Тайна за семью печатями

      Я не ответила ему, просто смотрела в тёмные глаза, при взгляде на которые создавалось впечатление, что зрачок поглотил радужку. Но затем внезапно приходило осознание того, что она чем-то отдалённо схожа с «Супрематическим чёрным квадратом» Малевича, который не чёрный и не квадрат.       Взор Мальбонте направленный на меня был, как обычно, серьёзен. Он тоже молчал. Так мы и замерли, окаменевшие, застрявшие в этом мгновении, поглощенные глазами друг друга. Это могло бы продолжаться долго, но Мальбонте внезапно провёл по моей щеке пальцем. Его взгляд был всё таким же беспрекословным, но он вдруг отстранился, выпрямился и снова замер, не отнимая от меня вдумчивых глаз.       — Я… не мастер слов. Я привык действовать, а не говорить, — несколько неуверенно, как всегда, когда речь заходила об обыкновенных чувствах, доступных каждому, начал Мальбонте. Видимо он имел чёрный пояс по борьбе с эмоциональной прелестью.       — К чему ты… — закончить я не успела.       Мальбонте стремительно подхватил меня, опрокинул на постель и навис надо мной, едва касаясь губами моей шеи. От его дыхания разносились запахи хвои, заставлявшие жаждать жизни во всей её красе и сырость проточной речной воды, призывавшей к движению, разгонявшей не дрогнувшей рукой застой. Но он снова немного отстранился, будто передумал действовать и решил всё же устроить словесную прелюдию:       — Ты не боишься меня? Не думаешь, что я могу сделать тебе больно?       — Не боюсь. У меня, в том числе, и твоя сила забыл? Могу дать отпор, — бесшабашно выдала я, думая скорее о том, как бы мне не пришлось это ему однажды начать доказывать.       Но вскоре до меня дошёл ещё один возможный смысл его вопроса. И из-за этого хотелось в ответ спрашивать: «на сколько же ты тогда идеалист и насколько ты мой образ идеализировал, если девственности я лишилась ещё на Земле, а в Поднебесье с Мими, а Дино не смог меня продолжать ревновать к бывшей девушке?».       Он рассмеялся, тепло и искренне. Я впервые услышала его смех. Ибо при мне даже Бонт не смеялся… за весь тот месяц ни разу. Улыбался, был добр и открыт, был любопытен и ласков, мог помочь при первой просьбе, умел радоваться пустякам. Но смеха от него я так и не услышала.       — Не знала, что ты умеешь смеяться.       Его улыбка перешла в обычно сжатые губы, и он снова серьёзно сказал:       — Я много чего умею.       Я приподняла бровь, думая какие же именно у него должны быть неожиданные умения. Он крестиком вышивает или фигурки ангелов и Мальбонте из дерева вырезает, а потом их ломает?       Мальбонте поцеловал меня. Он опирался руками на кровать по обе стороны от меня, не удерживая, не наседая. Мужчина пленял только мои губы, и делал это настолько предупредительно нежно, что находиться в этом ласковом плену хотелось целую вечность. Доверчиво жаться к его рукам, телу полностью отдавая ему всю себя, не требуя взамен ничего помимо равноценно зеркального хода. Возможно даже не навечно, ведь он так и не дал того обещания ни на крыше, ни после. Он так и не сказал, что будет нежен и ласков со мной всегда*. Однако, показывая мне свои воспоминания, утверждая, что мы можем быть заодно Мальбонте явно имел в виду дело всей своей жизни, а никак не наши с ним отношения. Он всегда был конкретен и лаконичен. О своих чувствах практически не говорил, он их либо показывал действием, как тогда на крыше, не давая мне упасть, либо проявлял. Но говорить об этом явно не мог.       