Für Elise

Утро выдалось холодным и пасмурным. Завывания ветра, то и дело будившие Элизу среди ночи, как никогда сильно напоминали чьи-то тоскливые мольбы, гуляющие эхом по каменным коридорам. Впервые за время своей работы она проспала: стрелки часов неумолимо приближались к одиннадцати. Вскочив с постели, Элиза, чувствуя тяжелый ком волнения в груди, выбежала из спальни и огляделась по сторонам. Замок как будто бы вымер. За окном мерно гудел ветер и шумела листва, но больше никаких звуков не было: ни шагов, ни игры на пианино, даже веселое журчание Гертруды, обычно слышное даже в коридорах, куда-то исчезло. Крадучись, Элиза добралась до кухни, радуясь, что по пути не встретила барона, наверняка давно проснувшегося и раздраженного. При всей своей доброте, Александр был строг в мелочах, не позволяя небрежности ни себе самому, ни ей, и всегда носил с собой часы, проверяя, чтобы все шло по известному только одному ему расписанию. Нервно напевая под нос какую-то песенку, Элиза на скорую руку приготовила завтрак, надеясь, что барон сжалится, помня о том, что произошло вчера ночью. Она успела накрыть на стол, но Александр так и не объявился. Элиза посмотрела и в комнатах, и выглянула в сад, и даже, собравшись с силами, постучалась в кабинет — ответа не было. Барон никогда не спал после десяти, и его спальня была последним местом, куда Элиза решила зайти. Пусть прямого запрета заходить туда не было, она ни разу не была в комнате Александра, и даже не заглядывала туда. Он говорил, что привык поддерживать ее в порядке сам, и потому ее помощь не требовалась, поэтому Элиза туда даже не стремилась. Остановившись перед тяжелой дверью, обитой красной тканью, Элиза почувствовала то же волнение, что и несколько дней назад — перед дверью кабинета. Врываться в личное пространство барона каждый раз было по-настоящему страшно, потому что она не представляла, какой реакции ждать. Но сейчас терять было нечего: за все это время Александр бы в любом случае нашел бы ее самостоятельно, и единственным возможным вариантом оставалось только то, что он еще не проснулся. — Господин барон! — громко позвала Элиза и постучала по деревянному косяку. — Господин барон, вы там? Никто не ответил. Элиза постучалась еще раз, прежде чем, глубоко вздохнув, взяться за ручку двери и медленно потянуть ее на себя. Комната Александра не была ни бедной, ни богатой. В центре стояла кровать с тяжелым красным балдахином, у стены — большой письменный стол, заваленный бумагами и какими-то железками, и несколько комодов, на которых кроме подсвечников стояли неизвестного назначения металлические цилиндры с вставленными в крышку камнями, отливавшими на голубоватым светом. Элиза сделала несколько робких шагов вперед, осмотрелась и, ахнув, отпрянула, упав на стоявший в углу стул. Александр, мертвенно-бледный, лежал на спине посередине кровати, скрестив руки на груди. Он не слышал ни как она стучалась, ни как зашла, ни как замерла в ужасе, не смея произнести ни звука. В голове Элизы пронеслись десятки мыслей, прежде чем она наконец закричала, но крик сначала вышел из горла сдавленным писком, а затем — плачем. На негнущихся ногах она подошла к кровати, сквозь пелену слез глядя на спокойное, усталое лицо, и упала на колени рядом с кроватью, тщетно пытаясь разбудить Александра. Грудь как будто сдавило тяжелым кулаком, и она не могла даже поднять головы, не веря, что все закончилось вот так. Когда холодная рука легла ей на плечо, Элиза резко подняла голову и расплакалась снова, но уже от облегчения. Александр смотрел на нее растерянным взглядом, растрепанный и сонный, но живой. — Элиза? — спросил он, до сих пор ничего не понимая. — Что случилось? — Господин барон! — она всхлипнула. — Я думала… Думала… Александр сначала долго смотрел на ее заплаканное, напуганное лицо, а затем неожиданно расхохотался. Элиза вытерла ладонью слезы и поднялась на ноги, чувствуя, как лицо краснеет от стыда. Она чувствовала себя полнейшей дурой, и единственное, что ее радовало — то, что барон не стал отчитывать ее. — Вы первая, кто так расстраивается из-за моей смерти, — сказал он, отсмеявшись. — Но я попросил бы все же не хоронить меня раньше времени. — Простите… Слова Александра снова чуть не заставили ее прослезиться. После всего, что произошло вчера, что-то вновь переменилось и в замке, и в ней самой, и из головы у Элизы не выходил рассказ барона о его семье. Чем больше она об этом думала, тем сильнее жалела Александра: она понимала и каково жить в семье, где между родителями нет никакой любви, и прекрасно знала, каково быть старшим ребенком, в котором отпадает нужда, как только появляется младший. Неловко поклонившись, Элиза выбежала из спальни и вернулась в столовую. До прихода Александра она подогрела завтрак, успевший остыть за все это время, и еще сколько-то неловко мялась, вытирая и так чистые полки и переставляя с места на место подсвечник и статуэтки на камине. Услышав за спиной стук трости по полу, она спохватилась и встала около своего места, сложив руки и выпрямившись. После вчерашней непогоды Александр все еще чувствовал себя плохо: шел медленно, по-настоящему опираясь на трость, но уже лучше, чем вчера, когда ему требовалась помощь. — Когда я «умру» в следующий раз, прошу вас не переживать так сильно, — усмехнулся он. — Если что, я оповещу вас заранее, чтобы вы были готовы. — Господин барон! — пристыженно возмутилась Элиза. — Пожалуйста, не говорите так, я просто… Я просто испугалась. — В мире есть много вещей намного страшнее смерти. Тем более, чужой. Она замолчала, не зная, что ответить, и задумалась. Если бы Александр действительно умер, ей пришлось бы оповестить об этом градоначальника и проследить, чтобы об этом узнал бы и брат Александра, живший в Лондоне. Он стал бы наследником Бренненбурга, а она сама скорее всего вернулась бы обратно на ферму, потому что больше у Элизы ничего не было. Наверняка он был состоятельным человеком, который нанял бы себе настоящих слуг, и еще хорошо, если никто не обвинит Элизу в том, что это она убила барона. — Должен вам сказать, — голос Александра отвлек ее от мрачных размышлений, явно зашедших не в ту сторону. — Через неделю я отправлюсь в Кёнигсберг и пробуду там несколько дней. Вы останетесь в замке одна. — В Кёнигсберг? — переспросила она, не веря своим ушам. — Но как же… — Я планировал эту поездку давно. Винке дал мне всего лишь еще один дополнительный повод увидеться с некоторыми людьми. — Вы знаете, кто его сюда послал? — Нет, но могу предположить. — Александр на несколько мгновений задумался, глядя в одну точку. — В любом случае. В мое отсутствие вы должны будете так же следить за порядком. На следующей неделе приедет Габриэль, и если захотите, можете выбраться в город — соблюдая осторожность, естественно. — Я поняла. — Запрет на посещение некоторых частей замка остается