Пожалуйста, возвращайся

— Доброе утро, Тома, — легкий смех и теплая улыбка. Девушка смотрит нежным серо-голубым льдистым взглядом из-под длинных светлых ресниц, и внутри него все переворачивается. — Доброе утро, миледи. Леди моего сердца. Аяка смущенно отворачивается, натолкнувшись на прямой зачарованный взгляд молодого человека, который слегка приоткрывает рот, любуясь. — Кхм… Тома, к тебе есть задание. Очень серьезное и, к сожалению или счастью, его выполнить можешь только ты. Тома смаргивает негу и выпрямляется. — Что-то случилось? — Нет, просто нужно… ох, нельзя же так с самого утра о делах. Давай выпьем чаю, и я тебе все расскажу поподробнее. Брат не смог присутствовать. По правде говоря — это его идея. Аяка медленно разворачивается, машет веером и выходит через двери на террасу, любезно оформленную для чайной церемонии. Едва ли на улице жарко, но Тома не замечает. Он хороший психолог, умеет читать людей, но не Аяку. В этой ситуации он просто не может быть объективным и потому уже давно отбросил все попытки понять некоторые ее жесты. Он отказывается признавать, что на смену её детскому смущению уже давно пришла статность и непревзойденное изящество, которое не вяжется с этим румянцем на щеках. Он послушно идет за ней следом без лишних вопросов. Присесть на мягкую подушку, скрестив ноги, откинуть полы одежды, аккуратно пригубить изысканный дорогой чай с лепестками сакуры. Традиции нужно соблюдать, хоть он сам лучше бы съел свежей кабанятины прямиком с углей и выпил яблочного сидра, а не чая. Но вкус их уже давно стерся из памяти. — В связи с открытием границ Инадзумы возникла необходимость наладить торговые и не только связи. После выхода указа Сакоку всё, что было, прекратило свое действие. Поэтому, — Аяка говорит медленно и чётко, её голос поставлен и тверд, но удивительно нежен, — было решено, что комиссия Ясиро отправит в каждую страну делегацию. В случае Мондштадта… — Я понял, миледи, — перебивает Тома и оставляет на столе фарфоровую чашку, — Но не нужно делегации. Я вполне способен решить вопросы лично. Тем более, так я не привлеку слишком много внимания. Он смотрит понимающе и слегка улыбается. Аяка отводит взгляд. — Там твой дом, — шепчет Аяка. Тома хочет сказать, что его дом там, где она. — Если ты захочешь остаться там, я не буду возражать. Аято не будет возражать. После того, как подписанные документы коснутся рук Аято, ты можешь быть свободным. Его пальцы дергаются и сжимают ручку чашки почти до хруста. — Вы… меня прогоняете? — О, нет! Конечно нет, Тома! — Аяка машет руками и краснеет, — Если захочешь, можешь остаться здесь, но там же твой дом! Я подумала, что, — девушка резко успокаивается и опускает голову, — ты захочешь остаться там. — Мой дом… — немного резче, чем следовало бы, и Аяка поднимает на него испуганные глаза. Тома осекается. — Я понял Вас, миледи. Простите мою грубость. Я и так хотел взять небольшой отпуск, но не мог решиться. Аяка снова отводит взгляд и нервно поправляет полы кимоно. Они допивают остатки чая молча, лишь изредка посматривают друг на друга. И каждый, кажется, думает о своем, но в итоге об одном и том же. Я боюсь, что ты захочешь остаться там. Я боюсь, что захочу остаться там. В Инадзуме всегда спокойно и тихо. Страна вечности не приемлет ярких зрелищ и шумных гуляний. Ну, кроме фейерверков один раз в год. Здесь даже выпивают молча, а после проваливаются в сладкий сон. Здесь едят тихо и ревностно соблюдают все правила этикета. Здесь сражаются до пота, растянутых связок и вывихнутых суставов, но не имеют права закричать от боли — не мужественно. Молча, стиснув зубы. И если женщина избрала путь воина — ей нет пощады на этом поприще. Она тоже не имеет права на слёзы. Тома смотрит на Аяку и думает: была бы ты немного старше, я бы украл тебя из этого кошмара. Но быстро