Чувствовался его внутренний запрет на эмоции, которые ещё в детском возрасте были возведены в ранг табу. И, кажется, как раз таки благодаря тому, что как у любого из демонов его сила базировалась на его же эмоциональном состоянии. А терять свою светлую, более рациональную ангельскую часть, которую Маль так долго пытался возвратить назад, он был не готов. Что и создавало в моих глазах впечатление о том, что он милый кактус, а я та самая мышь. Еще подходило сравнение с ежом, который иногда давал себя погладить, пряча иголки, но необходимо было точно рассчитать момент, когда он мог себе это позволить.       Но для этого необходимо было, в первую очередь, всегда восприниматься своей, быть с ним полностью заодно в его деле, таким бессмертным он мог позволить гораздо больше. Даже тем бессмертным, кто сыграл в судьбе Мальбонте самую отвратительную роль… Маль оправдывал Шепфамалума, а Бонт до воссоединения позицию невмешательства Шепфа. Так что я могу, однако не хочу, вести себя с ним, и как самое настоящее чудовище, но быть при этом своей. А вот надо ли мне общаться с ним по-дружески, быть не только на его стороне, но и принадлежать ему, как мужчине. Или мне следует не только приводить его, как самого достойного, со своей точки зрения, к власти, но и быть для него кем-то большим? Я вновь вспомнила о Дино и глотку сжало будто бы колючей проволокой, но я подавила всхлип. Я металась меж Мальбонте и Дино по одной простой причине: они оба имели твёрдые убеждения и, если Дино выживет то… с ним не смогу быть уже я. Мой ангелочек меня долго не сможет понять, как бы я не надеялась на обратное. А значит, выжив предаст себя любя меня вопреки всему. Значит будет бороться и с самим собой в том числе.       Потому перед глазами, как в замедленной съёмке на пороге смерти, пронеслись все наши встречи с Мальбонте… в которые мои чувства к нему качались словно маятник, проходя весь эмоциональный спектр. А затем калейдоскопом памяти воскрешались все встречи, что были до него. Благодаря чему я отчётливо понимала, что такие страсти во мне ещё не пробуждал никто. Во мне словно бушевал пожар. В коктейль сплелись слабо сочетаемые эмоции. Окончательно образовывался замес из влюблённости в Бонта, пусть уже и в самом Мальбонте, застарелых остатков ненависти к некоторым решениям Маля и сильной долей восхищения к другим его же решениям. Пониманием, что, в первую очередь, я могу сопереживать в этом мире либо Мальбонте, либо Непризнанным, либо, вообще, людям, мелкий выбор которых почему-то так же должен зависеть от, одержавшей на какое-то время, победу стороны медали мира бессмертных.       И я наконец позволила этой страсти возобладать над разумом… обвила его шею руками, взволнованная его близостью. Сила Мальбонте ощущалась через одежду, она проникала под кожу, пробирала до костей. Та самая сила, разделённая на двоих, большую часть его существования раздробленная на куски, проникала в мои вены, смешиваясь с кровью, после чего неизменно возвращаясь к своему первоисточнику. Та самая сила, которая, думается мне, была названа «тёмной» в честь того, что была дана ему Шепфамалумом, а значит Мальбонте был сильнейшим за счёт двух сил: своей собственной и силой древнего тёмного божества. Сейчас же мы воистину оба вновь были сосудами, перенаполненными энергией, но обмен ею совершали уже по обоюдному согласию. И от того насколько внушительной была эта мощь я внезапно осознала, что никто из рождённых не смог бы взять её в одиночку под контроль. Она порой будто бы жила своею собственной жизнью: то резко, то плавно перетекала между нами, наполняя воздух своими парами, настолько подавляющими, что казалось скоро комната взлетит на воздух, как если бы я не маслом огонь поливала, а, как минимум, курила в луже из ядерного топлива или бензина. Пускай в комнате и витали более приятные запахи.       