно», – одними губами добавил отец, и Леонардо не стал больше тяготить их своим присутствием. И вот настал знаменательный вечер. Площадь перед Дуомо была ярко освещена огнями и убрана яркими весенними цветами и пучками трав. Вот, словно ускользающая с берега волна, качнулись в обе стороны, освобождая дорогу, пляшущие и ряженые; вот огромные волы со снежно-белыми шкурами доставили в центр площади богато разукрашенную повозку; вот Лоренцо, натянуто улыбаясь, принял из рук главы семейства Пацци священный огонь и исчез внутри собора, вот… Леонардо волновался, как мало когда раньше. Его била мелкая дрожь, тело не желало оставаться в покое, и он переминался с ноги на ногу, потирая подрагивающими пальцами плечи и предплечья, то и дело нечаянно толкая стоящих по обе стороны от него Зо и Риарио. Бытовало поверье, что если пасхальный полет голубки пройдет удачно, то город ждет благодатный год, а если нет – то на флорентийцев обрушатся болезни, неурожай и буйства стихий. Однако Леонардо переживал не поэтому. Почему-то ему казалось, что если сотворенная им птица совершит полет без происшествий, то сам он – когда-нибудь – полетит так же легко и свободно, как прежде. Механическая птица ожившей золотой молнией выпорхнула из открытых дверей Дуомо. Лоренцо аж присел, а публика, оправившись от первого испуга, разразилась восхищенным аханьем и ликующими криками. Леонардо неотрывно следил глазами за голубкой, которая поднялась так высоко над площадью, что казалась золотистой искоркой на бархате небес. Искорка вдруг смазалась круглым дрожащим пятнышком, и Леонардо пришлось тайком сморгнуть выступившие от радости и облегчения слезы. Описала изящный круг в темном небе, птица с безукоризненной точностью опустилась в повозку, которая спустя мгновение взорвалась с оглушительным грохотом и многоцветьем огней. Со всех сторон раздались восторженные аплодисменты. Леонардо огляделся, всем телом впитывая всеобщее упоение. Подпрыгивала, прижав руки к груди, одетая в белое Ванесса; широко улыбался, сверкая зубами, Зо в венке из гибких зеленых лоз; кто-то одобрительно хлопнул Леонардо по спине сзади – вероятно, Андреа. Даже Риарио кивнул ему и несколько раз сдержанно хлопнул в ладоши. В его переливчатых черных глазах отражались разноцветные огни. Леонардо еще раз окинул взглядом рукоплещущую толпу и внезапно увидел… ее. Она была прекрасным фениксом, что кутался в языки алого пламени только лишь затем, чтобы возродиться вновь. Высокая замысловатая прическа, имитирующая не то огонь, не то перья, роскошное красное платье, открывающее точеные плечи – праздничный наряд Лукреции Донати с легкостью затмевал любой костюм на соборной площади, какой ни возьми. Леонардо впился в нее настойчивым взглядом и в глазах, поблескивающих в прорезях элегантной полумаски, увидел зов и обещание. Убедившись, что он смотрит, Лукреция развернулась и ступила в ряды восторженных горожан. Меж лопаток у нее мелькнул, раскинув крылья, феникс и тут же исчез, скрытый сомкнувшейся толпой. Леонардо сорвался с места и без колебания нырнул в людское море. Ожесточенно работая локтями, он выбрался из средоточия праздничной сутолоки, высмотрел удаляющуюся Лукрецию и последовал за чудесной птицей. Во рту пересохло, сердце колотилось, пах наливался сладким жаром. Интересно, выкрашены ли у нее соски в такой же алый цвет, как яркий сочный рот? Леонардо почти нагнал ее. Он словно наяву видел, как приведет ее к себе, как сорвет с нее маску и платье, как под неумолчный грохот фейерверков за окном они будут нетерпеливо кататься по постели, снова и снова сгорая в огне страсти, умирая, и возрождаясь, и… Кто-то дернул его за рукав так, что затрещала рубаха. – Убирайся, шлюха! – громко сказал Риарио, глядя мимо ошеломленного Леонардо, который от силы рывка едва не повалился, будто вставший на всем скаку конь. Лукреция на мгновение остановилась и бросила на него яростный взгляд, после чего подхватила подол платья и, передернув плечами, исчезла в переулке. Граф, проводив ее взглядом сузившихся глаз, повернулся к Леонардо и с мрачным смешком проговорил: – Ну ты