одергивает себя — не имеет права, не может решать за неё. Он не замечает, как горят её глаза, когда они снова играют в полюбившуюся сябу-сябу и едят отвратительные на вкус изыски, не замечает, как она смеётся над его глупыми шуточками, как кривляется иногда в ответ или закатывает глаза, скрывая улыбку. Вернее замечает. Но для свободного мондштадтца это привычно и естественно. Будто бы это что-то особенное значит. Жаль, что ему неоткуда узнать о том, что Аяка так ведёт себя только с ним и братом. Когда в чайнике жидкости не остаётся, а молчание затягивается тесным шарфом на шее, Тома говорит: — Потренируемся? Аяка спустя пару секунд кивает. И снова каждый думает об одном и том же. Поединок — страстный танец — изощрённая форма пытки для их влюбленных сердец. На большой ровной площадке за домом оружейные стойки и манекены для лучников. Охрана дома Камисато ревностно исполняет свой долг, не пренебрегая тренировками — рядом лес и подъем на гору Ëго. Но пока что слишком рано, и принцесса может уделить время себе. А Тома ей в этом помогает. Фамильный драгоценный меч поблескивает полуденным солнцем, и Аяка раскручивает его в руках, прицеливается, проверяет заточку и чистоту лезвия. Её боевая стойка изящна и кротка — как она сама — и Тома мгновение не дышит, наблюдая со спины. Глупые, глупые мысли посещают горячую молодую голову, а ведь поединок ещё даже не начался. Он давно не мальчик, но рядом с ней… Тома выхватывает деревянное тренировочное копье. — Опять не настоящее? — хмуро спрашивает Аяка. — Как я могу против миледи? — отвечает он. Не может. Даже в мыслях. Аяка занимает позицию и кланяется. — В таком случае не сдерживайся. — Как всегда. Как всегда будет сдерживаться. Во всех смыслах. Ведь Аяка — молодая шестнадцатилетняя принцесса знаменитого клана Камисато. Утончённая и драгоценная, прекрасная как снег и нежная как лепестки сакуры. Нетронутая никем и ждущая одного единственного на всю жизнь. Вряд ли это будет безродный чужеземец, приёмный сын экономки, принятый из жалости в стражу, а после поднявшийся только благодаря особому расположению принцессы. Тома знает своё место, но… Но тяжело. Выпады следуют один за другим. Лезвие меча неуловимо, со свистом режет воздух, а деревянное копье играет в руках словно их продолжение, невесомо и быстро. Они оба мастера, закалённые в бесконечных ежедневных тренировках. Уклонение, попытка подсечки, лезвие пролетает в опасной близости от запястья, и Тома хмурится. Снова выпад и толчок в спину. Аяка наступает и будто злится чему-то. — Что случилось, миледи? — Тома тяжело дышит, запыхавшись, и сглатывает вязкую слюну. Аяка смотрит на него не читаемым странным взглядом и снова нападает. Удар, удар. Копье вылетает из рук. — Один — ноль, — шепчет Тома, лукаво уставившись в сердитые ледяные глаза. Она тоже тяжело дышит. Очень сильно злится. — Я просила не сдерживаться, Тома. Он подается чуть ближе, едва не напарываясь на лезвие горлом. — Не могу, — легко улыбается. — Сможешь! Аяка быстро подходит к стойке и бросает ему боевое остро заточенное копье. Тома мастерски ловит его в воздухе, играючи перекидывает через плечи и раскручивает одной рукой. — Хорошо, Аяка. Непозволительно называть по имени, но Аяка как всегда делает вид, что не замечает. Такое только в бою, разгоряченным можно. Тома ехидно подмигивает, раззадоривает и наступает. Ледяное лезвие проносится мимо него и обжигает морозом. Вокруг Томы возникает пламенный щит и пышет жаром, вызывая клубы пара от соприкосновения огня и льда. Аяка исчезает из вида, оказываясь за спиной и разбивает щит мощным выбросом элементальной энергии, но Тома на то и рассчитывает. Он пригибается. Подсечка — и Аяка, сбитая с ног, падает. Прямо в крепкие руки. Рядом гремит отброшенное подальше копье. — Один-один, — шепчет Тома на выдохе, и девушка вздрагивает. Он