Für Elise

Элизу разбудила тишина. Навалившись, словно тяжелое пуховое одеяло, тишина украла царивший в доме по утрам привычный звук шагов, скрип половиц и мычание скота. Только прислушавшись, она различила тиканье часов, но он звучал совсем по-другому: тяжелее и медленнее. Кроме часов, она услышала и шорох ветра, где-то снаружи, за плотно закрытым окном, и негромкий стук где-то вдалеке. С недоверием высунув голову из-под одеяла, она оглядела комнату. Ночью она показалась ей намного больше и роскошнее, чем было на самом деле. Стол в углу комнаты оказался грубым и ободранным, обивка на стуле местами разодралась. Пусть она и знала, что все это мелочи, но мелочи бросались в глаза слишком сильно. Конечно, барон мог и вовсе не взять её к себе, а мог и выделить чулан под лестницей, как в сказках, которые она читала Маргарет. Вспомнив о бароне, Элиза вздрогнула и, прищурившись, взглянула на часы. Стрелки показывали половину десятого. Будь она дома, отец бы давным-давно выдернул ее из постели, а, может быть, и устроил бы трёпку, но Александр не дал ей никаких указаний, во сколько она должна проснуться. Она вспомнила слова Габриэля о том, что раз барон очень стар, то и спит много. Возможно, он и вовсе еще не проснулся, и у нее была возможность проявить себя, приготовив все к его пробуждению. Умывшись и переодевшись в платье, которое вынесло ночь в мешке и даже не сильно пострадало, Элиза взглянула на свое отражение в мутном зеркале с громадной потрескавшейся от времени рамой. Залегшие под глазами синяки напоминали о кошмаре последних нескольких дней, который начался со смерти Фридриха и закончились побегом, чуть не стоившим ей жизни. Элизе хотелось верить, что теперь начнется новая жизнь, о которой она так долго мечтала, но сомнения, поселившиеся глубоко внутри, то и дело вылезали на поверхность, как черви после дождя. — Все будет хорошо, — подмигнула она своему размытому отражению и вышла из комнаты. Ее комната располагалась в длинном коридоре, который вёл в зал. Кроме того, было еще несколько запертых дверей, за исключением одной — баронской спальни. Элиза остановилась посреди залитого дневным светом коридора, не зная, стоит ли ей постучаться. Возможно, Александр еще спал, а возможно, его там и вовсе не было. В любом случае она выставит себя глупой, если ворвется в чужие покои. — Доброе утро, Элиза, — раздавшийся за спиной глубокий голос заставил девушку подскочить на месте. Александр пришел из гостиной, и, судя по всему, проснулся уже давно. Теперь на его плечи был накинут красный камзол с золотой отделкой, и Элизе пришлось постараться, чтобы сдержать смешок. — Я вижу, вы в хорошем настроении. — Доброе утро, господин. — Она присела в неловком поклоне. — Простите меня. Я, наверное, проспала. — Вчера у вас был тяжелый день, и официально вы еще не приступили к своим обязанностям, поэтому я решил дать вам выспаться. В дальнейшем такого не повторится, учтите. — Хорошо. Спасибо, господин. — Следуйте за мной. Я покажу, где что находится. Зал, в котором Элиза вчера не была, поразил ее. Он казался будто бы вырванным из остального интерьера замка, выполненного в теплых красно-коричневых тонах. Свет здесь почему-то был холодным и отдавал неестественной голубизной, как будто вместо солнца в окна светила луна. Две лестницы поднимались на огороженный балкон, где были еще две жилые комнаты. Еще одна лестница вела вниз. Но больше всего Элизу напугал жуткого вида фонтан: из неглубокой чаши, похожей на ракушку, поднималась уродливая металлическая сороконожка, увенчанная лицом младенца из бледного мрамора, изо рта которого текла мутная вода. По бокам ракушку поддерживали два проржавевших крыла, а спереди высовывались мраморные женские ноги, бледные, как у утопленницы. Зрелище было настолько неприятным, что Элиза спряталась