Вся та тьма, которая превалировала во мне благодаря военной обстановке и тем наиболее часто встречающимся, моим способам, которыми я зачем-то обучала людей жить, ластилась к Мальбонте. И Маль по-хозяйски её укрощал, смотря на меня шалыми от вожделения глазами. Тогда, как его свет, пристально исследуя мои реакции даровал себя самого мне в ученики.       Мы целовались страстно, голодно торопясь насытиться друг другом. Вскоре Мальбонте отпустил из плена мои губы и кончики наших носов соприкоснулись. Мы оба молчали, замерев в этом мгновении с закрытыми глазами. Слова больше не требовались для того, чтобы, по большому счёту, понять друг друга. Он знал, что сама моя душа давно была у Бонта на хранении, схожие с убеждениями Маля взгляды я приняла давно, но личность, за которой тянется столь длинный кровавый шлейф принять непросто. Осознать, по большому счёту, правоту заказчика собственного убийства уже сложный, однако сильный поступок. А я отлично понимала, что Мальбонте будет либо со мной, либо ни с кем, даже в том случае, если сексуальные отношения у него будут. Тоже самое относилось, в принципе, и ко мне. Выживший Дино умер бы в моих глазах.       «Забавно… я отдала сердце «чудовищу», которого все так боялись. Но я знаю именно он сохранит его. Прости, меня Дино твой отец хоть в чём-то оказался прав. Прав на счёт меня» — по мой щеке скатилась одинокая слеза.       Перед остальными я не сочла нужным извиняться, хотя бы потому, что думала, что моё решение единственно правильное в данной ситуации. Я бы поступила точно так же, даже если бы любила другого. Признание чьей-то правоты у меня никогда не было завязано на эмоциях. Именно потому меня и разрывало между ангелами и демонами. От своих целей я могла отказаться лишь после длительного и болезненного переосмысления. Но мои цели и цели навязанные мне извне это — разные вещи. Думать я привыкла одним лишь холодным разумом, но импульсивно могла поддаться эмоции, когда была на взводе. Демоны мне были ближе лишь потому, что с ними я чувствовала себя живой. Благодаря тому, что мои реакции и решительность были именно демоническими. Свою, порой прорывающуюся, почему-то ангельскую гуманность я так же признавала. А вот местные ангелы, помимо Дино… да с такими ангелами — демонов не надо!       Мальбонте открыл глаза.       — Ночь предстоит сложная. Тебе нужно отдохнуть, — с этими словами он предпринял попытку встать с кровати, но я удержала его.       — Останься. Ты сам сказал, что мне нужно отдохнуть. А рядом с тобой спокойней.       Настолько удивлённого лица я у Мальбонте давно не видела. И мне пришлось продолжить, а то вдруг он так и не отомрёт?       — Кто знает, чем кончится эта битва. Сейчас мы с тобой вместе, здесь в этой комнате. Сейчас мы с тобой одни, — и чтобы он не решил, что я его умоляю о близости под конец я бухнула — Или у тебя настолько неотложные дела? Ты вроде сказал, что армия уже подготовлена. Что, если мы больше не…       Мне не дали договорить.       — Я не позволю этому случится, — самонадеянно перебил меня Мальбонте.       Фраза, конечно, успокаивала, но… мысли в моей голове продолжали крутиться вокруг «мёртвого камня**» и «Марса***». Это же ангелы с демонами были буквально помешаны на шахматных аналогиях, а я играла ещё и в нарды. Шахматы не осиливала.       — Прошу… останься… — я склонила голову на бок, пристально всматриваясь в лицо мужчины и думая о том, какие ещё отмазки он способен придумать. — А то целоваться он лезет, а на продолжение можешь не рассчитывать, да?       Такого удивлённого лица я у него давно не видела. По-моему, в одно это выражение крайнего недоумения влюбиться можно.       Мальбонте взял моё лицо в свои руки, помедлил и поцеловал. Я прильнула к нему, прижалась всем телом и обняла так крепко, что он не мог сдвинуться с места. Сама поражаюсь, как мне это удалось при разнице в нашем весе.       