просто-напросто обнимает её, придерживая в полуметре над землей и заглядывает в глаза. Очень близко. Тома отмечает сбитое дыхание и распахнутые в удивлении глаза. Аяка касается его голых плеч робко — куртка снята. Она скользит пальцами по мышцам и приоткрывает губы, к которым Тома прикипает замутнённым взглядом. — Тома… Нежный шепот так близко сбивает и его дыхание. Он наклоняется. — Аяка, я… — Давно тренируетесь? Молодые люди вздрагивают резко и отстраняются. Момент искренности сыпется песком сквозь пальцы. Да, так даже лучше — думает Тома. — Аято! Да. Кхм… Недолго. Второй раунд, — запинается Аяка. Молодой и единственный сын клана Камисато, Аято, ненамного старше Томы. Умный, изящный и верный идеалам семьи даже больше, чем сестра, хотя, казалось бы, куда ещё. Одетый в традиционное кимоно, он подходит ближе и косит взгляд на откинутое копье. — Человек, что так небрежно относится к своему оружию не смеет называться воином. Тома щурится и ругается в уме. И как давно Аято наблюдал? Только идиот не поймет, что сейчас должно было произойти. — Я не мог позволить миледи упасть. Аято медленно подходит к Томе ближе, точит холодным взглядом без ненависти, но с весомой долей превосходства и легкой ухмылкой. — Вот поэтому ты и едешь в Мондштадт. Идеалы нашей страны так и не стали тебе родными. Быть может, ты и вовсе решишь не возвращаться. Я приму это. Тома старается изо всех сил держать лицо, но едва ли это возможно после произошедшего. Он уважает Аято и понимает, чёрт возьми, понимает. И соглашается с ним во всём. Но взрывной пламенный характер не скроешь манерами и выдержкой. Что-то всё равно будет выдавать — взгляд полный решимости, сжатые кулаки или напряженная спина. Аято желает для сестры лучшего, и Тома согласен, что далеко не лучший. Но огонь внутри бурлит от того, что кто-то другой указывает тебе, где твое место и чего ты стоишь в этом мире. Ни-че-го. — Я рада, что ты вернулся, брат. Совещание с кланом Кудзë отменили? Вовремя. Тома мгновенно расслабляется, когда Аяка мягким голосом вырывает их обоих из бессловесной битвы. Она говорит уверенно, будто ничего ранее не произошло. Хотя… возможно, для неё так и было. Аято легко улыбается и поворачивается к сестре. — Ты права, дорогая сестра. В самый последний момент отменили. Пойдём со мной. Нужно подготовить документы для Томы. Вы ведь уже всё обговорили? — Да. Точнее… Тома, будет лучше, если ты отправишься завтра. Как раз приходит торговый корабль из Ли Юэ. Этого предложения не было изначально, но обстоятельства решают за нас. — Как скажете, миледи. Они скрываются в дверях поместья, оставляя его наедине с мыслями. — Какой я дурак, — шепотом. Копьё возвращается на стойку, куртка на плечи. На те самые, по которым минутой назад самыми кончиками пальцев… Ему не показалось? Не имеет значения. Аяка не искушенная в чувствах, прикосновениях, взглядах. Какую реакцию у молодой девушки должна вызвать мужская настойчивость? Конечно смущение, румянец, шок… Боже. Как сильно он хотел и не хотел её поцелуя одновременно. Выпустить её из рук было сравнимо с вырыванием из груди собственного сердца. И одновременно с этим… Аято. Аято не допустит их союза, общество не допустит их союза. Аяка привязана к родине как марионетка за ниточки, но если даже представить, что она возможно… нет. Невозможно. Может, стоит отправиться в Мондштадт и постараться забыть её как сладкий нежный и трогательный сон, навеки оставивший свой след в юности? Эта девушка добра ко всем и каждому, а потому её сердце беспристрастно и покрыто тоненькой корочкой льда, защищающей от личного и интимного. Её супруг это долг перед страной и в будущем какой-нибудь молодой парень из клана Кудзё, Тэнрё или Хиираги. Тома сжимает пальцы в кулак и трясет головой. Он настолько преисполнился противоречиями, что становится тошно.

