Неделя Тоёмики 2021

«Пожалуйста, берегите себя и своё здоровье, постарайтесь не пропустить обеденный перерыв. Люблю, целую, обнимаю и желаю вам хорошего дня,» — я почти ежедневно слышу всё это лично и охотно, пусть и не без смущения, принимаю его нежное обращение, но не могу перестать включать на повтор одно и то же голосовое сообщение, пока еду на работу, морально готовясь к очередному тяжёлому дню, после которого наверняка рухну в постель и пролежу до тех пор, пока не найду в себе силы приготовить что-нибудь на ужин. Его голос с первых встреч вытеснил все песни из моего плейлиста, а его эфемерное хрупкое существование стало моей единственной отдушиной. И если у других одиноких людей смыслом жизни зачастую являются домашние зверушки, то моим солнцем стала вымирающая городская легенда, лесная нимфа, странный юноша божественной красоты. Прокладывая проводку в очередном высотном доме, я невольно вспоминаю тот вечер, когда до окончания смены оставалось пять минут и я уже успел переодеться в повседневную одежду, как вдруг увидел, что вдалеке с массивной кроны дерева кто-то машет мне рукой. Белый силуэт сорвался и полетел вниз, а я, не отличающийся ни умом, ни эмпатией, рванул со всех ног со стройки и беспамятно пробежал два с половиной километра, разделявших нас. Обычный человек определённо бы погиб, но на нём не было ни царапины, даже его одеяние в виде некого подобия белой греческой тоги не испачкалось, а венок из диковинных цветов, которые явно не должны были расти в том лесу, остался целым и невредимым. Но его сияющая бледная кожа выглядела прозрачной, словно он медленно растворялся в воздухе. — Вы меня видите? — с этой фразы началось всё непостижимое, что происходит между нами и по сей день. Его соплеменники вымерли: городские легенды существуют до тех пор, пока в них верят, а современные дети, совершенно не заинтересованные в дружелюбных божествах, стали забывать о тех, кто когда-то был предметов жарких споров их родителей и даже давно умерших предков. Но вера в Микитаку была настолько сильной, что он продержался дольше всех остальных: по его словам, он наиболее тесно контактировал с людьми. Чтобы добиться этих поверхностных знаний, мне пришлось провести не одни выходные в библиотеке, и я неосознанно возложил на себя ответственность за того, чья жизнь теперь зависит лишь от моей веры. Удивительно, как порой те, кто едва выносит своё собственное существование, слепо посвящают себя другим, но я уже не тот человек, каким был до встречи с ним. Я по-прежнему работаю на нелюбимой работе и слишком тяжело просыпаюсь, но теперь мои стремления не ограничиваются петлёй и скорейшим прекращением всей этой бессмыслицы. В груди становится тепло и спокойно от мысли, что я зарабатываю неплохие деньги и знаю, куда их вложить. — Микитака… — срывается с моих губ. Даже будни проходят легко и незаметно, когда меня в очередной раз уносит в мечту о собственном частном доме в глуши. Свежий воздух для него, тишина — для меня, уютная веранда, садовые качели, гриль — всё, что долго будет радовать нас обоих. Может, мы заведём кошку или собаку. Я закуриваю. Он не любит сигаретный дым, хотя так мило морщит носик, что мне хочется нарочно делать это при нём, но это не то желание, которому я поддаюсь: ненавижу причинять неудобства. Я мог бы потерпеть до дома: он наверняка всё ещё в лесу подпитывается растительной энергией. Разумеется, он бы не стал меня осуждать, даже если бы почувствовал запах, но с тех пор, как я неосознанно стал называть эту квартиру «нашей», а не «моей», у меня будто вовсе исчезла потребность стоять под кухонной вытяжкой. Только теперь я осознаю, что и употреблять алкоголь стал гораздо реже. — Добрый вечер, Тоёхиро-сан, — он сидит на ступеньке в коридоре. Опять в моей рубашке. И зачем я только покупал для него отдельную одежду? Хоть бы штаны надел. Не то чтобы меня это злило, но я бы часами целовал его колени и лодыжки. Мне нельзя думать о таких вещах: у нас не те отношения. — Не думал, что ты здесь. Ты достаточно отдохнул? — я