за спину барона, лишь бы не чувствовать на себе тяжелый взгляд каменного младенца. — Что это такое? — Фонтан, — ответил Александр, пожав плечами. — Мне он тоже не очень нравится, но он остался здесь от прошлых хозяев замка. Я не смею его выкидывать. — Гадость какая! — вздохнула она с облегчением. Было бы неловко, окажись фонтан любимой баронской диковинкой, а она бы обругала его. — Вы скоро к нему привыкнете, — на лице Александра промелькнула улыбка. — А теперь слушайте. Внизу — хранилище. Кроме хлама и крыс в нем ничего нет, поэтому делать вам там нечего. Вверх по лестнице справа — мой рабочий кабинет, туда я тоже настоятельно прошу не заходить. Слева — гостевая комната. Мне нужно, чтобы вы привели ее в порядок, поскольку через несколько недель ко мне прибудет гость. Понятно? — Да, господин, — кивнула Элиза. Александр быстрым шагом пошел дальше, в следующий коридор. Каменные львы сторожили клетку, подвешенную на металлическом тросе, и еле заметную железную дверь слева. — Там — машинное отделение, — барон указал на дверь. — В него вы тоже не заходите. А это — лифт. Вы знаете, что такое лифт? — Нет. — Это клетка, которая едет вниз, но к ней вы без моего присутствия даже подходить не должны, не говоря уж о том, чтобы зайти внутрь. Элиза послушно кивнула, но про себя подумала, можно ли ей в замке вообще куда-нибудь, кроме собственной комнаты и гостевой. Дверь в машинное отделение ее, возможно, и пугала своей массивностью, а вот хранилище и тем более личный кабинет барона — манили и разжигали любопытство. Когда они шли обратно, Александр заметил, как внимательно она смотрит на запертые двери, и неодобрительно покачал головой. Он провел ее через уже знакомый коридор, затем — через длинные архивы, где почти не было окон и было очень пыльно, жуткую камеру переработки, которую Элиза пообещала в будущем пробегать как можно быстрее, а затем они вернулись в холл, где вчера барон встретил ее и Габриэля. — В целом, на данный момент основная ваша работа — это архивы и гостевая комната. Естественно, зал с фонтаном и коридоры также необходимо поддерживать в порядке. Напомните еще раз, куда вам нельзя? — Хранилище, потому что там пусто, ваш кабинет, потому что он ваш, машинное отделение, потому что там меня задавит шестернёй, лифт, лаборатория, потому что там много «веществ», и винный погреб со старыми архивами, потому что там может обвалиться потолок. Александр также показал ей ещё несколько залов, пустых и однообразных, узкую кухню, больше похожую на коптёрку, где толком не было продуктов, и столовую. По словам барона, сам он ей давно не пользовался, так как не с кем было делить трапезу, но теперь, раз уж их двое, столовую тоже нужно привести в порядок. Больше всего в замке Элизе понравился задний двор. Окруженный со всех сторон стенами, он напоминал собой колодец, на дне которого расцвел неожиданно пышный для такого бедного места сад. Проведя всю жизнь в Альтштадте, где вершиной садоводства были яблони, мелкие кислые сливы да мальвы вдоль заборов, Элиза даже представить не могла, что на свете есть столько цветов. — Если хотите, можете собрать фрукты и сварить варенье, — барон выглядел гордым за свое детище. — Вы умеете? — Да, господин. Я… Я могу и пирог испечь. — Было бы прекрасно, — кивнул Александр. — Что же, основную часть замка я вам показал. Можете приступать к работе. Элиза в очередной раз поклонилась и задумалась, не зная, с чего начать. Когда барон показывал ей комнаты, она делала мысленные пометки: тут нужно выбить ковры, там — постирать занавески и скатерть, и она даже представить не могла, что творилось в гостевой комнате, которую нужно приготовить как можно скорее. — Для начала, я думаю, вам стоит посетить кухню, — намекнул Александр, видя ее замешательство. — К двум часам дня обед должен быть