***

В конце дня Аято и Аяка подробно объясняют что, зачем и почему. Поездка рассчитана на пару недель плюс дорога туда и обратно. Неделя на корабле, до границы Мондштадта ещё дня три. От границы Мондштадта еще половина расстояния — где-то полтора дня. Плюс дорога назад. Тома хмурится. Больше месяца… Это будет самая долгая командировка в его жизни. Больше месяца без Аяки. Что ж. Будет время проверить свои чувства. Аято на фоне кашляет, привлекая внимание Томы, тем самым вырывая его из собственных мыслей. — Ты все понял, Тома? — Да, конечно, просто… почти два месяца в лучшем случае. Аяка незаметно вздрагивает. — Если ты решишь остаться там, то не потребуется времени на обратную дорогу, верно? Если бы он не улыбался тепло, то Тома подумал бы, что Аято его спроваживает. Но он слишком хорошо знает наследника клана Камисато, чтобы так решить. Скорее всего, Аято действительно рад, что Тома наконец-то получил возможность вернуться на родину, и сестра абсолютно не при чем. Хотя, и в этом есть некоторая правда. Конечно, Аято не дурак, но и не тиран, чтобы подсыпать ему яда в сакэ, когда они сидят на краю обрыва и любуются закатом в те редчайшие моменты, когда у Аято есть свободная минута. Он просто делает вид, что не замечает. Все-таки, они близкие друзья, хоть и вынуждены играть господина и слугу. — Не думаю, что я захочу остаться. Моя верность клану Камисато не имеет границ. — Клану Камисато? — спрашивает Аято и лукаво наклоняет голову вбок, украдкой бросает взгляд на сестру. Тома заливается румянцем и готов сквозь землю провалиться — Аято читает его как открытую книгу. Он переводит шокированный взгляд на Аяку, которая лишь хлопает глазами — не понимает намек. — Да. Кому же ещё мне хранить верность? — отвечает Тома, смотря на неё. Аято взрывается хохотом, что для его положения в обществе неприемлемо, хотя… здесь все свои. — Брат? — удивляется Аяка. — После всего что вы для меня сделали, — тихо пытается оправдаться Тома. — Ничего, ничего, принцесса. Все хорошо. Просто Тома решил немного поиграть в героя. — Да что ты… вы… имеешь ввиду? — Тома закипает. Аято смаргивает веселые проступившие от смеха слезы и устало ведет плечами. — Я думаю, что ты всё поймешь сам в ходе своего путешествия и решишь для себя то многое, что не можешь решить на этой земле, Тома. А засим, я оставлю вас. И тебе, Тома, советую лечь спать пораньше. Завтра тяжелый день, и, думаю, ты вряд ли сможешь сразу заснуть. Тома предпочитает не отвечать на его речь, чтобы не сказать еще чего-нибудь компрометирующего. Он и так сдал себя сегодня с потрохами и вырыл яму, в которую Аято любезно и с улыбкой его потом зарыл, оставив торчать одну смущённую голову. Троица поднимается из-за стола прощается друг с другом, и Аяка скрывается за бесконечными ширмами поместья, куда Томе нет и никогда не было входа. Он уходит и не знает, что как только Аяка остаётся одна в своей комнате, она медленно сползает по стене и давит в горле всхлипы и слезы от осознания — Тома может больше никогда не вернуться.