присаживаюсь напротив него, чтобы развязать шнурки. — Я хотел поскорее вас увидеть, — он наклоняется ко мне и непринуждённо целует в щёку. В этом нет ничего романтического: я для него как «растение, которое нуждается в заботе, чтобы заставить его расцвести». Меня глубоко ранит мысль о том, что он бы точно так же нежничал с любым, кому бы посчастливилось оказаться на моём месте. Но разве не я виноват в том, что не отверг его ухаживания и не объяснил, как работают подобные вещи в обществе? Я сам на себя навлёк это благословение и проклятие, увидев, как он разговаривает с помидорами и салатом, и неосторожно обронив: «А ведь людям нужно то же самое и немного больше». — Овощи нужно полить? — я меняю тему разговора, чтобы не сгореть от смущения и сделать вид, будто его слова меня не волнуют. — Нет, спасибо, я уже всё сделал, — отвечает он мне с улыбкой, а затем осторожно спрашивает, — Можно помочь вам на кухне? Я хотел что-нибудь сделать, но испугался, вдруг опять что-то перепутаю. — Не возражаю, — усмехаюсь я, вспоминая, как он попытался приготовить ужин, но перепутал сахар и соль. Мысленно я крепко его обнимаю и глажу по голове, напоминая, что тот случай вовсе меня не огорчил, но в действительности снова не предпринимаю ничего. Ему не нужна человеческая еда для выживания, но мне нравится, когда он ест, чтобы составить мне компанию и почувствовать вкус, когда хвалит мою стряпню, когда с тихим восторгом и горящими глазами учится чему-то новому. Я люблю и вожделею его, хотя знаю, что «там» ничего нет: мне не раз доводилось принимать душ вместе с ним. И я не обижаюсь на него за то, что наши чувства не взаимны: мы хорошо ладим, дарим друг другу положительный опыт и поддержку — я был лишён всего этого прежде, потому не смею мечтать о большем. Не говоря уже о том, что никто не имеет права предъявлять такие высокие ожидания, как взаимность — это непозволительный эгоизм, а в контексте божества, прожившего более двухсот лет, подобные рассуждения лишены всякого смысла. Микитака даёт мне слишком много, потому я бы предпочёл отпустить все мысли вроде: «Он действительно готов уехать отсюда со мной или просто любезно предоставляет мне мотивацию двигаться дальше?», «Он и в самом деле хорошо ко мне относится или остаётся со мной из благодарности и чувства, что без него я рано или поздно погружусь в такое уныние, из которого уже не выберусь без посторонней помощи?» Это сдерживает меня от утопления в эйфории каждый раз, когда мы делим постель: он лежит, уткнувшись лицом в мою грудь, в то время как я медленно перебираю между пальцами его волосы, и мы обсуждаем наши планы и мечты до тех пор, пока не уснём. С приходом весны снег быстро растаял и земля стала достаточно сухой, чтобы вновь устраивать пикники. Микитака очень этого ждал, и его радость невольно передаётся мне. — Сегодня я хочу показать вам кое-что особенное, — он ведёт меня за руку к дубу и указывает на тёмный зазор среди раскинувшихся корней, — Здесь нужно быть аккуратнее, не споткнитесь, я вас проведу. Пространство под землёй усеяно невероятными цветами, и я различаю те виды, что вплетены в его вечный венок, который он уже давно не носит, а хранит на декоративной тарелке в квартире. От них исходит нежный сиреневый цвет, и, кажется, именно они создают запах, исходящий от тела Микитаки, едва уловимый, чарующий, который хочется вдыхать полной грудью, чтобы прочувствовать как можно лучше. Я смотрю под ноги и стараюсь ничего не задеть, но все бутоны распрямляются, даже если на них наступить. — Что это за место? — спрашиваю я, когда мы останавливаемся и расстилаем плед. — Это остаток подземного мира, где мы прятались от охотников и недружелюбных отдыхающих. Когда-то он был гораздо больше, но он существует только благодаря нам, так что осталась лишь малая часть, которую я способен поддерживать, — он снимает джинсы, аккуратно складывает их и остаётся в моей широкой рубашке, прикрывающей его бёдра. — Это крайне неудобный предмет одежды, я до сих пор не могу привыкнуть. — Кажется, одежда, которую