Неделя Тоёмики 2021

— Сегодня снова хорошая погода, не так ли? Очередная светская беседа, пока он упаковывает мой заказ, а бариста делает кофе. «Мне плевать на погоду, а вот ты, как всегда, прехорошенький,» — отвечаю я про себя. Я вежливо соглашаюсь с ним и скрытно поглядываю на него. Длинные белые волосы заплетены в высокий пучок и скрыты фирменным беретом, но одна крошечная прядь небрежно заправлена за ушко — отчего-то эта деталь побуждает меня более тщательно рассмотреть его лицо. Несмотря на улыбку, к которой я так давно и быстро привязался, он выглядит совсем не таким свежим, каким я привык его видеть. Хочу спросить его, что случилось, но не будет ли это выглядеть странно с моей стороны? Я предпочитаю думать, что он и вовсе меня не помнит: несомненно, у него много постоянных клиентов, которые точно так же, как и я, приходят не столько ради выпечки, сколько ради его тихого ангельского обаяния и участливого пожелания хорошего дня или вечера. Но он определённо меня помнит: он оказался сыном вдовы, в чьём доме я делал ремонт полгода назад. «О, Господин Постоянный клиент, здравствуйте!» — и вот моё сердце опять ёкает, стоит мне освежить в голове заветные эпизоды, как он заваривал мне чай и угощал печеньем каждый раз, когда я собирался уходить. Может, мне всё же позволено проявить каплю сочувствия за всю его любезность? — У вас глаза красные, — говорю я сдержанно и тут же начинаю терзаться, вдруг эти слова могли прозвучать грубо. — Да, извините, в последнее время я мало сплю, — Микитака замялся. Дурачок, за что ты извиняешься?! — Жаль это слышать. Надеюсь, у вас скоро будет возможность отдохнуть. — Да! Экзамены закончились и моя коллега завтра выходит с больничного, — он широко улыбается мне. Кажется, ему и в самом деле приятно, что я интересуюсь его самочувствием. Сегодня я ухожу по-своему счастливым. Это неправильно и нездорово. По крайней мере, так говорил что первый, что второй мой психотерапевт. «А правильно ли годами сидеть на таблетках, от которых мне не становится лучше?» — дерзко отвечаю я им в воображаемом диалоге и вдыхаю свежий воздух, смешавшийся с запахом яблочного штруделя из бумажного пакета. Микитака прав: сегодня и в самом деле хорошая погода. Стены квартиры давят, шум холодильника и настенных часов мешают сосредоточиться на чтении, а мысли не дают мне покоя, к которому я так стремился, но так и не смог найти до тех пор, пока у меня не опустились руки и я не перестал даже пытаться. Я принимаю снотворное, и, конечно, оно совершенно бесполезно. Я заглядываю в холодильник, позабыв, что прикончил свой запас пива ещё на прошлой неделе. Я обдаю глаза холодной водой из-под крана в попытке избавиться от ощущения сухости — наименьшего из побочных эффектов моих лекарств. Не помогает. Я надеваю рубашку поверх изрядно поношенной футболки и ухожу из дома. «Говорят, в таком состоянии нужно больше гулять,» — иронизирую я, прекрасно зная, что приём алкоголя не принесёт мне ничего хорошего. Но что ещё поможет мне немного забыться и уснуть? Я слишком легко одет, но не нахожу в себе сил вернуться за ветровкой, зато у меня оказывается достаточно ресурсов побаловать себя чем-то большим. Я испытываю небольшое облегчение от того, что в ближайшем баре в этот раз не так много людей и музыка играет достаточно тихо. Как типичный одинокий мужчина, я не занимаю столик и скромно сижу в углу барной стойки, но не стремлюсь завязать разговор с девушкой-барменом..? Барвумен? Во-первых, у меня просто не тот характер. Во-вторых, я уверен, что она ненавидит эту работу ещё сильнее, когда её вынуждают работать психологом за бесплатно. Я пью дорогое пиво, хотя едва ли чувствую разницу между ним и тем, что обычно беру в магазине, ем кальмара в темпуре и понятия не имею, как доберусь до своей квартиры. Вдруг до меня доносится знакомый голос, и я невольно оглядываюсь, боясь, что буду выглядеть странно, если мне просто послышалось. Но это и в самом деле он, тот, благодаря кому я хотя бы на пару часов становлюсь «нормальным». Микитака в своей повседневной одежде