в силе, — сказал Александр, глядя ей прямо в глаза. — И еще одно — я собираюсь сегодня проверить подземелья, поэтому не пугайтесь, если услышите, как работает лифт. И не подходите к нему, особенно во время работы. — Я поняла, господин, — кивнула Элиза. — А вы… Вы не боитесь туда спускаться? — Нет. Перед отъездом я должен проверить опоры некоторых тоннелей, чтобы, если понадобится, нанять строителей. Вам не о чем волноваться. Занимайтесь своей работой. Следуя приказу Александра, она снова погрузилась в свою ежедневную рутину, стараясь больше не возвращаться к тому, что было утром. Все ее мысли теперь были заняты предстоящей поездкой барона в Кёнигсберг: как Элиза ни старалась, она представить не могла, о чем могут говорить между собой члены Ордена. Вряд ли Александр заявится к ним и с порога обвинит в том, что они подослали к нему шпиона, и она даже не могла представить, что такого у него было кроме прежних заслуг, что дворяне должны к нему прислушаться. Единственным объяснением Элиза видела только то, что Александр действительно был колдуном, как о нем говорили в городе, и он или своим колдовством очаровал весь Орден, или давал им что-то, что обычным людям было неведомо. Услышав в коридоре громкий шум, Элиза выглянула из-за угла и увидела, как лифт с Александром внутри, издавая страшный скрип и грохот, медленно двинулся вниз, сползая по толстому металлическому тросу. Сама мысль о том, чтобы зайти в металлическую клетку, а потом еще и стоять спокойно, пока она спускается на неизвестно какую глубину, вызывала в ней неподдельный ужас. Даже подземелья замка, наверняка темные и душные, еще хуже, чем дорога к архивам, пугали не так сильно. Элизу забавляли огромные каменные львы, охранявшие лифт, но в отсутствие барона она зареклась подходить даже к ним. Следующий день, как и вся неделя, прошел тихо и спокойно, и Элиза поняла, как быстро она отвыкла от этого ощущения. Клаас как будто бы взболтал стакан с мутной водой, и сейчас осадок наконец-то обратно опускался на дно. Об историке она старалась больше не вспоминать: мысли о нем вызывали не то обиду, не то грусть, пусть перед сном она и помолилась о том, чтобы он и его невеста были здоровы. Элиза всеми силами не давала прорасти зерну сомнения, которое Клаас заронил ей в голову, но и отрицать, что смотреть на замок она стала под другим углом, было глупо. Только в одном Элиза была уверена: в отличие от историка, который хотел найти доказательства вины барона в чем бы то ни было, она всего лишь хотела опровергнуть его догадки — пусть и только для самой себя. Время до предстоящий поездки пролетело незаметно, и пасмурным утром Элиза уже помогала грузить вещи в карету. Ее вывело из себя то, что извозчик, рослый человек с надетым на голову капюшоном, даже не сдвинулся с места, глядя исподлобья, как всю работу делает пожилой барон, только-только пришедший в себя, и она, восемнадцатилетняя девчонка. На ее возмущения он ничего не ответил, только раздраженно дернул головой. Элиза успела заметить, что лицо под капюшоном у него было испещрено шрамами. Не удивительно, что в городе она его ни разу не видела, хоть Александр и сказал, что он живет на самой окраине: с такой физиономией она тоже постаралась бы не показываться на людях. — Если хотите, чтобы я что-то привез, сейчас самое время об этом сказать, — бросил Александр между делом, не глядя на нее. Элиза крепко задумалась. — Мне… Мне ничего не нужно, господин, только… — Она смутилась и опустила глаза, не решаясь всерьез просить о такой мелочи. — Если можно… Вы как-то говорили, что есть рахат-лукум с розами, и если… — Я постараюсь найти. Он должен вам понравиться, — кивнул барон. — До свидания, Элиза. Берегите себя. — Счастливого пути, господин, — она улыбнулась, хоть улыбка и вышла грустной. — Вы… Вы тоже берегите себя. Извозчик тронул поводья, и карета с орлом, помещенным в щит с закрученными в петли углами, плавно тронулась. Элиза долго смотрела ей вслед, и только когда повозка окончательно скрылась среди деревьев, заперла ворота. Замок, бросавший тень на внутренний дворик, еще никогда не казался ей таким пустым и огромным. Пусть их было всего двое, с отъездом Александра пропало ощущение того, что здесь вообще кто-то живет: обычно она постоянно слышала вдалеке стук трости, игру на пианино или шум из кабинета, но сейчас, в оглушающей тишине, Элизе было неуютно. Не зная, чем себя занять, она обошла все комнаты и задержалась в гостевой, где больше ничего не напоминало о Клаасе, кроме нескольких валявшихся под столом комков бумаги. Развернув их, она с трудом различила в замысловатом почерке слова про барона и Агриппу, и тут же со злостью швырнула их в камин. Может быть, этот самый Агриппа был действительно хорошим человеком и когда-то дружил с предком Александра, сейчас его имя вызывало в ней только бешенство — слишком много проблем оно ей принесло. — Ну хоть к тебе Клаас не приставал, — сказала она Гертруде после того, как ушла из гостиной, хлопнув дверью. — Только в тебе я ни капли не сомневаюсь. Фонтан, показалось Элизе, зажурчал громче, и ей на подол упало несколько крупных брызг. Младенческое лицо как будто бы озорно усмехнулось, и она улыбнулась Гертруде в ответ. С каждым днем, проведенным в Бренненбурге, Элиза уверялась в том, что фонтан обладает собственным разумом, как и многие другие вещи в замке: когда с ней долго не разговаривали, на полу появлялись лужи, а когда Элизе было грустно и она тихонько жаловалась, положив голову на каменные колени, напор воды становился слабее, чтобы не намочить ей волосы. — Знаешь, что? — сказала она, сложив руки на груди. — Вот… Вот сейчас я возьму и проверю, что там. Даже не проверю — я ведь знаю, что там ничего нет. Жалко, ты со мной пойти не можешь, а то одна я боюсь. Она была опьянена свалившимся одиночеством и слишком зла после посещения гостиной, чтобы обдумать свою мысль дважды. Пусть Элиза и жутко волновалась, идя по коридорам с крохотными окнами под самым потолком, которые почти не пропускали свет, она понимала, что не сможет спать спокойно, если так и не проверит, что спрятано за механизмом. Ей руководило не любопытство, а непонятная обида на Клааса, и Элизе как никогда сильно хотелось, чтобы последнее слово в их споре все-таки осталось за ней. Отперев ключом «историю края», она, глубоко вздохнув, переступила порог и зажгла висевшую сбоку лампу. Фальшивые книги за время ее отсутствия никуда не делись и почти не запылились. Элиза встала напротив полки, разглядывая пустой серый корешок и не решаясь потянуть его на себя. Давай, сказала она вслух. Это нужно тебе самой. Она вытащила книгу до упора. Над головой что-то мерно затикало в такт ее сердцебиению, но меньше, чем через минуту, звук затих. Элиза вернула книгу на место и вытянула снова — тиканье повторилось, но на этот раз она вытащила еще и книгу, стоявшую на соседней