***

Аято, черт возьми, оказался прав — Тома не заснул ни через час, ни через два. Неудобным казалось всё: подушка, футон, лунный свет в окно слишком яркий, и особенно назойливые бесполезные мысли, которые совершенно не приносили никаких решений. Мимолетные и бестолковые. Он вернётся. Он точно вернётся. Даже если всю жизнь ему суждено быть слугой Сирасаги Химегими, он будет. Даже если потом придётся стать слугой ещё и её мужа, он будет. Он обязан Камисато жизнью. Он — верный пёс, лучший друг, он единственный видел их слёзы — не бросит, ведь поклялся в верности клану Камисато. Он не ушел тогда — не уйдет и теперь. Тома резко откидывает одеяло и наспех надевает штаны, сапоги, жилетку. Воздух на улице холодный, успокаивающий. Тома выходит за территорию поместья, срывает с куста листочек мяты и вдыхает. Она всегда напоминает ему об Аяке. Такая же свежая, приятная, нежная. Он останавливается на краю обрыва, где они обычно любят сидеть с Аято и вглядывается в светлую полоску приближающегося зарева. Когда в его жизни настанет рассвет? Его жизнь превратилась в бесконечный повторяющийся день, длящийся годами, разбавленный лишь недавним появлением в городе Итэра и отменой указа Сакоку. Мондштадтская душа требует свободы, глаз бога требует жара сражений и движения. Ему правда здесь не место — Тома просто себя убивает. — Ну и пусть, — он тяжело вздыхает. Он остается на краю обрыва до самого утра и возвращается в поместье как раз под удивленные взгляды встающих в самую рань экономок и прислуги. Пол часа он уделяет им, прощаясь и говоря, что через пару месяцев обязательно вернётся. Тому обожают все — яркий, обаятельный и лучезарный, он как лучик солнца всегда разбавлял напряженную атмосферу везде, где только ни появлялся. Он будто родился уже с улыбкой на лице и продолжает нести свой свет ежедневно. На него просто невозможно злиться, и даже девушки, чьих сердец светловолосый иностранец покорил немало, после отказа продолжают по нему тяжело вздыхать, не держа зла. Ну как можно на него злиться? Мало кто знает, каков Тома в бою, и то скорее удача. Очень часто все забывают, что у него огненный глаз бога от Архонта, чей идеал война. Потому что ради своих близких он испепелит любого на пути. Завтракает Тома с Аякой и Аято почти в тишине. Бессонная ночь давит на затылок болью, а глаза слипаются, и даже желание последний раз взглянуть на любимую не пересиливает желание поспать. Когда Тома замирает и медленно заваливается вперед головой в тарелку, его ловит за плечо Аято и внимательно смотрит в глаза. — Ты вообще спал? Тома хмуро косится на него: — Нет. Аято тяжело вздыхает. — Ну и что мне с вами делать? Тома переводит взгляд на Аяку. Прекрасная изящная принцесса клюет носом тарелку, а под глазами темные мешки недосыпа. — Миледи? — зовет он, — Всё в порядке? Аяка смотрит на него и вымученно улыбается. — Да. Просто волновалась за успех миссии. Мало ли что может случиться по пути. — Сестра, если ты так сильно будешь волноваться, то тебе придется не спать, пока Тома не приедет в Мондштадт, а это около десяти дней… даже больше, — усмехается Аято. — Ох. Ты прав брат. Наверное, нужно и вправду расслабиться, — говорит она и совершенно не аристократически трет пальцами глаза. Тома улыбается этому жесту как псих, пока Аято не толкает того в плечо с тихим смешком. — Господа, с острова Рито письмо, что корабль прибудет раньше положенного. Он уже виден с наблюдательной вышки. На сборы осталась всего пара часов, — говорит зашедший с донесением дворецкий. Аято его благодарит. Тома подцепляет палочками кусочек обжаренной курицы. Однако, к концу трапезы он так и не съедает его. Просто наконец-то осознает, что, возможно, он