Юный фараон

Хонс замер над написанным отцу-фараону письмом. Быстро запечатав его, он пошел в совятню — письма доставлялись только при помощи этих волшебных сов-почтальонов. Выбрав самую невзрачную и одновременно самую быстроходную совушку, мальчик, будто бы внимательно проверил закрепленный на лапке свиток. При этом его глаза на миг сверкнули голубым — а оперение совы стало еще более блеклым. Заплатив ей — кинув в маленькую сумочку у другой лапки пару медных монеток, он коротко сказал ей «к мистеру Олливандеру». Она поднялась ввысь, оттолкнувшись от его руки, и юный фараон наблюдал, как сова скрывается вдали. Она скоро слилась с окружающим пространством, и полностью удовлетворенный Хонс спустился вниз, и пошел обратно в замок. Уже несколько дней по замку гуляли слухи о нападении и оцепенении кошки смотрителя-завхоза, и грозной надписи на третьем этаже. Та, кстати, не стиралась, и не исчезала, несмотря на все усилия. По счастью, ни Лавгуд и ни Поттер не болтали об этом, а преподаватели вообще не считали нужным сообщать иную информацию, не касающуюся учебы. Впрочем, Гермиона так достала декана, что МакГонагалл на одной из лекций тоже рассказала сказку о Наследнике Слизерина. Кстати, у Слизерина был новый декан, а у них, соответственно, новый преподаватель по зельям, Гораций Слизнорт. И он большинству нравился гораздо больше, чем Снейп. По крайней мере, оценки он ставил более чем справедливо. *** Египтус. Осирис быстрым шагом шел по галерее, ведущей в главный зал. Он шел с очень мрачным известием, и было необходимо известить Золотого фараона. Кефер сейчас был очень занят — разбирался с документами по постройке дамбы, и одновременно осуществлял расчет средств на строительство. Перед ним на обширном столе из резного прозрачного алебастра, сквозь который просвечивал свет от лампады, а там и тут валялись в хаосе бумаги, электронные «книги учета» и свитки папируса. Он задумчиво смотрел на карту рельефа местности и тер подбородок — и не замечал, что жрец присутствует в Тронном зале. — Фараон, — постучался прямо по двери Осирис, и Кефер быстро поднял голову от бумаг. — Что случилось? — спросил он прямо, так как лицо врачевателя выражало великое волнение. — Кефер. У меня тяжелое известие. Люди нашли Са в бессознательном состоянии… Когда принесли ко мне — он уже не дышал. Мне жаль Кефер, Са, несмотря на мои действия, ушел в вечность… — Что за причина столь ранней смерти талантливого архитектора? — спросил Кефер с тревогой, подходя к целителю. — Не инфекция ли? — Боюсь, у Са была та же болезнь, что и у его матери. Насколько я понял, судя по анализу крови, она у него протекала более скоротечно… Фараон, я не знаю как сообщить это Хонсу… — напрямиг сказал Осирис, кладя фараону вердикт с его личной печатью жреца. — Ему будет трудно смириться с его уходом в Дуат… — Значит мне придется сказать это лично, — сказал Кефер, устало проведя рукой немесу. — Осирис, подай мне писчие принадлежности, я напишу срочное письмо директору. Настала пора и мне познакомиться с ним. Лично. Зубы фараона сжались. В глазах застыло злое выражение. В этот миг он как никогда своим видом напоминал своего старшего брата, Эксатона. — Фараон, я, с твоего позволения, начну приготовления к мумифицированию и погребению. — Я выделю денег на саркофаг и похоронные обряды, согласно нашей вере, — сообщил фараон. — Пусть тело станет Сах и упокоится в мире. Как только я вернусь с сыном, объявить траур на ближайшую неделю. Са был царским ваятелем, пусть и не достигшем расцвета своих сил, но уже признаваемым… Думаю, положить его тело в единой гробнице, вместе с матерью… — Как прикажете, фараон, — склонился в поклоне Осирис. — Я вскрою гробницу. *** Ответа на последнее письмо все не было — хотя прошло больше трех недель. Ребята, вроде, успокоились, считая