кобель, художник. И она хороша: замужем, спит с Лоренцо да еще перед тобой не прочь раздвинуть ноги. Как поглядишь, сколько народу через нее проходит, так невольно сравнишь с воротами Святого Николая, только что столь доброй славой она похвастать не может… Леонардо освободил руку и, тяжело дыша, уставился на него с изумленным недоверием. Приятный жар пониже живота сменился противной, почти болезненной пульсацией неудовлетворенности. Риарио вопросительно вскинул брови, будто ровным счетом ничего не сделал и теперь не понимал, чем навлек на себя недовольство. Вот ведь сукин сын… Что он себе позволяет? – Знаешь, граф, – слегка оправившись от неожиданности, процедил Леонардо, – если бы я тебя не знал, решил бы, что ты взревновал. – Придержи язык, – выражение притворной невинности слетело с помрачневшего лица, но голос звучал спокойно. – Сам не гам и другим не дам? – продолжал Леонардо. Теперь он говорил про плотские удовольствия в целом, не про себя, но Риарио, очевидно, счел его слова продолжением первой злой колкости, и стиснул губы в бескровную нитку. – Ты… – Можно подумать, ты сам никогда ни с кем не кувыркаешься, – Леонардо не дал ему и слова сказать. – О, я занимаюсь этим в меру, а ты уже достаточно проблем себе накувыркал, – парировал Риарио, вслед за чем сделал единственный скользящий шаг и коленом ударил его между ног. Пинок угодил аккурат в наполовину затвердевший член, и Леонардо осел на землю, шипя и задыхаясь от взорвавшейся в паху резкой боли. Аж искры из глаз полетели. К счастью, боль довольно скоро стихла, и Леонардо, с известным трудом разогнувшись и поднявшись на ноги, мстительно выплюнул: – Ты дерешься, как женщина. Риарио обидно рассмеялся. – Я исправлюсь, – пообещал он. – В следующий раз это будет меч. *** Земля живая, а вода – кровь ее. Он вышел из пещеры, промоченный водой и кровью. Что же случилось в пещере? А вот что. На дне озера тоже обнаружились кости, но не рыбы – большущего быка. Черепом Леонардо бы, наверное, накрыло наполовину, крутой рог – с его руку длиной. А на кончике рога… За кончик рога кольцом зацепился ключ, древний и загадочный даже на вид. И рыбий скелет, и бычий череп тут же вылетели из головы. Леонардо должен был достать ключ, а впоследствии – кто знает – найти дверь, которую тот открывает. Толща прозрачной воды сыграла с ним злую шутку. Череп, видный до малейшей трещинки, лежал куда глубже, чем казалось сверху. В пещере не обнаружилось ничего, чем можно было бы подцепить ключ. Леонардо даже, шепотом попросив прощения, попытался отодрать от стены длинную рыбью кость, но та, как и прочие, намертво вросла в камень. Плавать Леонардо не умел: мелкие и быстрые горные речушки были отнюдь не лучшим местом для овладения этим навыком. И все же он долго-долго пытался достать до ключа то рукой, то ногой, пока не устал так, что сорвался с гряды в воду и чуть было не утонул от неожиданности. Когда он выполз на камни, пришлось полежать, чтобы отдышаться и успокоиться. Ладно. Обидно, разумеется, но ключ никуда не денется. Он сейчас выберется наружу, отыщет ветку подлиннее и будет пробовать дальше. Хоть до самой ночи. Леонардо поднялся и хотел было вернуться к завалу, но тут уголком глаза заметил движение. Справа от кита, в противоположном от входа конце пещеры, в густой тени что-то явственно зашевелилось. Что-то… большое. – Кто здесь? – дрогнувшим голосом окликнул он. В ответ раздался стон. Человеческий стон. Леонардо бросился на голос, на другую сторону озера, пригляделся к показавшемуся странным силуэту и замер в ужасе. К потолку на длинной веревке был за ногу подвешен мужчина. Он был совершенно обнажен и висел вниз головой со связанными за спиной руками. – Кто… кто вас так? Не дожидаясь ответа, Леонардо принялся перетирать веревку ближайшим же острым камнем. Мысли неслись горным потоком. А если это дело рук разбойников? Если они все еще здесь? Он боязливо огляделся. Вроде и прятаться здесь некуда, но кто знает, что таится в неосвещенных уголках? Он сам пробыл здесь целую вечность и не заметил несчастного, пока тот не подал голос. Веревка лопнула, и они оба