Он вновь рассмеялся.       — А ты чего хотел? Перестраховываюсь, чтобы точно не сбежал!.. — прыснула уже я.       — Тише, я никуда не уйду, если не хочешь, — успокаивающе прошептал он где-то рядом с ухом, обдавая шею своим дыханием.       От которого по всему телу пробегали мурашки, поскольку неудовлетворённый разум жаждал продолжения и самостоятельно рисовал картины эротических фантазий. Я даже не могла дать чёткого ответа, что меня возбуждает больше: сам Мальбонте или мои мысли о нём? Но наличие и того, и другого одновременно вызывало в теле феерию приятных ощущений.       Его губы, исследуя меня, спустились ниже к шее. К ним он то и дело подключал язык и я не могла не выгибаться к нему на встречу. Хотелось большего. Всегда. Во всём. И с ним. Доходило до мыслей, что лучше умереть атеистической смертью, отправиться в Небытие, как Винченсто, чем отдалиться друг ото друга, дойти до взаимопрезрения, как мать с Фенцио.       Руки Мальбонте властно отбросили мои, чтобы я не мешала ему.       — Ах… Бонт… — я вздрогнула, когда поняла, что именно сорвалось с моих губ.       Мальбонте порывисто отстранился, будто задумавшись, а с ним ли вообще я целуюсь? Или только с частью его самого? От того-то я и ожидала увидеть очередную вспышку гнева, но он вдруг улыбнулся на этот раз печально.       — Прости, я не хотела… — понимая насколько минимум невежливо я поступила, извинилась я.       — Ты вдруг напомнила мне… — он умолк, всё ещё погружённый в воспоминания.       И тут моё сердце рухнуло чуть ли не в пятки. Эрагон говорил, что я «романтизировала идеи Мальбонте», ему самому я тут походу мать напомнила. До какой же степени идеалистка я?       — Может, Бонт не такое уж и плохое имя, — его тело при этих словах будто бы окаменело, но стало понемногу расслабляться.       — Жаль, что ты не знакома с моими родителями.       Я хотела ответить ему хотя бы то, что это в принципе, к сожалению, невозможно, но он перебил меня очередным поцелуем.       Мальбонте начал раздевать меня, затем себя, быстро резкими движениями, окроплёнными вожделением. И тут либо, либо: либо ему тоже не терпелось ощутить всю меня, либо и он понимал, что добром это всё может не кончится, как бы не уверял меня в обратном.       Когда я осталась пред ним голой, он снова помедлил, растягивая эстетическое наслаждение бесстыдно разглядывая меня. Он проводил рукой по местам, что изучал, отмечая все реакции моего тела на свои прикосновения.       Ни в его взгляде, ни в движениях не было и намёка на пошлость. В нём точно в данный момент проснулся и превалировал ангел.       — Раньше я знал лишь страсть к мщению. Теперь познал нечто новое, — что он познал, он так и не сказал, что заставило меня улыбнуться его эмоциональной зажатости.       Мальбонте всегда напоминал сжатую пружину, которая кому-нибудь может в любой момент улететь прямо в лоб. А всё отчего… не понимая своих чувств, он выражал отрицательные с перебором, а на многие положительные самостоятельно выставил себе запрет. А вот чужие мотивы и эмоции он улавливал слишком хорошо, разбирая все грани и нюансы их сочленений.       Он приподнял мою ногу, огладил грубоватыми подушечками пальцев внутреннюю сторону бедра и вошёл в меня. Медленно, сладко, тягуче, продолжая смотреть мне прямо в глаза. Вся комната вдруг померкла остался лишь его взгляд: гипнотизирующий не дающий отвести своих глаз от его дикого покрытого пеленой похоти взора.       — Ах! — всё, что смогла выдохнуть ему в губы я.       Он двигался, наполняя меня изводя желанием дурманя разум. То насколько хорошо, спокойно и уютно мне было находиться в его власти, меня больше не пугало. Не пугало даже то, насколько я сейчас обнажена, духовно раскрыта и беззащитна перед ним. Не пугало то, что именно это положение вещей его и заводило с полуоборота.       