теперь байками то, что среди них есть Наследник Слизерина. Но Хонса начала съедать тревога — пока неясная, что же случилось с его письмом, что отец его не прочитал, и не ответил? Но случилось неожиданное. Когда они всем классом восседали на уроке заклинаний, в дверь постучались. В класс вошел третьекурсник, и протянул записку немного удивленному Флитвику, оторвавшемуся от объяснений очередного заклинания. Тот быстро прочитал ее позвал Хонса: — Мистер Поттер, вас срочно вызывают к директору. Соберите свои вещи, и пойдите за Диком. Хонс кивнул, и под перекрестные взгляды собрался и вышел следом за учеником. *** Он еще никогда не был у директора школы. Он обитал на другом этаже, повыше, в самом сердце школы, а проход к нему, оказывается, был скрыт уродливой горгульей. Третьекурсник назвал пароль, и стена отодвинулась, открывая проход с движущейся винтовой лестницей. Хонс ступил на лестницу уже в одиночестве. Лестница довольно быстро двигалась по спирали, и скоро он очутился перед тяжёлой дверью, рядом с которой висел латунный молоток в виде грифона. Было очевидно — директор пребывает здесь. Хонс постучал по двери молоточком, и та приглашающе открылась. Он вошел внутрь. Это была круглая, просторная комната, полная еле слышных странных звуков. Множество таинственных серебряных приборов стояло на вращающихся столах — они жужжали, выпуская небольшие клубы дыма. Стены увешаны портретами прежних директоров и директрис, которые мирно дремали в красивых рамах. В центре — громадный письменный стол на когтистых лапах, а за ним на полке — потёртая, латаная-перелатаная Волшебная шляпа. Но кое-что в кабинете заслуживало большее внимание. На него внимательно смотрел его отец, который восседал перед столом на стуле с высокой спинкой, а чуть позади, у стены, застыл охранным сфинксом Рамзес, который принял облик мага. Фараон и сам был обряжен под мага — Хонс, если на то пошло, впервые видел его в здешних одеяниях. На отце была чудесная мантия из темно-синей ткани, Хонс видел уже такую ткань, и она была невероятно дорогой, а сам он был без царского немеса, что было очень непривычно, и, подобно сыну, он сверкал сейчас голым черепом. Но даже сейчас — в атмосфере кабинета чувствовалось, что это важный человек, властитель… Хонс быстро поклонился отцу; Кефер кивнул. Рамзес обжег наследника быстрым, приветливым взглядом. Великий Ра, директор на фоне его отца казался жалкой карикатурой! Сидевший напротив него, он казался «вторым сортом». Все в нем сейчас было неуместно — и его остроконечная шляпа, и фиолетовая мантия, расшитая золотыми звездами, казалась дешевым тряпьем, да и дурацкая длинная борода с бубенчиками (как у их быков из Египтуса!)… Вид у Дамблдора был очень недовольный, но, судя по всему, этому… родителю он перечить не решался. Да и габариты — старик против мощного, сильного и красивого восточного мужчины Египтуса, сильно проигрывали. — Отец, — тут же перешел на язык Египтуса Хонс, — что случилось? Кефер сделал неопределенный жест рукой, и Рамзес быстро перевел на английский (Кефер решил сыграть несведущего иностранца — это было на руки всем) директору его жест, и директор, буркнув что-то наподобие: — Оставляю вас, как просили, — вышел за дверь. Но, что удивительно, за ним вслед вышел и Рамзес, оставляя отца и сына наедине. Они быстро обнялись, и Кефер посадил своего ребенка прямо перед ним. — Хонс, боюсь, я пришел с очень мрачной вестью… *** Хонс плакал на руках у своего отца фараона уже беззвучно. Первые минуты он просто горестно выл. Са был ему как брат, которого у него никогда не было — а теперь уже точно никогда и не будет. Они с ним выросли вместе… — Тише, тише… — обнимал его отец, — нам трудно, порой, смириться с тем что происходит, но… Са уже не вернешь… Хонс выпрямился, выпутался из рук отца-фараона, и