грохнулись на пол. К счастью, спустя какое-то время мужчина смог встать и шагнуть вперед, тяжело опираясь на Леонардо. Глаза так и не привыкли к темноте. На ощупь было ясно, что он худой и жилистый, весь мокрый не то от воды, не то от пота. Они оба не проронили ни слова. Мужчина тяжело дышал и иногда постанывал, а Леонардо берег дыхание. Спотыкаясь, они выбрались на гряду, и здесь при сносном свете Леонардо с ужасом обнаружил, что навалившееся на него тело мокрое не от воды и не от пота, а от крови. Весь торс спасенного был покрыт ранами и залит кровью. Ладони скользили по ней. Должно быть, каждое его прикосновение причиняло боль, но нужно было выбираться отсюда. Ширины гряды едва хватило на двоих, которые при том двигались очень шатко, и лишь божьей милостью они не свалились в озеро и не утонули. Переход занял целую вечность и отнял все силы, однако кое-как они добрались до подножия завала. Завала. Леонардо чертыхнулся про себя. Он совсем позабыл, что вовсе не вошел в широкую дверь. Взрослому в дыру не пролезть, а тяжело раненому даже до нее не добраться. – Вам придется подождать здесь, я приведу помощь как можно скорее. Надо рассказать все деду, а он созовет крестьян. Они либо разберут завал, либо спустят веревки в проломы сверху. Мужчина, когда Леонардо вывернулся из-под его руки, остался на ногах, что можно было счесть хорошим знаком. Безотлагательность дела придала сил: несмотря на усталость, Леонардо дополз до дыры прытко, как ящерка до вершины нагретого солнцем валуна. Прежде чем протиснуться в узкий проход, он обернулся, чтобы еще раз ободрить раненого обещанием вернуться с подмогой. Язык замер во рту. Место, где только что стоял спасенный мужчина, пустовало, а сам он обнаружился среди озера, на гряде – стоял, кажется, на том самом камне, с которого Леонардо так упорно пытался достать ключ. Очевидно, подъем занял больше времени, чем показалось, раз раненый успел уйти так далеко. – Вы куда? – окликнул Леонардо. Мужчина опустился на колени, погрузил верхнюю часть туловища в воду и с натугой вытащил бычий череп. Невозможно. Он был глубже, гораздо глубже. Сняв с рога ключ, мужчина положил его в рот, вслед за чем надел череп себе на голову. Мощный лоб и длинная костяная морда закрыли ему и лицо, и израненную грудь. Угрожающе качнулись длинные завитые рога. А затем он исчез. Взмах ресниц – и на гряде не осталось никого и ничего. Леонардо разом вспомнил полузабытые истории о призраках, которые слышал в раннем детстве от матери. Ему сделалось жутко. Подгоняемый страхом, он втиснулся в дыру, как земляной червь в землю, и после короткого обратного путешествия, во время которого он умирал от опасения, что тот – окровавленный и рогатый – схватит его за ногу, буквально вывалился наружу, к солнечному свету и отдаленному пению птиц. Он вышел из пещеры, промоченный водой и кровью. Он больше туда не возвращался, никому ничего не рассказал и вскоре позабыл свое безумное приключение, как страшный сон. *** Мерный шаг коня убаюкивал. Чтобы не дремать впустую в седле, Риарио решил разложить по полочкам завершившуюся двойную миссию. Успешную по обоим фронтам, что приятно, и этим успехом обязанную исключительно брехливой дворняге художника, что уже не столь приятно. Видит Бог, от него жгуче хотелось отделаться, но проклятый Зороастр был полезен, и эта польза пока перевешивала немалое раздражение, которое он неизменно вызывал. Пока. Надо присматриваться к нему. И при первой же возможности, когда он перестанет быть полезным… Принц на мгновение сбился с шага, и Риарио озабоченно наклонился в седле. Испугался? Споткнулся? Камушек в подкову попал? Но конь снова шагал ровно, и легкая тревога рассеялась. Беспокоиться не о чем. Принц успел отдохнуть, хотя черная корова, в которую обернулась ведьма, задала работы и коням, и людям. Риарио почему-то возомнил, что с ней тоже будет легко. Должно быть, расслабился после того, как неразрешимое на первый взгляд дело с превращенной в муху девушкой разрешилось легко и просто. Самым сложным было не помереть со скуки, пока Дебора давала показания в своем насекомьем