готов. — Хорошо, — Элиза тут же поняла, что опоздания барон не примет. — Тогда я пойду. — Габриэль привезет продукты через три дня. Но, я думаю, того, что осталось, нам пока хватит. Упоминание верхового воодушевило ее. Возвращаясь по петляющим коридорам, Элиза представила, как через три дня Габриэль зайдет в сверкающий чистотой замок, который не узнает с первого взгляда, и первым делом получит от нее щелбан. Во-первых, потому, что не верил в нее, а во-вторых за то, что в городе он громче всех хвалился, что с бароном на короткой ноге, а на самом деле два слова еле связал, и те оказались «спасибо» и «благодарю». И еще, конечно, за дурацкую привычку звать ее «девочкой». Только зайдя в узкую, наполовину заброшенную, кухню, где царил беспорядок, Элиза вдруг вспомнила, что не спросила у барона, что именно он хочет на обед. Вряд ли такому человеку понравится крестьянская еда, которую она готовила дома. Оглядев запасы — не скудные, но и далеко не богатые, она задумалась. Картофель почти весь сгнил и до завтра не долежит, даже если выбросить испорченный. Мяса в кладовке хватит на несколько дней, а вот копченого бекона, хлеба и муки — хоть отбавляй. Барон, судя по всему, редко сюда заходил. Элиза представить не могла, чем тогда он питался — не сырой же морковью? — Хотя, если он все же упырь, — пробормотала она себе под нос. — Положу побольше чеснока. Большого труда ей стоило отчистить котел и сковороду до более-менее приличного состояния, а в буфете нашелся чистый, почти нетронутый, набор посуды. Кухня наполнялась разнообразными запахами и звуками. Под аккомпанемент шипения, бульканья, звона и веселого пения варились овощи, жарилось мясо. Про обещанный пирог Элиза тоже не забыла — сходила в сад и собрала опавшие тёмно-красные сливы. Матушкин рецепт пришлось немного изменить, но тем лучше: Элизе не хотелось в первый же день вспоминать о доме. Её дом теперь — замок, и она должна постараться, чтобы он выглядел достойно, даже если придется работать день и ночь. В шкафу нашлась чистая скатерть на смену старой, заляпанной воском и кое-где — винными пятнами. Стол здесь стоял длинный, занимая собой почти все пространство столовой. Расставляя чистую посуду и раскладывая приборы, начищенные до какого-никакого, но блеска, Элиза задумалась, не одиноко ли Александру каждый день сидеть здесь одному, в компании одних только стульев, расставленных вдоль. Не одиноко ли смотреть на место на противоположном конце стола, которое когда-то кто-то занимал и переглядывался с ним во время какого-нибудь важного обеда? Или… — Будьте осторожны, фройляйн Циммерман, — произнес голос у нее над ухом перед тем, как она наткнулась на стоящего рядом человека. — Простите, господин! — она отряхнулась и отошла на два шага назад. Уже второй раз барон появился прямо у нее за спиной, не издав ни единого звука. — Я вижу, вы многое успели сделать, — Александр оглядел столовую. — Похвально. «Многим» были только новая скатерть и отчищенные от пыли стулья и буфеты, стоящие вдоль стен, но Элизе было приятно слышать похвалу. Дома ее работу принимали за нечто само собой разумеющееся и вечно искали одни только недостатки. Она взглянула на часы, тикающие в углу. Большая стрелка почти подползла к двум — значит, она всё же успела, хоть и совсем не следила за временем. Пока Элиза была занята делом, она ни о чем не думала, но закончив поняла, что волнуется еще сильнее, чем перед прибытием в замок. Пока барон садился за стол, она пошла обратно на кухню. Живот скрутило от сильной рези. Руки и ноги похолодели и задрожали, и в воображении тут же возникла картина, как она идет и спотыкается на самом последнем шаге, обливая супом и барона, и новую скатерть, и чистый пол. Элиза затрясла головой, прогоняя незваные мысли. «Все будет хорошо», — шепнула она себе. На обед