его взгляд заледенел: — Я все равно мог бы помочь… Но… Теперь уже не могу. Не в моей власти приказать восстать из мертвых, — он быстро вытер глаза, забыв о потекшей краске на веках. — Мы уходим в Египтус немедленно. Я отпросил тебя на неделю… — Спасибо, — благодарно сказал ему сын. — Но я буду носить все семьдесят дней траура*. Кефер молча кивнул: — Приведи себя в порядок, — велел он, — расскажи друзьям. Отдай последние приготовления. Я отобедаю вместе с тобой, и мы отбудем. *** Конечно, восточный «папа» Хонса вызвал интерес. Но Кефера сейчас не шибко интересовало всеобщее внимание и чужие взоры — лишь сын занимал его мысли. Хонс, и это было видно, держался из последних сил — едва замечал, что ест и пьет, и был безучастен к происходящему… Впрочем, дети, что их окружали, были очень вежливы. С мужчиной здоровались, как и с рядом сидящим «дядей Рами». Невилл тут же направился к ним, и вопросительно глянул на Рамзеса — можно ли беседовать с ним сейчас? Тот согласно прикрыл глаза… — Что с Хонсом? — спросил очень тихо у Рамзеса Невилл. Рамзес буквально одними губами обменялся парой фраз с другом наследника, и Нев от плохой новости просто прижал ладошку к губам, чтобы не ахнуть. Но, к полной неожиданности, за спиной Невилла выросла светловолосая девчушка — причем даже Рамзес невольно вздрогнул, так резко появилась незнакомка. — Хонс, — очень тихо позвала она мальчика, и Хонс поневоле поднял на нее глаза, — на твоем лице тень смерти. От этого невольно дернулись и сам Хонс, и Невилл, и Кефер, и Рамзес. — Да, — согласился с ней Хонс чуть заторможенно. — Соболезную… *** — А кто была эта девочка, Хонс? — аккуратно спросил Кефер сына, который, по мере приближения их к Золотой пирамиде, становился все смурнее. — Это Луна или Полумна Лавгуд, — сообщил ему подросток, — я ей кулон снимал со статуи… Погоди, ты, что не получил мое письмо?! — Я занимался дамбой, поэтому почту не смотрел… Хонс, тяжко вздохнув, начал рассказывать. Фараон был рад, что его сын хоть немного сейчас проявляет эмоции. Сын очень хорошо скрывал свою боль — лишь глаза мрачнели с каждой секундой приближения к их пирамиде, да грудь тяжело вздымалась. Судя по всему — до истерики или срыва было недалеко. Осирис встретил их прямо на пороге. И тут же, даже несмотря на уже открывшего рот Золотого фараона, увел Хонса вглубь пирамиды. *** Осирис влил в мальчика, по крайней мере, три своих фирменных настойки. Но Хонсу все равно было трудно осознать реальность. Он просто сидел на постели, закутавшись в одеяло, тупо уставившись на одну точку. Боль и грусть не отпускали его. — Фараон. Пойдемте со мной… Да, сейчас, — непререкаемо велел ему жрец Золотой пирамиды. Хонс буквально с усилием выполз из своего «кокона» который сделал себе сам. Осирис спустился вместе с ним под пирамиду, и жестко велел юному фараону не отставать. Усталый мозг Хонса не сразу понял, что они идут подземными ходами в «Дом золота»**, но когда они ступили на порог плохо освещенного дома, по бокам имеющие страшные фигуры богини Мерит-Сегер***, кобры с лицом прекрасной женщины с полузакрытыми веками, парень понял, что неспроста жрец взял его с собой… По дороге им кланялись люди. Юный фараон понял, что это бальзамировщики и парасхиты — уж очень они отличались от простых жителей. В их лицах словно застыли вечное спокойствие и покорность. Они все были одеты в самые короткие набедренные поясания, едва прикрывавшие наготу тела. Традиционно, это были мужчины, женщин не допускали ко вскрытию тел. В этом доме было не принято даже говорить — тишину лишь изредка нарушали чьи-то вдохи и выдохи. Они прошли в дальнюю комнату. *** Перед ними на помосте лежало мертвое тело Са. Хонс вздрогнул — он догадался, для чего пророк, жрец и мудрец взял его… Кстати, жрец скинул с себя все, оставшись лишь