обличии, мучительно ползая от буквы к букве, да после этого собрать ее родных и знакомых, чтобы помогли справиться с ведьмой. Идиоты отчаянно боялись колдовства. Правда, куда более насущной угрозы карающих римских мечей они испугались еще больше. В итоге под совместным воздействием святой воды и обережных знаков ведьма (приглашенная в числе родных и знакомых) застыла как вкопанная, и Риарио лично причесал чертовку терновым гребнем, справившись с порывом не слегка царапать кожу сразу под линией волос, только чтобы выступило несколько капель крови, а разодрать ее в клочья до самого черепа. Ecclesia non novit sanguinem. А если и проливает, то в рамках необходимого. После тринадцатого движения гребня ведьма взвизгнула и превратилась в отвратительную падальную муху, а присутствующая в комнате Дебора стала миловидной девушкой и упала в объятия рыдающей матери. Пока все охали и ахали, Риарио прихлопнул муху перчаткой и для верности растер каблуком. Из дома они уходили героями. Пожалуй, Риарио нравились дела, что завершались подобным образом – когда горожане видели в его и его людях спасителей, а не чудовищ. Чудовищ. Глупые заблудшие овцы… Видят спасение и зовут его напастью. Что они понимают? Как не могут разглядеть, что воображаемое ими зло несет освобождение от зла истинного? Невозможно уничтожить ересь без того, чтобы не избавиться от еретиков. Те, кто еще способны покаяться, спасутся, остальные же… Если лошадь, соблазнившись сочной травой, сорвалась с повода, забралась в болото и увязла в трясине так сильно, что не вытащишь, разве не убьют ее по возможности, дабы избавить от мучений? Почему же с богоотступниками должно быть по-другому, раз даже сама природа, столь любимая да Винчи, подсказывает верные решения? И все же человеческий дух слаб. Куда приятнее, когда тебя нахваливают, чем призывают на твою голову всевозможные беды. Погибели предшествует гордыня… Ну так вот, расслабившись, Риарио решил, что и со второй ведьмой все выйдет легко. В некотором смысле, впрочем, так оно и получилось. Швейцарцы вернулись с триумфом и подозреваемыми, сообщив, что да Винчи и Зороастр повели Артемизию к священнику, дабы завершить обратное превращение. Coppietta amorosa, на взгляд Риарио, злоупотребляла предоставленной им свободой действий, но раз уж для пользы дела… Futuo! Опять. Привязалось же прозвище. Ладно, не о них речь. Подозреваемые были оба Маурицио и оба ранены, хотя одному явно досталось куда сильнее. Швейцарцы рассказали о случившемся на заре и выдвинули те же предположения, что уже пришли в голову Риарио. Либо ведьма посредством черного колдовства приняла облик Маурицио, либо молодые люди были близнецами. Тот Маурицио, что пострадал меньше, наличие брата решительно отрицал и рассказал, что после их первого разговора ведьма явилась в его обличье, застала его врасплох, столкнула в подвал, отколотила и держала взаперти с намерением убить, как только отделается от столь неудобно прибывших «спасителей». Если бы не подозрения Зороастра, тут бы Маурицио и конец. Не верить ему оснований не было, но Риарио решил все же исключить версию с близнецами. В конце концов, он впервые встретил нечто подобное и не мог не удовлетворить любопытство. Обоих Маурицио раздели, отмыли от пыли и крови и подвергли тщательному осмотру. Сложности это не составило: один пребывал без чувств, второй находил сопротивление не в своих интересах. Риарио действовал на том основании, что если во младенчестве различить близнецов бывает до крайности сложно, то взрослые люди совершенно одинаковыми остаться не могут. Разная жизнь на них хоть как-то да скажется. Однако молодые люди оказались, не считая ранений, полностью и абсолютно одинаковыми, включая шрамы и даже рисунок линий на ладонях. И это было невозможно. Оставив настоящего Маурицио в покое, они взялись за ведьму – крепко связали, с трудом привели в чувство и… И больше не успели ничего. Едва Риарио открыл рот, чтобы задать первый вопрос, как юноша превратился в дряхлую безобразную старуху. Будучи куда худее и меньше ростом, она стряхнула веревки, выбежала на улицу (хотя непонятно