полке. Ничего не произошло, но ей показалось, что на этот раз звук был дольше — как будто вторая книга продлила время работы спрятанных шестерней. Собравшись с силами, Элиза вытянула две книги с одной стороны стеллажа и, оббежав его, вытянула две такие же книги с другой. Раздался громкий скрип, заставивший ее вцепиться в стоявший рядом подсвечник. Нерешительно выглянув из-за книжных полок, Элиза увидела, как один из шкафов отъехал в сторону, пропуская ее в крохотную комнату. Сняв с крючка лампу, Элиза заглянула внутрь. Судя по глубоким царапинам на боковой и задней стенках шкафа, она была не первой, кто пытался сюда пролезть и, наверное, не первой, у кого это получилось. Шагнув в душную, пахнущую пылью и сыростью темноту, Элиза выше подняла лампу. У дальней стены — стол со сваленным на нём мусором. Прямо около входа — деревянные обломки. За гвоздь, торчащий из деревяшки, когда-то бывшей ножкой стула, зацепился клочок ткани. Все, как и представляла себе Элиза: мусор, пыль и ничего, что обвиняло бы барона в… В чем? Кто-то стоял прямо у нее за спиной и ждал, когда Элиза закончит свою мысль. — Кто здесь?! Никого. Ни в «истории края», ни в чулане, никого не было, кроме Элизы Циммерман и ее разыгравшейся от волнения фантазии. Повесив лампу на крючок, она, приложив огромные усилия, задвинула шкаф обратно. Когда тот стоял на месте, впритык к соседнему, царапин сбоку не было видно. Поставив на место несколько книг, упавших с полок, пока шкаф двигался, она отошла на несколько шагов, чтобы оценить общую картину. Все было так же, как и до ее появления. — Я же говорила ему, — пробурчала она себе под нос, выходя из секции. — Ничего там нет. И в замке, кроме нас с Гертрудой, тоже никого нет. Последнюю фразу она сказала нарочито-громко, пытаясь успокоить себя. Раньше у Элизы было такое, что ей мерещились разные звуки — то ей казалось, что за стенкой снова начали ругаться родители, хотя на самом деле они молчали, то в моменты, когда отец был не в настроении, ей то и дело слышались приближающиеся тяжелые шаги. Возвращаясь в дальний зал, она постоянно оглядывалась по сторонам, чувствуя в темноте чей-то недобрый взгляд. В голове всплыла цитата из «Праматери», которую Александр сказал ей в день, когда пришел отец: «Даже самый малый облак на твоем девичьем небе не укрыть от глаз моих». Пусть Элиза так и не смогла осилить «Праматерь» дальше первых десяти страниц, она не могла не отметить для себя, как похож был Александр на одинокого графа, доживавшего свой век в пустом замке. Элиза много думала, пытаясь представить, каким он был в молодости, но у нее ничего не получалось, как будто Клаас был прав, когда сказал, что барон всегда был старым. Она вспоминала молодых офицеров, проезжавших через Альтштадт, но не находила ничего, за что можно было бы уцепиться. Александр казался навечно застывшим в своей усталости, в своей старости, и если в нем и жил когда-то молодой целеустремленный человек, он давно умер. — Я вернулась, — объявила она фонтану, когда наконец вышла из тоннелей, захлопнув за собой дверь. — И я была права. Только вот… Она села у каменных коленей и оглядела пустой зал. В том, как близко друг ко другу были расположены двери кабинета и гостиной, Элизе виделось что-то зловещее, но вместе с тем и смешное. Может, Клаас и вовсе выдумал свою теорию, услышав те же завывания, что и она? Историка не было в замке уже целую неделю, но временами Элизе казалось, что он все еще здесь — вот-вот снова появится у нее за спиной, взмыленный, как в их последнюю встречу. Когда барон уехал, присутствие Клааса стало почти осязаемым: как будто это он нашептывал ей на ухо жуткие непрошенные мысли и сопровождал на пути в архивы. Азарт и волнение постепенно уходили, оставляя Элизе только осознание и тяжелое чувство стыда за то, что она сделала, повинуясь глупому, сиюминутному порыву. Она впервые нарушила запрет барона, настоящий, повторенный ей несколько раз. Когда дома она поступала вопреки отцовской воле, то чувствовала мрачное удовлетворение и страх перед возможным наказанием, но сейчас страх, поселившийся в груди, был абсолютно другим. Элиза не боялась, что Александр накажет ее или прогонит — она боялась, что он будет разочарован и расстроен и даже не захочет слушать о ее благих намерениях. — Какая я дура, — сказала она тихо. — Ни за что ему об этом не расскажу. Еще до побега Элиза представляла, как будет жить в замке. Придумывала себе распорядок дня, думала, что будет готовить и как будет копить жалование, чтобы забрать из дома Маргарет. От барона, казавшегося ей мрачным и суровым, она не ждала многого, надеялась только, что он просто не будет ее бить и будет платить вовремя. Выспрашивая у Габриэля, какой он человек, Элиза ни разу не добилась внятного ответа, кроме того, что он вежлив, как положено аристократу, и, судя по всему, богат, раз частенько переплачивал всаднику пять, а то и все десять талеров. Больше Габриэль не знал о нем ничего, и в свой первый рабочий день Элиза ждала чего угодно, но реальность превзошла все ее ожидания. Александр дал ей все то, в чем она так нуждалась дома, и она наконец почувствовала себя настоящим человеком, заслуживающим уважения, признания и заботы. Элиза снова обошла замок и даже вышла в сад, пытаясь деться куда-то от чувства вины и тревоги, не дававших оставаться долго на одном месте. Со временем к ним прибавилась еще и озлобленность на саму себя, на свою глупость и импульсивность, и без того много раз ее подводивших. Элиза противоречила самой себе, и это злило ее: сначала она сказала Александру, что ей не нужно знать все его секреты, чтобы доверять, а потом — влезла в архивы. День клонился к вечеру. Она без аппетита поужинала прямо на кухне и зажгла свет в зале с фонтаном и в коридоре, где находилась ее спальня. Она не боялась темноты, но со свечами было намного уютнее, чем без них, да и ночь обещала быть безлунной. С наступлением темноты Бренненбург преображался: по углам залегали густые тени, дрожавшие на слабом свету, и шорохи, днем воспринимающиеся как нечто само собой разумеющееся, становились громче и настойчивее. Пока Александр был в замке, казалось, что все здесь под его контролем, и каждая мелочь в замке целиком и полностью подчинена ему, но стоило ему уехать, и Элиза в полной мере осознала, что Бренненбург живет своей, известной только ему жизнью. Она хотела посидеть немного в комнате с пианино, но, когда солнце закатилось за горизонт, поняла, насколько плоха эта затея, и вернулась в свою комнату, заперев дверь на ключ. Оставить ее открытой и тем более распахнутой ей не давал беспричинный страх, как будто кто-то мог возникнуть на пороге среди ночи, миновав запертые наглухо ворота. Мысли о том, что враг покажется не снаружи, а изнутри замка, Элиза даже не допускала, иначе не могла бы уснуть всю ночь, прислушиваясь к абсолютно каждому