в набедренной повязке. Так, под его взглядом, поступил и сам Хонс. — Оно уже стало Сах, — сказал Осирис, кивком отсылая парасхита — он уже сделал надрез, — принеси канопы, юный фараон… Хонс сглотнул, но кивнул, несмотря на подбирающуюся к горлу тошноту. Хоть и он сам испытал смерть, но смотреть на мертвого молочного брата было… невероятно трудно. — Каноп Имсет, — сообщил ровно мальчик, открывая сосуд с человеческой головой, — посвящаем вам, о боги, этот дар… Осирис извлек печень, и опустил в каноп. Рука Хонса дрогнула — но только на миг. Он понимал — перед ним Сах. Все, Ба ушла, и теперь путешествует на солнечной и ночной ладьях, чтобы предстать перед Великим Судом. Он закрыл каноп и положил в ящик с четырьмя отверстиями. После каждый каноп опечатают, затем наложат на ящик еще печать, и отнесут в гробницу. — Каноп Дуамутеф, — проговорил Хонс, беря следующий, с головой собаки. Наверняка, именно Дуамутеф сейчас ведет Ба Са на суд через Дуат и его ужасы… В этом канопе упокоился желудок. В канопе Хапи заняли место легкие, а в канопе Кебехсенуфа — кишки. Ящик с канопами закрыли на замки. Осирис, тщательно омыв руки, как и Хонс, вдвоем перенесли Сах в стоявшую тут же мраморную ванну. Настала пора «фиксации вечной молодости и красоты». Жрец принялся убирать потеки крови — по жаре все разлагалось очень быстро, и с мертвыми телами разбирались сразу, как только тело остывало. А Хонс начал бережно обкладывать и обмазывать мертвое тело священными солями, которые заставят тело усохнуть. Начал он с ног, закончил на лице. Осирис остался им доволен, тщательно осмотрев Сах. — Пора, — сообщил мужчина, — завтра Сах Са нужно будет оборачивать в погребальные пелены. — Уже день закончился? — тихо спросил Хонс с неким облегчением — ему, после всех этих процедур, странным образом полегчало. Он почти отпустил Ба Са в Дуат. — Да. Уже случился закат солнца. Легче? — О, да. Спасибо, Осирис. Я могу принять участие в пеленании? — просто спросил у него мальчик. — Разумеется. Если есть что положить в гробницу, то завтра неси с собой. Хонс кивнул, и до самого дворца — Золотой пирамиды, они с ним не открывали уст. *** На ужин, разумеется, они опоздали. Хонс и Осирис долго принимали ванны и призвали в помощь слуг — от того, что они вместе с ним делали, нужно было произвести специальные омовения и очищение. Мальчику и мужчине докрасна растирали кожу и затем принесли масла и притирания. Юный фараон с блаженством подставлялся под руки слуг и служанок, что натирали его тело и этим самым уносили тяжесть и оковы прошедшего дня. Золотой фараон дождался их на ужин, оставив на длинном столе приборы. — Я понял, где вы были, — сообщил он, и по взмаху его руки внесли кушания. — Хотя я, Осирис, не очень доволен тем, как ты забрал у меня Наследника… — Отец, — проговорил Хонс, — твой жрец Осирис правильно поступил. Он заставил меня примириться с тем, что Са стал Сах, а Ба Са ушла из тела безвозвратно… Я хочу обернуть Сах лучшим полотном и пеленами… — Разумеется. Тогда завтра делаем обряд «Отверзания уст». *** Хонса утром будить не пришлось — еще раньше рассвета Осирис и Наследник снова вернулись в Дом золота. Пелены — необычайно тонкие, расписанные охранными узорами, заклинаниями и молитвами из Книги мертвых, были красивы. Если бы Хонс тогда умер бы, его тело оплели точь-в-точь такими же… В этот раз им двоим помогали. Иссохнувшееся тело извлекли из ванны и снова положили на помост. Между бинтами мумии клали многие амулеты — сердечный скарабей, Око Хора, фигурку Шу, бога воздуха — в Дуате он отсутствовал… Надрез на теле закрыли золотой пластиной, обозначавшей целостность. Скоро мумия была готова. Сначала на лицо положили золотую маску — искусно сделанную в золотых мастерских, и имеющую сходство с покойным, а затем тело вложили в первый