мы купили для тебя, тоже не пришлась тебе по душе, — беззлобно подмечаю я: у него были свои футболки, рубашки и кофты, но он предпочитал мои. — Вовсе нет, она мне нравится, правда. Это сложно объяснить, но ваши вещи на мне чувствуются как долгие объятья. Думаю, из-за вашего запаха. — Глупости какие, — я краснею и быстро достаю всё, что мы приготовили, чтобы отвлечься. Меня тревожит, что Микитака так спокойно говорит о своём прошлом, неужели это не причиняет ему боль? И что будет с этим местом, если он сюда не вернётся? — Знаешь, если тебе грустно, не нужно это утаивать. Не то чтобы я хороший человек, но мне бы хотелось тебя выслушать, если ты в этом нуждаешься. — Спасибо, что беспокоитесь обо мне, Тоёхиро-сан, но я в порядке. Это давно пережитая утрата, и с вами я больше не одинок. — И я тоже не одинок, но ты уверен, что готов уехать со мной? Разве этот мир не погибнет, если ты не вернёшься? — Я бы не назвал это гибелью, он просто исчезнет, как будто его никогда не существовало. Кроме того, — Микитака кладёт голову мне на плечо, — я создам нечто гораздо более благоухающее и красивое там, где мы окажемся, и мне больше не придётся уходить от вас, чтобы пополнить запас сил. Я хочу быть с вами и существовать до тех пор, пока вы в меня верите. — В таком случае ты будешь жить ещё очень долго, — я позволяю себе приобнять его и погладить по плечу. Впервые за долгое время я чувствую, что по-настоящему отдыхаю душой и телом. Мы ходим в кино, посещаем выставки, концерты, но эти шумные мероприятия не приносят мне удовольствия, меня радует только счастливое лицо Микитаки. Сегодня я выспался, мы без спешки что-то приготовили, что-то докупили в магазине, а теперь сидим в тихом месте, где никто нас не потревожит, не постучит в дверь, не позвонит на мобильный телефон. Я допиваю свой мятный чай, и он любезно предлагает мне свои колени в качестве подушки. — Однако есть что-то, что и в самом деле меня беспокоит. Мне нужно кое-что прояснить, — зарывшись рукой в мои волосы, Микитака слегка сжимает их. Мне не больно, но я вижу, что он нервничает. Это не свойственно ему: прежде я всегда видел его спокойным, собранным и расслабленным. — Тоёхиро-сан, я люблю вас, очень. Вы так добры по отношению ко мне, но мне нужно знать, что вы чувствуете. — Ангел мой, — вырывается из меня случайно. Прежде я не обращался к нему так. И я действительно никогда не отвечал на его слова о любви, потому что стеснялся и не воспринимал их всерьёз. — Дурачок, конечно, я люблю тебя. — Я не уверен, что вы правильно меня поняли. Я подразумеваю совсем не то же самое, что проявляю по отношению к нашим растениям или что люди испытывают к своим питомцам или детям. Я люблю вас так, как лесная нимфа может полюбить взрослого человека, как человек может полюбить человека. Ничего страшного, если вы не… Я приподнимаюсь и заключаю его в свои объятья, заставив замолчать. Я не желаю слышать всякие бредни вроде: «Мне достаточно того, что вы не отвергаете меня», «Всё в порядке, если вы не чувствуете того же». Глупый. Мы оба такие глупые. Всего-то надо было поговорить. — Я тоже. Господи, какой же ты хороший, было бы странно не влюбиться в тебя, — я несколько раз крепко целую его в лоб, как собака встречает своего хозяина, вылизывая его лицо. — Даже если я не человек? — Микитака обнимает меня в ответ и смотрит прямо в глаза. — Даже если я некрасивый человек? — Ну что вы, — он целует меня в щёку, в этот раз действительно романтично, не так, как раньше. — Вы очень красивый. — Не нужно, — теперь мы целуемся «по-настоящему», его нежные тёплые губы желаннее прохладной воды после пробежки в жару, я и представить не мог, как сильно нуждался в них. Мне больше не нужно переслушивать его записи, чтобы почувствовать близость. Мне больше не нужно подавлять себя. Я так счастлив, что не знаю, чего хочу сильнее: застыть в этом мгновении, умереть или жить. — Я постараюсь сделать так, чтобы вы поверили. — Может быть, у тебя получится, — отвечаю я и вновь целую его. Каждый раз, как последний.