звуку. Но все ее попытки обезопасить себя не спасли от кошмаров, наоборот, сделали только хуже. Каждые несколько часов Элиза просыпалась и вскакивала с постели, прислушиваясь: ей то чудилось, что кто-то играет на пианино в пустой комнате, то она ясно слышала, как где-то в глубине замка кто-то кричит и зовет ее по имени. Элиза собиралась было выйти из комнаты, чтобы удостовериться, что там никого нет, а если и есть, он испугается ее злого лица и убежит, но вдруг остановилась. Она собиралась открыть дверь, но почувствовала чье-то присутствие, почти что неощутимое. Кто-то стоял прямо на пороге ее комнаты. — Я — горничная барона Александра, — сказала Элиза громко и с силой провернула ключ в скважине. — Никто в этом замке не посмеет меня тронуть. Она с силой распахнула дверь, надеясь пришибить кого-то, кто решит за ней спрятаться, и вышла в освещенный тусклым светом факелов коридор. Никого, как и тогда в архивах, когда ей над самым ухом послышался шорох, слишком громкий, чтобы быть случайным. Краем глаза она заметила движение и резко развернулась, делая шаг назад, но это оказалась всего лишь колеблющаяся на ветру штора. Элиза выдохнула. Одиночество, сначала казавшееся ей возможностью немного отдохнуть от баронской дисциплины, начинало сводить с ума. Вооружившись кочергой, Элиза снова вышла в коридор и огляделась. За время, что она спала, ничего не изменилось. Все двери оставались закрытыми, как она их оставила, и окна тоже, кроме одного, распахнувшегося от сильного ветра. Желая побороть свой страх, она вышла в зал, где тоже было пусто, и подошла к Гертруде, вокруг которой почему-то снова были лужи, как будто кто-то плескался в фонтане. — Ну зачем ты шалишь? — спросила она у фонтана, присаживаясь рядом. — Я сейчас вытирать не буду, ясно тебе? Элиза снова взглянула на запертую дверь кабинета и вспомнила слова барона о том, что там есть такой же шкаф, как в архивах, за которым она может спрятаться. Скорее всего Александр сказал это только потому, что был уверен в себе и знал, что прятаться ей не придется, но Элизу все равно грела мысль о том, что он действительно пытался ее успокоить. Но если в Альтштадте он был полноправным хозяином, которому никто не смел навредить, то в Кёнигсберге дела наверняка обстояли по-другому. Он может быть сколько угодно уважаем в Ордене, но от каких-нибудь бандитов его не защитит никто, кроме кучера, заленившегося даже помочь погрузить вещи в карету. Элиза чувствовала бы себя намного спокойнее, если бы барон прислал хоть какую-нибудь весточку, что с ним все хорошо, но вряд ли он считал это нужным. Она пыталась представить, как выглядит Кёнигсберг, опираясь на открытки, которые показывал Габриэль, и не заметила, как снова задремала у ног фонтана. Когда Элиза проснулась, в небе высоко стояло солнце, и зал, освещенный преломленным холодным светом, был похож на место из жуткой, но захватывающей сказки. Несмотря на беспокойную ночь, она проснулась намного раньше, чем собиралась. Приведя себя в порядок, она позавтракала тем, что осталось со вчерашнего ужина, и задумалась. По словам барона, сегодня должен был приехать Габриэль. Он мог и не согласиться взять ее в город после прошлого раза, но и просто так сидеть в замке Элизе тоже не хотелось. Верховому повезло: когда он приехал и начал стучать со всей силы в запертые ворота, Элиза как раз была во дворе и услышала его. Габриэль выглядел более усталым, чем обычно, и услышав, что барон уехал, хотел сказать что-то, но не стал. Вдвоем они отнесли на кухню мешки с продуктами, и когда проходили мимо кабинета барона, он вдруг остановился и вытащил из-за пазухи конверт с восковой печатью. — Чуть не забыл, — сказал он. — Вчера письмо пришло для барона. — От кого? — Не знаю. Из Лондона. Элиза взяла конверт и покрутила в руках. Ни имя отправителя, ни адрес ничего не говорили ей, но она предположила, что его написал брат Александра. У нее даже не было мысли, чтобы вскрыть письмо и прочитать, поэтому она просто отнесла его к себе в комнату и положила на видном месте, чтобы точно не забыть отдать, когда барон вернется. — Габриэль, — сказала она так вежливо, как могла. — А можно тебя кое о чем попросить? — Тяжести таскать больше не буду, — оборвал верховой. — Я и так вчера спину потянул. — Нет, я не про это. Ты можешь взять меня в город? Хотя бы на несколько часов. — Опять? — возмутился он. — Тебе прошлого раза было мало, когда я обратно вез тебя, в дрова пьяную, и твоих кур?! Ну уж нет. — Ну пожалуйста! — она схватила Габриэля за рукав. — Ты приедешь неизвестно когда, а мне тут сидеть одной неделю так точно, пока барон не вернется! Ну пожалуйста, Габриэль, обещаю, я не буду напиваться! Просто тихонечко посижу в «Мельнице» и схожу на рынок. — На рынок-то тебе зачем? Я все привез. — Хочу купить яблок на штрудель, — начала перечислять Элиза, — ниток с пуговицами, а то мне одежду чинить нечем, зерна для Анхелы с Генриеттой, и вообще, какая тебе разница?! — Анхелы с… С кем? — С Генриеттой! — фыркнула она. — Я сначала хотела назвать ее Гретхен, но господин барон сказал, Генриетта звучит благороднее. Она и нестись после этого стала лучше. — Уговорила, — вздохнул Габриэль, нахлобучивая шляпу. — Но только ради Анхелы с Генриеттой. Весело засмеявшись, Элиза подпрыгнула на месте и крепко обняла Габриэля. Ей не хотелось рассказывать ему о том, что было сегодня ночью. Во-первых, она уже не была маленькой девочкой, которой не стыдно бояться оставаться дома одной, а во-вторых, она боялась, как бы верховой не начал задавать лишних вопросов. Ее и так удивило, что он не спросил первым делом, куда же делся Клаас — сама Элиза не сказала о нем ни слова. Только когда они ехали через лес, Габриэль, чтобы нарушить тяжелую, неуютную тишину, спросил, когда историк успел уехать. Элиза коротко пересказала версию барона, осознавая, что в ее голове она смотрелась куда лучше и складнее. — Я не видел никакого гонца, — сказал он задумчиво. — Это же было ночью, — Элиза пожала плечами. — Тем более, в грозу. Ты же не можешь знать обо всем, что происходит в городе. — Не могу. Просто странно все это… Как бы слухи не пустили. Все ведь видели, как я отвозил его в замок. — Ну, уехал и уехал, ничего такого тут нет. Я за два дня с ним чуть с ума не сошла, да и барону он тоже гадостей наговорил. Габриэль махнул рукой. Он все собирался что-то сказать, как в тот раз, когда Элиза узнала, что судачат про нее и Александра, но все не решался, как будто могло быть что-то еще хуже. Сколько она его помнила, всадник всегда был таким: несмотря на то, какое важное положение он занимал, обеспечивая связь между Бренненбургом и Альтштадтом, он никогда не умел говорить людям правду, какой бы она ни была. Даже передать барону недовольство горожан было для него сродни пытке: Элиза лично наблюдала, как он по несколько дней сочинял речь, а потом сокрушался, что был