саркофаг-чехол на мумию, из черного дерева. Затем последовал второй, третий и последний, в который могут вложить тело, четвертый. Все саркофаги купил Кефер — он тоже переступил сегодня порог Дома бальзамировщиков, и издали наблюдал, как Сах укладывают в последний саркофаг. Затем мрачная процессия с саркофагом с мумией на плечах вышла во двор Дома Золота. Сразу же послышались рыдания плакальщиц, одетых в траурные, голубые платья, с выпущенными поверх грудями, и посыпавших головы пеплом, как было принято у них при трауре. Совет Золотого Фараона присутствовал здесь в полном составе, и тоже был поголовно в траурных голубых одеждах. Са был царским ваятелем, и даже помог Кеферу в реализации начала строительства дамбы — он смог увидеть многие твердые породы камня, мешавшие строительству. Из толпы однотонно одетой погребальной процессии, выделялся Хонс. Царский сын был не в голубом и даже не в традиционном белом, а в черном! Его голова, на которую он сегодня подчеркнуто не надел царский немес, тоже была присыпана пеплом, а на груди висел лишь скромный амулет-скарабей из камня бедняков — гипса. Кефер и Совет изредка недоуменно посматривали на него, но Наследник вел себя подчеркнуто вежливо — как и подобает персоне фараона, да еще и нес тяжелый ларец даров в Дуат — в гробницу. Помимо ларца, у него на руке был изящно сплетенный венок из полевых цветов в виде знака анх. Народ, когда по улицам несли гроб с телом, тоже выражал сочувствие, и кидал под ноги и на саркофаг цветы. Они пришли на западный берег Великой реки, где располагался богатый погребальный комплекс и невысокие пирамиды-могилы. Носильщики саркофага внесли мумию и установили вертикально. Совет и Хонс с Кефером положили в гробницу свои дары, и сразу же выходили. Внутри остались чуть позже только сам Кефер, Хонс и Осирис. Начался обряд оплакивания мумии и отверзания уст. Хонс зарыдал по-настоящему, падая в ноги мумии. Его краска на глазах снова растеклась. Касаясь его ног, мальчик в этот миг вспоминал все те счастливые моменты, что были у них вдвоем. Как они играли и шалили во дворце… как Са впервые слепил глиняную фигурку кошки, выглядевшую как живая, и как Хонс лично уговорил фараона взять юного молочного брата в ученики… Вытерев слезы, он дал доступ к мумии отцу. Тот лишь тихо пролил слезы — ему было жаль талантливого мальчика, чья жизнь оборвалась так рано. Осирис тоже со слезами простился с мумией, и начался обряд отверзания уст. В этот раз ее вел не Осирис. Ее вел Хонс — как искра бога Птаха. По статусу — он теперь шел даже выше Осириса. Его посох Уас чуть прикоснулся к намеченным губам мумии саркофага. — Возвращаю тебе твои уста. Получи жизненную силу и мощь для путешествия… В этот миг в помещении пирамиды вспыхнули факелы и будто бы пролетел мимо них ветер. Осирис и Кефер вздрогнули, но Хонс остался спокоен. По его жесту, носильщики поместили мумию в последний, каменный саркофаг, и плотно затворили крышку. Хонс положил венок-анх прямо на саркофаг, и первым вышел из гробницы. После того, как из нее выйдет Осирис, ее запечатают навсегда… На протяжении семидесяти дней сюда, на жертвенный стол каждый день будут приноситься вода и хлеб… *** — Почему черный? — спросил лишь Кефер у наследника, кивнув на нетипичный цвет одеяний, когда они пришли обратно в пирамиду. — Я не могу носить погребальные цвета, я же был прекраснейшей мумией и сам! Согласись, какой еще цвет одеяния был бы для меня наиболее уместен? Великий Птах — и мумия, и живое тело одновременно. Он вселенная. Золотой фараон тяжело с ним согласился… *** Через три дня Хонс был вызван к отцу прямо с утра. Хонс все еще держал траур, и тоже, как и в день похорон, покрывал свое тело черными одеждами. — Отец, — поклонился он Золотому фараону, — ты звал меня? — Да. Нам нужно поговорить. О Дамблдоре…