Я ощущала, как наши силы сливаются в одну, чтобы затем разъединиться и соединиться снова. Я начинала ощущать его, как саму себя, когда двое в прямом смысле становились единою плотью.       Его руки, большие крепкие, с сильными длинными пальцами казались ещё больше на фоне моего тела.       Весь мир бессмертных боялся его, но здесь со мной, он был простым смертным, уязвимым и не боялся этого показать. И я тоже чувствовала себя с ним совсем слабой, но эта слабость мне нравилась. Мы в кои-то веки были наравне, в кои-то веки доверились друг другу.       И я знала, что в постели смогу позволить Мальбонте очень многое, далеко не всё конечно, но всё же… Я уже несколько раз расписалась и своей и чужой кровью, что принадлежу ему одному. И совсем недавно окончательно признала его своим руководителем-королём. Мне его дело уже стало дороже жизни. Я, скрепя сердцем, дала себе обещание, что, если потеряю его, сделаю всё возможное, чтобы провести в жизнь его планы самостоятельно. Отдам ему последнюю дань уважения… храня его образ в своём сердце. Хотя я и признавала, что скорей всего мы падём вместе. Ни он, ни я уже не отступим.       Когда в моей голове промелькнули последние мысли, в очередной раз укрепившие связь, Мальбонте буквально впился в мои губы жгучим поцелуем, будто клеймя собой, отсекая право отступать, вливая в меня своё виденье проблемы, названное: «ни шагу назад». И я его с некой долей опаски перенимала. Он же брал от меня некую гибкость и более творческий подход к решению обыкновенных для бессмертных задач. Как оказалось, в нашем случае этим тоже можно было делиться. Что-то отдавая, что-то перенимая.       Я только боялась до чего может дойти наше взаимовлияние, когда каждая вторая моя мысль, каждое второе решение так или иначе сказывается на нём и наоборот. Мужчина улыбнулся мне в шею, будто обещая, что всё будет хорошо и, несильно сжав мои бёдра овладел мною вновь. В этот раз, отдавая предпочтение своему демонизму… и скорым, хоть и выверенным ритмом, и нечеловеческим жаром, исходившем от его тела, и полной ориентацией на своё удовлетворение. Впрочем, зная, что ему сейчас хорошо, чувствуя это каждой клеточкой своего тела я так же находилась на грани экстаза.       Мальбонте чуть замедлил ритм движений бёдер и подключил язык. Он стал играть, облизывать и покусывать тотчас набухшие горошины сосков, от чего мне приходилось сдерживаться, чтобы не стонать в полный голос. Я не выдержала лишь тогда, когда он к нашим играм добавил ещё руку, втиснув её меж разгорячённых, потных тел массируя круговыми движениями мой клитор.       Когда всё кончилось, Мальбонте лежал на спине, одну руку закинув за голову, другой обнимая меня путаясь пальцами в моих длинных волосах. Я лежала у него на груди, ощущая, как сонливость охватывает всё тело, утяжеляя веки. Я вздрогнула, проваливаясь в сон.       — Спи, моя маленькая слабость. Спи, моя одержимость. Отдыхай.       — Ты не уйдёшь, пока я сплю? — я не знала какого ответа мне хотелось услышать больше: честного или же приятного.       — Уйду, — не стал врать Мальбонте.       Я прижалась к нему ещё ближе после прямого честного ответа, ещё острее ощутив необходимость в нём.       — Тогда не уходи, пока я буду засыпать, — попросила я, заглядывая прямо в глаза мужчине.       — Почему? — с усмешкой поинтересовался он.       — Потому что ты — мой! И никому!.. даже Шепфа с Шепфамалумом на пару я тебя не отдам! — припечатала я.       На что Мальбонте только рассмеялся, но по лицу было заметно, что вот такие речи ему даже где-то льстят.