слишком груб и прямолинеен. — Что-то случилось? — Да, то есть… То есть нет. Ничего не случилось, просто в городе… беспокойно, понимаешь? Сначала твой папаша, теперь этот ученый, еще и кто-то слухи пустил, будто бы у барона со столицей проблемы, и как бы нам всем это не вышло боком. А оказывается, он еще и уехал. Ты же знаешь, местным только повод дай. — А ты сам-то в это веришь? — Конечно нет! — воскликнул Габриэль. — Ну то есть, я, конечно, не знаю, что там на самом деле происходит, но мы-то здесь точно не при чем. Но ты же знаешь, меня одного никто слушать не будет. Он был прав. Габриэля любили и уважали, но только в моменты, когда от него что-то требовалось. Он передавал барону просьбы жителей, общался с заезжавшими в Альтштадт путешественниками и провожал людей через лес, но когда дело касалось чего-то серьезного, слушали кого угодно, только не его. По мнению альтштадцев Габриэль был слишком молодым и слишком покладистым: если его слово что и значило, то только потому, что из всего города он был к барону ближе всех. Не считая Элизы, конечно. Воскресное утро в Альтштадте было таким же, как и всегда: под колокольный звон выходя из кирхи, горожане спешили по своим делам. Элиза натянула на голову капюшон и ссутулилась, прячась за плечом Габриэля. Отец старался не пропускать ни одной службы, и налететь на него, только приехав в город, ей не хотелось. Хотя, как бы сильно она не боялась герра Циммермана, вместе с этим в груди теплилась надежда хотя бы мельком, но встретить сестру и мать: после последней вылазки в город она ничего о них не слышала, кроме того, что отец вернулся домой ужасно злым, но так и не понял, что Элиза была на ферме. — Габриэль, — она похлопала всадника по плечу. — А ты сегодня сильно занят? — Нет, — он тяжело вздохнул. — Хочешь, чтобы я ходил с тобой? — Ты такой проницательный! — воскликнула Элиза с искренним восхищением. — Если, конечно, у тебя есть свободное время и ты сам хочешь, я была бы очень рада, но не могу же я тебя заставлять… — Ну хватит, хватит! Это ты у барона так научилась стелить? — Нет. Я просто считаю, что ты ведешь себя очень-очень благородно и никогда не оставляешь меня в беде, как настоящий… Гром, как всегда внимательный к настроению хозяина, громко заржал, заставляя ее наконец замолчать. Они подъехали к небольшому, неказистому дому, за которым явно следили не очень-то тщательно и чувствовался недостаток женской руки. Габриэль поставил повозку у забора и распряг коня, не забыв угостить его припрятанным в кармане яблоком. Элиза, пока ждала его, беспокойно оглядывалась по сторонам, выискивая знакомые лица. Она помнила, что отец ненавидел ходить на базар, и поэтому после церкви всегда шел домой один, отправляя за покупками жену и дочерей. Вообще всю работу, считавшуюся женской, он ненавидел, и даже Габриэля частенько упрекал в том, что он не торопился найти жену, а справлялся с бытом сам. Иногда, устав от отцовских речей и угрюмого лица верхового, Элиза убиралась в его доме сама, но происходило это реже, чем она хотела бы. — Пойдем скорее! — позвала она. — Все разберут, пока ты тут возишься. — Ему еще нас везти в замок, а потом ехать обратно. — Габриэль потрепал коня по рыжей гриве и дал еще одно яблоко. — Пусть отдохнет. Тебя саму, вон, барон балует, а я чем хуже? — Ничего он меня не балует. — Что-то я не видел, чтобы хозяева отпускали горничных пить в кабаках, так еще и денег на это давали. Дай угадаю, он тебя и потом отчитывать не стал? — Не твое дело! — притворно возмутилась Элиза. — И денег он вообще на кур дал, и я их вернула! — Как скажешь, как скажешь. Они побрели вдоль полупустой улицы. День был прохладным и ветренным, поэтому Элиза могла спокойно идти в капюшоне, не боясь, что на нее будут коситься прохожие. Конечно, со стороны и так всем было понятно, что она — это именно она, но ей не хотелось, чтобы какие-нибудь знакомые, вроде Шнайдеров, приставали со своими расспросами, а потом бежали бы докладывать все отцу. Элиза была уверена, что в прошлый раз именно сынок герра Шнайдера побежал на ферму: она видела, как он вылетел из «Мельницы», стоило ей зайти. И за этого человека, мало того, что некрасивого, так еще и подлого и мелочного, отец всерьез хотел выдать ее замуж. На рынке было шумно и многолюдно. У прилавка с фруктами Элиза, к своей радости, заметила знакомую светлую макушку Маргарет. Подмигнув Габриэлю, она тихонько подошла сзади, и, дождавшись, когда торговка скажет сестре цену, первой сунула ей деньги. Фрау Шварц, узнавшая Элизу еще когда она только подошла, рассмеялась. — Мне мешок вон тех яблок, пожалуйста, — сказала она весело и взглянула на пораженную Маргарет. — Не ожидала? — Нет, — призналась сестра честно, расплываясь в улыбке. — Ты здесь откуда? Как? — А вот так, — Элиза щелкнула ее по носу. — А где мама? — У нее голова всю ночь болела, она отправила меня одну. А папа ушел домой сразу после службы. — Ну, как я и думала. И что ты уже успела купить? — Немного, — Маргарет, когда они отошли от прилавка, показала корзину, в которой лежали только мелочи вроде ниток и булавок, небольшого мешка с фруктами и припрятанные леденцы. — Мама сказала много не покупать, а то я не донесу. А ты здесь почему? Тебя барон послал? А вам же Габриэль еду возит, зачем тебе на рынок? — Я сама пришла, — ответила Элиза негромко, чтобы никто посторонний их не подслушал. — Барон уехал, а мне в замке скучно одной. — Ты там совсем-совсем одна? — Ну, нет. Со мной Гертруда. — А это кто? — А это… — ей в голову пришла неожиданная мысль, заставившая замолчать на полуслове и обернуться к Габриэлю. — Слушай, а мы не можем… — Что? — Например, взять Маргарет в замок. Она там никогда не была, а ты бы ее потом захватил обратно. Все равно без обеда я тебя не отпущу. — А фрау с герром ее отпустят? — Отпустят, если… Если Маргарет сначала вернется домой, оставит корзинку и скажет маме, куда пойдет, — Элиза подмигнула сестре. — А отцу скажет, что будет просто гулять в городе. Даже если он хватится, мама что-нибудь придумает. Как тебе? — Я хочу, я хочу поехать! — она запрыгала от радости, но Элиза тут же прикрыла ей рот ладонью, чтобы не кричала громко, и девочка заговорила намного тише. — А барон не будет ругаться? — Не будет. — Ну, давай попробуем. Они еще прошлись по рынку и даже заглянули в лавку галантерейщика, где Элиза наконец купила новые нитки и иголки заместо тем старым, что она нашла в замке. Подумав немного, она купила себе и Маргарет по новому гребню — барон, оставляя ей деньги, не запрещал потратить часть на себя. Пусть некоторое время сестре и придется его прятать, потом она сможет выдать его за подарок на какой-нибудь праздник или вовсе сказать отцу, что гребень у нее был всегда, просто он его никогда не замечал. К возвращению Александра ей хотелось приготовить что-то особенное, что-то, не казавшееся бы пресным и бедным