улыбается и скромно кланяется мне, а затем устраивается за столиком позади меня под вопрос одного из друзей: «Твой знакомый?» Я не слышу его ответа и едва ли улавливаю их разговор. Я не должен подслушивать, но мой слух не может найти занятия интереснее. Во мне нарастает недовольство от их звонких, грубых и хриплых голосов. Как вас зовут? Джоске и Окуясу? Неважно, просто заткнитесь. И почему они так меня злят? Может, потому что мне кажется, что эти парни находятся не на своём месте? Они не заслуживают находиться так близко к нему и непринуждённо болтать, в лучшем случае лишь восхищаться им издалека, как любой его клиент. Хотя, если честно, уж я-то тем более не заслуживаю его общества, даже самого факта знакомства с ним. Привлекательный вежливый студент-стипендиат, у которого вся жизнь и перспективы ещё впереди, и какой-то жалкий ремонтник, полное разочарование для родителей и асоциальное убожество. Меня опять заносит не туда, и я смешиваю пиво с порцией виски. Завтра я поплачусь за это своей похмельной тревожностью. «Вы идите, я ещё немного побуду здесь,» — Микитака прощается с друзьями. Что ты собираешься делать здесь в одиночестве? — Прошу прощения, здесь не занято? — звучит неожиданно близко. Остаётся лишь надеяться, что он не замечает дрожь, пробежавшую по моему телу, и шок. Он выглядит трезвым и собранным, уставшим, но вполне удовлетворённым. Я молча ёрзаю на своём стуле, неуклюже давая понять, что не против его компании. Микитака присаживается рядом и заправляет локон волос за миленькое ушко. Моё сердце вновь пропускает удар. Как можно быть таким изящным и в то же время естественным? Поведай мне свой секрет. — Могу ли я вас угостить? — Н-ну что вы, не стоит, — как мне с тобой обращаться? Конечно, в моей голове мы уже давно на «ты» и по имени, а сколько нежностей я успел наговорить… Но мы из совершенно разных миров, хоть я и старше тебя лет на восемь. — Хазекура-сан, ваша мать оплатила весь ремонт, так что вовсе не обязательно быть таким щедрым. — На самом деле я просто не знал, как завязать разговор. Я не очень хорош в таких вещах, — отвечает Микитака совершенно искренне, обнажая передо мной свою очаровательную человеческую уязвимость. — В таком случае для меня было бы куда большей честью угостить вас, — я позволяю себе частично открыться ему, не в силах противиться своей увлечённости и его шарму. Я напрочь забываю о том, что не достоин дышать с ним одним воздухом, и даже не задумываюсь, зачем ему общаться с кем-то вроде меня, лишь малая часть моего бессознательного тщетно пытается сбежать и шипит мне: «Ты ещё пожалеешь». Мы не спеша пропускаем вместе ещё пару стаканов и по его просьбе переходим на обращения по именам, я узнаю о нём чуть больше, а о себе мне рассказывать нечего. Мы много молчим, но, как ни странно, это не делает наш диалог проблемным и неловким. Наоборот: я чувствую себя так комфортно, как ни с кем и никогда прежде. Я не хочу, чтобы эта ночь заканчивалась, но Микитака уже засыпает, положив голову на стойку. — Ты когда-нибудь прежде возвращался домой выпившим? — Нет, сегодня я впервые употреблял алкоголь. — Я живу в паре кварталов отсюда, можешь немного передохнуть у меня, — под его странным взглядом я вмиг теряю свою решимость. — Или я вызову тебе такси прямо сейчас. — Нет! — он резко встаёт со стула. — Думаю, мне и в самом деле нужно немного отойти, прежде чем уезжать, — продолжает он, замявшись. Он одет даже легче, чем я. Я накидываю на него свою рубашку, и он перестаёт дрожать, хотя этого должно быть мало. Меня пробирает ветер, но, придерживая Микитаку за плечо, я чувствую, как по моему телу разливается тепло: двусмысленность ситуации отчего-то лишь сильнее пробуждает во мне то, что под воздействием лекарств уже давно стало мне чуждым. Разувшись, я прошу его остаться ненадолго в коридоре и бегу прибираться. Я открываю окно и заталкиваю все не прибранные книги и мусор вглубь шкафа. Помещение наконец-то становится более-менее приличным, хотя по-прежнему чувствуется его неуютная необжитость и предназначение быть