было, как она вообще способна двигаться в своем бедственном состоянии) и перекинулась в редкостно уродливую черную корову. Риарио до сих пор гадал, сделала ли она это нарочно, надеясь уйти в животном обличье, или же – как произошло с мухой – вскоре после того, как Артемизия стала человеком, ее обидчицу постигла участь жертвы. Как бы то ни было, корова, несмотря на костлявость и кривые ноги, носилась по городу и окрестностям целую вечность. Риарио потерял надежду взять ее живьем и собирался было позволить отряду пустить в ход арбалеты, но тут корова протиснулась в ворота крестьянского дома и сгинула бесследно. Ворота были украшены ликом святого, и Риарио тешил себя надеждой, что ведьма, моги она исчезнуть просто по желанию, проделала бы трюк давным-давно, а значит, ее в самом деле постигла божья кара. Так или иначе, оба дела можно было счесть успешно завершенными. После трудов праведных отдых требовался и людям, и животным, потому Риарио уступил уговорам да Винчи остаться на одно из пасхальных торжеств. То, что случилось после, раскладывать по полочкам совершенно не хотелось. Риарио вздохнул так тяжко, что Принц развернул в его сторону настороженное мягкое ухо. Тварь бессловесная, а кислое настроение хозяйское чует. Риарио успокаивающе похлопал жеребца по тугой шее. Зачем он пошел за да Винчи? Беспокоился, что художник ускользнет под шумок? Нет. Никколо остался в Риме, а о своем подмастерье да Винчи трясется. К тому же, прошедшие месяцы показали, что как бы ни пытался он уйти – хоть по своей воле, хоть с разрешения – всякий раз неизменно возвращался. Будто сам Всевышний определил, чтобы их дорожки пересеклись и больше уже надолго не расходились. Знать бы наверняка, какой божий замысел за этим стоит… У Риарио имелись предположения, но сейчас, право, было не до них. Хотел остановить грядущий разврат? Напрасная затея! Это ведь Флоренция – тут скорее научишь куриное яйцо переворачиваться самостоятельно, чем убедишь здешних нечестивцев хранить верность мужьям и женам. Воистину, делать ему нечего, кроме как вытаскивать да Винчи за шкирку из-под бабских юбок (ну хоть не из чужих штанов, Господи прости), как кобеля из-под сучьего хвоста. Это просто смешно. Риарио лгал сам себе и не хотел признаваться. Его озадачивало не то, что он пошел за да Винчи, а то, что он при этом испытывал. Это была… мгновенно накатившая волна удушающей злости. Будто наконец добираешься до кровати после многих часов изматывающего труда и падаешь на восхитительно мягкую (да хоть и узкую жесткую) постель, и тут тебя подымают и дают новое поручение. Будто прижимаешь к груди краюху свежего пахучего хлеба (да хоть твердый безвкусный сухарь) и готовишься наполнить ноющий от голода живот, и тут пищу вырывают из рук. И тогда взбухает гневная волна, и внутри рождается полувой-полувопль: «Моё!» Рождается и угасает, так и не выплеснувшись из горла. Ощущение стало почти осязаемым. Риарио с усилием сглотнул и пальцем слегка оттянул от горла платок. А что если… Если это дает о себе знать… отцовская кровь? Если это проявляется присущее Сиксту собственничество, стремление присвоить, даже если ради этого придется отобрать у другого? Но чем это плохо? Если подумать, у кого он отбирает да Винчи? У друзей? Друзья с ним. У города? Вероятно, но ненадолго. Город скоро будет принадлежать Риму, и разлученные таким образом воссоединятся. У мира искусства? Увольте. Да Винчи способен рисовать где угодно и в каких угодно условиях. Окажись он на древней римской арене пожираемый львами, так будет в процессе рисовать тех самых львов, коли решит, что завитки их грив стоит запечатлеть на бумаге. У флорентийских шлюх? Риарио, не сдержавшись, тихонько фыркнул. Да, точно. У флорентийских шлюх он да Винчи определенно отбирает, и давно пора. В голове сама по себе нарисовалась картинка: вот он везет по полям перемотанного веревкой художника на крупе коня, а следом от городских ворот тянется вереница потаскушек обоего пола. И все плачут. И машут платочками. И Лукреция Донати в первых рядах. Вот умора. Не выдержав, Риарио рассмеялся в голос. Отмахнулся