после высокой столичной кухни. В конце концов, ее выбор остановился на яблочном штруделе по семейному рецепту, передававшемуся уже несколько поколений, и на запеченном гусе. Как Элиза и предполагала, герр Бауэр был только рад, что на баронском столе будет гусь именно с его двора. Он был вторым ненавистником герра Циммермана — первой по праву была Элиза. Маргарет убежала на ферму, спрятав гребень и сладости в кармане, а Элиза и Габриэль остались ждать ее у дома, загружая в повозку мешки с фруктами, зерном и гусем. Элиза не сомневалась, что он пролежит столько, сколько нужно: в погребе Бренненбурга было настолько холодно, что на стенах иногда Элиза замечала иней. Александр говорил ей, что это из-за того, что замок построен прямо в скале, но это не объясняло, почему там всегда было так темно, что даже факелы и лампы светили тусклее, чем в остальных местах. Маргарет вернулась спустя четверть часа, и по ее радостному лицу Элиза поняла, что все получилось. Посадив сестру в повозку так, чтобы среди мешков ее нельзя было заметить сразу, она кивнула Габриэлю, и они тронулись в сторону замка. Когда Альтштадт остался позади, Маргарет села рядом с Элизой, испуганно глядя по сторонам. Лес, которым ее пугали все детство, даже днем казался темным и мрачным, поэтому всю дорогу Элиза рассказывала, как они с Габриэлем скакали в самый первый раз, и как возвращались после вылазки в город. Уже через полчаса Маргарет смеялась в голос, и особенно ее развеселило то, какое разочарование Элиза испытала, увидев, что барон не был упырем с длинными клыками. — Вот мы и приехали, — сказала она сестре, помогая слезть. — Пойдем. Не желая оставаться в стороне, Маргарет, следуя примеру Элизы и Габриэля, тоже взвалила на плечи мешок полегче и пошла следом. Проходя по длинному коридору прихожей, она вертела головой во все стороны, иногда спотыкаясь. Больше всего ее поразили рыцарские доспехи, стоявшие вдоль стен: такие она видела раньше только в книжках. — Знакомьтесь, — Элиза показала рукой на доспех с розовыми облезлыми перьями, торчавшими из шлема. — Это Бертольд, а вон там Вернер, Ансельм и Манфред. У Манфреда постоянно падает шлем, поэтому близко к нему не подходите. — Как будто мы собирались, — пробурчал Габриэль. — Ты что, каждому кирпичу свое имя дала? — Не наступай на Юргена! — воскликнула она. — Конечно не каждому! Только тем, которые осыпались меньше всего. В архивных тоннелях Элиза шла впереди, высоко держа факел. Когда они вышли на свет, в отдаленный зал, Маргарет с облегчением выдохнула, но прежде, чем они поднялись по лестнице выше, старшая сестра встала перед ней и сказала крепко-накрепко закрыть глаза. — Там сидит Гертруда, — прошептала она. — Она не успела причесаться, поэтому не смотри на нее, пока я не скажу, хорошо? — Хорошо, — кивнула Маргарет. — А Гертруда — это кто? — Сейчас увидишь. Положи пока мешок и возьми меня за руку. Подмигнув Габриэлю, не понимающему, что здесь происходит, она повела сестру вверх по ступенькам, следя за тем, чтобы Маргарет не подглядывала. Поставив ее перед Гертрудой, Элиза взяла сестру за руку и, сказав, что незнакомка хочет поздороваться, сунула ее ладонь прямо под струю воды. — Холодно! — воскликнула Маргарет и, увидев над собой каменное лицо, отскочила назад, прячась за Габриэля. — Что это?! — Это Гертруда, — засмеялась Элиза, садясь на колени фонтана. — Красавица, правда? — Ужас какой, — ответил за младшую сестру Габриэль. — С ней ты хотела Джейкоба познакомить? — А то! Ну ладно, я пошутила. — Она встала и подошла к напуганной Маргарет. — Лисёнок, ну прости. Я не хотела пугать тебя так сильно. — Она страшная, — девочка недовольно надулась. — Я тоже поначалу так думала, но на самом деле, не такая уж она и страшная. И вообще, когда мне одиноко, я с ней и разговариваю. — Совсем умом тронулась, да? — На себя посмотри, ты, лошадник! Они донесли все мешки до кухни. Всадник решил передохнуть в столовой, а вот Маргарет хвостиком ходила за Элизой, расспрашивая, что находится в комнатах. Она показал ей свою спальню, гостевую, даже комнату с пианино и издалека — лифт. Маргарет, пусть никогда и не видела барона, боялась его слишком сильно, чтобы залезть куда-то самой, но Элиза все равно не спускала с нее глаз. Больше всего Маргарет понравилась спальня старшей сестры, которую нельзя было даже сравнить с их небольшой комнатой на ферме. — А это тебе письмо? — спросила Маргарет, взяв со стола конверт и начав читать по слогам. — Лон-дон. Да-ни-эль. А кто это? — Это для барона. — Она взяла конверт и положила обратно. — Наверное, от его брата. Не трогай, нельзя вот так вот брать чужое. — А ты все эти книги прочитала? — Девочка уже забыла про письмо, переключив все свое внимание на книжный шкаф. — Нет. Только две или три, но они были о-очень длинные. Пойдем, поможешь мне на кухне. Они приготовили незамысловатый, но сытный обед. Маргарет старательно резала овощи, умудрившись чуть не порезаться, и осыпала сестру вопросами про замок, барона, запертые двери, картины на стенах и вообще про все, что попадалось ей на глаза. Элиза терпеливо отвечала — она давно не видела Маргарет вот такой, взволнованной и веселой. Дома они обе ходили по стенке, лишь бы на них не обратили внимание, но здесь, в пустом огромном замке, наконец-то могли позволить себе бегать по широким коридорам и смеяться во весь голос, и даже Габриэль, наблюдавший за ними издалека, уже не выглядел таким усталым и угрюмым, хотя бы на несколько часов позабыв о том, сколько всего окружало его в городе, будь то настойчивые горожане или неприветливые путешественники. — Эту картину написал Клод Лоррен, — сказала Элиза с умным видом, показав на одно из полотен, висевших в коридоре. — Это очень известный художник, про него даже сам Гёте говорил. А господин барон встречался с Гёте! — А это кто? — Господин барон говорит, это самый великий человек в Германии. Я видела, у него собрание сочинений занимает аж несколько полок! — Гёте, — задумчиво повторила Маргарет. — Папа с мамой его, наверное, не знают, а я теперь знаю. Значит, я почти умнее их. Она еще немного побегала, разглядывая картины и читая на них имена художников, и перездоровалась со всеми доспехами, которые встретила на пути. Даже с Гертрудой через несколько часов их отношения стали куда теплее: под присмотром Элиза Маргарет посидела у нее на коленях и даже смогла поговорить, рассказав, как ее зовут и как они здорово придумали убежать в замок. Гертруда, чтобы не напугать свою новую подругу, журчала совсем тихо, только на прощание легонько обрызгала Маргарет, вновь заставив ее рассмеяться. — Пока, Гертруда! — девочка помахала ей рукой. — Мы с тобой еще увидимся! День клонился к вечеру, и рисковать Элиза не могла. Она проводила сестру и Габриэля до ворот и крепко обняла обоих. Со всадника она взяла обещание удостовериться, что с Маргарет все будет