***
Мирослав сидел сам не свой. «Состояние средней тяжести» — это же совершенно не смертельно, да? Только почему её забрали в реанимацию и не давали к ней прийти? Единственное, что Мир знал — всё будет хорошо и что ему нельзя было показывать слабину. Мать Саши за вечер прикончила бутылку виски после того, как Мирослав попытался ей донести ситуацию. Впервые он видел мать Александры в таком состоянии — то ли истерика, то ли злость, то ли апатия, то ли уныние. Круговерть эмоций, от которых ему, если честно, становилось не по себе. Когда Мир сидел с ней и ждал врача — чувств не было почти. Лишь немного злости, которая сменилась холодной рациональностью. Вызвать врача, следовать инструкциям, сопроводить Сашу до больницы, передать пакет с вещами, записать номер больницы, позвонить Марине, дать ей валерьянки, убраться в квартире и проветрить комнаты от въедливого запаха рвоты. Лишь потом, усевшись рядом с Мариной на кухне, своё собственное отчаяние захлестнуло его волной, сбивая все точки опоры и ориентиры. Мирослав улёгся на стол и зарыдал, забыв даже про существовании Марины. Лишь мягкое прикосновение к волосам смогло его хоть немного отрезвить. — Вдруг с ней будет так же, что как с моим братом? — А что с ним было? Мир проглотил ком в горле. — Он умер. Мужчина поймал взгляд матери Александры. У неё была настольно концентрированная ненависть в красных блестящих глазах, что он подумал — она его ударит. И будет права, если честно. — Всё будет хорошо. Треклятая фраза въелась в мозг. То же самое было, когда он лежал в больнице со сломанной ногой и осколками рёбер в лёгких — мать говорила это пятьдесят раз на дню. Но легче не становилось, ни капли. — Конечно, иначе и быть не может, — Мирослав криво улыбнулся и обнял Марину. Тяжёлая судьба. Ближе к обеду следующего дня Мир позвонил в больницу, чтобы узнать самочувствие Александры — ему лениво ответили, что больную перевели в палату интенсивной терапии. Жить будет. Под ложечкой всё равно нещадно сосало, всё валилось из рук — Мир думал было заняться кофейней, но единственное, на что его хватило — приехать домой и уснуть, напичкав себя валерьянкой. В больнице Александра провела пять дней. Пять дней, за которые у её матери поседели виски. Мирослав тупо смотрел на причёску женщины и не знал, как спросить, были ли белые пряди у неё раньше. Они стояли у входа в больницу и готовились с духом. — Ну что? Пойдём? — Мир старательно улыбнулся, внутренне молясь, что у него вышло искренне и позитивно. — Пойдём. Бумажки. Равнодушные работники больницы. Снующие туда-сюда пациенты и их родственники. Кого-то укусила змея, кто-то надрался до беспамятства, кто-то выпил незамерзайку, кто-то решил но-шпой решить семейную драму. Множество разных судеб, которые впитали в себя стены больницы. Мирослав задумался о количестве людей, которые попали в это здание, а потом их вынесли ногам вперёд. Видимо, оно было немалым.***
Алексея шатало. Он шёл домой с чёткой мыслью в голове. Он убийца. Он перешёл черту. Нет ему никакого оправдания. Почему-то перед этим вечером ему такое осознание не приходило. Всё настольно очевидно, что становилось мерзко от себя и своей глупости. Ему навстречу шли люди, и им было всё равно, что на душе у плачущего парня, который то вставал как вкопанный, то летел так, будто на него охотились демоны. Лекс надеялся, что прогулка смогла бы хоть немного освежить его мысли, но стало только хуже. Его опозорят и обязательно посадят. А мама Саши его ещё и убьёт. Липкий страх заставлял потеть ладони, а волосы на затылке — шевелиться. Ему казалось, что все уже всё знают — вот-вот подойдёт кто-нибудь и скажет: «таких, как ты, ничтожество, надо убивать