она приготовила картофельный суп, густой, украшенный зеленью, сухарями и мелко нарезанным беконом, жаркое из свинины, к которому тоже шел картофель и зеленый горошек, и — Элизина гордость — сливовый пирог по рецепту фрау Циммерман под редакцией ее дочери. Пусть в Альтштадте Циммерманов и не считали бедными, позволить себе такой обед они могли не чаще, чем по праздникам. Элиза взглянула барона, стараясь понять, нравится ему или нет. Не надел ей тарелку на голову, как несколько раз делал отец, когда суп оказывался пересоленным — и уже хорошо, но ей хотелось бы услышать, что он думает. Наконец, когда она поставила перед ним тарелки и отошла, Александр поднял на нее глаза. «Почему вы не едите сами?» — спросил он. Элиза опешила. Она даже не подумала, что за столом есть место и для нее. В конце концов, какой барон будет обедать в компании прислуги? — Простите, — она поклонилась. — Я не думала, что… — Нас тут всего двое. Формальности ни к чему. Садитесь и ешьте. — Он указал на стул слева от себя. Элиза, спохватившись, принесла для себя миску и приборы, и села рядом. Барон кивнул. — Простите, господин, — робко произнесла она. — Вы не молитесь? В его взгляде проскочило недоумение. Элиза слышала, что сейчас у богатых людей модно отказываться от веры, но Александр казался человеком далёким от столичных веяний. Хотя, и набожным его тоже нельзя было назвать, ведь во всем замке не было даже часовни. — Прошу прощения. Я совсем забыл. Сложив руки, он пробормотал короткую молитву. Элиза помолилась про себя, поняв, что ни слова не разобрала из того, что он произнес. Впрочем, даже если барон — безбожник, её это не волновало, пока он относился к ней хорошо. Отец не пропускал ни одной мессы и требовал, чтобы они молились утром и вечером. Они ели в молчании. Украдкой Элиза смотрела, как Александр держал приборы и пыталась повторить за ним, но, чуть не выронив вилку, оставила эту затею. Дома она привыкла есть быстро, чуть ли не забрасывая в себя еду. Герр Циммерман был уверен, что раз он — хозяин стола, то раз он закончил есть, значит и все должны, даже если не успели. Именно из-за этого, считала Элиза, Маргарет в свои десять была замухрышкой. Она то отвлекалась, то задумывалась о чём-нибудь, то долго возилась с костями в рыбе, поэтому часто оставалась без ужина. Несколько раз отец ловил сестёр, когда они пробирались на кухню поздно вечером, и ставил коленями на горох. Маргарет с тех пор перестала так делать, а Элиза — начала прятаться лучше. Если дома привычка съедать все за мгновения помогала, то сейчас мешала как никогда сильно. Александр сидел ровно, как палка, и никуда не торопился. Элизе пришлось здорово замедлиться, чтобы не выглядеть глупо, хотя и в ее голове промелькнула мысль, что, растягивая каждую ложку, она выглядит еще глупее, чем могла. Спустя время, показавшееся вечностью, она наконец унесла тарелки. Под зорким взглядом барона она заварила чай в фарфоровом чайнике со свечным подогревом — который показался ей необычайно дорогим, ведь дома похожий стоял в буфете и доставался только по самым большим праздникам, — и разлила по аккуратным чашкам с рифлеными краями. Александр сам положил себе несколько крупных кусков сахара. Элиза слышала, что богатые еще добавляют в чай сливки, но в Бренненбурге сливки водились, наверное, только раз в месяц, а то и реже. — Этот сервиз привез мне брат из Китая, — сказал он. — Это родина фарфора, находится очень далеко на востоке. — У Вас есть брат? — удивилась Элиза. Александр кивнул в ответ. — Это он должен приехать? — Нет. Он был здесь незадолго до вашего прибытия. Впрочем, человек, которого мы ждем, тоже из Англии. Иногда через Альтштадт проезжали путешественники, ехавшие в Россию или Голландию. Среди них могли быть и англичане, но отец и матушка запрещали Элизе подходить