хорошо, она доберется до дома и ее не накажут. Они придумали байку, согласно которой у девочки сильно разболелась голова, и она попросила Габриэля проводить ее до дома. Раньше верховой не раз приводил так Элизу, не всегда трезвую и не всегда в полном порядке, поэтому в том, что он привезет так и младшую сестру, не должно было быть ничего удивительного. Попрощавшись, Элиза долго смотрела в окно, даже когда повозка скрылась среди деревьев. За этот день она жутко устала, но все равно была по-настоящему счастлива. Для приличия поделав дела, она еще немного почитала и уснула, как только солнце село окончательно, и в эту ночь ее не беспокоили ни кошмарные сны, ни посторонние звуки. Следующие три дня прошли одинаково и пусто. Элиза по частям прибирала замок, в один день перестирывая шторы, к которым никто не прикасался много лет, в другой — разбирая захламленные комнаты, оставляя только вещи, выглядевшие более-менее интересными. Один раз приехал Габриэль, передав, что с Маргарет все в порядке и герр Циммерман отругал ее за то, что она так набегалась, что заболела голова, но больше ничего не заподозрил, а фрау — поблагодарила Габриэля и передала Элизе, чтобы она за время отсутствия барона хорошенько отдохнула. На день перед возвращением барона Элиза оставила самое главное — уборку в его спальне, которую задумала с того момента, как впервые туда вошла. Александр не запрещал ей туда заходить, но и если за порядком в остальном замке следил, то на свою комнату, казалось, ему было плевать — он даже не смахивал пыль с комодов, что уж говорить о том, чтобы мыть полы. Когда Элиза вновь зашла в его покои, первым, что она заметила, была пропажа странных цилиндров, привлекших ее внимание еще в первый раз. Оглядевшись по сторонам, она усмехнулась. Александр точно знал, что она сюда придет, раз убрал все, к чему ей не следовало прикасаться. Вторым, что с грустью отметила Элиза, было то, что комната была рассчитана на одного человека. Наверняка где-то в глубине замка располагались комнаты, принадлежавшие его родителям, но Александр выбрал эту — отдаленную, маленькую и одинокую. За несколько часов она отмыла всю комнату, разрушив в углах многолетний труд не одного поколения пауков. В относительном порядке был только рабочий стол, и его Элиза почти не трогала, только выкинув погнутые, ржавые железки, которые точно бы никуда не годились. Она застелила новые простыни, заново затопила выстывший камин и готова была уже уходить, но вдруг под самым столом заметила что-то блестящее. Чем-то оказался голубой камешек, вставленный в металлическую крышку, похожий на часть загадочного цилиндра. Элиза хотела подобрать его, чтобы положить в ящик, но только она притронулась к кристаллу, что-то в нем зашипело, и, к своему ужасу и удивлению, она услышала голоса. Искаженные, моментами пропадающие, голоса говорили на знакомом языке. Прислушавшись, она поняла, что разговаривали между собой двое мужчин, и одним из них был барон. Камень засверкал тусклым светом, откликаясь на каждое слово. — Ксандер, послушай, — говорил второй, с голосом, звучавшим моложе. — Столько лет прошло. На твоем месте я бы… — Ты не на моем месте! — Элиза впервые слышала, чтобы Александр говорил с кем-то так грубо. — Предлагаешь мне бросить… Когда я так близок? — Ни к чему… Не близок! — голоса пропадали все чаще и чаще, и фразы звучали отрывками. — Столько шансов, и ты… Я не собираюсь… Помогать, а… давно умерла. Ты сам… — Не смей!.. — раздался громкий хлопок, заставивший Элизу вздрогнуть. — Убирайся! — Я-то уберусь, — ответил второй голос мрачно. — Но больше не приеду. И в твои авантюры… — Мне от тебя… — Вот и хорошо. Прощай, Ксандер. Голос смолк. Раздался еще один громкий шорох, и камень погас. Аккуратно, держа за металлическую часть, Элиза подняла незнакомое изобретение и, не зная, куда его деть, засунула в самый угол дальнего ящика стола, прикрыв лежавшими там смятыми бумагами. Это был не тот разговор, который она хотела услышать, да и вовсе слышать его она не должна была, однако теперь она знала. Пусть и не все, пусть половину она не разобрала и не поняла, теперь Элиза знала, почему Александр всегда так холодно отзывался о своей семье. Закончив с уборкой, она вернулась в свою комнату, вновь не зная, куда деться. Естественно, Александр не должен об этом узнать, как и о походе в архивы. Поход по сравнению с этим и вовсе казался мелочью, которая не значила вообще ничего. В голове у Элизы, точно мухи, крутились вопросы, которых с каждой секундой становилось все больше и больше. К чему был так близок барон? Про какие шансы, про какие авантюры шла речь? И кто, наконец, давно умерла, раз Александр отрицал ее смерть с такой злостью и отчаянием в голосе? Не ей ли должна была понравиться та пьеса, которую барон играл в день, когда приехал Клаас? И не потому ли… — Хватит! — сказала Элиза сама себе, хватаясь за голову. — Ты ничего не слышала. Ты ничего не трогала и не видела, просто помыла пол, поменяла постель и постирала шторы! Хватит! Завтра он приедет, и что ты скажешь?! Дура! Ее взгляд упал на конверт, на темном столе теперь выглядевший как бельмо. Элиза с трудом сдержала порыв вскрыть письмо и, если оно действительно от брата, бросить в огонь, чтобы Александру от него не стало только хуже. Какие бы намерения у этого человека ни были, говорить другому, что кто-то, кто ему дорог, умер, и нечего ему пытаться что-то изменить — это самое подлое и низкое, что можно было придумать. Александр и так пережил слишком много: и войны, и нескольких королей, и в итоге доживал свой век в пустом замке на отшибе, и все, может быть, потому, что родной брат лишил его надежды на что бы то ни было. Элиза еще долго просидела на кровати, волком глядя на ненавистный конверт, пока злость наконец не прошла сама собой. Нет, нельзя его сжигать. Может, письмо вовсе от кого-то другого, а может, брат наконец решил извиниться, и это уже самому Александру решать, прощать его или нет. В любом случае, это не ее дело, и вообще, ни о каком разговоре она не знала. Для нее брат барона ассоциировался только с африканскими масками и фарфоровым чайным сервизом, и больше она ничего о нем не знала, как и о прошлом Александра кроме того, что он рассказал Клаасу. Она еле дотянула до вечера, целый день беспокойно бродя по замку. Даже заняться было нечем — за неделю Элиза переделала все дела, которые были, а читать в таком состоянии она точно не смогла бы. Уснуть тоже удалось с большим трудом, ведь то и дело она возвращалась то к подслушанному разговору, то к письму на столе. Даже с Клаасом было намного проще: когда он заводил разговор о бароне, она могла перевести тему или оборвать его, но услышанное однажды не забыть уже никогда. Оставалось только сохранить тайну — обе тайны, напомнила она себе, — и когда-нибудь унести их за собой в могилу. Когда Элиза проснулась, по