от недоумевающего взгляда Флеккенштайна и принялся думать дальше. Вероятно, он все усложняет. Возможно, тогда он просто искал повода выплеснуть накопившееся раздражение, которое всколыхнулось при новости о расстроенном предприятии и полностью уже не утихало. Он не смог сорваться на Зороастре: проклятый пес, будто почувствовав его намерения, весьма некстати вспомнил о вежливости. Он не смог отыграться на ведьме – при таком количестве свидетелей, которые ждали от него холодного мастерства, а не бессмысленных истязаний. Со второй ведьмой тоже ничего не вышло: они даже до расспросов дойти не успели, не то что до суровых методов воздействия. Вот да Винчи и не повезло. Как обычно, очутился не в том месте и не в то время. Не в первой. Он, небось, в Арно упадет и обожжется, странно, что дожил до своих лет с такой склонностью влипать в неприятности… Да, определенно. Во всем следует винить подавляемое раздражение, а это дело решаемое. Он вернется домой, каким-нибудь способом сбросит напряжение, придумает, что делать дальше, и все уладится. Ну что ж. Пожалуй, копаться в себе иногда полезно. Риарио опасался, что разворошит тревожные думы, словно лесной муравейник, но в итоге, напротив, почувствовал себя гораздо спокойнее. * Почему люди не летают как птицы? Это довольно очевидно. Первое, что бросается в глаза, – у людей нет крыльев. Сделать крылья – задание нелегкое, но неразрешимой проблемы из себя не представляет. Вспомнить хотя бы великого мастера Дедала, который терпеливо, по перышку, собирал крылья для себя и сына, скрепляя их воском. Ничего подобного Леонардо, разумеется, делать не собирался. Долго, муторно, к тому же, воск не самый надежный материал, судьба Икара тому доказательство. Смастерить крылья, привязать их к плечам – если бы все было так просто! У человека плотные кости, тяжелое тело и слабые руки. У человека просто нет достаточного объема мышц в нужных местах. Изучая тушки птиц, Леонардо посчитал, что на эти мышцы должна приходиться шестая часть тяжести тела, если не больше. Он попытался изобразить получившееся существо, и вышло нечто ужасное. Не говоря уж о том, что необходимый размах крыльев достигал каких-то уж совсем невероятных величин, и его все еще было мало. Заключались ли Дедаловы грехи в вызове, столь успешно брошенном богам? Или во лжи, ибо этот полет никак не мог произойти? С другой стороны, нижние конечности у человека куда сильнее. Что если подключить к работе их? Что если задействовать в полете все тело? Человек будет лежать, чтобы принять более обтекаемую форму. Хвоста у людей нет, потому нужно предусмотреть в конструкции и его, дабы управлять полетом. Если сделать его горизонтальным и подвижным да соединить с обручем, надетым на голову человека, то двигая головой, тот станет опускать и поднимать «хвост»… Приводить в движение крылья все равно будет довольно тяжело, но если прикрепить к ним матерчатые клапаны, которые при подъеме крыла будут пропускать воздух, вероятно, получится слегка облегчить задачу… Громко и сердито кашлянул Зо. Ввиду благополучно завершившегося задания и важной роли, которую он сыграл, Риарио смягчился и позволил «гостям» беспрепятственно заходить в комнаты друг другу и гулять в саду. А сам снова куда-то исчез. За окном стояло ранее утро. Нико крепко спал, но Зо, сославшись на бессонницу, пришел к Леонардо, который с полуночи сидел за столом и покрывал страницы расчетами, заметками и набросками птиц и крылатых механизмов. Устроившись в углу в теплой компании кувшина вина, он не мешал работать, терпеливо слушал сбивчивые объяснения, которые Леонардо предназначал скорее самому себе, и развлекался карточными трюками. Ну или практиковался на будущее. Когда в ноющих усталых глазах начинало рябить от строчек мелкого убористого текста, Леонардо позволял взгляду отдыхать на прямоугольничках плотной бумаги, которые так и мелькали в ловких пальцах. Сперва Леонардо решил, что другу особенно упорно не дается какой-то фокус, но, подняв голову, увидел истинную причину его недовольства. – Доброе утро, художник. В паху кольнуло слабой фантомной болью, хотя