последние часы находится в этом поместье, которое считал своим домом восемь лет. Собрать немногочисленные пожитки оказалось не так сложно. Одна сумка с одеждой, зельями, контейнер со свежей едой — служанка Мисато притащила со слезами на глазах. Тома отблагодарил девушку крепкими объятиями, после которых та молча и грустно удалилась. Он не стал брать различные сувениры и побрякушки, даже не взял полюбившиеся палочки — наконец-то сможет поесть нормальными ложкой и вилкой! Не забыл ли он вообще как ими пользоваться? Посидеть на дорожку с копьем в руках удалось почти час. Дорогостоящее оружие из хорошей стали, сделанное в лучшей мастерской Амэномы — подарок от Аято на совершеннолетие. Идеально сбалансированное и остро заточенное, любимое. Не раз оно пронзало тела кайраги или хиличурлов. Тома не любит убивать, но иногда иначе нельзя. Он абсолютно уверен, что вернется, не останется в Мондштадте. Возможно, будет иногда приезжать по делам для подписания каких-либо документов и всё. Он вернётся сюда. Он точно вернётся сюда. Но… назойливые мысли против воли цепляются и оседают в голове. А что если нет? Что, если родина настолько сильно покорит, что любовь к ней пересилит безответную и бесполезную любовь к Аяке. Мондштадт щедр на взаимность, он оглаживает теплыми ветрами лица путешественников и дарит чувство спокойствия, уюта и свободы. Его гостеприимный нрав внушает доверие, а лучшее в мире вино Рагнвиндров сводит с ума и пьянит без похмелья. Тома закрывает глаза и вспоминает мыс Веры, Утёс Звездоловов, разрушенные башни Декарабиана, заснеженный пик Драконьего Хребта и бесконечные равнины, перемежающиеся холмами и ущельями. Ему было тринадцать, когда он уехал за отцом торговцем. А потом… его корабль потерпел крушение, и еле живого Тому выловили рыбаки на острове Рито. Маленький сломленный оборванец с глазом бога долго скитался по Инадзуме в поисках отца, но так и не нашёл. А потом его заметила добрая женщина. Кто мог знать, что ею окажется экономка, приехавшая в город за продуктами для поместья Камисато? В тот день он впервые предстал перед главой Камисато и его сыном Аято. Подросток не намного старше его недоверчиво окинул взглядом иностранца, а Аяка нетерпеливо и восхищенно выглянула из-за ширмы и спросила: «Папа, кто это такой?» Глава Камисато очень сильно любил свою дочь. Когда Тома уже накопил денег на путешествие домой, глава Камисато скончался. В тот день он подумал, что уже никогда не вернётся. И теперь ему двадцать один, он сидит на футоне, обложенный дорожными сумками и точит копье, готовясь в путь. Стук в дверь оповещает о том, что пора отправляться. Месяц, Тома. Всего лишь месяц с небольшим, и всё будет как раньше. Он понимает, но не хочет верить, что нет. Втроем они еще раз проверяют документы, печати и спускаются с возвышенности на пляж, где расположен небольшой причал. Их уже ждёт лодочник. До Рито плыть минут двадцать, и все двадцать минут отзываются в горле ноющей болью. Он боится смотреть на Аяку, и потому взгляд его прикован к горе Ёго. Путь сопровождает гробовое молчание. Аяка тоже не смотрит на Тому, лишь изредка косится в его сторону и хмурится. Таким Тома предстаёт перед ней впервые — серьезный, грустный и невероятно уязвимый. И сердце её обливается тоской, только замечает это один лишь Аято. Причалить на Рито, выгрузить сумки, оглядеть издалека знакомый Алькор, ухмыльнуться. Почти как в тот раз, когда приезжал Итэр, однако… — Тома! Он переводит взгляд на парня и радостно машет рукой. — Кадзуха! Давно не виделись! Парни сцепляются в объятиях и отстраняются. - Господин Камисато, миледи, - кивает Кадзуха. — Теперь и ты записался в мореплаватели, Тома. Только не подожги мне