ещё при рождении». Ему было невероятно сложно повернуть ключ в замке и пройти в квартиру, где было светло и вкусно пахло куриными котлетками. Мать любила готовить и, будучи домохозяйкой, достигла в своём занятии совершенства. Так, по крайней мере, говорил отец. Мать сидела в гостиной и смотрела телевизор — парень надеялся, что она не услышала его копошений, но после громкого оклика «сына пришёл!» понял, что его мечты оказались несбыточны даже в этой мелочи. Он скинул обувку, даже не поставив её на полочку, и прошмыгнул в свою комнату, закрывая её на щеколду. Не хотелось никого видеть совершенно. Там Алексей уселся на узкую кровать и, сжавших в маленький клубок, зарыдал снова, размазывая слёзы по лицу. Всё казалось катастрофой. Что за такую ошибку будет? Стук в дверь заставил его вздрогнуть: — Солнце, будешь кушать? Я блинчику могу сделать, — её участливый и тёплый голос больно резанул в груди. Алексей сжался ещё сильнее, задыхаясь в спазмах и икоте. — Сына? Ты там как? Что случилось? — Мама, отстань. — Как ты с матерью разговариваешь? Ну и ладно, значит, съем блины сама, а с тобой даже не поделюсь. Парень ничего не ответил, лишь закрыл рот ладонью. Она ушла, оставив его в одиночестве — обиделась. Лекс трясущимися руками полез в рюкзак, доставая канцелярский нож. Он глупо надеялся, что смог бы… смог бы провести по запястью достаточно глубоко, чтобы не пришлось резать ещё раз. Острый запах железа заставил вздрогнуть само нутро, Лекс убрал предохранитель и выдвинул тонкую и острую пластинку металла, облизнул, как никогда живо чувствуя щипания и привкус на языке. Наверное, мама бы расстроилась. Но парень не видел иного выхода. Он заигрался. Пошёл ва-банк. А теперь должен быть наказан. Солоноватые и влажные подушечки пальцев провели по железной пластине. Лекс уселся на пол и опёрся о кровать, широко разведя руки, борясь с желанием себя обнять и снова зареветь. — Ну что ж… Рука дрожала, ножик скользил в потной ладони. Алексей провёл полосу, чувствуя постепенно нарастающее щипание. Получилось криво. С края он глубоко порезал кожу, но потом… не смог. Слишком неприятно. На ранке немедленно проступила большая капля крови. Лекс слизал её языком, проверяя, что получилось. Он раскрыл рот в задушенном крике. В порыве злости на себя и в приступе отчаяния он начал резко и хаотично резать предплечье, оставляя тонкие и неглубокие насечки. Руку щипало, но чем больше порезов Лекс делал, тем больше трезвел. Дошло до того, что левую руку полностью покрыли припухшие ранки с полосками засыхающей крови и маленькими капельками на краях. Правая рука осталась не тронутой. Потом Лекс отбросил ножик в сторону и снова заревел, ударяя себя по коленкам, будто бы они виноваты в его глупости и нерешительности. Спустя время он вышел из комнаты и попытался прошмыгнуть в ванную комнату, но его поймал отец за руку — видимо, мать пожаловалась, что сын был с ней груб.***
Саша сидела на больничной койке и продолжала мучить книгу «Дом на краю ночи». Она почти дошла до начала войны. Ещё одной. Привезли обед. Санитарки больше не были злыми и кричащими, а соседи по палате — неадекватными. Еда же оставалась всё такой же пресной и мало питательной. Гречка и размазанная подливка с кашицей говядины, вроде как мясной суп почти без соли и шиповник, кислый настолько, что сводило зубы. Но выбор оставался небольшой. Либо ешь то, что дают, либо не ешь и ждёшь следующего приёма пищи в надежде, что там дадут что-то интереснее. Пока девушка справлялась ложкой, держа тарелку на весу, в палату зашли Мирослав и мама. Лица у них были уставшие и какие-то несчастные. — Саша? — она подняла голову, ложка с супом застыла на полпути ко рту. Мать