холостяцким ночлегом. Я беру свой футон и с отвращением осознаю свою нечистоплотность: запах давнего пота, пятно кофе и крошки от еды. Я не помню, когда стирал его в последний раз. Я достаю единственную замену, старую, но хотя бы не грязную, расстилаю и, наконец, привожу Микитаку, чтобы помочь ему устроиться. Наливаю ему стакан холодной воды, взбиваю подушку и накрываю его колени, но он не собирается прилечь. Я слежу за его взглядом, и вдруг во мне всё обрывается: на кофейном столике лежит открытая пачка антидепрессантов. Он подумает, что я псих! Не то чтобы это было неправдой, но мне не хочется пасть в его глазах. — Тоёхиро-сан, поправьте меня, если я ошибаюсь, но, кажется, при приёме психотропных средств нельзя пить алкоголь, — в его голосе не слышится и тени осуждения. Скорее, сочувствие и доброжелательное предостережение. — Ага, нельзя… — только и выдавливаю я из себя. — Я не уверен, но, кажется, моя мама принимала те же таблетки, ей помогло, — уставший и нетрезвый, он мягко опускается головой на подушку, моя рубашка соскальзывает с его плеч, и я забираю её, чтобы ему ничего не мешало. Он переворачивается на спину и смотрит на меня выжидающе. Один человек угостил другого и привёл домой под замысловатым предлогом, но мы с тобой не образуем это типичное сочетание. Я некрасивый и необщительный, а ты невольно кажешься недоступным, слишком возвышенным для подобных вещей. И не то чтобы я был хорошим парнем, вовсе нет, я ничтожный мусор, но даже если бы я мог полноценно возбудиться, то у нас бы ничего не было. Даже если ты мне очень нравишься. Даже если бы твоё пьяное согласие чего-то стоило, а не было глупым порывом смелости ради «быть как все». И я знаю, как это может выглядеть со стороны, но всё, чего я хочу — это чтобы ты почувствовал себя лучше и побыл со мной ещё немного. Чтобы весь остаток отведённых мне дней страдать и наслаждаться, как было волнительно и чудесно слушать твой голос дольше, чем обычно. — Когда вам станет лучше и вам больше не будут нужны таблетки, не окажете ли честь выпить со мной снова? — спрашивает он меня уже без тени того странного ожидания. — Только если ты предложишь, — я не собираюсь огорчать его правдой, что таблетки мне не помогают, а лишь продолжаю наблюдать, как он тщетно противится сонливости. Мы оба понимаем, что услуги такси нам не понадобятся, и кажется, ни я, ни он не против, хотя я не люблю гостей ровно так же, как никто не любит меня. Ему пора спать, моё тело чувствует себя паршиво, хотя в голове на удивление легко, и я выключаю свет, чтобы вернуться на прежнее место с большим ощущением комфорта. Я накрываю его одеялом. — Я так хочу поговорить с вами ещё, — это последнее, что я слышу от него в эту ночь. Я не помню, как уснул, но очнулся на голом полу рядом с мирно сопящим Микитакой. Моя голова раскалывается, хоть я и выпил не так много по сравнению с тем, что случается со мной время от времени. Я лежу, глядя на его лицо, ещё, наверное, с полчаса и забываю о всяких заботах, прежде чем осознаю, что из моего рта воняет перегаром, а одежда за ночь пропиталась потом. Кажется, здоровые люди не подозревают, что в таком состоянии даже подъём — это не рутина, а настоящий подвиг, но я каким-то непостижимым образом нахожу в себе силы принять обезболивающее, ополоснуться в душе и переодеться в чистое — что угодно, лишь бы не опозориться. Микитака спит по-прежнему крепко, я заглядываю в холодильник: нечем угостить его, нечем забить желудок себе. Нужно что-то простое, но как можно более сытное. Я несколько раз переписываю записку: от «Доброе утро, я ушёл в магазин, не теряй. С любовью, Тоёхиро» до «Я в магазин. Если хочешь уйти, запасной ключ под ковриком в коридоре». Остановившись на последнем варианте, я кладу её на кофейный столик и ухожу. Я не помню, когда в последний раз так тщательно выбирал продукты. «Ты ещё даже не знаешь, поест ли он с тобой,» — говорю я себе, но не перестаю рассматривать каждый овощ и бросать в корзину сладости, которые я бы в жизни не взял для себя одного. «Кому понравится пробуждение от