к ним близко, а разговаривать — тем более. Только по вечерам, сидя в дальнем углу таверны, они с Джейкобом слушали россказни Габриэля, которые слышал он. Однажды он рассказал, что офицер, пробывший в Альтштадте несколько дней, на самом деле участвовал в восстании в Петербурге и еле успел избежать казни. Джейкоб ругался, что такой поступок для дворянина — позор, а Элиза вспоминала его жену, очень бледную и худую, которая всегда сидела молча и ничего не ела, и представляла, каково это — быть женой преступника. Перед сном она представляла, что и за ней однажды явится такой удалой офицер, бегущий из ниоткуда в никуда, заберет её с собой, и они будут скитаться, пока не осядут где-нибудь на берегу моря, где их не найдет ни царское правосудие, ни отцовский гнев. — Благодарю за столь вкусный обед, — произнес Александр, вытерев рот салфеткой. — Вы очень хорошо готовите, Элиза. Она почувствовала, как краснеет. Принимать похвалу от кого-то, а тем более, от барона, было для нее ново и непривычно. Она неловко улыбнулась и встала, чтобы убрать со стола. Забирая у Александра пустую чашку, она обратила внимание на его пальцы и заметила, что обручального кольца он не носил ни на правой, ни на левой руке. Такое открытие ее опечалило — правы оказались городские сплетники, говорившие, что у барона не было наследников. Поговаривали, что после его смерти замок должен перейти в собственность казны, и к ним пришлют какого-нибудь избалованного столичного дворянчика, который тут же поднимет налоги до небес и установит здесь свои порядки. Нельзя было сказать, что Александра любили в Альтштадте, наоборот, скорее побаивались. Но пока барон не лез в городские дела, горожане не лезли в его. Габриэль ездил в замок, отвозя продукты и передавая просьбы, которые барон, в свою очередь, доносил королю. Элиза всего несколько раз видела карету с орлом, проезжавшую по улицам, и никогда до прибытия в замок не видела Александра вживую. Во всем Альтштадте похвастаться тем, что они лично с ним говорили, могли разве что Габриэль и, наверное, градоначальник, поэтому личность барона обросла множеством легенд. Элизе больше всего нравилась легенда про упыря, но были и те, кто верил в то, что барон — вечный жид, или демон во плоти, или что его род вовсе проклят вечным уродством. Габриэль сначала пытался переубедить сплетников, утверждая, что он просто отшельник и вовсе не уродливый, но ему одному было не тягаться с людскими фантазиями. — Я буду в своем кабинете, — сказал ей Александр. — Прошу не беспокоить меня. — Хорошо, господин. Мне… позвать Вас к ужину? — Нет. Оставьте его на столе в начале кабинета и дальше не заходите. — А чем Вы занимаетесь? — спросила Элиза, не в силах подавить любопытство. — Ставлю эксперименты, — объяснил он лаконично. — Не думаю, что девушке вашего возраста понравится такое зрелище. Сразу предупреждаю: запах из рабочих комнат может распространяться до самой двери, поэтому будьте готовы. — Хорошо. Я приберусь здесь и пойду в архивы… Если вы не против. — Конечно. Занимайтесь своей работой, Элиза. Барон удалился, оставив ее наедине с грязной посудой и мыслями о том, что слово «эксперименты» может подразумевать под собой всё, что угодно. Можно просто смешивать разные растворы, которые стояли на полках в полузаброшенной лаборатории, а можно делать вещи, от которых у нормальных людей мороз по коже. Элиза понимала, что Александр ни в жизнь не поделится с ней своими секретами, которые прятались за тяжелой дверью машинного отделения или теми, которые выдавал неприятный запах в кабинете. С одной стороны, она уважала его право хранить тайны, но с другой, неприятная мысль пробраться в кабинет, когда он будет работать в саду, посетила ее голову уже несколько раз. Закончив с посудой, Элиза, захватив ведро и швабру, направилась в