заламывала руки, не имея возможности обнять дочь, пока та не додумается убрать тарелку на тумбочку. Мир остался более сдержанным, хоть и с подозрительно блестевшим взглядом. Чуть позже до Саши дошло, она встала и на подгибающихся ногах подошла к Марине, повисая на ней. Только сейчас она поняла, что всё могло закончиться совершенно иначе. Организм отключает эмоции, когда на грани смерти. Он отключает горе. Отключает радость. Отключает боль. Желания. Оставляет только сон и рефлексы. Саша переоделась, ей выдали телефон. Домой они поехали на такси. Мать сидела рядом с девушкой на заднем сидении и рассматривала свои колени: — Что будем делать с Алексеем? — Я… не знаю. Он написал очень много сообщений, где просил прощения. Злости на него у Саши не было. Сочувствия тоже. Только равнодушие, будто человек в её глазах умер. — Мы можем его привлечь к ответственности. Ему будет плохо, он ответит за свои поступки. — Мне не хочется этим заниматься. — Ладно, как скажешь. Мирослав не вмешивался. Машина приехала аккурат к подъезду, у которого Саша заметила своего бывшего друга с букетом цветов в руках. Она напряглась сам, увидела, как мать поджала неприязненно губы и уловила тяжёлый выдох бывшего учителя. Мир рассчитался, оставив несколько лишних купюр на чай и вышел первым из машины. Он о чём-то разговаривал с подростком. Недолго, но по выражению лица Саша поняла, что он угрожал. Алексей робко опустил голову, слушал. Потом передал букет Миру в руки и убежал. Мирослав сплюнул в кусты и открыл дверь Саше и Марине, позволяя им выйти. Девушка приняла букет. По выражению лица Мирослава нельзя было прочитать то, что он думал или чувствовал. Но она нутром чуяла, что им предстоял разговор. Тяжёлый разговор, от которого, возможно, будет зависеть и будущее их отношений. От цветов шёл приятный и лёгкий аромат. Красные розы. Много роз. Не раздумывая ни минуты, она выкинула букет в урну рядом со скамейкой и, казалось, заметила, как Мир чуть улыбнулся.***
— Саша, почему ты меня обманула? — Мир сидел рядом, напряжённо заглядывая ей в глаза. Девушка смотрела вниз, стыдливо пряча взгляд и усиленно рассматривая крошки на ковре. Откуда они взялись? Вроде хлебные. Сказать было решительно нечего. Мать ушла «прогуляться», но девушка была уверена, что её об этом попросили. — Я бы понял, если бы ты сказала мне честно, — мужчина продолжил, не дождавшись ответа. — А сейчас я не знаю, что и думать. Вот ты мне звонила, что ждёшь в гости. А вот мне… мне приходится ехать к тебе домой и везти тебя в больницу. Тем более этот твой Лекс? Откуда он взялся? Или ты думаешь, что я совсем глупый и ничего не замечу? — Я всё объясню… ты не так понял. — Что я должен был не так понять? — Мир отхлебнул чай и со стуком поставил кружку на стол, чуть не расплескав содержимое. — Ничего не было. — Я и так это знаю. Если бы что-то было, ты бы меня не увидела. Саша всё так же рассматривала ковёр. Глаза защипало. Хотелось плакать. — Мы с ним раньше дружили и… я думала, что мы можем продолжить дружить. Раньше всё было хорошо, до того как… до того, как мы начали встречаться. Прости меня, я не думала, что получится. Правда, я не думала… Она разрыдалась, закрывая ладошками глазами и сжимаясь в комок. Было паршиво. — Ну тихо, тихо, — её перетянули к себе на колени и обхватили руками. Девушка уткнулась куда-то в шею Миру и продолжила себя жалеть. — Считай, что это предупреждение. Разговаривали они долго. Преимущественно девушка задавала вопросы, а мужчина отвечал. Рассказывал, что они делали эти пять дней. Как пытались навестить, как их не пускали. Потом пришла мать и сказала, что будет переводить Сашу в другую школу. С гуманитарным уклоном.