обида, нанесенная в ходе их короткой стычки около площади быстро угасла, сменившись тихим и слегка насмешливым недоумением. Граф – чудак-человек. Возомнил, что сможет лично уберечь их с Лукрецией от греха прелюбодеяния… Вот потеха. Будто ведьм ему мало. Если он возьмется во Флоренции и этот порок искоренять, то уже через час-другой с ног собьется и свалится без сил. – Доброе утро, Зороастр, – сварливо напомнил из угла Зо. Риарио задумчиво взглянул на него, приоткрыл было рот, но в итоге отвернулся и приблизился к письменному столу. – Трудишься? Леонардо хотел, не отвечая на явно риторический вопрос, прямо поинтересоваться, чем обязан визитом, но тут в мыслях утренним бутоном (наверняка какого-то хищного насекомоядного цветка) раскрылся план маленькой безобидной мести за то, что садиться наутро после «Взрыва повозки» в седло все еще было… ну, не больно, конечно, но как-то неловко. – Я много думал о том, почему человек не способен летать, – Леонардо приглашающе приподнял толстую стопочку исписанных листов. – Хочешь посмотреть, какие выводы я сделал? Вероятно, подошел Риарио из вежливости, но быстро заинтересовался по-настоящему. Леонардо постарался хорошенько увлечь его повествованием, рассказав не только о наличии у птиц, в отличие от человека, крыльев, оперения и хвоста, но и о таких не видных внешне деталях, как частично полые кости, дополнительные органы дыхания и отсутствие мочевого пузыря. Показав рисунки (особенно Риарио впечатлило изображение «человека летающего») и убедившись, что прочно завладел вниманием графа, Леонардо начал претворять в жизнь свой коварный план. – Но прежде всего важны, разумеется, мышцы и скелет, – повторил он. – Впрочем, что я сотрясаю воздух словами? Показать всегда нагляднее, чем рассказать, верно? Вот если бы ты снял дублет и рубаху, я бы мог проде… Как он и ожидал, Риарио слегка ошеломленно, но наотрез отказался работать наглядным пособием. Прежде чем граф успел смешаться и сбежать, Леонардо беззаботно махнул рукой. – В самом деле, с чего бы мне тебя утруждать? У нас же есть Зо! Зо, который до этого делал вид, что увлечен картами и до другого ему заботы нет (хотя на самом деле явно внимательно прислушивался), вскинул голову. Физиономия у него была крайне возмущенная, но, не дав ему времени послать их с Риарио по матушке и всем прочим родственникам, Леонардо усиленно подмигнул сразу обоими глазами. Зо всегда понимал его с полуслова, а чаще и вовсе без слов. Возмущение мгновенно сменилось превеликой готовностью служить науке, и Зо, быстро избавившись от рубахи, выскочил из угла и занял стратегическое положение почти у самой двери, перекрыв таким образом прямой путь к отступлению. Леонардо, сохраняя видимость делового оживления, подошел к нему и встал позади, оставив Риарио около придвинутого к окну стола. – Стой там, граф, так на нас падает хороший свет. Как по мне, люди лишь случайно приняли человеческую форму, тем не менее эта форма отлично приспособлена для хождения и совершенно не годится для полета. Вот, смотри. У птиц самые крупные и мощные мышцы тела – грудные, именно они отвечают за опускание крыла. У нас эти мышцы находятся здесь, – просунув руки у Зо под мышками, он медленно огладил обеими ладонями его грудь от ключиц до верхних ребер. – У некоторых они довольно… внушительные, но даже в таком случае для полета их даже приблизительно не хватит. Видишь? Да уж, едва ли его касания казались деловитыми и отстраненными, да и у самого Леонардо от ощущения обнаженной горячей кожи и жестких волос под пальцами сердце невольно забилось быстрее. Не убирая рук, он взглянул на Риарио: якобы убедиться, что тот внимает лекции, а на самом деле оценить реакцию. Лицо Риарио казалось отлитой из гипса маской, только глаза слегка расширились. – Вижу, – с явным усилием выдавил он, не сразу сообразив, что от него ожидают ответа. О, процесс пошел. – Кроме того, у птиц есть особый вырост грудины – это такая плоская кость в середине груди – который называется киль. Именно к нему прикрепляются грудные мышцы. У людей, как ты имеешь возможность наблюдать, его нет. С