архивы. По дороге она остановилась у фонтана и, подумав немного, решила назвать его Гертрудой и попросила плеснуть ей немного воды — фонтан вежливо согласился, наполнив ведро почти до краев. Детская привычка давать жутким вещам имена, чтобы перестать их бояться, подействовала и на этот раз. Младенческое лицо перестало быть пустой каменной маской — теперь можно было взглянуть на Гертруду и понять, что она, в общем-то, довольна своим положением. Даже ноги скрестила, чтобы было удобнее сидеть. Библиотека встретила ее облаками пыли, поднимавшимися от каждого движения. Александр сразу предупредил её, что яркий свет и холодный уличный воздух вредны для книг, поэтому, как Элизе ни хотелось, распахнуть и без того крохотные окна она не могла. Она собрала с пола книги, помыла его, несколько раз возвратившись к Гертруде за водой, и даже успела оттереть от многолетнего слоя грязи таблички на шкафах, прежде чем с ужасом осознать, что она не понимала ни единой надписи. Наугад она открыла около десятка книг, и одна из них даже оказалась на немецком, но таких слов Элиза все равно не знала. Таблички, старательно вычищенные до тусклого блеска, оказались нагромождением черточек, крестиков и даже букв, и для барона они что-то да значили, только ей они не говорили ни о чём. Направляясь в архивы, Элиза рассчитывала просто расставить книги по местам да подмести пыль, но чем дольше она здесь находилась, тем сильнее ее охватывал ужас. Сначала — куча непонятных надписей и значков, потом — жуткая комната, с табличкой на латинском языке, где обнаружились еще полки и мольберты с непонятными чертежами. Чем дольше она находилась в архивах, тем сильнее ей казалось, что вот-вот она откроет какую-нибудь книгу, и вместе с пылью из нее выпрыгнет какое-нибудь чудовище пострашнее огромных пауков, засевших по углам на паутинах, похожих больше на кружевные салфетки. Кульминация кошмара не заставила себя долго ждать. Выставляя книги на полку, Элиза попыталась вытащить одну из них, которая была светлее остальных и выбивалась из общей картины, как вдруг прямо над ее головой что-то затрещало и затикало, как часы. Выронив из рук тряпку, Элиза оцепенела от страха. В голове ее проносились десятки картин. За полминуты, что ходили невидимые глазу шестеренки, она успела придумать и механизм обрушения замка, и мысленно извинилась перед бароном, которому суждено погибнуть по ее вине, и вспомнила сказки, в которых незадачливых воров засыпало песком. Она чуть не простила отца, как вдруг механизм остановился, и ничего не произошло. Крадучись, Элиза прошлась по всему помещению архивов и выглянула в коридор. Замок стоял на месте. Не появилось новых дверей, и старые тоже никуда не исчезли. Внимательно осмотрев все полки, Элиза заметила еще несколько таких светлых книг, и зареклась прикасаться к ним под страхом смерти. Даже навязчивое любопытство не могло пересилить того ужаса, который она испытала только что, и который не хотела испытывать больше никогда. Закончив с книгами, которые вызывали теперь стойкое отвращение, Элиза вернулась в свою комнату. Перед тем, как взглянуть в зеркало, она уже приготовилась увидеть там старуху, один-в-один похожую на барона, и выдохнула с облегчением, не обнаружив на голове седых волос. Время близилось к вечеру. Она рассчитывала передохнуть после архивов, но тогда пришлось бы заставить барона голодать лишний час. Утренний запал прошёл быстрее, чем ей хотелось, поэтому ужин она приготовила до безобразия простой — жареные яйца, найденные в кладовой колбаски, и всё тот же горошек, что был на обед. Если Александр будет недоволен, она сможет сослаться на то, что продукты закончились, и всё изменится, как только Габриэль привезет новые, но судя по тому, как барон вел себя во время обеда, он не был привередлив в еде так же, как