резкого запаха еды?», «А вдруг у него аллергия?», «А вдруг он просто не любит завтракать? Хоть уже и полдень» — я задаю себе эти вопросы слишком поздно, когда уже несу тарелки в комнату, но не могу не подметить про себя, как мило он протирает рукой заспанные глаза. — Как ты себя чувствуешь? — Я давно так хорошо не высыпался, спасибо, что спросили. Но который сейчас час? — не дождавшись моего ответа, он смотрит на настенные часы и смущается. — Ох, мне так жаль! Я и представить не мог, что проспал настолько долго! — Всё нормально, не переживай, мне всё равно никуда не надо, — Микитака так искренне раскаивается за самые безобидные вещи, что у меня щемит в груди от желания утешать его. — Будешь? — спрашиваю я, кивая на его порцию рисового омлета. — Ничего страшного, если не хочешь, — неловко добавляю я, опасаясь, что не свойственное мне гостеприимство может показаться навязчивым. Микитака благодарит меня за еду, и вот мы снова разделяем приём пищи друг с другом, даже не закуски в баре, а нечто домашнее, пусть и незатейливое. Головная боль постепенно отпускает меня, и я прилагаю немыслимые усилия, чтобы запомнить этот эпизод идиллии как можно лучше. После чая, чистки зубов и причёсывания волос Микитака, уже полностью собранный и готовый к выходу, вгоняет меня в краску благодарностями за щедрость. Он уже берётся за дверную ручку, но вместо того, чтобы попрощаться, мы стоим в молчании, которое впервые причиняет дискомфорт. — Я провожу тебя до остановки, — звучит так, будто я ставлю его перед фактом, а не предлагаю свою помощь. Боже, как же я ненавижу себя за подобные проблемы в общении! Но его нежная улыбка даёт мне знать, что я не сделал ничего плохого. Он предлагает пройтись до более отдалённой остановки, и, конечно, я соглашаюсь. Теперь мы оба достаточно тепло одеты: я одолжил ему свою ветровку, а сам надел толстовку. В наших шагах нет спешки, разговор идёт гладко и непринуждённо, настолько, что я чувствую себя потерянным во всех хороших моментах, связанных с ним. Это не идёт ни в какое сравнение с нашими светскими беседами в пекарне. И я так боюсь, что всё это вот-вот закончится. — Тоёхиро-сан, вам нравится научная фантастика? — Я не особо в ней разбираюсь, но мне нравится Айзек Азимов. — Мы можем посмотреть этот фильм вместе? — спрашивает он, указывая на постер на стене кинотеатра. — Да, — отвечаю я, не придав этому вопросу и малейшего значения: почему-то в обществе принято выдвигать подобные предложения просто ради поддержания диалога, без малейшего намерения реализовывать их. — Здорово, у меня как раз купоны на скидку скоро истекают, я куплю билеты, — он направляется к кассе, лишив меня дара речи. Его простота и прямолинейность опять заставляют моё сердце тревожно таять. День кажется нереальным, но в то же время его невозможно сравнить со сном: по ночам я либо ничего не чувствую, либо меня бьёт хандра от далёкого прошлого, в котором, в общем-то, не было ничего особо трагичного: меня ни били, ни насиловали. Просто я родился и рос не в той среде, которая бы меня полюбила, приняла или хотя бы выслушала. Просто я эгоистичен и убог, раз не могу быть счастлив от наличия обеих рук и ног. Я встречался с симпатичными людьми: сам не знаю, как такое возможно, но даже таким неказистым, как я, изредка перепадает случайный секс, а то и отношения. Но я никогда и ни с кем не чувствовал и половины того спокойствия и удовлетворения, что даёт мне Микитака одним своим присутствием. Это плохо, это очень-очень плохо. Наконец-то я начинаю понимать, что имели в виду мои психотерапевты. Это похоже на зависимость, эта привязанность опасна: его исчезновение из моей жизни её же и закончит. Прежде я искал своим поступкам оправдания, но на самом деле я сделал многое, чтобы видеть его чаще. Мне без разницы, где жить: я везде чувствую себя ужасно. Но всё же я зачем-то снял квартиру поближе к месту его работы, а прежде меня заносило туда пешком с другого конца города. И если раньше я мог не мыться и не менять одежду целую неделю, а то и дольше, то сейчас я нахожу в себе