этими словами Леонардо слегка сместил ладони вниз и к бокам, а потом повел их на сближение и снова вверх – к ложбинке между грудными мышцами, по пути старательно задев большими пальцами соски. Зо вздрогнул и судорожно вздохнул. На лице Риарио отразилась легкая паника, взгляд – пока нерешительно – метнулся к двери. – Скелет у птиц малоподвижен, многие кости позвоночника сращены, в то время как у человека… Зо, наклонись-ка. Зо согнулся, почти коснувшись пальцами пола и, разумеется, чуть ли не упершись задом Леонардо в пах. Не велика беда: «чуть ли» – дело поправимое. Леонардо шагнул вперед и слегка наклонился, отслеживая пальцами выступившие позвонки. – В то время как у человека позвоночник очень гибок, что помогает телу в разнообразных движениях и смягчает толчки, когда мы быстро и резко двигаемся на своих двух ногах. В голове мелькнула шальная мысль показать, какими именно могут быть «движения и толчки», но подобные откровенности, пожалуй, были чересчур. Риарио уже несомненно понимает, что над ним подшучивают, но выдавать это рано. Еще раз пригладив пальцами волну косточек под покрывшейся мурашками кожей, Леонардо выпрямился и придержал Зо за бедра, якобы помогая ему сохранять равновесие в неловкой позе. Быстрый взгляд на Риарио показал, что смотрит он вовсе не на хребет, а туда, где пах Леонардо крепко вжимался в задницу Зо. Вид у него уже сделался откровенно несчастный. Кажется, пришло время коронного номера, пока слушатель не сбежал. Леонардо хлопнул Зо по пояснице, приглашая распрямиться, вслед за чем легким тычком в плечо развернул боком, а сам снова пристроился со спины. – Как я уже сказал, у летающих в небесах птиц самые большие мышцы – грудные. Но какие мышцы самые крупные у человека, который ходит по земле? – он обеими руками смачно – даже через штаны – шлепнул Зо по заднице, с чувством помял в пальцах податливую плоть и торжественно объявил: – Ягодичные! Как и ожидалось, этого душа Риарио не вынесла. Сдавленно пробормотав благодарность за «исключительно познавательную лекцию», он буркнул что-то про срочные дела и, обойдя Леонардо и Зо по дуге, почти выбежал из комнаты. – Куда же ты, граф! – громко окликнул Зо. – А самое интересное? Лео ведь еще не показал разницу в длине кишок! Кажется, за дверью то ли споткнулись, то ли не вписались в поворот, а Зо и Леонардо, переглянувшись, буквально рухнули на пол от хохота. * Когда Риарио быстро вошел, почти ворвался в свои личные покои на первом этаже, в ушах у него все еще звучал дружный громогласный смех. Он машинально потер плечо, которым по пути чувствительно приложился о стену, заслышав последнее замечание. Остряки доморощенные… Это чем они собрались кишки мерить? Не намерились еще? Риарио заметался по комнате, путаясь в чувствах. Он был зол. Наверное. А как иначе? Что еще можно испытывать, сделавшись целью такой отвратительной, извращенной, грязной шутки? Пробегая мимо стола он ненароком своротил локтем что-то блестящее – ах да, пустой металлический кувшин – и носком сапога от души пнул к стене. Кувшин ударился о каминный портал с резким звоном, не принесшим удовлетворения. Тогда Риарио рывком развернулся к столу и обеими руками смел со столешницы все, что на ней стояло и лежало – негусто, надо заметить. Но и от этого легче не стало. Да что же такое? Что кипит внутри и грозит разорвать на кусочки? Что надо сделать, чтобы успокоиться? Кликнуть швейцарцев и велеть отколотить обоих так, чтобы на шутки еще пару лет не тянуло? Риарио в подробностях представил себе это зрелище, но с удивлением обнаружил, что привлекательным оно не кажется даже в мыслях. Зато, без спросу и предупреждения, всплыли лица наглых флорентийцев – притворно серьезная морда Зороастра, который с напускным смирением изображал жертву науки, и донельзя самодовольная физиономия да Винчи, когда он… Нет, вспомнить только, с какой потешной гордостью он демонстрировал «ягодичные мышцы»… Непонятное распирающее ощущение, кипевшее в груди, рванулось наружу. Риарио всхлипнул, осел на край стола и хохотал, тщетно душа смех обеими ладонями, пока на глаза не навернулись слезы.