герр Циммерман. Управившись с готовкой, она впервые отправилась в кабинет, манивший ее целый день. Стоило ей только открыть в дверь, в нос тут же ударил запах соли, железа и чего-то еще, незнакомого и резкого. Кабинет оказался целым крылом с длинным коридором и несколькими комнатами с закрытыми дверями. В углу, на повороте, стоял стол, на который она поставила поднос. Коридор, украшенный картинами, продолжался дальше, оканчиваясь двумя тяжелыми закрытыми дверями. — Господин барон! — позвала Элиза, надеясь, что он слышит. — Ужин готов. Я оставила его на столе. Звук, похожий на пилу, что доносился из-за дверей, на мгновение прекратился, чтобы продолжиться снова. Она восприняла это как хороший знак и поспешила удалиться, даже не взглянув на закрытые двери. Может быть, в следующий раз. Сегодня она насмотрелась на секреты Бренненбурга сполна и хотела только поесть и наконец отдохнуть. На здоровье Элиза никогда не жаловалась, но целый день, проведенный за работой, дал о себе знать. Рухнув на перину, которая показалась еще мягче, чем вчера, она вытянулась и застонала от боли в спине и руках. Габриэль обойдётся смотреть на идеальную чистоту, решила она. Или посмотрит на неё, когда приедет в следующий раз. Среди ночи, когда совсем стемнело, её разбудил звук играющего пианино. Не помня, как она заснула и когда успела накрыться одеялом, Элиза встала с постели. Она даже не переоделась и толком не убралась после ужина. Будь на месте барона отец, она бы давно проснулась от того, что грязная посуда оказалась на ее кровати, но Александр пожалел ее — возможно потому, что работала она только первый день. Накинув на плечи тонкую шаль, местами изъеденную молью, Элиза вышла в коридор, двигаясь на звуки. Она нашла барона в одной из комнат дальше по коридору. Дверь была чуть приоткрыта, и она замерла в нерешительности, не смея зайти. Александр сидел спиной, повесив камзол на спинку стула. На столике рядом с инструментом она заметила открытую бутылку вина и полупустой бокал. Музыка то лилась плавно, то вдруг превращалась в яростные удары по клавиатуре, и Элиза замечала, как с каждым ударом плечи Александра вздрагивают. Раньше ей доводилось слышать только кабацкие песенки, которые обычно играл на своей старой скрипке Джейкоб, и новая мелодия — незнакомая, то дикая, то спокойная, заворожила её так сильно, что она не заметила, как музыка прекратилась. — Проходите, — произнес Александр, повернувшись. — Не нужно стоять на пороге. Вздрогнув, Элиза зашла внутрь и села в кресло, на которое кивнул барон. Он отпил из бокала и огляделся по сторонам в поисках чего-то. Левой рукой он перебирал по клавиатуре, как обычно люди, задумавшись, стучат по столу. Наконец он встал и достал из шкафа еще один бокал, стоявший среди хрустального набора. Он оглядел его в свете свечей и протер салфеткой. — Не пейте слишком много, — сказал он, наливая ей вино. — Не хватало Вам еще похмелья. — Спасибо, — произнесла Элиза почти неслышно. — Простите, я… — Перетрудились, — закончил за нее Александр, снова садясь за пианино. — Похвально, что вы так любите работать, но перегружать себя я вам запрещаю. Он снова заиграл, но уже другую мелодию. Элиза пригляделась к нотам, но ничего не разобрала. Новая пьеса больше напоминала то ли романс, то ли колыбельную, под которую ей хотелось крепче завернуться в шаль и утонуть в кресле. Вино слегка горчило на языке и первые несколько глотков било в нос резким запахом алкоголя, но вскоре принесло за собой приятно разливающееся по телу тепло. Она смотрела на профиль Александра, который расплывался в одно светлое пятно, и хотела бы думать о чем-то, но в голову не приходило ни одной мысли. Перед тем, как снова провалиться в приятную тяжесть сна, ей послышалось, как кто-то тихим голосом подпевает мелодии на незнакомом языке.