стеклу бил мелкий прохладный дождь. Она не проспала, но и проснулась позже, чем собиралась. Барон, по ее расчетам, должен был появиться к полудню, значит, оставалось несколько часов, чтобы приготовить все к его приезду. Переодевшись и причесавшись, Элиза, невесело улыбнувшись своему отражению, вышла из спальни. Войдя в зал, она, привыкшая к одиночеству, чуть не выругалась, но успела только пискнуть. Александр, пусть и выглядевший усталым, но, все же лучше, чем до своего отъезда, стоял у окна, задумчиво глядя в пасмурную даль. Услышав шаги, он повернулся к Элизе и приветливо улыбнулся, и его улыбка отозвалась в ней вновь накатившей волной жуткого стыда. — Доброе утро, Элиза, — поздоровался Александр. — Рад вас видеть. — Я тоже, господин барон. — Элиза поклонилась и попыталась улыбнуться, чувствуя, как глаза наполняются слезами то ли от радости, то ли от чувства вины. — Я… Я не слышала, как вы вернулись. — Я приехал рано утром, — он махнул рукой. — Решил вас не будить. — Вы, наверное, голодны, — спохватилась Элиза. — Я сейчас, быстро все приготовлю. — Не торопитесь. Все нормально. Элиза развернулась и быстрым шагом, пытаясь не сорваться на бег, ушла на кухню. Она была так взволнована и так рада, что почти забыла про все, что было вчера. Проклятое письмо может и подождать — главное, что Александр наконец вернулся, и она больше не одна в замке, и с ним все хорошо. Она столько должна была спросить и рассказать, что плохие новости можно было и отложить до подходящего момента. То, что барон был так рад, увидев ее, тоже обескураживало. В глубине души Элиза все равно боялась, что он начнет придираться и скажет, что она недостаточно работала, как это непременно сделал бы отец, но нет. Александр был в удивительно хорошем расположении духа для человека, вернувшегося из долгого путешествия, да еще и в такую рань. — Как вы съездили? — спросила она нетерпеливо, принеся после завтрака чайник и чашки. — Там все хорошо? — Да, — кивнул Александр. — Я сделал все, что хотел. И, спешу вас успокоить, наша маленькая проблема в виде господина Винке тоже решена. — Вы с ним встречались? — Да. Мы обсудили все, что произошло, и он принес извинения. — Это хорошо. — Элиза улыбнулась. — А его невеста? — Идет на поправку, — ответил барон коротко. — Расскажите теперь, чем вы занимались. — Я… Я убралась, — начала она с самого тяжелого. — В вашей спальне тоже, если… Если вы не против. Пока вас не было, я дочитала «Праматерь» до середины, — Элиза заметила, как Александр удовлетворенно кивнул. — Один раз съездила в город, купила несколько мелочей, и кое-что на сегодняшний ужин, и… Вы же не будете ругаться? — За что? — Я пригласила Габриэля и Маргарет в замок, — призналась Элиза, пристыженно опустив глаза. Из всего произошедшего это значило меньше всего, но сейчас она почувствовала себя нахулиганившим ребенком. — Все было хорошо, мы просто… Ну… Габриэль со мной возился, и я решила, что не могу его не накормить, а Маргарет мы встретили в городе, и вот… Я показала ей свою комнату и познакомила с Гертрудой. — Главное, чтобы у вас после не возникло проблем, — сказал Александр серьезно. — Ладно, у вас, вы в замке, но ваша сестра… — С ней все хорошо! — успокоила его Элиза. — Мы придумали целую историю, и об этом всем знала моя мама. Габриэль вечером отвез Маргарет обратно, как будто она нагулялась в городе и устала, а на следующий день приехал ко мне и сказал, что все в порядке и отец ничего не понял. — Тогда ладно. Единственное, что я хочу сказать — я бы попросил не приводить гостей в моем присутствии. — Конечно. Элиза задумалась, не зная, как подвести разговор к письму, а тем более — к настроениям в городе, о которых говорил Габриэль. Александр тоже задумался о чем-то, глядя, как в чашке медленно оседают чаинки. Наконец он ожил, как будто вспомнил о чем-то важном, но вылетевшем из головы. — Я чуть не забыл, — сказал он, доставая из кармана какой-то сверток. — Это для вас. Элиза, не зная, что сказать, молча смотрела то на барона, то на сверток. Она совсем забыла о своей просьбе, глупой и детской, и даже не ожидала, что Александр действительно ее выполнит. Дрожащими руками она разорвала бумагу, в которую оказалась завернута небольшого размера шестиугольная коробочка розового цвета. Глаза снова заслезились, но Элиза даже не могла их вытереть. Открыв коробочку, она увидела аккуратно сложенные кубики, посыпанные сахарной пудрой и розовыми лепестками. — Попробуйте, — сказал Александр, внимательно наблюдая за ее реакцией. — Лучше с чаем, он может показаться слишком сладким. Все еще не веря своим глазам, она взяла один и попробовала. Вкус оказался совсем не таким, каким Элиза его представляла, но она не могла сказать, что ей не понравилось: рахат-лукум действительно был очень сладким и тягучим, но вместе с этим она чувствовала и знакомый терпкий привкус дамасской розы. — Спасибо, — сказала она, запив сладость чаем и сдерживаясь, чтобы не заплакать от чувств. — Большое спасибо… — Не переживайте так, — Александр улыбнулся и положил руку ей на плечо. — Я рад, что вам понравилось. Элиза вытерла глаза и с силой прикусила нижнюю губу. Нужно было сказать про письмо. Нужно было рассказать про вечно недовольных альтштадцев, но как она могла говорить о такой ерунде? Наверняка барон хотел отдохнуть, и она просто не имела права портить ему настроение такими глупостями. — Вы хотите рассказать что-то еще, — выручил ее Александр. — Что-то не особо приятное, я прав? — Да, — созналась Элиза. — Габриэль сказал, что в городе очень много недовольных. Они напридумывали себе какой-то ерунды, и он боится, как бы они не решили бунтовать. И еще… Он привез какое-то письмо из Лондона. Я его не читала, честное слово! — Принесите. Элиза послушно выполнила приказ, по пути остановившись посреди коридора и несколько раз приказав себе успокоиться. Письмо обжигало руки, и в голове у нее снова всплыл тот разговор. Нельзя, прошептала она себе. Ты ничего не слышала и ничего не знаешь. Она молча отдала письмо Александру и села на свое место. Когда барон прочитал надпись на конверте, в его лице ничего не изменилось — значит, письмо все же было не от брата, и она сглупила бы, если бы бросила в огонь. Но чем дальше он читал, тем мрачнее становился, и тем сильнее в животе у Элизы скручивался колючий комок. В конце концов, дочитав письмо, Александр несколько минут так точно сидел, не шевелясь, и глядя куда-то в пространство. Элиза не решалась его окликнуть, и заглянуть в письмо тоже не смела. Только когда барон посмотрел на нее долгим, но ничего не выражавшим взглядом, она тихо спросила: — Что-то случилось? — Да, — ответил Александр, фокусируя на ней взгляд. Он как будто бы долго подбирал каждое следующее слово. — Профессор, о котором я говорил. Он мертв. Он отвел глаза в сторону. Элизе показалось, на его лице промелькнуло мрачное торжество.