силы соблюдать личную гигиену хоть немного лучше, потому что знаю, что после работы зайду в пекарню, якобы из-за нежелания готовить, а на самом деле ради его «здравствуйте» и «до свидания». Я надеюсь, что Микитака не чувствует моего настроения и его кроткий нрав не является причиной, почему даже после кино он не спешит домой. Мы сидим в кофейне и едим парфе при том, что совсем не голодны. Он делится со мной своими переживаниями: — Порой работа слишком меня выматывает, и ввиду того, что в последний час у нас наплыв клиентов, мы зачастую закрываемся гораздо позже положенного. — Может, тебе стоит подыскать что-нибудь другое. Ты не должен заниматься тем, что не приносит тебе счастья, — отвечаю я, хотя не могу представить себе большую потерю. — Думаю, никто не может безоговорочно любить свою работу. И я в любом случае буду вынужден оттуда уйти, когда закончу университет, — отвечает он задумчиво и после минутного молчания добавляет, — Но я бы очень хотел видеться с вами в дальнейшем. Проницательный. Он определённо меня раскусил. Возможно, Микитака осознаёт даже лучше меня самого, что он мне не просто "нравится", а что я люблю его всем своим чёрствым сердцем, сожранным хронической депрессией. Но почему я, несмотря на свою мнительность, не вижу в нём ни осуждения, ни злобного ликования? Наверное, он слишком хороший, поэтому жалеет меня, и я молчу. «Вам нравятся собаки? — Да, — Вы пойдёте со мной на выставку на следующей неделе?», «Вы когда-нибудь интересовались искусством? — Я в нём не разбираюсь, но думаю, что многие картины достойны восхищения, — Я тоже, у вас найдётся свободный выходной в двадцатых числах?» — и после других подобных диалогов у нас появились совместные планы на два месяца вперёд. Уже нет необходимости сажать Микитаку на автобус: мы приближаемся к его дому и во мне что-то умирает. — Я был рад познакомиться с вами ближе, мне было очень хорошо сегодня. Я киваю, не в силах признаться ему, что это был мой лучший день, и мы вновь молчим. — Скажите, Тоёхиро-сан, могу ли я считать эту и наши последующие встречи свиданиями? — спрашивает он робко, это даётся ему очень тяжело: он краснеет и вздрагивает. — Перестань, ты не должен флиртовать со мной из жалости, — отказываю я ему как можно мягче, мои вечно сухие глаза становятся влажными. Я могу пролить слёзы впервые за полгода. — Вы так не уверены в себе или я вам не нравлюсь? Правда, я глубоко вам сочувствую, но на самом деле было здорово наконец-то понять, почему такой яркий человек, как вы, выглядит столь безжизненным. Мы останавливаемся. Он снимает с себя мою куртку, аккуратно складывает её и вручает мне. Почему ты так печален? Только не говори, что ты и в самом деле расстроился. Микитака сокращает дистанцию между нами, поднимается на носочки и ласково шепчет мне на ухо: — Вам не нужна моя помощь, чтобы выбраться. Всё будет хорошо, — опускаясь, он слегка касается губами моей щеки. В эту заветную секунду моя душа расцветает. Ливень после жары, котацу холодной зимой, долгожданный отдых на природе после городской суеты — все приятные мелочи, которыми я никогда не мог наслаждаться полноценно, в то время как для многих людей именно они являются причиной жить. Он разворачивается и уходит, а меня бросает в пучину отчаяния. Я хочу ещё на секунду почувствовать себя любимым и желанным. Я хочу знать, что все наши запланированные встречи и в самом деле состоятся. Я так хочу тебя, что забываю дышать. Я бросаю ветровку на асфальт, настигаю его, когда он толкает калитку, и обнимаю его сзади, зарываясь лицом в макушку. Мои слёзы капают на его волосы. И что на меня нашло? — Когда твоя следующая смена? — я не знаю, что сказать, лишь растворяюсь в его тепле, запахе и учащённом сердцебиении. — Завтра, и если вы придёте, то я дам вам вкусное пирожное за мой счёт, только не надо плакать. — Дурачок, это всего лишь дождь, — я всхлипываю, когда он начинает утешительно поглаживать мои предплечья. — Да, извините, это и в самом деле дождь, — Микитака издаёт слабый смешок, и прозрачная капля разбивается о мою руку.