корабль, — сзади оглушительно смеётся женщина и показывает кулак, перебивая весь официоз. — Бэй Доу, — Тома поворачивается на голос, вытягивается по струнке и приставляет ладонь ко лбу. — Что прикажете, капитан? — Я же сказала — не подожги мне корабль. С остальным разберемся по ходу дела, — они задорно смеются. — Вы как раз вовремя, скоро отлив, и нужно поскорее отчаливать. — Когда? - шепчет Тома. — Да прямо сейчас. У вас пять минут. Долгие прощания бессмысленны, уж я то знаю, — Бэй Доу проходит мимо него, молча кивает Аяке и Аято, принимает из рук Аято увесистый кошель с деньгами, пачку странных и скорее всего незаконных документов, подмигивает, получая в ответ хитрую ухмылку, и расслабленной походкой поднимается по трапу вместе с Каздухой. Матрос шустро забирает из рук Томы сумки и относит на борт. — Удачного путешествия, Тома. Не облажайся с документами, комиссия Кандзё очень хочет наладить поставки Мондштадтского вина, и я тоже. Не всё же пить одно сакэ, — Аято задорно улыбается в несвойственной ему манере — слишком открыто — и Тома смеётся в ответ и пожимает руку. — Вы не представляете, господин, как я сам соскучился по хорошему алкоголю. Не то, чтобы я пил, однако после вина с винокурни Рассвет не бывает похмелья. Это факт. — Пришли мне лучшего посылкой, как прибудешь в город. — Конечно, господин. Только если не забуду. Ха-ха! — Аяка, ты не хочешь что-нибудь сказать? — спрашивает Аято, поворачиваясь к ней. Девушка дёргается от неожиданности и нервно обмахивается веером, избегает прямого взгляда, прикрывает нижнюю часть лица. Тома смотрит на неё, и улыбка тут же покидает его лицо. Это не последний раз. Не последний. Я еще увижу её. Месяц, Тома. Всего лишь месяц — повторяет он про себя как умалишенный. Сердце стучит и отдается пульсом в голове, ладонях и висках. Пальцы подрагивают. Посмотри на меня, Аяка. Девушка смотрит вниз, под ноги, на дощатый пирс. — Удачного плавания, Тома, — говорит она тихо. — Что-то случилось? — спрашивает он в ответ. — Я… нет. Просто не выспалась и устала. Все-таки, хоть Сёгун и открыла границы, Инадзуму всё так же окружает буря, верно? — она наконец-то поднимает на него красные глаза и легко улыбается. — Верно. Тома не улыбается. — Я вернусь, Аяка, — говорит он, игнорируя этикет, чины и даже Аято, стоящего рядом. — Я обязательно вернусь. Глаза девушки широко распахиваются и загораются. Тома смотрит на неё слишком серьезно и позволяет себе теплую улыбку. Загораются и светятся теплотой и его зелёные глаза цвета лугов свободной бескрайней родины, и Аяка приоткрывает рот, заворожённо вглядываясь в них. Кажется, она только сейчас осознаёт, что именно значит этот его взгляд… — Тома! Нам пора! А то оставим тебя здесь, — кричит командирским голосом Бэй Доу, а у кармы уже стоит матрос, готовый убрать трап. Тома зажмуривается и сжимает кулаки. — Иду! — кричит он и делает шаг назад. Он низко кланяется Аято, смотрит на Аяку, ещё раз кланяется ей и резко разворачивается, чуть ли не бегом заскакивая на борт и трепет вихрастую макушку Кадзухи. Корабль отплывает быстро, словив парусами сильный попутный ветер. Тома смеётся вместе с матросами, пристает к Бэй Доу, пытаясь выхватить руль, забирается на мачту, в общем, ведет себя как последний придурок, лишь бы не смотреть, как на пирсе стоит Аяка и провожает его взглядом. Из глаз её против воли текут слезы, которые Аято, замечая, смахивает любящим жестом. Он легонько приобнимает её за плечи, чуть потирая, пока корабль совсем не скрывается из виду за туманом. — Брат… кажется, я… — шепчет надрывно Аяка. Он тяжело вздыхает. — Я знаю, принцесса. Он вернется. Он пообещал. — Пожалуйста, возвращайся, — одними мокрыми от слез губами.